было  четверых, помимо  водолазов, спавших  в
посту: Микульчика, Дюдькина, Шарова и Просекова.
     Где они?
     Открыл дверь в каюту стармеха - пуста.
     Сунулся  напротив,  в ПУМУ  - закрыто. Микульчика  разглядел в  стекло:
сидел за пультом управления. На  стук не повернул  головы. Однако  двигатели
работали, куда-то шли.
     На  камбузе  кипело,  булькало.  Дюдькин  был в  салоне - стелил мокрую
простыню на столы, чтоб не двигалась посуда.
     - Григорьич, где мы?
     Повар, внимательно его разглядывая, пробормотал:
     - В пузыре...
     Суденко испугался: неужели все такие? Куда  же тогда они шли? Пробрался
в  рулевую.  Леха Шаров стоял здесь,  перевесясь через колесо. Значит, все в
порядке.
     Наступило утро,  незаметное среди  волн, еще крутых,  с опасными углами
крена,  загромоздивших   дорогу  хаосом   качающихся  глыб.   Уровень  моря,
отлинеенный  горизонтом,  резко менялся в  больших  стеклах.  "Кристалл"  то
восходил наверх, то обморочно  падал, зарываясь до  верхушки  мачты. От этих
стремительных  наклонений, от ветра, сдавливающего перепонки, в  рулевой все
гудело,  как  в барокамере.  Когда  "Кристалл"  поднимало  особенно  высоко,
приоткрывалась полоска  зари, похожая на трепещущий флаг. Ненадолго, на один
миг,  и  тут же  исчезала  среди  гребней, которые пенились. Даже  огромные,
неестественно   белые   облака,   стоявшие  вдалеке,  казались   такими   же
нереальными,  как  эта  заря.  А вокруг лежала  серость и стылость воды,  не
ощущавшей свет.
     Шapов правил  не по  волнам,  а смотрел  куда-то вперед, проложив линию
курса  на облако  или звезду, а потом, когда  они  растекались,  выбирал еще
что-нибудь,  чтоб  зацепиться  взглядом  подольше.  Взгляд его,  без видимой
сосредоточенности, был  по-особому  зорок,  избирателен, что  Суденко понял,
когда  Шаров  незаметно, заранее  изготовясь, отделил  от облаков  айсберги,
которых Просеков удачно обминул прошлой ночью. Стоя на  большой глубине, они
предупреждали  о  себе бомбовыми ударами (это от них под  водой отваливались
"щенки"  - большие куски),  отдававшимися  в море,  как  в  пустой  комнате.
Суденко заметил их, только когда  прошли, и  это  еще  раз сказало ему,  что
Шаров все видит правильно.
     Внезапно  в  воздухе  пронеслось что-то,  и прямо  перед  "Кристаллом",
словно туши гигантских животных, выплеснулись острова...
     Неупокоевы? Да они с ума сошли!..
     Суденко бросился к Шарову,  чтоб  ему все объяснить, но сделать это ему
помешал Просеков, ворвавшийся в рулевую:
     - Назад! Обратно!..

     В  этот  момент  Шаров поднимал "Кристалл" на большую  волну,  и резкий
поворот Просекова  снес  судно с гребня... Падая в  коридор,  Суденко увидел
чудовищную картину: повар Дюдькин, выронив кастрюлю, заскользил по разлитому
супу с такой скоростью, что мгновенно пропал из глаз. "Кристалл" тут же упал
па  другой борт. Теперь рулевая оказалась внизу, и Суденко прыгнул в  нее из
коридора. Шаров,  балансируя  рулем, каким-то  чудом  выровнял судно, и  все
обошлось.
     Но море словно изменилось.
     Теперь  далеко справа проступили  оснеженные склоны Земли Верн. А прямо
по курсу цепочкой покачивались  на воде буи, показывая поворот в шхеры.  Все
было так ясно видно, что можно было различить "Ясную  погоду", которая ждала
их у приемного буя. Только Неупокоевых островов как не бывало.
     Просеков, проковыляв к креслу, удивленно спросил:
     - В чем дело? Откуда они взялись?
     Этот вопрос  мог  остаться нерешенным, если б не рулевой, взмахнувший в
ярком  свете  деревянным молотком. Просеков, садясь мимо  кресла,  изумленно
вопросил Леху:
     - Coy-coy?!
     И Шаров на чистейшем русском языке ему объяснил:
     - Ты мне сон разбил...

 * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПРАЗДНИК КОРАБЛЕЙ *

1

     На подходе к Маресале увидели с десяток барж,  груженных углем и лесом.
Круглые,  с  облупленными  бортами,  похожие  на  пасхальные яйца,  они  так
сливались  с  водой, что надо было  смотреть  в оба,  чтоб не столкнуться  с
какой-нибудь. Довольно прочный лед, взявшийся за ночь, разломали ледоколы, а
течение  вынесло  его  из  пролива,  очистив  дорогу  "Кристаллу"  и  разным
посудинам, которых он обгонял по  дороге. Только караван еще не проснулся, и
его  прошли  напрямик. Везде на пароходах  огни были потушены. Электрический
свет угадывался лишь в нижних каютах, где под водой,  за  толстыми стеклами,
спали моряки. По палубам слонялись вахтенные, проверяя  натяжение цепей. Эта
тишина расслабила бдительность рулевого, и просто чудом "Кристалл" не угодил
под помои, когда их выплеснули с какого-то парохода.
     Возле буя  Экслипс опять попали в  затор суденышек,  покрытых  инеем, с
синеватыми  окнами,  почти сливавшихся с поселком, который  лежал совершенно
белый,  как во время зимы. Все вышли посмотреть на два новых корабля  науки,
появившихся за последние сутки.  Необычной формы, с куполами, сверкавшими от
росы, они возвышались как форпосты,  и от них доносился мелодичный  перезвон
склянок.  Даже "Агат",  по  сравнению с ними,  имел чересчур будничный  вид.
Теперь его жизнь  протекала неслышно, в ритме медленно  крутившейся антенны.
Но  как только  пришвартовались, было объявлено о совещании, которое собирал
Милых.
     Ожидали  его  в  гостиной, довольно  большой,  где  вокруг  стола  было
поставлено  несколько  жестких,  но красивых  деревянных  кресел с  высокими
спинками. На  переборке висел портрет Милых, в мундире с  орденом Нахимова и
Бронзовым  Крестом  королевы  Виктории.  Этими   высокими  знаками  воинской
доблести  Великобритании  и  СССР капитан Милых  был  удостоен  за  проводку
союзных  транспортов через минные  заграждения  Северного  моря. Он  был  на
портрете неузнаваем,  и  неузнаваемым  казалось  и море,  приоткрытое  среди
занавесей   желтого  шелка,   оживлявших  тяжеловатую   обшивку  стен.  Само
представление о стихии словно умирало в этой комнате с защитной броней.
     Как бывает, когда кого-то  приходится ждать, разговаривая о том о  сем,
незаметно  соскользнули  на  главное.  Совещание  началось  задолго  до  его
открытия.
     Подлипный, затронув тему о спасенных турках,  обрисовал  положение  дел
экспедиционного  отряда.  Оно  представлялось  незавидным... Никто не  хочет
тонуть, никто не желает садиться на  камни. Все  укрепились  в  море броней,
точными приборами ориентирования и локации. У каждого народа имеются хорошие
навигационные  карты.  Однако  не  у   каждого  народа  есть  такие  морские
спасатели,  как  "Агат".  Поэтому целый мир  работает против экспедиционного
отряда. Даже если дело доходит до спасения, как в случае с "Атлантиесом", то
они готовы скорее потерять флот, чем за него платить.
     - Надежды отыграться на своих тоже нет,  - продолжал Подлипный, перейдя
с  международного  обзора  на  внутренние дела.  - Навигация  тяжелая.  План
ледоколам урезали до минимума: три миллиона.
     - Минус три миллиона.
     - Да, с минусом...
     - Будет с плюсом, если проведут пароходы.
     - От взрывоопасников уже отказались...
     Вполуха слушая, что говорят, Суденко подумал, что  никто из них даже не
вспомнил "Шторм". Так  было  заведено  на морском  спасателе: не говорить  о
делах безнадежных,  пустых,  а говорить о делах хороших, приятных.  Болтовня
про  "Атлантиес"  казалась  ему притворством.  Он работал  на  международных
буксировках  и  знал:  компенсация  за  них  только  откладывалась.  Сколько
случаев, когда у уволившихся моряков находили деньги, о которых они и думать
забыли!  С "Атлантиесом"  Подлипный  явно темнил,  в  своем  стиле.  А  если
предположить, что  дела не  так  уж  плохи,  то  из-за  чего могли  снять  с
международной линии такой корабль, как "Агат"?
     - Сами вы от ледокола не откажетесь? - задал вопрос Микульчик, закрывая
книгу, которую читал. - С поводырем пойдете!
     - "Агат" обкалывает и ледоколы,  ты знаешь, - ответил Подлипный. - Дело
в "козявке". Плавкран мы обязаны сберечь.
     - Куда с ним через лед? В  караване все пароходы ледового класса... Все
равно разобьете!
     - Герман Николаевич считает,  что Северный морской путь открыли не  для
того, чтоб возить металлолом. А открыли для того, чтоб возить технику.
     Это было в самом деле изречение Милых, и довольно существенное.
     - Значит,  вы пришли  из-за  "козявки"? - не унимался Микульчик.- Ёханы
баба! Это, простите, моя поговорка...
     Стармех  "Кристалла" не первый раз наскакивал на  "Агат".  А  свой уход
объявил  как протест  против нудной жизни морского спасателя. Поэтому вопрос
Микульчика пришелся Подлипному не в бровь, а в глаз.
     Подлипный поднялся:
     - Мы  пришли, чтоб  взять  аварийные  пароходы.  Поведем их приполюсом,
через Полынью.
     - Вас что, заставили?
     -  Научный  центр  Севморпути  предложил  вариант  обхода  оси.  Герман
Николаевич, изучив его, дал согласие.
     Если допустить, что собрание давно шло, то сейчас была его кульминация.
     Кокорин спрыгнул с кресла:
     - Не взяли валюту, так пришли за орденами! А как же мы?
     - С планом мы вам поможем.
     - Каким образом?
     - Осмотрите взрывоопасники.
     - Мы? - Кокорин отказывался верить.
     - Это правительственное задание.
     Казалось,   Кокорина  сейчас   хватит  удар   -   от   счастья.  Осмотр
взрывоопасников,  учитывая тариф  оплаты, -  гарантия выполнения  плана.  Он
сразу сел, набивая трубку, отключившись от происходящего.
     - Суденко! Сколько времени может занять осмотр?
     - С ледокольщиками?
     - Конечно.
     - Суток за двое кончим.
     - Это нас устроит.
     Оценивая, что произошло, Суденко искал выход. Выход был... Пароходы шли
сюда  через слабый  лед - серьезных поломок не будет. Они  лягут  костьми, а
сделают свою работу за сутки. Если идея с крыльями будет  одобрена, к вечеру
отойдут. Пока "Агат" притащится  с караваном, все  будет  приготовлено. Куда
денется "Агат"? Он никуда не денется.
     В это время открылась дверь, и вошел Кутузов.
     - Прошу пардона... Герман Николаевич у себя?
     - Отдыхает.
     - Скажите, что я пришел.
     - Здесь я... - Милых, шаркая подошвами, вышел из спальни. - Здравствуй,
Валентин!
     - Здравствуйте вам...
     Боцман Кутузов,  который и  перед самим богом не  ломал  бы  шапку, так
застеснялся,  что  стало неловко смотреть. Милых тоже  обрадованно зафыркал,
заморгал глазками, тряся лапу Кутузова изо всех сил. Это была пара, забавная
для   сравнения,  которая  при  всей  своей  противоположности  обнаруживала
неожиданное  сходство.  Как  в  этом  одряхлевшем  старике  невозможно  было
распознать прославленного капитана, каким он  гляделся со стены,  так трудно
было признать в другом знаменитого боцмана. Вот такой,  в телогрейке,  скупо
отобранной из  неисчислимого  барахла,  в  побитых, с чужой ноги  сапогах, в
рукавицах из грубой парусины, он как пришел на флот, так в нем и стоял.
     - Герман  Николаевич...- Кутузов, потоптавшись на ковре, демонстративно
оглядел остальных. - Я принял решение кое-кого заложить.
     - Давай...
     Милых, не умея долго стоять, сел.
     -  Просеков...  что  вы  так за  него переживаете... пошел к  дружку на
"Бристоль".  Не могут  один одного перепить,  вот  и  зацепились. Дюдькин...
вчера сбил стул в салоне, свинцовый.
     - Дюдькин? Старый моряк!.. - Милых отказывался верить.
     - А другие?  Вот старшина сидит  молчком. А вы спросите! Девку поймал в
пузыре и крутит с ней.
     - В каком пузыре?
     - Откуда  я  знаю, какие они? Эх, пропили  судно! - сказал Кутузов свое
обычное и так закрутил цепью, что сидевшие за столом пригнули головы.
     Милых посерьезнел, но выражение озабоченности, готовое сложиться на его
лице,  не  сложилось.  Было видно,  что  Милых, передохнув, чувствовал  себя
хорошо.
     -  Подумай, Валентин, - сказал он, - а как без  такого парохода быть? А
так хоть  есть куда списать  людей,  для  дисциплины... -  И, чувствуя,  что
Кутузова не убедил, спросил: - Ты-то сам разве не пьешь?
     - А вот  и нет! - воскликнул Кутузов, как будто ожидал этого вопроса. -
Поэтому прошу меня с "Кристалла" уволить на "Агат".
     - У тебя виза  прикрыта, -  сказал Подлипный.  -  За драку в  Париже  с
американцами.
     - Так  не доказано, что  я!  Ажаны  прислали снимки,  а  я  там снят  с
затылка.
     - Сам говоришь, что снят.
     - Мало что! А ты докажи?
     - Кутузова не  вычеркнули,  -  подсказал Подлипному третий  штурман.  -
"Птичку" поставили, на усмотрение.
     -  Птичку!  А кто взял "Трость"*, впервые в советском флоте?  А  как на
спасение  -  шиш  тебе...  -взвинтился  боцман.  - Прошлый раз,  когда немец
стукнулся о скалу, Просеков говорит: "Плыви на немецкое судно! Если потопят,
отвечаешь"... Вот я и  стерег в трюме, с телогрейкой. А потом говорят: "Тебя
на вахте не было..."

     * "3олотая Трость Монреаля"  - специальный приз, которым  удостаивают в
Канаде атлантическое судно, пришедшее последним в старом году.

     - Ты что же! - хмуро спросил Подлипный. - Из-за денег к нам?
     - Из-за ордена! Не хватает одного для хорошей пенсии.
     - Ты понимаешь, о чем говоришь? Ты на советском флоте?
     Назревал скандал. Но тут на помощь Кутузову пришел Милых.
     -  Обожди-ка, Валентин, с  орденом... Да и откуда ты высчитал, что тебе
не хватает? Пересчитай еще раз.
     - Нет одного!
     -  А  ты  моего  боцмана   видел?  Старик,  сядет  и  уснет...-  Милых,
расчувствовавшись, чуть не уронил слезу. - Должен я ему обеспечить спокойную
жизнь?
     - Так  что, если спит? Так  плохо!  Тяжеловесы вооружать  - а он в сон.
Буксиры...
     Кутузов,  если  подумать, был в  своей  безапелляционной  настойчивости
более  прав,  чем расслабленный старческой немощью Милых. Он не просил чужой
пост, он требовал место  свое. Однако Милых, задумавшись на секунду, ответил
непреклонно:
     - Я тебя, Валентин, не возьму.
     - Почему?
     - "Агат" без тебя обойдется.
     Неизвестно,  что  имел  в  виду Милых,  только всем  от его слов  стало
неловко.
     Кутузов, потемнев лицом, собрался уходить. Но у двери задержался:
     - А я вам, Герман Николаевич, хотел рассказать про сон.
     - Про сон?
     Приунывший Милых оживился.
     -  Макарика  помните,  боцмана?  Который  возле  Коломбо  утонул, акулы
съели...
     - Да.
     -  Приснилось: подает мне буксир  с аварийного судна.  Взял  проводник,
тяну трос. А идем вроде как в течении с сильной волной. Начал буксиром мачту
обносить, вижу:  все  равно  сломает. Тогда беру концы и - раз! -  кладу  на
кнехты. По завиткам волн, как руки легли...
     - И что?
     - Потекли концы! Только чуть лебедкой поправляю. А сам думаю: "Что же я
делаю? Что сейчас будет?" - и проснулся.
     Кутузов от волнения уронил цепь.
     - А не помнишь, как крепил?
     - Не успел запомнить. Разбудили...
     - Я  тебе выходной  дам! Работать не смей,  войди  в  воспоминание... -
прямо упрашивал его Милых. - Ведь на буксирах надо вести целый флот...
     - Выходной на море? До свндания вам... - И с гордым видом вышел.
     Теперь  все смотрели  на Милых.  Наверное,  разговор  с  Кутузовым  его
утомил, и он сидел не шевелясь, положив на скользящую поверхность стола свои
белые,  пухлые, как подушечки, руки.  Сидел, окунувшись в какие-то мысли, но
выражение лица у него было такое, словно он  что-то приготовил и сейчас всех
удивит.
     Внезапно он сказал:
     - Передай, что отходим сегодня.
     Подлипный, как оглушенный, потряс головой:
     - То есть как? А  осмотры? Водолазы еле успевают за двое суток.  Сейчас
"Арктика" ломит, "Сибирь"... Весь Северный путь  стоит! Да там, наверху, еще
больше льда, чем здесь! К тому же он бегает...
     -  Марышев  полвека  назад прошел  Северный  морской  путь  без  единой
льдинки.
     -  Полвека  назад  сами  не  знали,  что делали...  Герман  Николаевич,
одумайтесь! Вариант не проработан, нуждается в разъяснениях.
     - Нельзя больше ждать.
     - Да кто это сказал?
     - Я все увидел сам, - ответил он. - Из спальни.
     Почему-то  эти его слова  произвели на остальных сильное впечатление...
Что он увидел, этот  старик,  как сумел охватить взглядом океан? Но ощущение
было такое, что  знал.  А в том, что  не  знали другие, какая его вина? Ведь
есть такое знание, которое не передашь, как  рулевое колесо.  Не передается!
Оно как жизнь. Кому ее  передашь, единственную, в сцеплении чувств и мыслей,
в единой связи? Она твоя и  с тобой уйдет...  Но  этот великий старик, делая
дело свое, сейчас убивал "Шторм". Было страшно на него смотреть.
     - Герман Николаевич...  -  Подлипный коснулся  его  руки.  -  Разрешите
закрыть собрание?
     Милых обвел присутствующих своими ясными глазами, как бы  рассматривая,
кто сидел. Что-то опять изменилось в нем,  лицо было другое.  Он  наклонился
над столом, переводя глаза на его темную поверхность, как заглянул в бездну.
     -  Дочь  влюбилась... сделала с собой такое... - проговорил  он, щеки у
него затряслись.  - Как ей помочь? Я  не  умею...  не знаю  как.  Я  старик,
старик... - И показал рукой, чтоб вышли.

2

     На палубе "Агата", под буксирными  дугами, мелькали матросы. От  концов
негде  было ступить,  и  Суденко остановился, ожидая,  когда уберут  лишние.
Несмотря на то что выход был рабочий,  не по тревоге, и концами обматывалось
все,  оставались  чистыми тюбинги - швартовые тумбы для крепления буксирного
каната. Этот канат, или буксир, виделся сейчас в  туннеле машины, намотанный
на громадную катушку. Оттуда, с возвышения, из  нутра  спасателя, он выходил
толщиной с  бревно,  сплетенный из волокон  профильной стали, и  работал как
полуавтомат: и травился сам, и подбирался при провисах. А эти стальные дуги,
нависавшие над кормой, как чудовищные ребра, тоже для  него: ребра придавали
буксиру  косой  луч,  исключая  попадание под  винт.  Такое качество буксира
помогало удерживать аварийный  пароход  в любой шторм, когда растяжение волн
неимоверно. И если  добавить  стальные мускулы корабля,  его обводы и мощное
скольжение,  то получалась сила, зримая и очевидная, на которую  и полагался
Милых.
     А  на что полагался Суденко?  На всплески,  капли, удары течения... Все
это представлялось как нечто малоубедительное. Сейчас он был уверен:  если б
не рассчитывал на помощь "Агата", никогда бы не взялся за "Шторм".
     Посмотрел на причал, где угольную баржу сменила продуктовая. Трюмы были
открыты, и грузчики  выставляли на просвет мороженое мясо.  Перевел глаза на
поселок с мазками домов, зеленых и фиолетовых, похожий на висящую картину...
Как они  вчера  к нему стремились! Берег действовал успокаивающе. Потому что
во всем, что окружало: в подступивших кораблях, в этих  лязгах и криках, как
будто возникших сейчас и ударивших по  ушам, - была опасность потерять нечто
важное, что он, случайно обнаружив, хотел прояснить в себе. А в поселке было
такое, что  не укладывалось  ни во что,  ни от  чего не зависело и  не могло
исчезнуть - ни сегодня, ни завтра.
     Долго стоять не  дал Филимон:  хватанул за штанину, пробегая. Наверное,
вид человека без дела, когда все носились как угорелые, был ему, как чистому
спасателю,  невыносим.  Такое   его  поведение  определило  выбор  в  пользу
"Кристалла". Ухватившись за релинги, старшина перекинул тело на свой борт.
     В посту было оживленно.
     Ковшеваров растягивал мехи баяна. Играл деревянно, с неохотой,  уступив
Аннушке, которой  нравилась  его игра. Ильин, обласкиваемый  со всех сторон,
блистал  ленивым  настроением,  терпеливо  снося приставания Ветра,  который
распоряжался им:
     - Пойдешь ко мне  вторым номером!  Покрутишься, как соловейчик... Жора,
уступаешь?
     - Уступаю, - ответил Суденко. - Хочешь, станцию уступлю?
     Сказал без значения,  подстраиваясь под их тон, но почувствовал, что во
что-то попал.
     - Куда денешься!  - Ветер пошел  на носках, нанося свои джебы и хуки. -
Выходной получил, белору