мается. Что бы вы могли предложить конкретно, без модели?
     Толмазин сузил свои холодноватые, светлые глаза:
     - Я должен иметь представление, что вам надо.
     - Мне нужны данные о течении. Они у вас есть?
     Он принес  радиолокационную  карту Полыньи, испещренную дугами течений,
которые  были  изображены  линиями тока  и стрелками,  объяснив,  что  длина
стрелок показывает повторяемость течений, а оперение - толщину и скорость.
     Суденко прочертил ногтем линию от косы до Неупокоевых островов.
     - Какая скорость потока на этом отрезке?
     Спросил для проверки, поскольку знал.
     - Вас интересуют данные за какой период?
     - До урагана.
     Толмазин   заглянул    в   дополнительный    справочник,   самодельный,
раскрашенный "розами", и выдал скорость, совершенно точную.
     - Как вы определили?
     - Электродами.
     - То есть как?
     Он объяснил,  что  морская вода -  это  движущийся  проводник,  который
находится в  магнитном  поле  Земли.  Два электрода,  разнесенные  на  сотню
метров,    буксируются   судном,    на    котором   установлен   регистратор
электродвижущейся  силы.  Возникающая в  воде разность  потенциалов  создает
напряжение в электродах, которое переводят в скорость движения.
     - Толково, - одобрил Суденко. - И просто.
     - А как определили вы?
     - Почувствовал.
     - Просто чутьем?
     - Да.
     Ученые, сидевшие  за  столами, заулыбались. Но он  не обиделся на  них.
Этот пример с электродами, доказывавший  приоритет научной мысли над дряблой
подводной самодеятельностью, вызвал в нем желание продолжить беседу.
     - Вот пароход, - Суденко поставил  точку.  - Поднять его,  как я понял,
можно только здесь.
     - Чем вы его поднимаете?
     - Крыльями.
     - Объясните подробней.
     Он изложил идею, выделив в ней тот момент, когда "Шторм" оказывается  в
волнах. Течение разгоняет его до всплеска. Крылья принимают удар, и  корабль
влетает в поток.
     - Это теоретическая формула, рассчитанная по компонентам?
     - Допустим, что так.
     Неуверенность, с которой это было сказано, от него не ускользнула.
     -  Если у  вас  не  рассчитаны  компоненты: вес  конструкции,  скорость
течения, сила удара и нет расчета профиля крыльев и места их крепления, - то
подъемной силы не возникнет.
     - Скорость течения  уже  есть. Какой... компонент вы  можете дать? Удар
можете дать? От него зависит профиль.
     - Волны  как стихийный процесс трудно поддаются моделированию. Но  если
судить по приливам, которые передают  энергию внутренним волнам,  то  высота
всплеска  и, следовательно, сила удара бывают разные.  В зависимости от фазы
луны - от  половины  до полных лунных  суток. - Он очертил небольшой уголок,
испещренный разветвлением изогнутых стрелок, окружавших большую стрелку, как
косяк  мелких  рыбешек крупную рыбину.  -  Если  вы  высчитаете правильно  и
подставите крылья под вектор удара, то пароход всплывет.
     - Удар вы мне скажите! Удар.
     - Сейчас ребята высчитают вам. По показаниям динамометра.
     - Это другое дело.
     Суденко с облегчением встал.
     - Однако продолжим, - усадил его Толмазин. - Что у вас дальше?
     Дальше у  него  ничего не  было. Но он  уже понял, что ничего больше от
ученых  не  выведает,  и не  хотел  посвящать их  в  то,  что обдумывал сам.
Соображая,  как выкрутиться,  он рассмотрел еще  одну  стрелку  с повернутым
наконечником, как раз над дугой потока, и мысль сработала мгновенно.
     - Дальше я подставляю крылья еще раз. Вот здесь.
     - Ничего вы не подставляете, - сказал Толмазин. - Во-первых, тут вектор
удара меняется. А во-вторых, вы  уже без крыльев. Скорее  всего...  Потянуть
есть чем?
     - Нет.
     - Значит, вы не поднимете "Шторм".
     - Совершенно точно, - Суденко вытер лоб. -  Здесь у меня прокол, дохлое
место.
     - Просто выходите здесь.
     - А что, если я... поплыву дальше?
     - Шутите?
     - Нет.
     Толмазин с минуту разглядывал его:
     - Да вы, я вижу, на все способны.
     - А вы помогите  мне. Помогите выскочить  где-нибудь! Я  на все  пойду,
чтоб вас отблагодарить.
     - Вы хоть немного думайте, о чем говорите.
     - А вы не считайте меня дурачком!
     - Да вас знаете куда унесет? Может, в приполюс, под панцирь! - закричал
он.  - Чего вы вообще лезете туда?  Зачем  вам нужен "Шторм"? Не выходит - и
бог с ним.
     - Бога нет! Я не успеваю выскочить из-за льда. И я не один, с ребенком.
Надо отсидеть выдержки, понимаете? А главные коэффициенты выше!
     Толмазин расстегнул пуговицу пиджака. Остальные ученые поднялись с мест
и окружили их. Несколько минут стояла тишина. Толмазин посмотрел на водолаза
в размышлении.
     - Когда изучали Гольфстрим, - сказал он,  - то всем бросилось  в глаза,
что он течет одной  струей.  Это нелогично. По  закону  гидродинамики  поток
должен  расширяться и терять  скорость.  Противотечение Кромвелла  на многое
раскрыло глаза.  Вот посмотрите... - Он стал водить  пальцем по динамической
мазне. - Видите эти дуги? Вот ваш компенсирующий всплеск,  образующий поток.
Все   глубинные  течения  противоположны  поверхностным.   А   здесь   поток
поворачивает с течением. Что это значит?
     - Я в этом деле дуб. Говорите вы.
     - Мы ставили буйковые станции на отрезке меридиана протяженностью около
пятисот  километров. Изучали переходный слой  между течениями. Предположение
такое:  выравниваются  давление, плотность пластов. Течение становится одно.
Но  это только  предположение.  Поэтому привязывать "Шторм" к модели Полыньи
очень опасно.
     - А где поток пропадает, исчезает коридор?
     - Возле Земли Верн.
     - Там люди из "Шторма" выскакивали!
     Толмазин сказал:
     - Эта задача не по мне.
     -  И вы это  говорите мне? - Суденко встал.  Этот пацан, который только
что швырял в него цилиндрами океанов, сейчас изумлял нерешительностью в том,
что очевидно. - Мы здесь сидим, а он - там!
     - Когда вам надо?
     - К вечеру. Максимум - к полночи.
     - Это невозможно.
     - Воз... можно!
     Толмазин  не ответил.  Он сидел, расстегнувшись, положив на поверхность
стола свои тонкие руки. И в руки  этого интеллигента  Суденко сейчас отдавал
жизнь,  корабль, все? Еще несколько  минут назад  такое  показалось  бы  ему
чудовищной  нелепостью.  Случился  парадокс,  который  он не мог  объяснить.
Впрочем, там будет видно.

7

     Капитан Просеков заканчивал прокладку курса для "Бристоля"...
     По этой дороге он еще вчера прошел с Диком,  открыв ее в забытьи, среди
волн. А сейчас лишь сверял свои впечатления по  карте, полуслепой,  из белых
пятен, в  частых  пометках Азбукина,  которые были  больше похожи на  тайные
знаки, чем па штурманские определения.
     Например,  было  написано "18П"-что  это значит?  18 градусов полярнее?
Такого выражения нет. Или стояло в  кружке: "40С" - сорок градусов севернее?
Но откуда сорок, если линия лежала в  другой  четверти? И откуда север, если
шли на чистый юг?
     Становилось  очевидным,  что  Азбукин  не  только  не  имел  понятия  в
навигационном ориентировании, но попросту не различал сторон  горизонта. Все
это поначалу мешало, отвлекало внимание. Но потом притерпелся, отошел.
     Увлекла река.
     Великая  река  оказалась  вовсе  не  такой  большой,  как  думал о  ней
Просеков.  Вся  в  оползнях,   в  мелях,   с  искаженным   рельефом,   река,
распластанная на карте, напоминала больную измученную женщину, нуждавшуюся в
срочном  лечении  и опасную своим беспомощным неистовством. Но даже такая, с
надорванным  здоровьем, она была прекрасна:  загадочны были изгибы ее русла,
удивительным казалось вращение струй,  разное под берегами, и, думая о  ней,
как о  женщине  с  исковерканной  судьбой,  чья  любовь  дарит  незабываемые
мгновенья, Просеков  неторопливо одолевал километр  за километром: отдыхал с
Диком на приступках  каменных террас, прохлюпывал торфяные болотца, где  Дик
вспугивал парочку куропаток, продирался  сквозь метелки выгоревшего камыша и
папоротники, обсаженные каплями, и  отмывал сапоги в луже с закатом, которую
выхлебывал Дик. Все было в точности, как представлял. И  дом стоял на месте:
старый маяк с большой  лампой  и  колоколом,  отлитым из  восемнадцати пудов
старинной меди. В  туман  надо звонить - два  удара  через три минуты. А еще
надо смотреть, чтоб точно  шли часы. На этой вершинке, вознесшейся огоньком,
жила природа, блистали ее глаза. И если  так случилось,  что  ничего другого
для него нет, то лучше уснуть  здесь, где никто его не знал, объемля сердцем
гигантскую  тишину. А  там осмотрится в  новом  мире,  сделает его  своим и,
цепляясь за  эту  ниточку, возникнет опять,  если дело  позовет.  А  если не
позовет, то хоть  останется, не обидевшись,  прежняя  жизнь: как бы  там  ни
было, а свет в ней был и не исчезнет просто так.
     Отложив карандаш, Просеков посмотрел в окно.
     Уже загрузили  соль, табак, водку, чай, макароны, мясо убитых белух для
приманки  в капканы. На палубе остались сохнуть тюленьи шкуры, растянутые на
щитах,  похожие на художественные полотна. Отдельно сушились мужские  органы
зверей, которые стармех Бутылкин заготовлял для нужд фармакологии. Подходило
время  обеда,  который  на таких судах  ждали  задолго. Вначале они  ожидали
завтрак, потом  обед, затем  ужин. И  так,  в  томительном ожидании,  у  них
проходил день.
     Тут  как  раз пришла  буфетчица  звать его  в  столовую.  Эта рыжая, на
удивление  толстая деваха, неуклюже поднимаясь по трапу,  наверное, зацепила
какой-то ларь: сразу понесло кислой капустой.
     - Идите! Чего засел?
     Она обращалась к нему на "ты" и "вы", мешая местоимения, как семечки.
     Просеков  не  хотел есть. Но отказаться нельзя. Если он собрался с ними
ехать, то надо принимать и их обычаи. Обед так обед, для всех один. Баня так
баня -  тоже. Направился в столовую, где, строго-оживленные, под картиной  с
медведями  сидели экспедиторы.  Буфетчица  потянула  в  сторону, в отдельный
угол.
     - Хозяин ждет.
     - Егор! Он здесь?
     - Вернулся...
     Обед  был богатый  как никогда.  Даже  Просеков  это  заметил,  который
никогда не задумывался над тем, что  ест. Азбукин был еще предупредительней,
чем прежде. В нем  нравилось то, что не было шутовства, хитрого заискивания,
использования связи для бахвальства. А было то, что он воспринимал Просекова
как друга, как брата, как желанного гостя.
     Окинув напоследок столик на двоих, расчерченный под шахматную клетку, с
рядами тяжелых  и  легких фигур: наливок,  напитков,  квасков, настоянных  с
ягодой, травой, кленовым листом, а теперь разлитых в кувшины; с разноцветьем
закусок,  где выделялись копчености,  соления  из  омуля  и  осетра и разные
тонкости  для  разврата  желудка.  Азбукин   посетовал,  что   не   осталось
качественного лосося - одни самцы.
     - А почему у тебя их столько? - неожиданно заинтересовался Просеков.
     Азбукин объяснил, что ловились  башкирским  способом: в период нереста,
на самку.
     - Раскроишь ее до икры  и  опустишь в сеть, только обязательно живую, с
голосом. Вот и пойдут на запах самцы. Один за другим, как чумные.
     - Это ведь... жестоко.
     Азбукин, знавший чувствительную душу приятеля, ответил философски:
     -  Все в  природе,  Стась... - И  положил на плечо руку: - Ну,  как ты?
Обдумал все, взвесил?
     Как будто и обдумал и  взвесил...  Ждать, что будет какой-то  рейс?  Он
вряд ли  возможен для "Кристалла". Да и какой  в  нем  толк?  На  флот,  без
отпуска, не вернут. Что  еще оставалось? Оставалось выяснить одно: поедет ли
с ним  Настя?  Подумав о  ней, Просеков внезапно почувствовал, как  радость,
которую он испытал от близости  с рекой,  обламывается  в душе,  как  тонкий
ледок, раскрывая глубокую пропасть отчаяния...
     Как жить? Что делать дальше?
     - Помощник я тебе буду плохой,  -  сказал он. - Охотник из меня... Да и
рыбак.
     - По  этому делу не тревожься. Охотничать, рыбалить - пустяк. - Азбукин
стоял сам и не приглашал садиться. - Беда в другом, Стась.
     - В чем еще?
     -  Мальчонку ты  в воде  оставил, -  ответил  он.  - Он  тебе всю землю
прокричит...
     Буфетчица, заканчивая приготовления, разрядила тяжелое молчание мужчин.
     - И с этим живут, - сказала она.
     - Живут! И не только с этим, - согласился Азбукин. - Только смотря кто.
Я буду жить, Егор. А он  - нет, Стась. И за  это я тебя люблю,  - проговорил
он, обняв Просекова. - Не за деньги твои  и славу - за это! Что ты не такой,
как я.
     - Иди застрелись.
     - Ха!
     Непонятно почему, но этот неуч и пьяница был наделен от природы великой
тайной и мог, как дикий медведь, восстанавливать силы в продолжительном сне.
А Просеков, человек глубокий, жаждущий забытья, такого преимущества не имел.
Все это казалось невыносимой несправедливостью.
     Когда остались одни, Просеков решился:
     - Открой секрет, как засыпаешь?
     - Секрета нет. Опоздал ты.
     - Как тебя понимать?
     - А  понимай  так,  что помогли  твои мальцы. Ослобонили сегодня, через
бочку.
     - Болел? Водолазной болезнью?
     - Ослобонился...
     Просеков, хоть и немного,  об  этой болезни знал.  Да,  есть такая  - у
моряков, всплывавших  из тонущих  пароходов, из подлодок, испытавших на себе
резкую  смену глубинного давления. В этом  году  им как раз везло на  таких:
вначале  девчонка,  а  теперь  мальчик.  Но  где лежит "Шторм"!  А как можно
получить кессон на реке, без водолазного костюма?
     - Почему без костюма?  Я  три года ходил с "певцами" - подчищали дно. А
кессон можно заработать и на пяти метрах. Это тебе скажет любой водолаз.
     - Чего же ты не лечился?
     -  Где!  Да и было... приятно.  Идешь,  идешь,  потом  -  бац!  Сужение
сосуда...  Только сколько можно  спать? Мне чтоб долги забрать  -  жизни  не
хватит.
     Просеков вспомнил его странные кружки.
     - "18П", "40С"- что это?
     - Долги: соболя, песцы, - объяснил он. - Все они, охотнички, у меня вот
здесь!.. Жить надо, Стась, а не спать, - говорил он спокойно, весело. - Пока
есть что в природе... В общем, так: я тебя буду ждать. До полночи с устья не
выйду. А как ударит ночь - все, извини.
     - Егор, - сказал Просеков глухо. - А что ты посоветуешь мне?
     - Повторю опять:  переломи себя... Проснись! Дочку роди до  ночи. Стань
или туда или сюда. А не на две стороны.
     - Без этого нельзя?
     - Тебя я любого возьму, - ответил он.- Но лучше, чтоб был свой. А когда
брат - и чужой... понимаешь?..
     - Логично.
     К Насте...
     Торопясь,  Просеков   перешел   пирс,  ощущая   пьяный  запах  фруктов,
поднимавшийся из раскрытых трюмов баржи и обволакивавший угольную дорогу, по
которой в росплесках немыслимой грязи, по крутой дуге проносились грузовики.
Он   видел,  как   машины,  набирая  скорость,  все  плотнее  сдвигались   в
промежутках, повторяя  бортами закругление  деревянных перил,  за  которыми,
заглушаемое моторами,  беззвучно плескалось море. Постепенно, хоть  думал  о
другом, Просеков стал различать его голос, проступивший в чередованиях волн,
то приливавших, то  катившихся вспять. Только  когда  заходил под  прикрытие
какой-либо хибары, море замолкало. Но вдруг сильно дунуло из будки, куда они
зашли  с  Диком  напиться. Оказалось, море  проделало в стене  дыру,  сквозя
синевой среди разломанной дранки.
     Просеков,  высунувшись  из  дыры,  увидел,  как  головокружительно  оно
развернулось, словно синее полотно... Будто  и не Ледовитый!  Охватывая море
от  каменных  плит  до дальней  фиолетовой полосы,  где дымил трубой танкер,
капитан  внезапно замер, онемел, увидев "Агат".  Он  шел,  распустив длинный
шлейф пены, н был сейчас похож на упругое  мощное  животное, и движение его,
захватывавшее  дух,  вызывало  мысль  о совершенной  гармонии, о том  особом
сплаве силы  и красоты, которого порой  достигал человек. Смиряя себя с этой
потерей,  как  с  чем-то таким, что  возникло,  прошло  и  больше не  будет,
Просеков,  не  жалея костюма, вылез  по пояс. Обрыв был метров на сто... Так
сладко было упасть, как заново родиться! Какая разница, когда уйдешь? И есть
ли  смысл в  том, чтоб жить как осужденный на  жизнь? Этот  полет с крутизны
останется с ним в последний миг...
     Внезапно увидел внизу  что-то: шлюпку  с  поломанными веслами,  которую
болтало в  прибое. Эту шлюпку пытались выловить два  матроса.  С набережной,
увидев  высунувшегося Просекова, завопила  о помощи какая-то  девушка, а  ей
вторила  та, что осталась  в  шлюпке...  Просеков  был возмущен: два  моряка
оставили в прибое  беззащитную  девушку,  без весел!  Такого  никогда  бы не
случилось на спасательном флоте...
     Торопясь к ним, он  подумал о  том, что не так-то  просто будет со всем
этим покончить: и  с  морем, таким  прекрасным сегодня,  и с этой  девушкой,
звавшей его  из прибоя, которую тотчас полюбил за  ее зеленые штаны, - вдруг
захочется жить, да так, что невозможно! Как отстранить себя от этой  синевы,
от счастья, от своего отчаяния? Как смириться с тем,  что ничего не оставишь
после себя, даже малой крохи?
     Непросто это сделать, Дик!..

8

     Кузнец показал  Суденко  диафрагму, то  есть набор  крыла,  которую  он
изготовил в его отсутствие. Набор был нужен для того, чтоб крыло не гнулось.
И главным в нем было ребро жесткости,  или "косынка", как называл кузнец, на
котором он разметил отверстия  для  облегчения веса  и выдавил прессом.  Эту
диафрагму  из  легированного металла  теперь надо  было  приварить с  особой
тщательностью.  Суденко как водолаз испытывал недоверие к сварке  вообще. Но
кузнец оказался  знатоком,  прирожденным умельцем этого дела. Он сказал, что
выучился  сварке  на  Урале, во время  войны,  когда  работал  в  пулеметных
мастерских, еще  пацаном,  без  паспорта.  Сваривал  аргоном,  особым газом,
который  выжигал до молекул ионизированный воздух, не оставляя  коррозии  на
металле.
     Вдвоем они выкроили емкости из  мягкой судостроительной стали, обрезали
по  профилю,  напоминающему самолетное  крыло. Когда  оборачивали  диафрагму
листом, мастер пожалел, что приходится делать такую работу вручную.
     Лист  нужно  гнуть на  вальцах,  объяснил он,  на  специальной гибочной
машине.
     Теперь  вплотную  подступал вопрос о  креплении...  К  какому месту  на
"Шторме" крепить  крылья?  От  этого  зависело  все: или корабль,  используя
подстилку волны,  отыграет в потоке,  как планер, или же море,  не восприняв
силуэта, обрушится на него, как молот. Место крепления выводилось из расчета
конструкции, из технологической модели.
     Кто может рассчитать по формулам  "Шторм",  лежащий на дне? Даже.Маслов
бессилен, если б даже согласился помочь.
     Маслова не обминешь...
     Ожидая  "Полярника",  смотрел на  гавань  и  корабли, стоявшие  за буем
Экслипс. Ближе всех находился  "Сакко и Ванцетти" с  розовыми занавесками на
окнах, прозрачными, как  кисея. За  это  время,  что он  сидел, теплоходская
шлюпка подошла к пристани - привезла радиоаппаратуру и музыкальный  автомат.
Рулевой придержал  шлюпку  веслом,  чтоб не ударило  о  сваи, и  девушка  из
ресторанной обслуги выпрыгнула на землю. Выпрыгнув, она постояла, в каком-то
удивлении  осматриваясь, словно  не  вполне веря,  что оказалась  на твердом
месте.  Потом,  наклонившись,  подтянула  чулок...  Большинство  же  шлюпок,
отчаливавших от пароходов, направлялись не в поселок, а сворачивали в  устье
реки, и он видел костры, горевшие по всему берегу тундры. Он видел, что день
помалу  ослабевал,  притуплял краски.  Освещение  изменялось  из-за  больших
облаков, подплывавших со стороны Полыньи. Скоро эти облака все изменят.
     Вдруг увидел "Кристалл",  поворачивавший к причалу... Неужели  окончили
работу? Так обрадовался, словно  увидел  чудо.  Пока добрался берегом, уехал
Кокорин - его  лицо промелькнуло в  окне  машины.  "Кристалл" вообще казался
пустым. Но у трапа его встретил Сара.
     - Ч