о я родился "джентльменом", как он  вы-
ражается, то есть под более счастливой звездой, нежели он.
   - А покойников что-то не видать! - поддразнил я Луиса, когда  Смок  и
Гендерсон, дружески беседуя, прогуливались рядом по палубе в первый  раз
после выздоровления.
   Луис поднял на меня хитрые серые глазки и зловеще покачал головой.
   - Шквал налетит, говорю вам, и тогда  берите  все  рифы  и  держитесь
крепче. Я чую, давно чую - быть буре. Я ее вижу - вот  как  такелаж  над
головой в темную ночь. Она уже близко, близко!
   - И кто же будет первой жертвой? - спросил я.
   - Только не старый толстый Луис, за это я поручусь, - рассмеялся  он.
- Я чую нутром, что через год буду глядеть в глаза моей старой  матушке;
ведь она заждалась своих сыновей - все пятеро ушли в море.
   - Что он говорил тебе? - спросил меня потом Томас Магридж.
   - Что он когда-нибудь съездит домой повидаться с матерью, - осторожно
отвечал я.
   - У меня никогда не было матери, - заявил кок, уставив на меня унылый
взгляд своих тусклых, бесцветных глаз.
 
 
   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
 
   Думаю о том, что никогда не умел понастоящему ценить женское  общест-
во, хотя почти всю свою жизнь провел в окружении женщин. Я жил с матерью
и сестрами и всегда старался освободиться от их опеки. Они доводили меня
до отчаяния своими заботами о моем здоровье и вторжениями в мою комнату,
где неизменно нарушали тот систематизированный хаос, который был предме-
том моей гордости и в  котором  я  отлично  разбирался,  и  учиняли  еще
больший, с моей точки зрения, хаос, хотя комната и приобретала более оп-
рятный вид. После их ухода я никогда ничего не мог найти. Но,  увы,  как
рад был бы я теперь ощутить возле себя их присутствие,  услышать  шелест
их юбок, который так докучал мне подчас! Я уверен, что никогда  не  буду
ссориться с ними, если только мне удастся попасть домой. Пусть с утра до
ночи пичкают меня, чем хотят, пусть весь день вытирают пыль в моем каби-
нете и подметают пол - я буду спокойно взирать на все это и  благодарить
судьбу за то, что у меня есть мать и сестры.
   Подобные воспоминания заставляют меня задуматься о другом. Где матери
всех этих людей, плавающих на "Призраке"? И противоестественно и  нездо-
рово, что все эти мужчины совершенно оторваны от женщин и одни скитаются
по белу свету. Грубость и дикость  только  неизбежный  результат  этого.
Всем этим людям следовало бы тоже иметь жен, сестер, дочерей. Тогда  они
были бы мягче, человечнее, были бы способны на сочувствие. А ведь  никто
из них даже не женат. Годами никому из них не приходится  испытывать  на
себе влияния хорошей женщины, ее смягчающего воздействия. Жизнь их одно-
бока. Их мужественность, в которой есть нечто животное, чрезмерно разви-
лась в них за счет духовной стороны, притупившейся,  почти  атрофирован-
ной.
   Это компания холостых мужчин. Жизнь их протекает в грубых стычках, от
которых они еще более черствеют. Порой мне просто не верится, что их по-
родили на свет женщины. Кажется, что это какая-то полузвериная,  получе-
ловеческая порода, особый вид живых существ, не имеющих  пола,  что  они
вылупились, как черепахи, из согретых солнцем яиц или получили жизнь ка-
кимнибудь другим необычным способом. Дни они проводят среди  грубости  и
зла, и в конце концов умирают столь же скверно, как и жили.
   Под влиянием таких мыслей я разговорился вчера вечером с  Иогансеном.
Это была первая неофициальная беседа, которой он удостоил меня с  начала
путешествия. Иогансен покинул Швецию, когда ему было  восемнадцать  лет;
теперь ему тридцать восемь, и за все это время он ни разу не  был  дома.
Года два назад в Чили он встретил в каком-то портовом трактире земляка и
узнал от него, что его мать еще жива.
   - Верно, уж порядком состарилась теперь, - сказал он, задумчиво  гля-
нув на компас и тотчас метнув колючий взгляд на Гаррисона, отклонившего-
ся на один румб от курса.
   - Когда вы в последний раз писали ей? Он принялся высчитывать вслух.
   - В восемьдесят первом... нет, в восемьдесят втором, кажется.  Или  в
восемьдесят третьем? Да, в восемьдесят третьем. Десять лет назад. Из ка-
кого-то маленького порта на Мадагаскаре. Я служил тогда на торговом суд-
не. Видишь ты, - продолжал он, будто обращаясь через океан к своей забы-
той матери, - ведь каждый год собирался домой. Так стоило ли писать? Че-
рез год, думаю, попаду. Да всякий раз что-нибудь мешало. Теперь вот стал
помощником, так дело пойдет подругому. Как получу расчет во Фриско - мо-
жет, набежит долларов пятьсот, - так наймусь  на  какое-нибудь  парусное
судно, махну вокруг мыса Горн в Ливерпуль и зашибу еще. А оттуда уж пое-
ду домой на свои денежки. Вот тогда моей старушке не придется больше ра-
ботать!
   - Неужто она еще работает? Сколько же ей лет?
   - Под семьдесят, - ответил он. И добавил хвастливо: - У нас на родине
работают с рождения и до самой смерти, поэтому мы и живем так  долго.  Я
дотяну до ста.
   Никогда не забуду я этого разговора. То были последние слова, которые
я от него слышал, и, быть может, вообще последние его слова.
   В тот вечер, спустившись в каюту, я  решил,  что  там  слишком  душно
спать. Ночь была тихая. Мы вышли из полосы  пассатов,  и  "Призрак"  еле
полз вперед, со скоростью не больше одного узла. Захватив под мышку  по-
душку и одеяло, я поднялся на палубу.
   Проходя мимо Гаррисона, я взглянул на компас, установленный на палубе
рубки, и заметил, что на этот раз рулевой отклонился от курса  на  целых
три румба.
   Думая, что он заснул, и желая спасти его от взбучки, а то  и  от  че-
го-нибудь похуже, я заговорил с ним. Но он не спал, глаза его были широ-
ко раскрыты и устремлены в даль. Казалось, он был так чем-то взволнован,
что не мог ответить мне.
   - В чем дело? - спросил я. - Ты болен?
   Он покачал головой и глубоко вздохнул, словно пробуждаясь от сна.
   - Так держи курс получше, - посоветовал я.
   Он перехватил ручки штурвала; стрелка компаса медленно поползла к се-
веро-западу и установилась там после нескольких отклонений.
   Я уже собрался пойти дальше и поднял свои вещи, как вдруг что-то нео-
бычное за бортом привлекло мое внимание. Чья-то жилистая мокрая рука ух-
ватилась за планшир. Потом из темноты появилась другая. Я смотрел, рази-
нув рот. Что это за гость из морской глубины? Кто бы это ни был, я знал,
что он взбирается на борт, держась за лаглинь. Появилась голова с мокры-
ми взъерошенными волосами, и я увидел лицо Волка Ларсена. Его правая ще-
ка была в крови, струившейся из раны на голове. Сильным рывком он  пере-
кинул тело через фальшборт  и,  очутившись  на  палубе,  метнул  быстрый
взгляд на рулевого, словно проверяя, кто стоит у штурвала и не грозит ли
с этой стороны опасность. Вода ручьями стекала с его одежды, и я бессоз-
нательно прислушивался к ее журчанию. Когда он двинулся ко  мне,  я  не-
вольно отступил: я отчетливо прочел слово "смерть" в его взгляде.
   - Стой, Хэмп, - тихо сказал он. - Где помощник?
   Я с недоумением покачал головой.
   - Иогансен! - негромко позвал капитан. - Иогансен!  Где  помощник?  -
спросил он у Гаррисона.
   Молодой матрос уже успел прийти в себя и довольно спокойно ответил:
   - Не знаю, сэр. Недавно он прошел на бак.
   - Я тоже шел на бак, но ты, верно, заметил, что вернулся я с противо-
положной стороны. Как это могло получиться, а?
   - Вы, верно, были за бортом, сэр.
   - Посмотреть, нет ли его в кубрике, сэр? - предложил я.
   Ларсен покачал головой.
   - Ты не найдешь его там, Хэмп. Идем, ты мне нужен! Оставь вещи здесь.
   Я последовал за ним. На палубе было тихо.
   - Проклятые охотники, - проворчал он. - Так разленились, что не могут
выстоять четыре часа на вахте!
   На полубаке мы нашли трех спящих матросов! Капитан перевернул  их  на
спину и заглянул им в лицо. Они несли вахту на палубе, а по  корабельным
правилам все, за исключением старшего вахтенного, рулевого и  сигнальщи-
ка, в хорошую погоду имели право спать.
   - Кто сигнальщик? - спросил капитан.
   - Я, сэр, - с легкой дрожью в голосе ответил Холиок, один  из  старых
матросов. - Я только на минуту задремал сэр. Простите, сэр! Больше этого
не будет.
   - Ты ничего не заметил на палубе?
   - Нет, сэр, я...
   Но Волк Ларсен уже отвернулся, презрительно буркнув что-то, и оставил
матроса с раскрытым ртом, - кто мог думать, что он так дешево  отделает-
ся!
   - Тише теперь, - шепотом предупредил меня Волк Ларсен,  спускаясь  по
трапу в кубрик.
   С бьющимся сердцем я последовал за ним. Я не знал, что  нас  ожидает,
как не знал и того, что уже произошло. Но  я  видел,  что  была  пролита
кровь. И уж, конечно, не по своей воле Волк Ларсен очутился  за  бортом.
Странно было и отсутствие Иогансена.
   Я впервые спускался в матросский кубрик и не скоро забуду то зрелище,
которое предстало предо мной, когда я остановился внизу у трапа.  Кубрик
занимал треугольное помещение на самом носу шхуны и был не больше  обык-
новенной дешевой каморки на Грабстрит. Вдоль трех его стен в  два  яруса
тянулись койки. Их было двенадцать. Двенадцать человек  ютились  в  этой
тесноте - и спали и ели здесь. Моя спальня дома была невелика, но все же
она могла вместить дюжину таких кубриков, а если принять во внимание вы-
соту потолка, то и все двадцать.
   Тут пахло плесенью и чем-то кислым, и при свете  качающейся  лампы  я
разглядел переборки,  сплошь  увешанные  морскими  сапогами,  клеенчатой
одеждой и всевозможным тряпьем - чистым и грязным  вперемешку.  Все  это
раскачивалось взад и вперед с шуршащим звуком, напоминавшим стук веток о
стену дома или о крышу. Время от времени какой-нибудь сапог  глухо  уда-
рялся о переборку. И хотя море было тихое, балки и доски  скрипели  неу-
молчным хором, а из-под настила неслись какие-то странные звуки.
   Все это нисколько не мешало спящим. Их было восемь человек - две сво-
бодные от вахты смены, - и спертый воздух был согрет их дыханием; слыша-
лись вздохи, храп, невнятное бормотание - звуки, сопровождавшие сон этих
людей, спящих в своей берлоге. Но в самом ли деле все они спали? И давно
ли? Вот что, по-видимому, интересовало Волка Ларсена. И, чтобы разрешить
свои сомнения, он прибег к приему, напомнившему мне одну из новелл  Бок-
каччо.
   Ларсен вынул лампу из ее качающейся оправы и подал мне. Свой обход он
начал с первой койки по правому борту. Наверху лежал канак [10],  краса-
вец матрос, которого товарищи называли Уфти-Уфти. Он спал, лежа на  спи-
не, и дышал тихо, как женщина. Одну руку он подложил под голову,  другая
покоилась поверх одеяла. Волк Ларсен взял его за руку  и  начал  считать
пульс. Это разбудило матроса. Он проснулся так же спокойно, как спал,  и
даже не пошевельнулся при этом. Он только широко  открыл  свои  огромные
черные глаза и, не мигая, уставился на нас. Волк Ларсен приложил палец к
губам, требуя молчания, и глаза снова закрылись.
   На нижней койке лежал Луис, толстый, распаренный. Он спал  непритвор-
ным, тяжелым сном. Когда Волк Ларсен взял его за руку, он беспокойно за-
ерзал и вдруг изогнулся так, что тело  его  какую-то  секунду  опиралось
только на плечи и пятки. Губы его зашевелились, и он изрек следующую за-
гадочную фразу:
   - Кварта - шиллинг. Но гляди в оба, не то трактирщик мигом всучит те-
бе трехпенсовую за твои шесть пенсов.
   Затем он повернулся набок и с тяжелым вздохом произнес:
   - Шесть пенсов - "теннер", а шиллинг - "боб". А вот что такое  "пони"
[11] - я не знаю.
   Удостоверившись, что Луис и канак не прикидываются спящими. Волк Лар-
сен перешел к следующим двум койкам, по правому борту, занятым - как  мы
увидели, осветив их лампой, - Личем и Джонсоном.
   Когда капитан нагнулся над нижней койкой, чтобы прощупать пульс Джон-
сону, я, стоя с лампой в руках, заметил, что Лич на верхней  койке  при-
поднял голову и осторожно глянул вниз. Должно быть, он разгадал хитрость
капитана и понял, что сейчас будет уличен, так как лампа  внезапно  была
выбита у меня из рук, и кубрик погрузился в темноту. В тот  же  миг  Лич
спрыгнул вниз, прямо на Волка Ларсена.
   Звуки, доносившиеся из мрака, напоминали схватку волка с быком.  Лар-
сен взревел, как разъяренный зверь, и Лич зарычал тоже. От  этих  звуков
кровь стыла в жилах. Джонсон, должно быть, тотчас вмешался  в  драку.  Я
понял, что его униженное поведение все последние дни  было  лишь  хорошо
обдуманным притворством.
   Эта схватка в темноте казалась столь  ужасной,  что  я,  весь  дрожа,
прислонился к трапу, не в силах сдвинуться с места. Я снова испытал зна-
комое сосущее ощущение под ложечкой, всегда появлявшееся у меня при виде
физического насилия. Правда, в этот миг я ничего не мог  видеть,  но  до
меня долетали звуки ударов и глухой стук сталкивающихся тел. Койки  тре-
щали, слышно было тяжелое дыхание, короткие возгласы боли.
   Должно быть, в покушении на жизнь капитана  и  помощника  участвовало
несколько человек, так как по возросшему шуму я  догадался,  что  Лич  и
Джонсон уже получили подкрепление со стороны своих товарищей.
   - Эй, кто-нибудь, дайте нож! - кричал Лич.
   - Двинь его по башке! Вышиби из него мозги! - орал Джонсон.
   Но Волк Ларсен больше не издал ни звука. Он молча и  свирепо  боролся
за свою жизнь. Ему приходилось туго. Сразу же сбитый с ног,  он  не  мог
подняться, и мне казалось, что, несмотря на его чудовищную силу, положе-
ние его безнадежно. О ярости этой  борьбы  я  получил  весьма  наглядное
представление, так как сам был сбит с ног сцепившимися телами и,  падая,
сильно ушибся. Однако среди общей свалки мне как-то удалось заползти  на
одну из нижних коек и таким образом убраться с дороги.
   - Все сюда! Мы держим его! Попался! - слышал я выкрики Лича.
   - Кого? - спрашивал кто-то, разбуженный шумом, не понимая, что проис-
ходит.
   - Кровопийцу помощника! - хитро ответил  Лич,  с  трудом  выговаривая
слова.
   Его сообщение было встречено восторженными возгласами, и с этой мину-
ты Волку Ларсену пришлось отбиваться от семерых дюжих матросов, наседав-
ших на него. Луис, я полагаю, не принимал участия в драке. Кубрик гудел,
как потревоженный улей.
   - Эй вы, что там у вас такое? - донесся с палубы  крик  Лэтимера.  Он
был слишком осторожен, чтобы спуститься в  этот  ад  кипевших  во  мраке
страстей.
   - У кого есть нож? Дайте нож! - снова услышал я голос Лича, когда шум
на мгновение затих.
   Многочисленность нападавших повредила им. Они мешали друг другу, а  у
Волка Ларсена была только одна цель - пробраться ползком к трапу, - и он
в конце концов достиг своего. Несмотря на полный мрак, я следил  за  его
передвижением по звукам. И только такой силач мог сделать то, что сделал
он, когда дополз все же до трапа. Хватаясь за ступеньки руками,  он  ма-
ло-помалу выпрямился во весь рост и начал взбираться наверх, невзирая на
то, что целая куча людей старалась стащить его вниз.
   Конец этой сцены я не только слышал, но и видел, так как Лэтимер при-
нес фонарь и осветил им люк. Волк Ларсен - его едва можно  было  разгля-
деть под уцепившимися за него матросами - уже почти  добрался  до  верха
трапа. Этот клубок сплетенных тел напоминал огромного многолапого  паука
и раскачивался взад и вперед в такт ритмичной качке шхуны. И медленно, с
большими остановками, вся эта копошащаяся  масса  тел  неуклонно  ползла
кверху. Раз она дрогнула, застыла на месте и чуть не покатилась вниз, но
равновесие восстановилось, и она снова поползла по трапу.
   - Что тут такое? - крикнул Лэтимер.
   При свете фонаря я увидел его склоненное над люком испуганное лицо.
   - Это я, Ларсен, - донесся приглушенный голос.
   Лэтимер протянул руку. Снизу быстро высунулась рука Ларсена.  Лэтимер
схватил ее и стал тянуть кверху, и следующие две ступеньки были пройдены
быстро. Показалась другая рука Ларсена и  ухватилась  за  комингс  люка.
Клубок тел отделился от трапа, но матросы все еще  цеплялись  за  своего
ускользавшего врага. Однако один за другим они начали скатываться  вниз.
Ларсен сбрасывал их, ударяя о закраину люка, пиная ногами. Последним был
Лич: он свалился с самого верха вниз головой прямо на  своих  товарищей.
Волк Ларсен и фонарь исчезли, и мы остались в темноте.
 
 
   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
 
   По стонами, с ругательствами матросы стали подниматься на ноги.
   - Зажгите лампу, я вывихнул большой палец, - крикнул  Парсонс,  смуг-
лый, мрачный парень, рулевой из шлюпки Стэндиша, где Гаррисон был  греб-
цом.
   - Лампа где-то тут, на полу, - сказал Лич, опускаясь на  край  койки,
на которой притаился я.
   Послышался шорох, чирканье спички, потом  тускло  вспыхнула  коптящая
лампа, и при ее неверном свете босоногие матросы  принялись  обследовать
свои ушибы и раны. Уфти-Уфти завладел пальцем  Парсонса,  сильно  дернул
его и вправил сустав. В то же время я заметил, что у самого канака  сус-
тавы пальцев разбиты в кровь. Он показывал их всем, скаля  свои  велико-
лепные белые зубы, и хвалился, что своротил скулу Волку Ларсену.
   - Так это ты, черное пугало, постарался? - воинственно вскричал  Кел-
ли, американец ирландского происхождения, бывший грузчик, первый раз вы-
ходивший в море и состоявший гребцом при Керфуте.
   Он выплюнул выбитые зубы и с перекощенным от бешенства лицом двинулся
на Уфти-Уфти. Канак отпрыгнул к своей койке и выхватил длинный нож.
   - А, брось! Надоел! - вмешался Лич. Очевидно, при всей своей молодос-
ти и неопытности он был коноводом в кубрике. - Ступай прочь, Келли,  ос-
тавь Уфти в покое! Как, черт подери, мог он узнать тебя в темноте?
   Келли нехотя повиновался, а Уфти-Уфти благодарно сверкнул своими  бе-
лыми зубами. Он был красив. В линиях его фигуры была какая-то  женствен-
ная мягкость, а большие глаза смотрели мечтательно, что странно противо-
речило его репутации драчуна и забияки.
   - Как ему удалось уйти? - спросил Джонсон.
   Все еще тяжело дыша, он сидел на краю своей койки; вся его фигура вы-
ражала крайнее разочарование и уныние. Во время борьбы  с  него  сорвали
рубашку; кровь "в раны на щеке капала  на  обнаженную  грудь  и  красной
струйкой стекала на пол.
   - Удалось, потому что он дьявол. Я ведь говорил вам, - отозвался Лич,
вскочив с койки; в глазах у него блеснули слезы отчаяния. - И ни у  кого
из вас вовремя не нашлось ножа! - простонал он.
   Но никто не слушал его; в матросах уже проснулся страх перед  ожидав-
шей их карой.
   - А как он узнает, кто с ним дрался? - спросил Келли и, свирепо огля-
нувшись кругом, добавил: - Если, Конечно, никто не донесет.
   - Да стоит ему только поглядеть на нас... -  пробормотал  Парсонс.  -
Взглянет хоть на тебя, и все!
   - Скажи ему, что палуба встала дыбом и дала тебе по зубам,  -  усмех-
нулся Луис.
   Он один не слезал во время драки с койки и торжествовал, что  у  него
нет ни ран, ни синяков - никаких следов участия в ночном побоище.
   - Ну и достанется вам завтра, когда Волк увидит ваши рожи! -  хмыкнул
он.
   - Скажем, что приняли его за помощника, - пробормотал кто-то.
   А другой добавил:
   - А я скажу, что услышал шум, соскочил с койки и сразу же получил  по
морде за любопытство. Ну и, понятно, не остался в долгу. А кто там был -
я и не разобрал в этой темнотище.
   - И съездил мне в зубы! - дополнил Келли и даже просиял на миг.
   Лич и Джонсон не принимали участия в этом разговоре, и было ясно, что
товарищи смотрят на них, как на обреченных. Лич некоторое время  молчал,
но наконец его взорвало.
   - Тошно слушать! Слюнтяи! Если бы вы поменьше мололи  языком  да  по-
больше работали руками, ему бы уже была крышка. Почему ни один из вас не
дал мне ножа, когда я просил? Черт бы вас побрал! И чего вы нюни распус-
тили - убьет он вас, что ли? Сами знаете, что не убьет. Он не может себе
этого позволить. Здесь нет корабельных агентов, чтобы  подыскать  других
бродяг на ваше место. Кто без вас будет грести, и править на шлюпках,  и
работать на его чертовой шхуне? А теперь нам с Джонсоном придется  расп-
лачиваться за в