е открыл для себя ничего нового. Во всяком случае,
ничто не  объясняло просьбы Володи про дом и прочее.  По-видимому,  это была
другая тема, отдельная.
     -  Давай  отложим  этот  разговор,  -  сказал   он.  -  На  завтра,  на
послезавтра. Понимаешь, другое в голове...
     Рыбак поставил бутылку на место:
     - Ладно.
     Было видно  по  его лицу,  что  он  испытал облегчение, выложив то, что
мучило.  Выведя  лодку  из  заливчика,  не припустил к  порту,  а  повел  ее
медленно,  заглушил мотор. Осматриваясь,  Суденко  увидел свет  над головой.
Наверное, там  было какое-то вращение ветра,  который  прокрутил воронку  до
солнца,  и  небо  напоминало рану,  открытую на высоте. Гриппа,  не отпуская
руль, протянул руку и взял  свою  ржавую одностволку,  развязав полотенце на
магазинной части.
     - В кого ты собрался стрелять?
     - Обещал чайку дочери, - объяснил он. - Для чучела.
     Чаек тут  носилось  немало,  не  таких,  как  возле острова,  а  белых,
морских, но  Гриппа, подобравшись, как рысь,  искал среди птиц что-то, зорко
вглядываясь своими темными, округлившимися глазами. Выстрелил он внезапно, с
левой  руки,  почти не целясь. Суденко,  неплохо стрелявший сам,  оценил его
выстрел  как  бесполезный. Однако оттуда, из солнечной  мути, увеличившись с
темного пятнышка, величиной с муху, до размера громадной птицы, что-то упало
в воду и забилось с плеском.
     - Я же сказал, что будет  чучело! -  воскликнул  Гриппа с торжеством. -
Считай, что очко в пользу наших.
     Птица все еще билась, ударяя с такой силой  то одним, то другим крылом,
что  выплескивала  из-под  себя волну, но голова  у нее провалилась до самых
предплечий, так что она как бы  крутилась на  шее. Гриппа предупредил, когда
вытаскивали голову, что она и такая может ударить - влепляет  так, что глаза
вылетают  брызгами. Однако она  лишь обмахивала  их крыльями,  идеальными по
форме, в разлиновке темных полос, такой длины, что когда  они  примерились к
ним  размахом рук,  то  едва  укладывались в одно крыло,  достигая кончиками
пальцев до  распушенных кисточек. Это было зрелище, когда она  закрыла собой
почти всю лодку -  одна белоснежность в  фиолетовостн полос, с  отглаженными
воздухом до скольжения перьями, - такая вот лежала сейчас, затмив все вокруг
своим мертвым великолепием.
     - Какой-нибудь ледовый альбатрос?
     - Альбатрос - сопли, - сказал Гриппа презрительно.- Это сокол, летает в
Полынье. Охраняется государством.
     - Разве можно такую птицу для чучела?
     - Я не то что  сокола - простую гагу через раз бью, - ответил он. - Мне
трех  уток на месяц  хватает! А этот человека  мог убить, раз сюда прилетел.
Такой,  если отбился  от стаи, опасен.  Только  кому докажешь, если поймают?
Сразу выселение.
     Суденко  осмотрел  его  одностволку,  способную  на  такой  снайперский
выстрел, но  ничего в ней особенного  не обнаружил, подумав, что этот Гриппа
просто классный стрелок. Однако рыбак, обидевшись за ружье, стал  возражать.
Он был убежден,  что  то,  что есть у него, самое лучшее. И  все рыбаки были
такие.
     - На оружие смотришь  как? - принялся он объяснять.- Чтоб хромированное
было  как  надо:  в этом его долговечность. А  воронье, нарезка,  свистульки
всякие - это сопли... И главное,  как в руке лежит: чтоб было по твоей руке.
Ведь ружье  -  это защита,  средство  выжить. Я никогда  не выйду в море без
ружья.
     В таком  духе он распространялся еще, и это  его  элементарное рыбацкое
хвастовство,  а  также  склонность  к   рассуждениям,  сильно  смазывали  то
впечатление, которое он, вероятно, производил в деле.
     Суденко, дослушав его, сказал:
     - Пошли.
     Обратно  двинулись с  сильной  зыбью,  выстраивавшейся  против ветра, и
лодка, подскакивая на ней, ударялась  о гребни волн,  как  о железо, но  шла
быстроходно,  здорово,  весело,  а  главное, Гриппа  ее  вел  хорошо:  своим
скользящим однолинейным  шагом,  как бы под диктовку  волн, и в то  же время
используя  малейшие  изменения  в  их порядке, чтоб  тут  же  выровняться на
поселок, качавшийся на  острие стрелки компаса, который  стоял  в деревянном
ящичке  с  синим  стеклом,  похожим  на  большой фонарь. Сейчас  они  искали
приливное течение, которое по времени проложило дорогу на  поселок, и  снова
прошли окраиной каравана, слыша удары  колоколов на судах, звонивших  как  в
церкви,  а потом, обогнув  остров, легли на  сирену  буя Экслипс,  и тут как
ступили на гладкую полосу разлитого масла, и пошли по ней с ветерком, ничего
не  видя в  массе тумана,  который крутился, как шар, но и  ничего в нем  не
боясь, так как  все пароходы замерли на своих местах, но внезапно на  пути к
поселку  увидели что-то  -  нет, не  шлюпку, не бот!  - а лодчонку, какой-то
мозглячок  с  парой весел, который, выставив крошечный  огонек,  шел  против
течения с  такой скоростью, с какой они примерно шли по течению с мотором, и
кто-то в нем сидел, втыкая весла с таким  смаком,  словно выбрасывал из моря
пригоршни серебряных монет; и все эти чудеса - в круговерти брызг, в тумаках
зыби,  от  которой  мог  упасть на  колени здоровенный пароход,  на воде,  с
которой  слетело все живое,-  какой-то, видно,  пьяный  или больной, так что
даже Гриппа, посмотрев, как он идет, удивленно покрутил головой.

10

     Поселок  был  совершенно чистый, ясный  после тумана,  странно красивый
своими зелено-фиолетовыми домами и быстрой, струящейся водой, переливавшейся
как темное серебро.  Они пересекли гавань и пристали к ее внутренней стенке,
уткнувшись  под  ободранные  сваи с торчавшими ржавыми  болтами. Одна  свая,
лежавшая на плаву, имела громкое  название:  "Слип". Притопив ее,  протянули
лодку, а  потом отпустили сваю, чтоб осушить. Гриппа начал вычерпывать воду,
подложив ящик под киль. Второй, голубой, бак был  почти пуст,  и отнес его в
сарай, где  Гриппа  имел  свой  закуток. В  развалюхе  было  опрятно,  пахло
канатами, осмоленными от порчи и сырости. Все детали лодок лежали на полках,
все открыто. В закутке Гриппы была припрятана бухта марлиня,  белого,  в две
нити.  Наверное,  спер  с  какого-то  парохода. Наливая бензин  из канистры,
Суденко услышал,  как  где-то в  углу поскребся  лемминг, сунулся  в дыру  и
затих.
     Когда принес  бензобак, Гриппа закончил вычерпывание и вытрясал гравий,
забившийся между банок. Они завалили лодку под  ветер, чтоб скорей просохла,
укрыли  брезентом двигатель, еще  теплый.  Гриппа  пожаловался,  что  искрит
аккумулятор.  Обрезав концы, чтоб не было соединения,  занялись  им, наскоро
подкрепившись горячим чаем из  термоса. В двух шагах была кузница с флюгером
в виде петуха, где производился обжиг якорных цепей, - чугун очень хрупок на
холоде, если его не закалить. Оттуда раздавалось  постукивание молоточков по
наковальне, а потом к ним  вышел кузнец, пожилой, в фартуке,  с расстегнутой
на груди рубахой, где мокро  курчавились завитки седых  волос.  Было приятно
заниматься этой простой работой,  расхаживая по гальке,  похрустывавшей, как
карамельки, от сарая к лодке и обратно. Невольно представилось, что он  тоже
мог бы иметь свой закуток в сарае, ходить  в море для удовольствия, а потом,
поднявшись наверх, ожидать, что пройдет Рая. Жизнь могла наполниться этим не
на  день, не на два. Однако, хоть  он и думал так, мысль  эта проскальзывала
краем души, не задевая того, что в ней было.
     Окончив работу, они решили разойтись. Гриппа хотел забежать на почту, а
Суденко  сам не знал,  куда идти: "Кристалл" ушел и не возвращался. Закрывая
сарай,  рыбак оглянулся на  сторожевой пост и  переменился в  лице.  Андала,
старшина  патрульного  катера,  обойдя  галерею,  спускался   по  деревянной
лестнице.
     -  Погранцы  здесь...  -  проговорил  Гриппа,  не  попадая от  волнения
палочкой в пробой. - Да я его катер в море видел! Они ж ушли...
     - Андала здесь с утра. Я видел его на гидробазе.
     - Если проверит лодку, все. Море закроет.
     - Оно скоро само закроется.
     - Он его и на следующий  год не  откроет. А ходить по закону, на восемь
миль... Ты с ним в каких отношениях?
     - В плохих.
     - Андала... - Гриппа прямо оцепенел от страха.
     Андала, сделав вид, что не  замечает, остановился, похлопывая прутом по
своим кожаным галифе.
     -  Ты вот что, -  сказал  Суденко.  -  Ты иди. А  если он тебя зацепит,
ввяжусь я.
     Гриппа стал подниматься по насыпи, разбрасывая ногами гальку, и Андала,
хмуро глядя, как он подходил, не сказал свое обычное: "Нарушаешь?" - но и не
ответил на приветствие, с  которым к нему обратился рыбак. Он его не тронул,
удовлетворясь трепетом  рыбака, которого, как  и  всех остальных  рыбаков, а
также морских  охотников,  вертолетчиков с  ледоколов,  браконьерствующих  с
воздуха, крепко  держал в своем большом кулаке. Он тоже мог летать, и так же
спокойно пересаживался с катера в вертолет, как с вертолета в вездеход или в
рыбацкую  лодку,  если  другой  посудины  не было.  Наверное, на  вертолете,
оставив  свой  катер,  он  сюда и  прилетел.  Тощий,  с  большой головой,  с
огромными ступнями и кистями рук, он застыл на месте,  как хищный  ворон, и,
пропустив  рыбака, теперь ожидал Суденко. Даже отчего-то решил поздороваться
с ним и протянул поврежденную руку, перегнув ее в кисти.
     - Стал водиться с рыбачками?
     - Разве нельзя?
     - Как бы он не подвел тебя под монастырь, как и твоего дружка.
     - Меня не подведешь.
     - Может, и  так.  - Андала длинно  сплюнул под ноги. -  Все  равно  его
попру,- сказал он.
     - За что?
     - Нарушает. Положено на лодке быть двоим. А он все один и один.
     - В чем же дело? Дай второго.
     - Дать? А кто его захочет брать?
     - На такую лодку! Разве никого не найдется?
     - Вот и мне интересно.
     Разговор, как всегда, был с многоточиями, за которыми угадывалось одно:
взаимная неприязнь. Они не ладили с той поры,  как Андала поймал Ковшеварова
с  сетью. Доставил его в отделение под конвоем,  как  преступника.  Конечно,
закон был на его стороне. Но если закон  позволял ловить рыбакам,  то почему
не могли они? Все было в отношении Андалы к "Кристаллу", которого он называл
ублюдком. Суденко давно бы  прекратил  с ним всякие отношения, если б не сам
Андала. Даже если разговор оканчивался ссорой, он затевал новый как ни в чем
не бывало.
     -  У  вас,  кроме Просекова,  моряков нет,  - завел  он опять. - Вас не
назначают на  ублюдок -  вас на него списывают. Спасатели! Ни разу в поселок
не  вышли.  Интуристы,  мерзлота...  -  говорил он,  закипая мрачным,  прямо
злобным наслаждением. - Да я с любым бы из вас под одним забором не сел!..
     - Велика честь.
     -  Девчонку взяли, а  остальных... времени  не хватило? -  затрясся он,
вытягиваясь,  с  прижатыми  руками.  -  Прогулку себе  устроили  в  Полынье!
Красочку разводили... Лазали целый день за подводными часами!..
     - Полегче! - Суденко, побледнев,  шагнул к нему.  -  А  то ведь  я и по
морде могу дать.
     Андала толкнул его в плечо:
     - "Шторм" работает в эфире...
     Андала умел действовать на  мозги крутыми поворотами темы, голословными
утверждениями. Но Суденко знал его приемы.
     - Никакие сигналы с такой глубины невозможны.
     - Даже акустические?
     - Тем более. Что такое акустика? Вибрация, колебания. Из воды в газ или
в воздух - они не передаются. Две абсолютно разные среды.
     - Значит, молчание в оба конца?
     - Да.
     - Буек уже есть! Как ты объясняешь?
     - Буек я не видел, его еще надо найти. А если ты чего-то не знаешь, так
спроси. Или вообще помолчи. Так будет лучше.
     - Да я уверен,  что они  о вас  знают!  И девчонку выпустили, когда  вы
пришли.
     - Такая уверенность - не гарантия.
     - И я так думаю, что  там  их трое, -  говорил  он.-Радист отвечает  за
связь,  ученый  -  за материалы.  А  мальчик  с воздухом. Они его  берегут в
пароходе.
     Суденко направился прочь, Андала его остановил.
     -  Я у  тебя  одно хотел спросить. Вот ты  сказал  Черноброву:  люди  с
пароходом. А как же девчонка? Поднялась сама и живет.
     -  Не  совсем  так. Подняли  ее  мы. И какое-то давление,  критическое,
удалось снять. А то, что живет, так это еще не все.
     - Берут же из подлодок...
     -  Я  тебе объясняю:  подлодка  принимает  море  на корпус. У  нее  два
стальных корпуса. Там люди сидят с одной атмосферой. Там главное - добраться
до них,  до воздуха донести.  А здесь они под давлением, неизвестно какие. И
дышат неизвестно чем. Какой у  них может быть  кессон? Как его выводить?  Да
они,  как  мины, будут  взрываться  наверху!  Их  надо брать  с пароходом, с
окружением.
     - Вот и возьми.
     - Только я ведь вам тоже не сказал все: я не знаю, как поднять "Шторм".
     - Чего же ты тогда крутишь мозги?
     - Море изменилось. Я на это не рассчитывал.
     - Как же  тебя понимать? - Андала, сунув руку за пазуху, с ожесточением
почесался. - Выходит,  теперь ты... мальчишку ты  теперь, ты... - Он смотрел
невыносимо, как нечеловек. - Ты лучше - спаси! Спаси...
     Выбрался  на улицу, оказавшись напротив  винного  магазинчика.  От него
взял  направо,  к  тротуару,  но уткнулся в  какой-то сарай, отхожее  место.
Вернулся обратно,  сверился с насыпью: магазинчик повыше. Просто его красная
дверь отсветила  в другой стороне. Ведь тумана нет, значит,  рефракция... Не
обращая внимания  на  висящий в воздухе  мокрый тротуар, пошел в сторону  от
него, смело  ступил в  канаву  с несущейся  водой,  почувствовав под  ногами
доски... Вышел на дорогу! И начал подниматься, приспособившись окончательно,
глядя на арбалитовые дома, стоявшие  за  тротуаром,  с  правой стороны. Дома
казались  пустыми, но  это только  впечатление: сейчас уже полпоселка знает,
что ты прошел.  А кроме тротуаров  тут еще были дощатые  мостки, перекинутые
через деревянные короба, которые имели направление свое, - в них, обложенные
слоями ваты  и прессованных  опилок, лежали  трубы топливной  магистрали. От
всех  этих коробов, мостков,  тротуаров, перекрещивавшихся через пять шагов,
возникла  какая-то  сумятица  в  голове.  Вдруг увидел, как промчался  повар
Дюдькин,  с  закатанными  до  локтей  руками, вымазанными  тестом...  Что за
ерунда? Какого черта он растерялся!  Кто им дал право? Да ему наплевать, что
скажет  кто-то!  Любая  операция имеет  единые, четкие правила,  которые  он
должен выполнять.  Просто  зашибло мозги!  Сейчас нужен  приказ. Немедленная
связь с отрядом...
     Повернув назад, со всех ног бросился к "Кристаллу". У  поворота перешел
на спокойный шаг, пошел медленно.
     В гавань входил "Агат", морской спасатель.

11

     Акульей формы, весь в порезах  и  шрамах  от буксировок, горевших,  как
медали,  на  стали, он  шел  с  той стремительной и в  то  же  время  словно
замедленной скоростью,  которую в море не ощущаешь,  так как  она  действует
усыпляюще. Но здесь, в маленькой гавани, где морские спасатели появлялись не
часто, чудовищное скольжение "Агата" вызвало переполох.  Хлопали двери кают,
глохли моторы на причале. Люди  выскакивали посмотреть, как идет "Агат".  Но
как только "Агат"  начал швартоваться, смотреть стало  не па что. Просто  не
укладывалось в голове, что эта стальная акула, останавливающая  волну  одним
ударом  винта,   сейчас  плетется  к  причалу  как  беременная  черепаха,  а
приплевшись, начинает заводить концы.
     Обычно спасатель становится к причалу перпендикулярно, чтоб в считанные
минуты  отойти.  И для того  чтоб  удержать в такой  позиции тяжелый круглый
корпус,   ему  нужна  масса  концов,   стальных  и  растительных,   которые,
растягиваясь как резина, снимали стресс со стали. А тут были не только концы
"Агата", но  и  "козявки",  которую  спасатель  привел с собой, - небольшого
плавкрана  с уложенными на палубу  стрелами.  На корме  у них  орудовали  не
только матросы, но и  водолазы  во  главе с Ветром, своим  старшиной. Боцман
Кутузов,  разогнав портовых швартовщиков,  раскладывал концы по причалу, как
вязальщица нитки. Вышел сам капитан Милых, в туристской шапочке с козырьком,
в  новеньких  телогрейке и рукавицах, чтоб завести  новенький кончик. Только
боцман  "Агата" был  отстранен  от  дел.  Он  был в  преклонном  возрасте  и
умиротворенно подремывал, свесясь головой за борт.
     Наконец они пришвартовались, и наместник морского  царя,  старпом  Коля
Подлипный,  спустился  по крылу вниз. Он был низкорослый, с отросшими усами,
носил телогрейку  и  сапоги,  напоминая  крестьянина. Однако  происходил  от
потомственных мореходов, и еще  его дед плавал на зверобойных вельботах, без
ноги.
     - Ну что, аборигены? - спросил он. - Заждались?
     - Хорошо вы идете, да плохо подходите!
     - Это  не мне  говори... -  Подлипный  кивнул на каюту, куда отправился
Милых.
     Сейчас  "Кристалл", оказавшись в соседстве с  "Агатом",  стал  похож на
шавку, примостившуюся у пятки слона.  И моряки "Кристалла" тоже как бы упали
ростом:  превосходство чужого корабля воспринимаешь  в море  мучительно, как
физическую неполноценность. Но это - чужого. А  тут никаких мучений не могло
быть. Ведь  в  экспедиционном отряде  они были братья:  морской спасатель  и
морской водолазный бот.  И сила одного сейчас  переливалась в  другой, как в
сообщаемых сосудах.
     Моряки "Кристалла",  не ожидая,  когда подадут  трап,  стали перелезать
через выпуклый борт спасателя. Все жали один другому руки, обнимались.
     Ветер, щуплый,  с лохматой головой, серой от седых волос, замахнулся на
Суденко, делая зверское лицо:
     - Резко!..
     Это  было  словечко Ветра, которое он  вставлял.  Суденко, засмеявшись,
тоже размахнулся,  и  они скрепили рукопожатие.  Оба они, и Суденко и Ветер,
издавна находились  на старшинской  должности. Иван, любимец Маслова, быстро
получил первый класс, был подводный технарь - золотые руки.  Водолазов Ветра
Суденко знал  еще лучше, чем  своих.  Сейчас  они окружили  его,  высказывая
застарелую преданность.  Ветер наблюдал с усмешкой,  но без ревности. У него
была  привычка:  двигать  руками,  насовывая  на  кисти  рукава  спортивного
костюма. Тогда в его фигуре появлялось нечто боксерское.
     Водолазы на "Агате" не играли особой роли. Тут верховодили другие.
     - Маслов приехал?
     - Приехал,  с  доктором физиологом... Сейчас смотрины устроят!  - Ветер
имел в виду  испытания в барокамере, которые  проводил  Иван Иваныч с  целью
выявления  кессонной  болезни:  некоторые водолазы  не  ощущали  ее  или  же
скрывали намеренно.  - Юра! - крикнул он Ильину.  - Занимай  позу  плачущего
египтянина - сейчас я тебя в бочке пересижу!
     - Ладно тебе, балаболка...
     - Резко чтоб!..
     Пролезая  между  ногами  людей, носился с лаем какой-то  пес,  которого
Подлинный представил  как Филимона, последнего сынка  отрядной собаки Куклы.
Эта Кукла, помесь лайки  и полярного  волка, была родоначальницей знаменитой
морской семьи, чьи отпрыски плавали на многих  ледоколах. Со временем, когда
Кукла стала терять  свое волчье  достоинство, путаясь без разбора со всякими
шавками и барбосами, слава  ее померкла. Однако  Филимон, хоть и обнаруживал
некачественную  примесь,  больше походил на мать.  С  виду неповоротливый, с
маленькими, как у лайки,  глазками он был  ростом  в среднего пса. Когда  же
Суденко взял его за загривок, то почувствовал под пологом шубы хилое тельце.
Филимон был щенок, месяца три.
     Толкнув дубовую  дверь  внутри стальной, защелкивавшейся,  как  футляр,
оправы, Суденко увидел Аннушку, разливавшую в салоне кофе.
     - Анна!
     - Ой, Жорка...
     Аннушка  заторопилась к  нему, переваливаясь, как утка, и расцеловала в
обе щеки.  Она  была небольшая, с расплывшейся фигурой. Суденко слышал,  что
Анна  уезжала  домой, не  то  в отпуск, не  то  насовсем.  Она была родом из
вологодской деревни. Видно, что-то у нее не получилось там,  если  вернулась
так скоро.
     - Как живешь?
     - Тяжело на свете пионеру Пете...
     - Чего