ь и хлоп-
нул риф-штерт или скрипнул блок, звуки эти казались какими-то странными,
призрачными, и обступивший нас туман тотчас поглощал их.
   Но как только мы легли на другой галс, туман начал редеть,  и  вскоре
"Призрак" снова летел вперед под ярким солнцем, и снова до самого  гори-
зонта бурлили и пенились волны. Но океан был пуст. Разгневанная "Македо-
ния" нигде не бороздила больше его поверхности и не пятнала  небо  своим
черным дымом.
   Волк Ларсен тут же спустился под ветер и повел шхуну по  самому  краю
тумана. Его уловка была ясна. Он вошел в туман с наветренной стороны  от
парохода и, когда "Македония" вслепую ринулась вослед, еще надеясь  пой-
мать шхуну, сделал поворот, вышел из своего укрытия и теперь намеревался
войти в туман с подветренной стороны. Если бы ему это удалось, его брату
было бы так же трудно найти нас в тумане, как - по  старой  поговорке  -
иголку в стоге сена.
   Мы недолго шли по краю тумана. Перекинув фок и грот и снова  поставив
топселя, мы опять нырнули в туман, и в этот миг я был готов  поклясться,
что видел смутные очертания парохода, выходившего из полосы тумана с на-
ветренной стороны. Я быстро взглянул на Волка Ларсена. Он  кивнул  голо-
вой. Да, он тоже видел - это была "Македония". На ней, вероятно,  разга-
дали наш маневр, но не успели нас перехитрить. Не было сомнений  в  том,
что мы ускользнули незамеченными.
   - Он не может долго продолжать эту игру, - сказал Волк Ларсен. -  Ему
придется вернуться за своими шлюпками. Поставьте  кого-нибудь  на  руль,
мистер Ван-Вейден, - курс держать тот же, - и назначьте вахты: мы  будем
идти под всеми парусами до утра.
   - Эх, не пожалел бы я и полтысячи долларов, -  добавил  он,  -  чтобы
хоть на минуту попасть на "Македонию" и послушать, как  там  чертыхается
мой братец!
   - Теперь, мистер Ван-Вейден, - сказал он, когда его сменили у штурва-
ла, - нам следует оказать гостеприимство  нашему  пополнению.  Выставите
охотникам вдоволь виски и пошлите несколько бутылочек на бак. Держу  па-
ри, что завтра наши гости все до единого выйдут в море и будут охотиться
для Волка Ларсена не хуже, чем для Смерти Ларсена.
   - А они не сбегут, как Уэйнрайт? - спросил я.
   Он усмехнулся.
   - Не сбегут, потому что наши старые охотники этого не допустят. Я уже
пообещал им по доллару с каждой шкуры, добытой новыми.  Отчасти  поэтому
они так и старались сегодня. О нет, они не дадут им  сбежать!  А  теперь
вам не мешает наведаться в свой лазарет. Там, надо полагать, полным-пол-
но пациентов.
 
 
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
 
   Волк Ларсен освободил меня от обязанности раздавать виски и  принялся
за дело сам. Пока я возился в матросском кубрике с новой  партией  ране-
ных, бутылки уже заходили по рукам. Мне, конечно, доводилось видеть, как
пьют виски, например, в клубах, где принято пить  виски  с  содовой,  но
чтобы пить так, как пили здесь, - этого я еще не видывал. Пили  из  кру-
жек, из мисок и прямо из бутылок; наливали до краев  и  осушали  залпом;
одной такой порции было достаточно, чтобы захмелеть, но им все  казалось
мало. Они пили и пили, и новые бутылки все прибывали в кубрик,  и  этому
не было конца.
   Пили все. Пили раненые. Пил Уфти-Уфти, помогавший мне делать перевяз-
ки. Один Луис воздерживался: раза два отхлебнул немного - и все; зато  и
шумел и буянил он не меньше других. Это была настоящая  сатурналия.  Все
галдели, орали, обсуждали минувшее сражение,  спорили.  А  потом  вдруг,
размякнув, начинали брататься со своими недавними врагами. Победители  и
побежденные икали друг у друга на плече и торжественно клялись в  вечной
дружбе и уважении. Они оплакивали невзгоды, перенесенные ими в прошлом и
ожидавшие их в будущем в железных тисках Волка Ларсена, и, хором прокли-
ная его, рассказывали всякие ужасы о его жестокости.
   Это было дикое и страшное зрелище; тесный кубрик, загроможденный кой-
ками, качающиеся переборки, вздымающийся пол, тусклый свет лампы, колеб-
лющиеся тени, то чудовищно вырастающие, то съеживающиеся,  разгоряченные
лица, потерявшие человеческий облик... И над всем этим - дым,  испарения
тел, запах йодоформа... Я наблюдал за Уфти-Уфти, - он держал в руках ко-
нец бинта и взирал на эту сцену своими красивыми,  бархатистыми,  как  у
оленя, глазами, в которых играли отблески света от раскачивающейся  лам-
пы. Я знал, что, несмотря на всю мягкость и даже женственность его  лица
и фигуры, в нем дремлют грубые инстинкты дикаря. Мне бросилось  в  глаза
мальчишеское лицо Гаррисона, всегда такое доброе и открытое, теперь  ис-
каженное яростью, похожее на дьявольскую маску; он рассказывал захвачен-
ным в плен матросам, на какой адский корабль они попали, и истошным  го-
лосом обрушивал проклятия на голову Волка Ларсена.
   Волк Ларсен! Снова и снова Волк Ларсен! Поработитель и мучитель, Цир-
цея в мужском облике. А они - стадо его свиней, замученные  скоты,  при-
давленные к земле, способные бунтовать только исподтишка да в пьяном ви-
де. "А я? Тоже один из его стада? - подумалось мне.  -  А  Мод  Брустер?
Нет!" Гнев закипел во мне, я скрипнул зубами и, забывшись, видимо,  при-
чинил боль матросу, которому делал перевязку, так как он передернулся. А
Уфти-Уфти посмотрел на меня с  любопытством.  Я  почувствовал  внезапный
прилив сил. Любовь делала меня могучим гигантом. Я ничего не боялся. Моя
воля победит все препятствия - вопреки Волку Ларсену,  вопреки  тридцати
пяти годам, проведенным среди книг. Все будет хорошо. Я  добьюсь  этого.
И, воодушевленный сознанием своей силы, я повернулся спиной к этому раз-
бушевавшемуся аду и поднялся на палубу, где туман серыми призрачными те-
нями лежал во мраке, а воздух был чист, ароматен и тих.
   В кубрике у охотников тоже было двое раненых, и там шла такая же  ор-
гия, как и у матросов, - только здесь не проклинали Волка Ларсена,  Очу-
тившись снова на палубе, я облегченно вздохнул и отправился на корму,  в
кают-компанию. Ужин был готов; Волк Ларсен и Мод поджидали меня.
   Пока весь экипаж спешил напиться, сам капитан оставался трезв. Он  не
выпил ни капли вина. Он не мог себе этого позволить, ведь, кроме меня  и
Луиса, ему ни на кого нельзя было положиться, а Луис к тому же  стоял  у
штурвала. Мы шли в тумане наудачу,  без  сигнальщика,  без  огней.  Меня
очень удивило сперва, что Волк Ларсен разрешил матросам и охотникам  эту
пьяную оргию, но он, очевидно, хорошо знал их нрав и умел спаять дружбой
то, что началось с кровопролития.
   Победа над Смертью Ларсеном,  казалось,  необычайно  благотворно  по-
действовала на него. Вчера вечером он своими рассуждениями довел себя до
хандры, и я каждый миг ждал очередной вспышки ярости. Но  пока  все  шло
гладко, Ларсен был в великолепном настроении. Быть может, обычную  реак-
цию предотвратило то, что он захватил так много охотников и  шлюпок.  Во
всяком случае, хандру как рукой сняло, и дьявол в нем не просыпался. Так
мне казалось тогда, но - увы! - как мало я его знал. Не в  ту  ли  самую
минуту он уже замышлял самое черное свое дело!
   Итак, войдя в кают-компанию, я застал капитана в прекрасном  располо-
жении духа. Приступы головной боли уже давно не мучили его, и глаза  его
были ясны, как голубое небо. Жизнь мощным потоком бурлила в его жилах, и
от бронзового лица веяло цветущим здоровьем. В ожидании меня он  занимал
Мод Брустер беседой. Темой этой беседы  был  соблазн,  и  из  нескольких
слов, брошенных Ларсеном, я понял, что он  признает  истинным  соблазном
лишь тот, перед которым человек не смог устоять и пал.
   - Ну, посудите сами, - говорил он. - Ведь человек действует,  повину-
ясь своим желаниям. Желаний у него много. Он может желать избегнуть боли
или насладиться удовольствием. Но что бы он ни делал, его поступки  про-
диктованы желанием.
   - А если, предположим, у него возникли два взаимно  исключающие  Друг
друга желания? - прервала его Мод Брустер.
   - Вот к этому-то я и веду, - ответил капитан, но она продолжала:
   - Душа человека как раз и проявляет себя в борьбе этих двух  желаний.
И, если душа благородна, она последует доброму побуждению и заставит че-
ловека совершить доброе дело; если же она порочна - он поступит дурно. И
в том и в другом случае решает душа.
   - Чушь и бессмыслица! - нетерпеливо воскликнул Волк Ларсен. -  Решает
желание. Вот, скажем, человек, которому хочется напиться. И вместе с тем
он не хочет напиваться. Что же он делает, как он поступает? Он марионет-
ка, раб своих желаний и просто повинуется более сильному  из  этих  двух
желаний, вот и все. Душа тут ни при чем. Если у него появилось искушение
напиться, то как он может устоять против него? Для этого должно возобла-
дать желание остаться  трезвым.  Но,  значит,  это  желание  было  более
сильным, только и всего, соблазн не играет никакой  роли,  если,  конеч-
но... - он остановился, обдумывая мелькнувшую у него мысль, и вдруг рас-
хохотался, - если это не соблазн остаться трезвым! Что вы на это  скаже-
те, мистер Ван-Вейден?
   - Скажу, что вы оба спорите совершенно напрасно.
   Душа человека - это его желание. Или, если хотите, совокупность жела-
ний - это и есть его душа. Поэтому вы оба не правы. Вы, Ларсен,  ставите
во главу угла желание, отметая в сторону душу. Мисс  Брустер  ставит  во
главу угла душу, отметая желания. А в сущности, душа и желание - одно  и
то же.
   - Однако, - продолжал я, - мисс Брустер права, утверждая, что соблазн
остается соблазном, независимо от того, устоял человек  или  нет.  Ветер
раздувает огонь, и он вспыхивает жарким пламенем. Желание подобно  огню.
Созерцание предмета желания, новое заманчивое описание его, новое пости-
жение этого предмета разжигают желание, подобно тому как ветер раздувает
огонь. И в этом заключен соблазн. Это ветер, который раздувает  желание,
пока оно не разгорится в пламя и не поглотит  человека.  Вот  что  такое
соблазн! Иногда он недостаточно силен, чтобы сделать желание всепожираю-
щим, но если он хоть в какой-то мере разжигает желание,  это  все  равно
соблазн. И, как вы сами говорите, он может толкнуть человека  на  добро,
так же как и на зло.
   Я был горд собой. Мои доводы решили спор или по крайней мере положили
ему конец, и мы сели за стол.
   Но Волк Ларсен был в этот день необычайно словоохотлив, -  я  еще  не
видал его таким. Казалось, накопившаяся в нем энергия ищет выхода. Почти
сразу же он затеял спор о любви. Как и всегда,  он  подходил  к  вопросу
грубо материалистически, а Мод Брустер отстаивала идеалистическую  точку
зрения. Прислушиваясь к их спору, я лишь изредка высказывал какое-нибудь
соображение или вносил поправку, но больше молчал.
   Ларсен говорил с подъемом; Мод Брустер тоже воодушевилась. По  време-
нам я терял нить разговора, изучая ее лицо. Ее  щеки  редко  покрывались
румянцем, но сегодня они порозовели, лицо оживилось. Она дала волю свое-
му остроумию и спорила с жаром, а Волк Ларсен прямо упивался спором.
   По какому-то поводу - о чем шла речь, не припомню, так как был  увле-
чен в это время созерцанием каштанового локона, выбившегося из  прически
Мод, - Ларсен процитировал слова Изольды, которые она произносит, будучи
в Тинтагеле:
   Средь смертных жен я взыскана судьбой.
   Так согрешить, как я, им не дано,
   И грех прекрасен мой...
   Если раньше, читая Омара Хайама, он вкладывал в его стихи пессимисти-
ческое звучание, то сейчас, читая Суинберна, он заставил его строки зву-
чать восторженно, даже ликующе. Читал он правильно  и  хорошо.  Едва  он
умолк, как Луис просунул голову в люк и сказал негромко:
   - Нельзя ли потише? Туман поднялся, а пароход, будь он неладен, пере-
секает сейчас наш курс по носу. Виден левый бортовой огонь!
   Волк Ларсен так стремительно выскочил на палубу, что, когда мы присо-
единились к нему, он уже успел, задвинув крышку люка,  заглушить  пьяный
рев, несшийся из кубрика охотников, и спешил на бак, чтобы  закрыть  люк
там. Туман рассеялся не вполне - он поднялся выше, закрыв собою  звезды,
и сделал мрак совсем непроницаемым. И прямо впереди  из  мрака  на  меня
глянули два огня, красный и белый, и я услышал мерное постукивание маши-
ны парохода. Несомненно, это была "Македония".
   Волк Ларсен вернулся на ют, и мы стояли в полном молчании,  следя  за
быстро скользившими мимо нас огнями.
   - На мое счастье, у него нет прожектора, - промолвил Волк Ларсен.
   - А что, если я закричу? - шепотом спросил я.
   - Тогда все пропало, - отвечал он. - Но вы подумали о том, что  сразу
же за этим последует?
   Прежде чем я успел выразить какое-либо любопытство по  этому  поводу,
он уже держал меня за горло своей обезьяньей лапой. Его мускулы едва за-
метно напряглись, и это был весьма выразительный намек на  то,  что  ему
ничего не стоит свернуть мне шею. Впрочем, он тут же отпустил меня, и мы
снова стали следить за огнями "Македонии".
   - А если бы крикнула я? - спросила Мод.
   - Я слишком расположен к вам, чтобы причинить вам боль, - мягко  ска-
зал он, и в его голосе прозвучали такая нежность и ласка, что меня пере-
дернуло. - Но лучше не делайте этого, потому что я  тут  же  сверну  шею
мистеру Ван-Вейдену, - добавил он.
   - В таком случае я разрешаю ей крикнуть, - вызывающе сказал я.
   - Навряд ли мисс Брустер захочет пожертвовать жизнью "наставника аме-
риканской литературы номер два", - с издевкой проговорил Волк Ларсен.
   Больше мы не обменялись ни словом; впрочем, мы уже настолько привыкли
друг к другу, что не испытывали  неловкости  от  наступившего  молчания.
Когда красный и белый огни исчезли вдали, мы вернулись в  кают-компанию,
чтобы закончить прерванный ужин.
   Ларсен снова процитировал какие-то стихи, а Мод прочла  "Impenitentia
Ultima" Даусона. Она читала превосходно, но я наблюдал не за нею,  а  за
Волком Ларсеном. Я не мог оторвать от него глаз, так  поразил  меня  его
взгляд, прикованный к ее лицу. Я видел, что он совершенно  поглощен  ею;
губы его бессознательно шевелились, неслышно повторяя за ней слова:
   ... И когда погаснет солнце,
   Пусть ее глаза мне светят,
   Скрипки в голосе любимой
   Пусть поют в последний час...
   - В вашем голосе поют скрипки! - неожиданно произнес он, и  в  глазах
его опять сверкнули золотые искорки.
   Я готов был громко возликовать при виде проявленного  ею  самооблада-
ния... Она без запинки дочитала заключительную строфу, а затем постепен-
но перевела разговор в более безопасное русло.  Я  был  как  в  дурмане.
Сквозь переборку кубрика доносились звуки пьяного  разгула,  а  мужчина,
который внушал мне ужас, и женщина, которую я любил, сидели передо  мной
и говорили, говорили... Никто не убирал  со  стола.  Матрос,  заменявший
Магриджа, очевидно, присоединился к своим товарищам в кубрике.
   Если Волк Ларсен был когда-либо всецело упоен минутой, так  это  сей-
час. Временами я отвлекался от своих мыслей, с изумлением  прислушиваясь
к его словам, поражаясь незаурядности его ума и силе страсти, с  которой
он отдавался проповеди  мятежа.  Разговор  коснулся  Люцифера  из  поэмы
Мильтона, и острота анализа, который давал этому образу Волк  Ларсен,  и
красочность некоторых его описаний показывали, что он загубил в себе не-
сомненный талант. Мне невольно пришел на память Тэн, хотя я и знал,  что
Ларсен никогда не читал этого блестящего, но опасного мыслителя.
   - Он возглавил борьбу за дело, обреченное на неудачу, и не устрашился
громов небесных, - говорил Ларсен. - Низвергнутый в ад, он не был  слом-
лен. Он увел за собой треть ангелов, взбунтовал человека против  бога  и
целые поколения людей привлек на свою сторону и обрек аду. Почему был он
изгнан из рая? Был ли он менее отважен, менее горд, менее велик в  своих
замыслах, чем господь бог? Нет! Тысячу раз нет! Но бог был  могуществен-
нее. Как это сказано? "Он возвеличился лишь силою громов". Но Люцифер  -
свободный дух. Для него служить было равносильно  гибели.  Он  предпочел
страдания и свободу беспечальной жизни и рабству. Он  не  хотел  служить
богу. Он ничему не хотел служить. Он не был безногой фигурой вроде  той,
что украшает нос моей шхуны. Он стоял на своих ногах. Это была личность!
   - Он был первым анархистом, - рассмеялась Мод, вставая и  направляясь
к себе в каюту.
   - Значит, быть анархистом хорошо! - воскликнул Волк Ларсен.
   Он тоже поднялся и, стоя перед ней у двери в ее каюту,  продекламиро-
вал:
   ... По крайней мере здесь
   Свободны будем. Нам здесь бог не станет
   Завидовать и нас он не изгонит.
   Здесь будем править мы. И хоть в аду,
   Но все же править стоит, ибо лучше
   Царить в аду, чем быть рабом на небе.
   Это был гордый вызов могучего духа. Когда он умолк, голос его,  каза-
лось, продолжал звучать в стенах каюты, а он стоял, слегка  покачиваясь,
откинув назад голову, бронзовое лицо его сияло, в глазах плясали золотые
искорки, и он смотрел на Мод, как смотрит на женщину мужчина, - зовущим,
ласковым и властным взглядом.
   И снова я отчетливо прочел в ее глазах безотчетный  ужас,  когда  она
почти шепотом произнесла:
   - Вы сами Люцифер! Дверь за нею закрылась. Несколько секунд Волк Лар-
сен продолжал стоять, глядя ей вслед, потом, как бы очнувшись, обернулся
ко мне.
   - Я сменю Луиса у штурвала и в полночь разбужу вас. А пока ложитесь и
постарайтесь выспаться.
   Он натянул рукавицы, надел фуражку и поднялся по трапу, а я  последо-
вал его совету и лег. Не знаю почему, словно повинуясь какому-то тайному
побуждению, я лег не раздеваясь. Некоторое время я еще  прислушивался  к
шуму в кубрике охотников и с восторгом и изумлением  размышлял  о  своей
неожиданной любви. Но на "Призраке" я научился спать  крепким,  здоровым
сном, и постепенно пение и крики стали уплывать куда-то, веки мои смежи-
лись, и глубокий сон погрузил меня в небытие.
   Не знаю, что разбудило меня и подняло с койки, но очнулся  я  уже  на
ногах. Сон как рукой сняло; я весь трепетал от ощущения неведомой  опас-
ности - настойчивого, словно громкий зов трубы. Я распахнул дверь. Лампа
в кают-компании была притушена. Я увидел Мод, мою Мод, бьющуюся в желез-
ных объятиях Волка Ларсена. Она тщетно старалась вырваться, руками и го-
ловой упираясь ему в грудь. Я бросился к ним.
   Волк Ларсен поднял голову, и я ударил его кулаком в лицо. Но это  был
слабый удар. Зарычав, как зверь, Ларсен оттолкнул  меня.  Этим  толчком,
легким взмахом его чудовищной руки я был отброшен в сторону с такой  си-
лой, что врезался в дверь бывшей каюты Магриджа, и она разлетелась в ще-
пы. С трудом выкарабкавшись из-под обломков, я вскочил  и,  не  чувствуя
боли - ничего, кроме овладевшей мной бешеной ярости, - снова бросился на
Ларсена. Помнится, я тоже зарычал и выхватил висевший у бедра нож.
   Но случилось что-то непонятное. Капитан и Мод Брустер  стояли  теперь
поодаль друг от друга. Я уже занес нож, но рука моя застыла  в  воздухе.
Меня поразила эта неожиданная и странная перемена. Мод  стояла,  присло-
нившись к переборке, придерживаясь за нее откинутой в сторону  рукой,  а
Волк Ларсен, шатаясь, прикрыв левой рукой глаза, правой неуверенно,  как
слепой, шарил вокруг себя. Наконец он нащупал переборку и, казалось, ис-
пытал огромное физическое облегчение, словно не только нашел опору, но и
понял, где находится.
   А затем ярость вновь овладела мной. Все перенесенные мною унижения  и
издевательства, все, что выстрадали от Волка Ларсена я и другие,  нахлы-
нуло на меня, и я внезапно с необыкновенной отчетливостью осознал, сколь
чудовищен самый факт существования этого человека на земле. Не помня се-
бя, я кинулся на него и вонзил ему нож в плечо. Я сразу понял, что ранил
его легко - нож только скользнул по лопатке, - и я снова занес его, что-
бы поразить Ларсена насмерть.
   Но Мод, которая видела все, с криком бросилась ко мне:
   - Не надо! Умоляю вас, не надо! Я опустил руку, но только на  миг.  Я
замахнулся еще раз и, вероятно, убил бы Ларсена, если бы Мод  не  встала
между нами. Ее руки обвились вокруг меня, я ощутил ее волосы