Борис Казанов.
    Полынья


     © Copyright Борис Казанов
     Date: 04 Jul 2001
     Подготовка текста: Саша Свердлов (Израиль, sasha001@newmail.ru)


 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПОЛЫНЬЯ *

1

     Ночью они пересекли  неширокий Болваний  пролив, идя в русле  попутного
течения на север,  к берегам Полыньи. Море было ясное, со звездным потолком,
и рулевой морского спасательного водолазного бота "Кристалл" отчетливо видел
ориентиры  порта  Маресале,  от  которого они  отошли.  По-видимому,  где-то
недалеко   плавал  лед,  так  как  рефракция  придавала  этим  жалким  огням
неправдоподобную яркость. А сам поселок Маресале (десятка полтора деревянныx
домов,  поднимавшихся террасой  над гаванью) так  сверкал в  звездном свете,
словно его  застеклили цветными стеклами.  Но  за проливом, в шхерах Минина,
эти огни пропали.
     Покка выбирались из лабиринта скал,  совсем рассвело,  и в первых лучах
холодного солнца они увидели  несколько  рыбацких  шхун,  которые  лежали  в
дрейфе, наклонившись в  ту сторону,  куда были  спущены  сети. Эти маленькие
суденышки  были почти растворены в черноте воздуха, лишь изумрудно  сверкали
на мачтах стеклянные  фонари. А  поселок Маресале, до которого было не менее
сотни миль,  как  ни  в  чем  не бывало стоял позади, словно  от  него и  не
отходили.  Правда, виделся он немного  не  в той стороне, где ему  следовало
быть. И  чем дальше они уходили, тем  выше  поднимался над морем  поселок. В
воздухе  проступили  телефонные  столбы  и  набережная   угольной  дороги  с
памятником  Тессему.  А потом,  чудовищно расширившись,  всплыли  барометры,
висевшие  на  столовой. Все это были  миражи, хотя виделись так ясно, что по
барометрам можно было узнать, какую погоду они показывают, - зрелище  дикое,
какое увидишь только в Арктике.
     Внезапно прямо  перед "Кристаллом" из  воды  поднялась великанья фигура
женщины. В руке  у нее  что-то  блеснуло... Рулевой Трощилов резко выверинул
колесо  и  с  перепугу  присел,  ошалело   тараща  глаза.  Видение  женщины,
продержавшись несколько  секунд, исчезло, и  матрос, успокоившись,  завертел
штурвал обратно.
     - Кто бы это мог быть,  Михайлыч? - поинтересовался он насчет женщины у
старшего помощника.
     - Фамилию тебе назвать?..
     - Скажешь - по фамилии? - удивился матрос.
     - Видно, по фамилии не скажу... - Старпом Кокорин, мужчина лет тридцати
пяти,  с  телом  тяжелым и  громоздким,  на котором,  как на  пьедестале  из
неотесанного камня  и как бы совершенно отдельно, стояла  голова благородной
формы  с чеканным  профилем,  переступил  в  сторону  двери  и  выглянул.  -
Наверное, какая-то баба мусор выкинула, - предположил он.
     - Где?
     - Наверное, в поселке... - Кокорин, возвратившись, застыл на месте. - А
большая  тетка  показалась!  - заметил он,  испытывая сожаление,  что  таких
женщин  не  бывает  в   природе:  Кокорин  обожал  могучих  женщин,   притом
некрасивых,  так  как  маленьких  и  красивых  он  боялся. -  Жен-шчы-на!  -
проговорил он с  одобрением, теплея  глазами. - Знаешь, какие  они вырастают
тут в лунную ночь? Если ляжет, то на целое море.
     -  Я слыхал,  попадаются на них.  Ну, путешественники эти... Представит
чего - и пошел искать. А где тут найдешь? Вот и пропадают.
     -  Почему же, находят, - возразил  старпом.  - Эту  Полынью,  например,
нашли. А если б не было таких людей? Целое море потеряли б...
     - А что в нем?
     -  Сейчас  я  тебе  объясню...-  Кокорин,  предвкушая  удовольствие  от
разговора, достал  коробку с  фотографией гаванского  Капитолия  и  принялся
набивать трубку табаком. - В этом море, внутри, магнитная вода течет. От нее
при  луне  в море возникают  дыры. Положим, идет  пароход,  все спят.  Потом
ныряет  в дыру  - и с  концами... Пры-ро-да! -  произнес он торжественно,  с
расстановкой, как до этого сказал о женщине.
     - Из-за природы, что ль?
     - Ну да.
     Трощилов промолчал.
     Это был довольно глупый матрос, но со своими мыслями.  И сейчас, скрыто
размышляя над словами старпома, понял, что с ним не согласен. Хотя бы насчет
луны и дыры... Какая  тут может  быть  связь?  Или про  то, что море  течет.
Трощилов был убежден, что море неподвижно и никакой  воды внутри него нет. А
есть нечто незыблемое, как суша.  Просто Кокорин такой  человек: ему лишь бы
сказать. В другой раз матрос не обратил бы внимания  на его слова, если б не
сегодняшний  рейс...  Они пришли  в Полынью не за углем  или металлоломом. А
пришли найти пароход, который здесь  исчез без звука и без привета. Рейс был
такой, что Трощилов боялся о нем думать.
     - А могут быть в "Шторме", - назвал он пароход, который исчез, - люди?
     - В "Шторме" зачем? А в Полынье люди живут.
     - Как - живут?
     - Каждый имеет квартиру, кто утонул,  -  объяснил ему Кокорин. - Пузырь
такой, вроде жилья. Природа засаживает в него человека, и он там сидит.
     - И не вылезает?
     - А как вылезешь, если дверей нет?
     - Страшновато говоришь,  Михайлыч,  - поежился  рулевой. -  А что, если
сами попадем в него?
     -  Нам только б попасть! А чтоб выбраться, головы есть... Знаешь, какой
у морских спасателей закон?  -Кокорин шумно вдохнул дым. -  Спаси другого, а
потом спасайся сам! - сказал он наставительно.
     -  Какой еще закон, Михайлыч? - заволновался матрос. - Ты мне квартирку
дай! А  ты  -  пузырь... Зачем он  мне? Ни два, ни полтора...-  И  Трощилов,
цыркнув слюной, захохотал,
     Кокорин посмотрел на него.
     Этот Трощилов  был  в самом  деле "ни  два,  ни полтора".  Ростом  мал,
косоглаз,  с челочкой поперек низкого лба. Характерное лицо преступника. А в
действительности   преступление   как   раз   совершили   против   него.   В
действительности он умирал - был мертв почти целые сутки. И мог же, зайдя за
тот предел,  где исчезает жизнь,  открыть для себя  по-новому этот  мир. Тем
более,  как  моряк,  имел возможность  смотреть  на природу  широко.  Однако
разговор о пузырях, затеянный неспроста, подтвердил прежнее мнение: Трощилов
в Полынье представлял абсолютный нуль, как и в Маресале.
     Какой смысл представляло для такого море? И о чем он может  вспомнить в
наркотическую лунную ночь, если она их застигнет в Полынье? И в  то же время
примитивность служила  ему защитой. А  для  людей  тонких,  с  просветленной
душой,  для  разных  несчастливцев, которых  отсылали  на  "Кристалл", поиск
"Шторма" в случае неудачи мог обернуться трагедией.
     Открыв рулевую, он вышел на крыло.
     Сейчас море было пустым, и  на утренней воде, наливавшей его, оставляли
мгновенные  следы лишь ветровые струи. Однако, приглядевшись, Кокорин увидел
лодку, скрытую зыбью. В семикратном приближении бинокля  был виден  и рыбак:
он закладывал патрон в ружейный  ствол... Обводя биноклем горизонт,  Кокорин
заметил еще  что-то: большой пароход.  Казалось,  он стоял на  месте, но это
была  обманчивая неподвижность  глубокой перспективы. Прикидывая,  откуда он
мог идти, старпом понял, что он возвращался с угольных копей Земли Верн. Эта
земля    с    трудом    различалась   в   завесе    птиц,   круживших    над
семидесятипятимильной  песчаной  косой.  Омертвелая,   без   кустика  травы,
исполосованная  снегом,  похожая  на  скелет огромного  животного,  она  еще
недавно была вся в залежах теплых яиц,  на которых высиживалось целое птичье
человечество.  Теперь  птицы,  обретя  крылья,  кружили  над  своей  суровой
родиной,  готовясь ее покинуть. Немало птиц летало  и над островом Рудольфа,
похожим  на гранитный  черный камень, и над островом Хейса, где птицы жили в
соседстве с людьми.
     Освещение  изменилось,  и  эти островки,  Рудольфа  и  Хейса,  а  также
Неупокоевы  острова,  к которым  они  сворачивали, ясно  виделись  на  своих
местах. Низкие, еле выступающие  над  водой,  они являлись пиками высоченных
подводных гор, извергавших пламя  и  дым, кипевших под водой, как гигантские
самовары. Но  еще невероятней  было  видеть просто  воду,  открытую  в столь
высоких  широтах,  где мог быть только лед. Однако  издавна до  ней пролегал
кратчайший  Северный   морской  путь,  освоенный  на   деревянных   судах  и
заброшенный  с тех пор,  как появились мощные ледоколы. Теперь  караваны шли
намного   ниже,   южными  арктическими   проливами.  Там,  на  осевой  линии
Севморпути,  сейчас  упирались  атомные богатыри,  летали  самолеты  ледовой
разведки.  А дорога, которую они  с  таким  трудом  пробивали,  лежала  вот,
совершенно пустая и бесполезная:  из-за  жестокости своих  вод  Полынья была
закрыта  для  регулярного плавания.  Лищь из года в год  работали деревянные
шхуны,    зафрахтованные   наукой,   составляя   гидрометеорологические    и
рыбопромысловые прогнозы, полагаясь не столько на карту или локатор, сколько
на   удачу,  на  простое  везение.  И   немало  их  пропало  здесь  странно,
удивительно:  порой просто раздавленных воздухом, сжимавшимся среди глубоких
волн, или сгорев от прямых попаданий молний. Но особенно жаль было тех,  что
гибли  без  следов,-  провалившихся  в  пустоты  Полыньи,  имеющие  свойства
гигантских   магнитов,  и  там  поглощенных  заживо  какими-то   чудовищными
пузырями, а потом всплывавших при полной луне - раскрытые настежь, с мертвой
кoмандой, замученной лунным светом.
     Возможно, "Шторм" именно такой корабль.
     Он потерялся  вчера  возле  Неупокоевых островов, имея  на борту ценный
научный материал,  и если посчастливится eгo найти, то заказ гидробазы будет
выполнен. А  потом последует еще один  заказ -произвести  подъем затонувшего
парохода. Поднять "Шторм",  чудо деревянной архитектуры, - это благодарность
министра флота. В каком море, на каком корабле можно достичь такого  за один
сезон?  Даже   "Агат",   флагман  экспедиционного  отряда,   лидер-спасатель
международного  класса, на  такое  не  способен.  Потому что  не имеет таких
водолазов,  как  "Кристалл".  Только  у   них  была  глубоководная  станция,
единственная  в Арктике.  Кокорин не  сомневался,  что водолазы  "Кристалла"
разыщут "Шторм", если захотят. А чего им не захотеть? Теперь им  вce карты в
руки.
     Однако  это  радостное настроение, по  мере того как они приближались к
Неупокоевым островам, начало  меркнуть  в душе  старпома, и, глядя на черную
воду, в которой человек находил свою смерть за пять минут, на громадных птиц
Полыньи,  сухих  и быстрых, с клювом в треть туловища,  паривших  на  струях
темного  воздуха, Кокорин,  может,  впервые в жизни  почувствовал вceй своей
массивной фигурой непрочность места, на котором стоял.
     И мысли -его поплыли в другую сторону.
     Все-таки  гиблое это  место, нехорошее...  Наверное, в  прилив  острова
заливает  совсем.  Или  когда  раскачает  зыбь  -  за  бурунами не  увидишь.
Наскочишь на островок,  получишь течь,  и  все. Скорее  всего, так и затонул
"Шторм". Нет, только б прокантоваться до вечера, а там лечь на обратный курс
и не оглядываться до самого Маресале.
     Такие мысли задерживались ненадолго.
     И снова что-то  вздрагивало в нем, когда он  смотрел на  эти заповедные
воды, которых достиг маленький "Кристалл". И что-то подкатывало  к  горлу, и
слезы наворачивались на глаза.  Хотелось сладкого забытья...  Хотелось плыть
на пьяном корабле в озарении луны. Мечтая о великой женщине и великой любви.
Недаром в этом море возникают такие миражи, которых не увидишь нигде.
     Кокорин вспомнил мираж, из-за которого все началось.
     В  тот  день,  когда пропал "Шторм",  они, забредя  по мелкому делу  на
окраину Полыньи,  увидели,  как  он  тонул.  Не  смутный  призрак,  размытый
расстоянием,  а будто "Шторм" находился рядом. Вполне  настоящий, похожий на
дом с желтыми ставнями. Даже мало сказать - дом. Целый особняк всплыл в небо
-  со  шпилем из  круглых мачт,  с верандой из зеркальных  стекол  и  совсем
пустой. Только  одна хозяйка стояла  на пороге и смотрела на  них  с  высоты
своими  золотыми  глазами.  И  этот  лунный  пароход, возникший  над  черной
пропастью Полыньи как олицетворение печали, почти целую минуту продержался в
воздухе. А потом, опрокидываясь мачтами вниз, медленно погрузился в волны...

2

     Рулевой   Трощилов   нехорошо   изменился    после    разговора.   Стал
облокачиваться  на  штурвал, хотя  был обязан стоять прямо. К тому же раз за
разом   терял  курс,  вынуждая  "Кристалл"  делать  лишние  метры.  Кокорин,
исподтишка наблюдавший  за ним, уже был не рад, что  зацепил. Не зная, как с
ним  быть,  старпом отправил  матроса с  поручениями.  Надо  было  перевести
судовые часы,  так как "Кристалл",  идя на восток,  успел пересечь несколько
поясов времени. А  еще  предупредить  водолазов,  что скоро будут  на месте.
Снимая матроса с вахты  на несколько минут, Кокорин был уверен, что  тот  по
своей безответственности эадержится-надолго.  На это  старпом и рассчитывал:
Трощилов успокоится и  забудет про все, что он ему наговорил. В глубине души
Кокорин слабо верил, что этого паренька можно чем-то испугать. В особенности
туманными рассуждениями о природе.
     И как будто не ошибался.
     К  природе, и к  морю в частности, Трощилов питал глубокое безразличие.
Причина  была в  том,  что ему пришлось поплавать на больших  пароходах, где
всем заправляли осторожные, солидные люди. Другой капитан готов был обогнуть
земной  шар, чтоб  сохранить лицший ящик груза в трюме. Поэтому море, бедное
событиями,  воспринималось  нa  таких  пароходах   лишь  как  расстояние   и
потраченное время. И в рейсе, как только Трощилов, отстояв  вахту, спускался
вниз,  море переставало для него существовать, словно в его башке  выключали
телевизор. Оставалось только  судно,  где  всегда было  на  что  поглазеть и
прикинуть  что к чему. Не  говоря уже  о том, что  на судне  можно было шутя
пересидеть  всякие  неприятности,  из-за которых другие сворачивали  шею  на
берегу. В море Трощилов мог бояться только людей. Боцмана, например, который
заставлял его работать. Правда, к любому боцману привыкаешь  в конце концов,
как к плохому отцу. Можно даже привыкнуть, что  тебя не любят, считают вроде
урода в семье. Куда ж тебе идти, если ты такой? Тебя будут терпеть, с  тобой
будут возиться. Как бы там ни было, ты среди своих, в родном доме.
     Но все это до тех пор, пока не попадешь в какой-то  особый дом. Вернее,
с другой вывеской.  Крошечный,  из-за  волны  не  видно,  а  название  имеет
громкое:  "Спасатель". А  кого он спас?  Целый  месяц стояли и  вот  куда-то
дошли... Однако сегодня Трощилов не только улавливал  разницу между стоянкой
и  плаванием.  Он  задумывался о  самом  рейсе, пытаясь уяснить,  к чему  он
приведет. Думал  и о людях, которые  спали  в  каютах: "Ну, а что они  будут
делать, когда проснутся? Ведь те, кто их послал, чего-то хотели от них! А им
надо выкручиваться теперь..." Пугала заведомая бесполезность дела, в которое
вовлекалось столько людей.
     В  салоне,  переставляя  стрелки  больших круглых  часов,  он  внезапно
поразился тому, что до этого делал машинально. Часы показывали ночь, а он их
ставил сразу  на  утро. Можно сказать, ставил механизм в дурацкое положение.
Но суть была не  в  этом. Прибавляя время, он укорачивал свою вахту, которая
тем не менее засчитывалась ему как полная. Следовало использовать момент.
     Воровски  закрыв за собой дверь,  матрос вышел в коридор. Тут он увидел
Дика, капитанского пса.  Легавый, с  умной мордой, с ушами тряпочкой, ожидал
своего хозяина, который препирался на трапе с  боцманом  Кутузовым.  Услышав
голос боцмана,  Трощилов  собрался было  юркнуть в угол. Но он имел законное
основание находиться здесь и переборол себя.
     Боцман Кутузов вел с капитаном Просековым разговор о покраске судна.
     - Вы, Ефимыч, только кисточки обработаете солярчиком, - говорил Кутузов
извиняющимся голосом. Низкий, с толстыми ногами, с толстым животом и толстым
лицом,  он не давал Просекову сойти вниз, где стоял  Дик. -  Матросов у меня
всего  три, а "Кристалл" судно все-таки. Придет  "Агат", и Герман Николаевич
будет  мне выговаривать  за  грязь. А зачем  мне  за  вас выговор  получать?
-говорил боцман, заранее обижаясь на возможную несправедливость.
     - Разве тебе не стыдно, что я буду скрести ржавые котелки?
     - А вы снимите форму, я вам давно робишку приготовил.
     - Иди застрелись, - сказал Просеков свое обычное.
     - Не пойду, - уперся Кутузов.
     - Логично.
     Почти каждое утро начиналось у них с этой перепалки. А дело было в том,
что  капитан  Просеков был уже  не капитан.  Это  недавно  он  капитанил  на
"Агате", на этом  спасателе моря  мирового  класса. А оттуда его перевели на
"Кристалл" простым матросом. За то, что не вышел на спасение. Говорят, был в
нетрезвом  виде.  А  не  скажешь,  что такой может  потерять вид:  настоящий
морской волк, с зычным голосом, ростом под метр девяносто. К тому же работал
в буксирном флоте, где  любой человек  мог перепить и осилить в драке  целый
пассажирский  теплоход.  Поэтому Просеков  был  склонен  к  рукоприкладству.
Трощилов  не  видел,  чтоб  он  кого-то  ударил.  Но  когда  его  к  чему-то
принуждали, он так смотрел, что становилось  страшно.  В сущности, Просекову
как капитану в морях равных не  было. И конечно же  такой  большой в прошлом
человек не хотел считать себя матросом, пользуясь тем, что Кокорин не считал
себя капитаном. Кокорин, которого. Просеков унижал, перед ним благоговел. Но
боцман Кутузов, несмотря на извиняющийся голос, стоял на своем.
     -  Вы, Ефимыч, кисточкой  помаленьку:  раз-два... -говорил он, вытрясая
Просекова  из внезапно охватывавшего того состояния задумчивости. - Увидите,
и головка пройдет.
     - Так ты еще хочешь, чтоб я красил!
     - Вот вы говорите, а Герман Николаевич...
     - Герман Николаевич! Да он уже давно...  - И Просеков произнес с пьяной
нежностью: - Просто старый человек.
     - Надо переодеться, Ефимыч. - Боцман добавил вполголоса: -  Нельзя ведь
так, внаглую.
     Когда Кутузов это сказал,  Просеков взглянул на него очень внимательно,
с любопытством. Трощилов на всякий случай  посторонился, чтоб расчистить для
боцмана свободное пространство. Прямо за спиной  Дракона был  еще один трап,
который  вел  в  нижние  каюты.  Так  что  Кутузов  мог загреметь  до самого
палубного дна!  Откровенно  говоря, большего  желания Трощилов и не имел. Но
этого  не произошло. Просеков,  со  свойственной  ему  привычкой  неожиданно
менять решения, спросил:
     - А что, если я соглашусь?
     - Да  ничего! Покрасим судно,  сделаем  порядок...  - заговорил Кутузов
скороговоркой. Пошарив рукой возле ноги, поднял литровую банку  с плавающими
томатами: - Напиточек развел, хотите хлебнуть?
     Просеков хлебнул.
     - Дрянь.
     -  Безградусная,  ясное  дело,  -  посочувствовал  Кутузов.  -  Значит,
согласны?
     - Буду красить.
     Дик, услышав такое, от огорчения сделал лужу в коридоре.
     -  Вот и хорошо, - проговорил Кутузов, и на его лице отразилось простое
удовлетворение,  что "Кристалл"  будет выкрашен, и Герман Николаевич  Милых,
нынешний капитан "Агата", на который Кутузов собирался перейти, останется им
доволен.
     Разговор  между Кутузовым и  Просековым объяснил Трощилову главное: чем
они  будут  заниматься  сегодня.  Боцман  затеял  покраску,  рейс объяснился
просто. Но произошла неожиданность: Просеков согласился надеть робу матроса.
Если Просеков,  знаменитый  капитан,  сделается  матросом,  то  что же может
произойти? Кокорин без  него не выведет судно  из Полыньи. Куда ж  они тогда
заплывут, если и сейчас неизвестно где?
     Надо было срочно  искать  какой-то  выход.  И  выход  был  один:  нужен
защитник, к  которому  он мог бы нырнуть под  крылышко. Но где такого найти?
Трощилов вспомнил про второе поручение старпома: разбудить водолазов. Сейчас
он мог присмотреть среди них дружка.

3

     Каюта у  водолазов  была  небольшая,  в  четыре  койки, с  переборками,
отделанными  голубым  пластиком.  Под иллюмина