я не скажу. Место для парохода подходящее.
     - Просто не увидел?
     - Видишь, лампа протекла...
     Кокорин посмотрел на лампу, не понимая, какая тут связь. Он привык, что
они лазят в порту без света, и, по-видимому, не подозревал, что в воде может
быть темно.
     - А если б горела, нашел?
     - Кто его знает.
     - Но ведь вы-то должны знать!..
     Вмешался Ковшеваров:
     - Вот я тебе скажу, что здесь зверь живет, которого в  английском озере
ищут. А ты попробуй скажи, что нет?
     - Если покажешь, не скажу.
     - Тут  раз на  раз не получается. Или ты его, или  он  тебя  показывать
будет.
     - Так все-таки?
     - За  "так"  не получится,  -  безапелляционно заявил  Гриша. -  Это на
осмотрах мы обязаны ишачить. А тут я тебе  нс обязан:  хочу - полезу, хочу -
нет.
     - А за что полезешь?
     - За шабашку - разговор другой.
     -  Ну,  ребята!  -  Кокорин грузно осел фигурой,  как оседает в  грунте
пятиэтажный дом. - Нельзя же так.
     Суденко решил что-то Кокорину  разъяснить, чего  он, впервые  попав  на
водолазное судно, не знал.
     -  В этом  проливе я  спустился  только  на  семьдесят  метров,  а  еще
неизвестно, сколько до  дна.  Пароход может лежать на  ста  метрах и больше.
Чтоб спуститься к нему, нужна специальная дыхательная смесь.
     - Я на воздухе спускался на сто, - сказал Ильин.
     Такого еще не случалось, чтоб  кто-то  из водолазов перебивал старшину,
когда он говорил. Неприятно удивившись, Суденко продолжал:
     -  Но даже при наличии  гелиокислородной смеси один час работы на такой
глубине  потребует семичасового  рассыщения.  К  тому  же  без  специального
разрешения отряда с допуском доктора физиолога я никого из водолазов не могу
пустить.
     - Зачем оно?
     - А  затем, что если он погибнет, - Суденко показал на Ильина, - то это
будет неразрешенная, нерабочая смерть.
     Кокорин помолчал, но недолго.
     - Вас  послушать, так вообще...  - Он  так  раскуривал трубку, что щеки
ввалились. - Откажемся мы, придут другие.
     -"Другие"!   -  рассмеялся  Ковшеваров.  -   Чтоб   ты   знал:   больше
глубоководников в  Арктике  нет.  В  Союзе их  меньше,  чем  космонавтов!  А
"певцы"* глубже своей лужи не ныряют.

     * Прозвище портовых водолазов.

     - Значит, оставим научные материалы?
     Разговаривать  с  Кокориным  было  бесполезно. Такой человек, если  все
летит тормашками, делает ставку  на  лотерейный  билет. Потому что  не может
жить со спокойным ожиданием грядущего краха. Срыв плана висел у него на шее,
а он искал иллюзий в пароходе.
     Старшина не удержался, чтоб ему не сказать:
     - Ради научных материалов я бы не полез.
     - Из-за чего же еще?
     - Я хотел узнать, есть ли там пароход.
     - Надо смотреть лучше.
     - "Лучше", - ответил Суденко, - враг хорошего.
     - Значит,  будем красить судно, специализированное... - Хлопнув дверью,
Кокорин вышел.
     Суденко  решил-таки  переодеться  и  прошел  в  уголок для  раздевания,
довольно  уютный,  с  умывальником, зеркалом,  сушильной  печью, с портретом
красотки из серии  "Гибралтар". Обычно печь не  работала.  Данилыч,  судовой
электрик, не включал  ее на портовых осмотрах. Однако сделал  исключение для
Полыньи. Почувствовав тепло, Суденко  аккуратно разложил на решетках свитер,
унты,  шерстяное белье.  Раздевшись  до  трусов, посмотрел в  зеркало  на то
место, куда пришелся удар под водой:  на спине красовался здоровенный синяк.
Чем  его  стукнуло? Попробуй объясни. Синяк не  болел. Видно, боль выветрило
глубиной.  А  была б  зацепка сходить к медсестре Рае,  с которой встретился
возле почты. Пухлая Рая, в голубой юбке...  Откуда у нее муж? Все это враки.
Он любит Раю, это точно.  Почему  ему раньше не приходила  такая мысль?.. Он
чувствовал,  как усталость, словно сдавленная пружина, медленно расходится в
нем.  Полезет  он  еще или нет?  Сейчас  он  обдумает  все спокойно. В  воде
работают  рефлексы, там никаких мыслей нет.  Все  решаешь  за столом. Но для
стола надо что-то иметь. А когда, вылезая, ты не выяснил ничего, то ничего с
тобой и останется.
     Вышел к ребятам.
     Увидел, что Ильин вертит в  руках лампу, как бы прикидывая,  отчего она
протекла.  Поймав взгляд  старшины,  он поспешно  вставил лампу  в  зажим  и
принялся крепить болтом. Хитрить он не умел, да и Гриша тоже. Конечно же они
догадывались,   что  лампа   повреждена   не  случайно.   Об  этом  говорила
расплющенность на патроне. К тому же удары были в телефоне слышны.
     Ребята ждали от  него каких-то слов, но  делиться с ними тем,  в чем он
еще не разобрался сам, старшина не хотел.
     - Видели, как я отклонился на косе? - сказал он. - Там баржу притопило,
с продуктами.
     - Отдай ее мне, - попросил Гриша.
     - Бери.
     - Добро.  -  Ковшеваров,  усмехнувшись,  принял подарок. - После  обеда
слазаю.
     - Разве будет обед?
     - Этот утей привез... - Он показал в сторону спящего рыбака. -  Дюдькин
приходил звать.
     - Поесть не мешает.
     - Сейчас его личный гарсон принесет.
     - Какой гарсон?
     -   Дружбака   приобрел...   шмакодявку   палубную,  -   ответил   Юрка
презрительно.
     Тут как раз  открылась дверь в пост, и матрос Трощилов пронес дымящиеся
миски с утиным бульоном, поставил  их на стол. Этот матрос, которого недавно
взяли на "Кристалл", был неопрятен, грязен (с мытьем у них всегда проблема),
чересчур мал ростом и одет, как огородное чучело. Боцман подобрал ему одежду
на вырост, и незастегнутые рукава с нашитой розой ветров окунались манжетами
в  тарелки.  Только ботинки были сопсршенно  новые, крепкие, которые  боцман
тоже выдал с умыслом. Даже на сухой палубе они оставляли резкий след подошв,
и Кутузов мог по  нему выяснить,  где  Трощилов, спрятавшись от него, сидит.
Странно, что Ковшеваров захотел приобрести такого товарища. За то время, что
он отсиживал выдержки под водой, тут произошло много перемен.
     - А где третья тарелка? - строго спросил Ковшеваров.
     Трощилов, не ответив, цыркнул слюной. Вопрос был задан не по делу: ведь
у него две руки. Старшина,  поймав на  себе его какой-то пугающе-прояснеиный
взгляд, перестал на матроса смотреть.
     -  Я  не буду есть, -  сказал он. - И вам  не  советую. Тут  пост, а не
столовка.
     - Неси обратно, - распорядился Ковшеваров.
     Матрос, взяв миски, вышел,
     -  Раз  человек набивается в  товарищи, надо ему уважить... - Гриша был
немного смущен.
     - Кого-то он выслеживает, - предостерег Ильин. - Думаешь, он просто так
прилип?
     - А зачем?
     - Дурак знает зачем. Это умному непонятно.
     -  Отошью, если  что...  - Ковшеваров поднялся.  - Ну,  пошли. А то без
обеда оставят.
     -  Жора,  - не выдержал Ильин, видя, что старшина остается. - Может, не
то скажу, не то... Зачем ты... лампу разбил?
     - Там светло.
     Старшина решил, что скажет об этом Юрке. Хотя бы для того, чтоб кое-что
про него выяснить. Если Ильин по натуре подводник, то одно это слово "свет",
как бы неприложимое к слову "Арктика" -  к ее ледяной, разведенной  туманом,
стынущей в беспамятстве воде, -  одно это слово скажет ему все. Потому что в
этой разности понятий, внезапно соединенных природой, могла быть тайна. Если
Ильина интересует тайна, то пусть знает о ней.
     - Спасибо, - отчего-то поблагодарил Юрка.
     Заметил, что проснулся рыбак.  Короткий сон его разморил, и выглядел он
не  ахти. Смуглый, с воспаленными от солнца глазами, в одежде, протертой  до
дыр,  он  сидел нехотя,  размазывая слезу  по  щеке,  и  во  всей его фигуре
ощущалась какая-то  первобытность животного,  не осознающего себя  и поэтому
ценного  и любопытного.  Но это впечатление, которое он внушал, могло быть и
напускным,  так  как вступало  в противоречие с  лицом  парня, которое  было
по-женски округло и освещено мыслью. А руки его, недавно огрубелые, отошли в
тепле и были тонки. Он вел себя так, словно ни до кого не имел дела, но было
ясно, что его приезд не случаен. Уж  если он, имея  лодку,  пересаживался на
чужой  транспорт,  то  делал это с целью. В  Маресале не сразу угадаешь, кто
тебя ищет и что  чем обернется.  Но там знали, что он искал рыбака... Может,
Рая прислала его?
     - Я к тебе пришел.
     - Ты можешь в двух словах сказать?
     Он помолчал, потом спросил:
     - Радио от вас можно передать?
     - Наверное.
     Оставшись один, старшина достал из ящика водолазный журнал и, отлистнув
в нем  десятка полтора  страниц,  заполненных  актами  технических  осмотров
пароходов в тройных  оттисках печатей в линию,  развернул на чистой стороне.
Внеся начальную запись (район поиска, время  спуска, фамилии  водолазов), он
понял, что ничего  больше прибавить  к этому  не может. Может он подтвердить
координаты из голубой папки? Не спустившись к пароходу,  он сделать этого не
может. Он может лишь подтвердить  отражение корабля в зеркале  воды. Значит,
разговор снова пойдет о мираже, только подводном. Но ведь от него, водолаза,
потребуют не миражей, а доказательств, что там лежит "Шторм". Скажет, что не
смог спуститься? А почему  не смог, если  обязан? В Маресале  остались жены,
дети погибших - они такого не поймут. Остается одно из двух:  или продолжать
поиск, или, пока не поздно, отказаться от него.
     Отказаться проще.
     Сейчас, когда  его слово решало все, нужно лишь умение  закрыть дело. И
если  они  немедля  возьмутся  за  осмотр  косы, ни один  ревизор  к  ним не
придерется.  Дело  прикроют  спокойно.  Сколько  уже  прикрыли  таких  дел в
Ледовитом? А в Полынье  хоронили пароходы с  чистой  совестью. Надо  дело со
"Штормом" закрыть. Их послали для этого. "Шторма" больше  нет,  всех устроит
неизвестность.
     А что может дать погоня за миражом?
     Спуск на точке, вероятно, отпадает. Нельзя идти против всей воды. Разве
что  на  дефиците воздуха. Но он раньше задохнется, чем вырвется из  потока.
Надо  оказаться ниже  волновой среды. Дорога к пароходу  одна - морем. Синий
цвет,  яркая  иллюминация  - все признаки очень глубокого  мощного  течения.
Допустим,  ты его найдешь. Непросто  будет в  него войти.  А для того  чтобы
выйти, надо его пронырнуть с предельной  скоростью. Не  рассчитаешь глубины,
не  удержишь  воздуха в  костюме,  расшибешься на грунте, как  блин.  А  как
обратно  поднимешься?  Этот   удар  в  воде  возник  неспроста.  Ведь  поток
поднимается не из  прихоти. Что-то поворачивает его  вверх.  Повернуть такую
массу воды надо уметь. Там что-то  происходит, несомненно. Идти без ничего и
залететь?  Все равно на воздушной смеси долго не  протянешь.  Вырубишься  из
сознания  еще  до того, как  откроешь дверь  в  пароход.  А кто  тебя  будет
спасать?  Ты загубишь и  Юрку, и Гришу. А если  никакого парохода там нет  и
вернешься с пустыми  руками,  то тебе тотчас  поставят в вину, что пропустил
главное.  Конечно,  красивый  мог  бы  получиться  спуск,   но  ты  от  него
откажешься.  Во  всяком  случае,  сейчас  он  невозможен.  Ты  имеешь  право
отказаться от него.
     Просто ты боишься - так и скажи.

8

     В салоне ели.
     На обед  повар Дюдькин приготовил кроме бульона жаркое из утки.  Моряки
ели, щурясь от резкого света, заливавшего пластиковые столы.
     Тут  был стол  для команды, или матросский,  как его называли. А  также
командирский  стол, за  которым  сейчас  сидели  старпом и  молодые механики
"Кристалла".  Суденко  со своими водолазами  обедал  за  столом  команды. Из
водолазов еще  сидел Ковшеваров, из матросов - Трощилов. Кроме них ели Вовян
и  его напарник  Андрюха,  которые обслуживали  пост.  Андрюха  был в желтой
рубахе,  разгульно  открытой до пупа, с какими-то  голубыми зубами.  Шаров и
Величко  готовили переборки к покраске:  по  окнам  салона хлестала струя из
шланга. Боцман то и дело заглядывал сюда, ожидая, когда доест Трощилов, чтоб
его  увести.  Трощилов  есть  не торопился,  испытывая терпение  Дракона. Он
сидел, не  сводя  глаз с Гриши, и на каждое его слово то  цыркал  слюной, то
похохатывал по-дурному. Ковшеваров смотрел  на него одобрительно. Как видно,
дружба матроса получила взаимность.
     Собравшись  есть,  Суденко  внезапно отодвинул  от  себя  еду.  Если он
полезет, то есть нельзя: еда будет разлагаться  в  желудке, его  отравит.  А
если не полезет, то надо есть. Несмотря на то что он как бы все выяснил, это
ни к какому решению  не привело. Окончательное  решение, как он знал,  может
прийти независимо от того, что он обдумал и взвесил. И даже вопреки, как уже
бывало. А может, решение  давно пришло, и он просто валял дурака? Мотористы,
сидевшие  напротив,  посмотрели  на  него.  Но  тут  общее  внимание привлек
Просеков,  который  спустился  в салон. Приход  его сразу  создал напряжение
среди  едоков.  Этот  человек,  имевший  "ллойдовскую  характеристику",  как
капитан "Агата"*,  появившись в простом звании на "Кристалле",  вел себя  не
как наказанный, которому надо смирно отбыть исправительный срок. А вел себя,
как какой-то Гулливер, потерпевший крушение  в  стране лилипутов. В море  он
запирался в  каюте и  выходил  лишь тогда, когда "Кристалл" по меньшей  мере
собирался тонуть. Если  же Просеков появлялся  просто  так, то от него можно
было ожидать любой выходки. А он умел отмачивать такое, чего еще не бывало.

     *  Международная  аттестация  Ллойда,  которую имеют особо отличившиеся
моряки.

     Хмурый, на  удивление  трезвый,  резко  накренившись,  чтоб  не  задеть
головой  о притолоку,  слегка  приволакивая  больную ногу, Просеков вошел  в
салон, остановившись возле капитанского  кресла, которое пустовало для него.
Есть он, впрочем, не стал,  а свистнул собаке, и когда Дик сбежал  по трапу,
усадил  его  на свое  место.  Дик, очутившись  в капитанском  кресле,  сразу
возвысился  над  всеми  своей длинной  головой и  с  дружелюбным  выражением
посмотрел  на Кокорина, который сидел  рядом, как бы прося разрешения  есть.
Это  была  забавная картина,  только  немного неожиданная. Дик обнюхал мясо,
собираясь деликатно  взять кусок, но Просеков  пригнул его голову к тарелке,
чтоб вел себя без церемоний. Они оба  были охотники и  имели навык  есть  на
природе. Хруст  птичьих костей,  раздавшийся  над столом,  привел Кокорина в
чувство.  Отставив  недоеденное  блюдо,  он вышел,  громко  хлопнув  дверью.
Механики вышли за ним, сделав вид, что ничего не произошло.
     Суденко поднялся,  ограничившись чашкой бульона, и Вовян, ожидавший его
в коридоре, спросил:
     - Ты еще полезешь?
     - А что?
     -  Мне надо знать... -  Вовян  был хмур и смотрел в  сторону.  - Боцман
просил красить.
     - Крась.
     -  Пять  килограммов воздуха выжрал, - зло прошипел моторист.  -  А мне
набивай сейчас.
     Этот Вовян был с очень нервным характером,  но в нем было ценно то, что
он  знал свое дело.  Подавив  в  себе  желание ответить резкостью,  старшина
сказал:
     - Не набивай.
     - Я хочу знать... - Вовян  потряс перед  собой кулаками,  словно держал
старшину за грудки. - Кто нас сюда привел, боцман или ты?
     Отстранив его рукой, Суденко поднялся на трап, где перед каютой радиста
выстроилась  очередь  на телеграммы. Отсылали  их молодые  механики и рыбак.
Механики, с виду очень серьезные, держались на судне особняком. Они пришли с
мореходки и щеголяли в новенькой форме. Этот рейс в  воды Ледовитого океана,
наверное, стоил того,  чтоб о нем  сообщить своим девчонкам.  Однако  радист
Свинкин браковал  черновики радиограмм, ссылаясь  на особый  режим  Полыньи.
Этот Свинкин, с помятым лицом, с щуплым телом долговязого подростка, в своих
узеньких  брючках,  затертых  на  заду до  гладкости  зеркал, просто блажил,
вкушая  в эти минуты власть с аппетитом изголодавшегося человека, и механики
с серьезными лицами принимались за свои сочинения опять.
     Поначалу  Суденко шел сюда  с целью: ему пришло в голову дать радио  на
гидробазу, чтоб сообщили данные о течении. На научных судах была волномерная
аппаратура,  имелись  измерители скорости  и  глубины.  Но  ответ  на  такую
телеграмму  мог прийти не скоро... Ничего ниоткуда не хотелось ждать. Ничего
не  хотелось  брать  на  веру.  Ничего  не  хотелось...   Он  постоял,  чтоб
посмотреть, как поведет себя рыбак, когда  за него  возьмется Свинкин. Повел
он подобающе. Как  только Свинкин  протянул руку к телеграмме, рыбак положил
руку на руку Свинкина, заставив отказаться от цензуры. И  то, что рыбак  так
себя повел, Суденко  понравилось. К  нему  пришла другая мысль. И тут  рыбак
подвернулся кстати.
     Старшина спустился в коридор.
     Там  стоял  электрик  Данилыч,  неженатый  старик  в  мультовых штанах,
заправленных в толстые шерстяные носки, которые  были  всунуты  в тяжелые, с
металлом, ботинки.  Он  рассматривал  то, что  висело  на доске. Ничего  там
нового не  висело: расписание  морских вахт и  распоряжение  об  ограничении
питьевой воды. Все это сейчас  подверглось строгому изучению Данилыча. Он не
то чтоб был такой  недоверчивый, но со  странностями. Н ничего  не изучал, а
просто дожидался,  когда  все  выйдут из  столовой. Данилыч,  как  и  другие
электрики на  судах,  считал себя  электромехаником и  садился за матросский
стол  с  чувством личного оскорбления. Но если этот  тихий человек  впадал в
ярость,  то  его было трудно  утихомирить. Притом не сразу становилось ясно,
чем он недоволен.
     Вот сейчас, когда он увидел Суденко, его доброе лицо, хранившее ясность
молчания, тупо побагровело.
     -  Котел  сгорел... механики, бляшкин дед!  - вскричал  он, и его руки,
засунутые в карманы  штанов, оформились в  кулаки.  - А теперь что?  Дизеля,
компрессоры,  гидрофор...  все  на  току!  А  теперь  грелки!  Мне регистром
запрещено эксплуатировать электричество...
     - Выключи грелки.
     - Выключить? - спросил он ошалело.
     У него был вид коня, остановленного на скаку.
     - Да.
     - А может, разбить?
     - Тебе видней.
     - Чего ж ты лампу разбил, чтоб видней? - подсек он старшину. - Не хотел
лазить, погасил бы, разве можно... - Данилыч так смотрел на Суденко, что тот
понял,  что своим поступком  глубоко  его обидел.  -  Это  же такой свет!  -
произнес он с волнением.
     - Каюсь, Данилыч. Не сообразил.
     Электрик вытащил  из  карманов сухонькие  кулачки  и,  не  разжимая их,
пригладил редкие волосики на голове:
     - Лампочки горят?
     - Лампочки? Горят...
     - Надо, чтоб все было ясно, - заключил он и, насупясь, прошел в салон.
     Лампочки Данилыча горели. В коридоре, где не было  иллюминаторов, стоял
яркий  электрический  свет. А за  дверью бесцельно умирал большой  солнечный
день.  Это  противоречие  еще  усилилось   ощущением  скованности,   которое
возникало  в  рейсе:  мир  сжимался   в  этих  узких   коридорах,  отсекался
водонепроницаемыми  дверями и переборками. Не  было того слияния  со средой,
которое испытываешь  в  воде.  В море,  где  все  огромно,  было  невыносимо
чувствовать такую искусственно созданную тесноту.
     "Где рыбак?"
     Не выдержав, Суденко повернул назад и столкнулся с ним на трапе.
     - Лодка у тебя в исправности?
     Рыбак кивнул.
     - Надо, чтоб ты помог.
     - Что надо?
     Суденко подумал: груз, трос метров на  восемьдесят, поплавок... Все это
он найдет сам.
     - Установи кронштейн на борту, подальше от кормовой струи.
     Рыбак сразу сообразил:
     - Хочешь прокатиться по течению?
     - А что?
     - Не получится...
     Конечно же  поплавковый метод не даст точности.  Трение инертного  слоя
слишком большое. Иногда они измеряли течения с помощью радиобуя.
     Нет, он плавал в течениях и  знал: с течением надо слиться,  обжиться в
нем, чтоб действовать. С течением надо проплыть. Но просчитать метры он мог.
И мог  определить место для  спуска, центр потока. Вот это  и будет то,  что
надо. А поправку на скорость он сделает под водой.
     - Значит, согласен?
     Рыбак помолчал, потом выдал:
     - Парохода там нет.
     - Почему ты так решил?