а палубу глотнуть свежего воздуха.
   Притащив несколько ведер воды, я загасил тюфяк, горевший на полу куб-
рика. Минут через десять дым почти рассеялся, и  я  позволил  Мод  сойти
вниз. Волк Ларсен лежал без сознания, но свежий воздух быстро привел его
в чувство. Мы все еще хлопотали возле него, как вдруг он знаком попросил
дать ему карандаш и бумагу.
   "Прошу не мешать мне, - написал он. - Я улыбаюсь".
   "Как видите, я все еще кусок закваски!" - приписал он немного погодя.
   - Могу только радоваться, что кусок этот не слишком велик, - сказал я
вслух.
   "Благодарю, - написал он. - Но вы подумали о том, что, прежде чем ис-
чезнуть совсем, он должен еще значительно уменьшиться?"
   "А я еще здесь, Хэмп, - написал он в заключение. - И мысли у меня ра-
ботают так ясно, как никогда. Ничто не отвлекает их.  Полная  сосредото-
ченность. Я весь здесь, даже мало сказать - здесь..."
   Слова эти показались мне вестью из могильного мрака, ибо  тело  этого
человека стало его усыпальницей. И где-то в этом страшном склепе все еще
трепетал и жил его дух. И так предстояло ему жить и трепетать,  пока  не
оборвется последняя нить, связывающая его с внешним миром.  А  там,  кто
знает, как долго суждено ему было еще жить и трепетать?
 
 
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
 
   Кажется, левая сторона тоже отнимается, - написал Волк Ларсен на дру-
гое утро после своей попытки поджечь корабль.  -  Онемение  усиливается.
Едва шевелю рукой. И говорите теперь погромче. Отдаю последние концы".
   - Вы чувствуете боль? - спросил я.
   Мне пришлось повторить вопрос более громко, и только тогда  он  отве-
тил:
   "Временами".
   Его левая рука медленно, с трудом царапала по бумаге, и разобрать его
каракули было нелегко. Они напоминали ответы духов, которые  преподносят
вам на спиритических сеансах, где вы платите доллар за вход.
   "Но я еще здесь, я еще весь здесь", - все медленнее  и  неразборчивее
выводила его рука.
   Карандаш выпал у него из пальцев, и пришлось вложить его снова.
   "Когда боли нет, я наслаждаюсь тишиной и покоем. Никогда еще мои мыс-
ли не были так ясны. Я могу размышлять о жизни и смерти, как йог".
   - И о бессмертии? - громко спросила Мод, наклоняясь к его уху.
   Три раза он безуспешно пытался нацарапать что-то, но карандаш вывали-
вался из его руки. Напрасно пробовали мы вложить его обратно,  -  пальцы
уже не могли удержать карандаша. Тогда Мод сама прижала его пальцы к ка-
рандашу и держала так, пока его рука медленно, столь  медленно,  что  на
каждую букву уходила минута, вывела крупными буквами: "Ч-У-Ш-Ь".
   Это было последнее  слово  Волка  Ларсена,  оставшегося  неисправимым
скептиком до конца дней своих. "Чушь!" Пальцы перестали двигаться.  Тело
чуть дрогнуло и замерло. Мод выпустила его руку, отчего пальцы его слег-
ка разжались и карандаш выпал.
   - Вы слышите меня? - крикнул я, взяв его за руку  и  ожидая  утверди-
тельного нажима пальцев. Но они не двигались. Рука была мертва.
   - Он пошевелил губами, - сказала Мод.
   Я повторил вопрос. Губы шевельнулись снова. Мод коснулась их кончика-
ми пальцев, и я еще раз повторил вопрос.
   - "Да", - объявила Мод.
   Мы вопросительно посмотрели друг на друга.
   - Какая от этого польза? - пробормотал я. - Что мы можем сказать ему?
   - О, спросите его...
   Она остановилась в нерешительности.
   - Спросите его о чем-нибудь, на что он должен ответить "нет", - подс-
казал я. - Тогда мы будем знать наверняка.
   - Вы хотите есть? - крикнула она.
   Губы шевельнулись, и Мод объявила:
   - "Да".
   - Хотите мяса? - спросила она затем.
   - "Нет", - прочла она по его губам.
   - А бульона?
   - Да, он хочет бульона, - тихо сказала она, подняв на меня  глаза.  -
Пока у него сохраняется слух, мы можем общаться с ним. А потом...
   Она посмотрела на меня каким-то странным взглядом. Губы у нее  задро-
жали, и на глазах навернулись слезы. Она вдруг покачнулась, и я едва ус-
пел подхватить ее.
   - О Хэмфри! - воскликнула она. - Когда все это кончится? Я так  изму-
чена, так измучена!
   Она уткнулась лицом мне в плечо, рыдания сотрясали ее тело. Она  была
как перышко в моих объятиях, такая тоненькая, хрупкая. "Нервы не  выдер-
жали, - подумал я. - А что я буду делать без ее помощи?"
   Но я успокаивал и ободрял ее, пока она мужественным усилием  воли  не
взяла себя в руки; крепость ее духа была под стать ее физической  вынос-
ливости.
   - Как мне только не совестно! - сказала она. И через минуту  добавила
с лукавой улыбкой, которую я так обожал: - Но я ведь  всего-навсего  ма-
лышка!
   Услышав это слово, я вздрогнул, как от электрического тока. Ведь  это
было то дорогое мне, заветное слово, которым выражал я втайне  мою  неж-
ность и любовь к ней.
   - Почему вы назвали себя так? - взволнованно вырвалось  у  меня.  Она
взглянула на меня с удивлением.
   - Как "так"? - спросила она.
   - "Малышка".
   - А вы не называли меня так?
   - Да, - ответил я. - Называл про себя. Это мое собственное словечко.
   - Значит, вы разговаривали во сне, - улыбнулась она.
   И снова я уловил в ее глазах этот теплый, трепетный огонек. О,  знаю,
что мои глаза говорили в эту минуту красноречивее всяких слов. Меня неу-
держимо влекло к ней. Помимо воли я склонился к ней, как дерево под вет-
ром. Как близки были мы в эту минуту! Но она  тряхнула  головой,  словно
отгоняя какую-то мысль или грезу, и сказала:
   - Я помню это слово с тех пор, как помню себя. Так мой  отец  называл
мою маму.
   - Все равно оно мое, - упрямо повторил я.
   - Вы, может быть, тоже называли так свою маму?
   - Нет, - сказал я; и больше она не задавала вопросов, но я готов  был
поклясться, что в ее глазах, когда она смотрела на меня, вспыхивали нас-
мешливые и задорные искорки.
   После того как фок-мачта стала на свое место, работа наша быстро пош-
ла на лад. Я сам удивился тому, как легко и просто удалось  нам  устано-
вить грот-мачту в степс. Мы сделали это при помощи подъемной стрелы, ук-
репленной на фок-мачте. Еще через несколько дней все штаги и ванты  были
на месте и обтянуты. Для команды из двух  человек  топселя  представляют
только лишнюю обузу и даже опасность, и поэтому я уложил стеньги на  па-
лубу и крепко принайтовил их.
   Еще два дня провозились мы с парусами. Их было всего три: кливер, фок
и грот. Залатанные, укороченные, неправильной формы, они казались  урод-
ливым убранством на такой стройной шхуне, как "Призрак".
   - Но они будут служить! - радостно воскликнула Мод.
   - Мы заставим их служить нам и доверим им свою жизнь!
   Прямо скажу: из всех новых профессий, которыми я понемногу овладевал,
меньше всего удалось мне блеснуть в роли парусника. Управлять  парусами,
казалось, было мне куда легче, нежели сшивать их, - во всяком случае,  я
не сомневался, что сумею привести шхуну в какой-нибудь из северных  пор-
тов Японии. Я уже давно начал изучать кораблевождение с помощью  учебни-
ков, которые отыскались на шхуне, а кроме того, в моем распоряжении  был
звездный планшет Волка Ларсена, - а ведь, по его словам, им мог  пользо-
ваться даже ребенок.
   Что касается самого изобретателя планшета, то состояние его  всю  эту
неделю оставалось почти без перемен, только  глухота  усилилась  да  еще
слабее стали движения губ. Но в тот день, когда мачты "Призрака" оделись
в паруса, Ларсен последний раз уловил какой-то звук извне и в  последний
раз пошевелил губами. Я спросил его: "Вы еще здесь?" - и губы его  отве-
тили: "Да".
   Порвалась последняя нить. Его плоть стала для  него  могилой,  ибо  в
этом полумертвом теле все еще обитала душа. Да, этот свирепый дух, кото-
рый мы успели так хорошо узнать, продолжал гореть среди окружающего  его
безмолвия и мрака. Его плоть уже не принадлежала ему - он не мог ее ощу-
щать. Его телесная оболочка уже не существовала для него, как не сущест-
вовал для него и внешний мир. Он сознавал теперь лишь себя  и  бездонную
глубину покоя и мрака.
 
 
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
 
   Настал день отплытия. Больше ничто не задерживало нас на Острове Уси-
лий. Куцые мачты "Призрака" стояли на местах, неся на себе уродливые па-
руса. Все, что выходило из моих рук, не отличалось красотой,  но  держа-
лось крепко. Я знал, что эти мачты и паруса еще послужат нам, и погляды-
вал на них с безотчетным сознанием своей силы.
   "Я сам сделал это! Сам! Своими руками!" - хотелось крикнуть мне.
   Не раз уже случалось, что Мод высказывала вслух мои мысли или я  уга-
дывал, о чем думает она; на этот раз, когда мы готовились поднять  грот,
она сказала:
   - Подумать только, Хэмфри, что все это сделали вы, своими руками!
   - Здесь, мне кажется, потрудилась еще пара рук, - ответил  я.  -  Две
крошечные ручки. Только не говорите, пожалуйста, что это выражение ваше-
го отца!
   Она рассмеялась, покачала головой и принялась разглядывать свои руки.
   - Мне ни за что не отмыть их теперь, - жалобно проговорила она.  -  И
кожа так обветрилась и загрубела - уже, должно - быть, навеки.
   - В таком случае эта обветренная кожа и въевшаяся во все  поры  грязь
всегда будут делать вам честь, - сказал я, взяв ее руки в свои. Я,  вер-
но, не удержался бы и, несмотря на все мои торжественные решения, расце-
ловал эти дорогие руки, если бы она поспешно не отняла их.
   Наши товарищеские отношения теперь все чаще находились под угрозой. Я
долго и успешно смирял свою любовь, но  она  начинала  брать  надо  мной
верх. Она сломила мою волю и своенравно подчинила себе мои глаза  и  от-
части мой язык и даже губы, ибо в эту самую минуту мне неудержимо  хоте-
лось расцеловать эти маленькие ручки, которые трудились вместе  со  мной
так преданно и упорно. Я терял голову. Все мое существо рвалось к Мод, и
все во мне громко кричало о моей любви. Любовь налетела, подобно  урага-
ну, и я уже не в силах был ей противиться. И Мод видела это. Она не мог-
ла не видеть этого, потому так поспешно и выдернула она свои руки из мо-
их. И все же что-то заставило ее - прежде чем она отвела глаза - бросить
на меня быстрый, пытливый взгляд...
   При помощи хват-талей я взял гардель и дирик-фал на брашпиль и теперь
мог одновременно поднять передний и задний углы грота. Парус полз  вверх
довольно неуклюже, но быстро, а вскоре и фок расправился и затрепетал на
ветру.
   - В такой маленькой бухточке мы ни за что не успеем поднять якорь,  -
сказал я. - Прежде чем нам это удастся, шхуну разобьет о скалы.
   - Что же делать? - спросила Мод.
   - Вытравить цепь совсем, - отвечал я. - Пока я буду травить, вам при-
дется стать к брашпилю. А как только я покончу с якорем,  так  побегу  к
штурвалу, а вы поднимете кливер.
   Десятки раз я изучал и подробно разрабатывал  этот  маневр  снятия  с
якоря. Я знал, что при помощи брашпиля Мод сумеет поднять кливер - самый
необходимый сейчас парус. Свежий ветер задувал в бухту, и, хотя волнение
еще не поднялось, нужно было действовать быстро, чтобы благополучно  вы-
вести шхуну в море.
   Я выбил болт из скобы, и якорная цепь загрохотала в  клюзе,  падая  в
воду. Я бросился на ют и положил руль под ветер. Паруса затрепетали, на-
полнились ветром, шхуна накренилась и ожила. Кливер пополз вверх.  Когда
и он забрал ветер, нос "Призрака" стало сносить, и мне пришлось еще  по-
ложить руля, чтобы удержаться на курсе.
   Я придумал особый автоматический кливер-шкот, который  сам  переносил
кливер, когда это требовалось, так что Мод не надо  было  заботиться  об
этом. Но я уже положил руль круто на ветер,  прежде  чем  Мод  закончила
поднимать кливер. Момент был напряженный: шхуну несло  прямо  к  берегу,
который находился от нас на расстоянии броска камня. Но,  сильно  накре-
нившись, "Призрак" повернул и послушно привелся к ветру Я услышал  столь
приятное для  моего  слуха  громкое  хлопанье  и  трепетанье  парусов  и
риф-штертов, и шхуна забрала ветер уже на другом галсе.
   Мод закончила свое дело и, поднявшись на ют, стала рядом со мной. Ще-
ки ее разрумянились от работы, ветер развевал светло-каштановые  волосы,
выбившиеся изпод зюйдвестки, широко раскрытые глаза горели от  волнения,
а ноздри вздрагивали, жадно вбирая рвавшийся нам навстречу соленый морс-
кой ветер. Ее карие глаза были как у испуганной  лани.  Затаив  дыхание,
она встревожено и зорко смотрела вперед. Губы ее приоткрылись. "Призрак"
несся прямо на отвесную скалу у выхода из внутренней бухты, но в послед-
нюю минуту привелся к ветру и вышел на безопасное место.
   Моя работа старшим помощником во время  промыслового  плавания  пошла
мне впрок. Я благополучно обогнул мыс  первой  бухты  и  направил  шхуну
вдоль берега второй. Еще один поворот на другой галс, и  "Призрак"  взял
курс в открытое море. Мощное дыхание океана овеяло шхуну, и  она  плавно
закачалась на высокой волне. С утра погода была пасмурная и облачная, но
тут солнце проглянуло сквозь тучи,  как  бы  в  предзнаменование  нашего
счастливого плавания, и осветило изогнутый дугою берег, где мы воевали с
владыками гаремов и били "холостяков". Весь Остров Усилий ярко засиял  в
лучах солнца. Даже мрачный югозападный мыс уже не казался таким мрачным;
на влажных от прибоя прибрежных скалах играли солнечные блики.
   - Я всегда буду испытывать гордость, вспоминая о нем, - сказал я Мод.
   Она откинула назад голову, - что-то царственное было в этом движении.
   - Милый, милый Остров Усилий, - сказала она. - Я всегда  буду  любить
его!
   - И я тоже, - быстро проговорил я.
   Мы читали в душе друг у друга, как в раскрытой книге.  Еще  миг  -  и
взгляды наши должны были встретиться, но, сделав над  собой  усилие,  мы
отвели глаза.
   Наступило неловкое молчание; я первым прервал его:
   - Поглядите, какие тучи собираются на горизонте с наветренной  сторо-
ны. Помните, еще вчера вечером я говорил вам, что барометр падает.
   - И солнце скрылось... - сказала она. Глаза ее были устремлены на наш
остров, где мы доказали судьбе, что умеем постоять за себя, и где  прек-
раснейшие узы дружбы и товарищества накрепко связали нас друг с другом.
   - Ну что ж, потравим шкоты, и курс на Японию! - весело крикнул  я.  -
Как это: "Попутный ветер, потравленный шкот!.."
   Закрепив штурвал, я спрыгнул с юта, дал слабину  на  фока  -  и  гро-
та-шкоты, выбрал тали гиков и поставил паруса так, чтобы принять  добрый
попутный ветер.
   Ветер был свежий, даже слишком свежий, но я решил идти под всеми  па-
русами, пока это не станет  опасно.  К  сожалению,  при  попутном  ветре
нельзя закрепить штурвал, и поэтому мне предстояла бессменная  вахта  до
утра. Мод требовала, чтобы я позволил ей сменить меня,  но  вскоре  сама
убедилась, что ей будет не под силу держать курс при такой высокой  вол-
не, даже если б она и сумела в столь короткий срок овладеть этой премуд-
ростью. Открытие это чрезвычайно огорчило ее, но вскоре  она  утешилась,
свертывая в бухты тали, фалы и подбирая концы, валявшиеся на палубе.  Да
к тому же ей ведь нужно было еще готовить еду, стелить  постели,  ухажи-
вать за Волком Ларсеном. Свой трудовой день  она  закончила  генеральной
уборкой кают-компании и кубрика.
   Всю ночь я бессменно простоял у штурвала. Ветер понемногу крепчал,  и
волнение усиливалось. В пять утра Мод принесла мне горячего кофе  и  ле-
пешку, которую испекла сама, а в семь часов плотный горячий завтрак при-
дал мне новые силы.
   Целый день ветер крепчал и крепчал. Казалось, он был преисполнен  уп-
рямой решимости дуть и дуть безостановочно  и  все  сильнее  и  сильнее.
"Призрак" мчался вперед, пеня волны и глотая мили, и я был  уверен,  что
теперь мы делаем не меньше одиннадцати узлов. Мне до  смерти  жаль  было
терять такой ход, но к вечеру я изнемог. Хоть я и очень закалился и  ок-
реп, но тридцатичасовая вахта за рулем была пределом моей  выносливости.
Мод уговаривала меня положить шхуну в дрейф, да я и  сам  понимал,  что,
если ветер и волнение за ночь еще усилятся, мне будет уже  не  под  силу
сделать это. Поэтому, когда на море пали сумерки, я с чувством досады  и
вместе с тем облегчения начал приводить "Призрак" к ветру.
   Однако я никак не предполагал, что взять рифы у  трех  парусов  столь
неимоверно трудное дело для одного человека. Пока шхуна шла  бакштаг,  я
не мог ощутить всей силы ветра и, только начав приводиться, почувствовал
с испугом, если не сказать с отчаянием, всю его свирепую мощь. Ветер па-
рализовал каждое мое усилие, рвал парус у меня из рук и мгновенно сводил
на нет все, чего мне удавалось достигнуть  ценою  упорной,  ожесточенной
борьбы с ним. К восьми часам я успел взять лишь второй  риф  у  фока.  К
одиннадцати часам дело не подвинулось ни на йоту. Я только в кровь обод-
рал себе пальцы и обломал ногти до самого мяса. От боли и изнеможения  я
тихонько плакал в темноте, прячась от Мод.
   Совсем придя в отчаяние, я отказался от попыток взять рифы у грота  и
решил попробовать лечь в дрейф под одним зарифленным фоком. Три часа уш-
ло у меня на то, чтобы закрепить спущенный грот и кливер, а в  два  часа
ночи, еле живой, едва не теряя сознания от усталости, я понял,  что  по-
пытка удалась, и с трудом поверил своим глазам.  Зарифленный  фок  делал
свое дело, и шхуна держалась круто к ветру, не проявляя  стремления  по-
вернуть бортом к волне.
   Я был страшно голоден, но Мод тщетно старалась заставить меня что-ни-
будь съесть: я засыпал с куском во рту, а не то так даже не успев донес-
ти его до рта. Потом вдруг вздрагивал, и просыпался в смятении, и видел,
что рука моя с вилкой еще висит в воздухе. Я был так беспомощен и  слаб,
что Мод приходилось поддерживать меня, чтобы я не свалился со стула  при
первом же крене судна.
   Не помню, как добрался я из камбуза до своей каюты. Верно, я был  по-
хож на лунатика, когда Мод вела меня туда. Очнулся я уже на своей  койке
и заметил, что башмаки с меня сняты. Сколько прошло времени, я не  знал.
В каюте было темно. Все тело у меня ломило, и я  с  трудом  мог  пошеве-
литься, а прикосновение одеяла к моим израненным пальцам причиняло  нес-
терпимую боль.
   Я решил, что утро еще не настало, и, закрыв  глаза,  мгновенно  снова
погрузился в сон. Я не знал, что проспал почти сутки  и  что  уже  опять
наступил вечер.
   Я проснулся вторично, оттого что  сон  мой  стал  неспокоен.  Чиркнув
спичкой, я посмотрел на часы. Они показывали полночь. А я ушел с  палубы
в три часа ночи. В первую минуту это меня озадачило, но я тут же сообра-
зил, в чем дело. Немудрено, что сон мой стал беспокоен, ведь  я  проспал
двадцать один час! Я еще полежал, прислушиваясь, как  завывает  ветер  и
волны бьют о борт, а потом повернулся на бок и мирно проспал до утра.
   Я встал в семь часов и, не обнаружив Мод в кают-компании, решил,  что
она в камбузе готовит завтрак. Выйдя на палубу, я убедился,  что  "Приз-
рак" отлично держится под своим маленьким парусом.  В  камбузе  топилась
плита и кипел чайник, но Мод не было и там.
   Я нашел ее в кубрике у койки Волка Ларсена. Я вгляделся в него и  по-
думал: вот человек, который в полном расцвете сил  потерпел  крушение  и
оказался погребенным заживо. Что-то новое почудилось мне в  смягчившихся
чертах его застывшего тела. Мод посмотрела на меня, и я понял.
   - Его жизнь угасла во время шторма, - сказал я.
   - Но она не окончена для него, -  промолвила  с  глубоким  убеждением
Мод.
   - Сила его была чрезмерна.
   - Да, - сказала Мод. - Но теперь она уже не обременяет его.  Дух  его
свободен.
   - Да, теперь дух его свободен, - повторил я и, взяв ее за руку,  увел
на палубу.
   За ночь шторм заметно утих. Но он затихал так же  постепенно,  как  и
нарастал, и утром, когда я поднял на палубу приготовленное к  погребению
тело Волка Ларсена, был еще довольно сильный ветер и большие волны. Вода
поминутно заливала палубу и стекала в  шпигаты.  Внезапный  порыв  ветра
накренил шхуну, и она зарылась в воду по  планшир  подветренного  борта.
Ветер истошно выл в снастях. Мы с Мод стояли по колено в воде. Я обнажил
голову.
   - Я помню тол