состоявшем из  нескольких комнат,  распахнутых настежь,
чтоб не  хлопали дверьми, был установлен  фототелеграфный  аппарат "Ладога",
который принимал данные  метеосводки, поступавшие с ледокольных вертолетов и
со спутников Земли. Везде в комнатах, мимо которых они проходили, были видны
фигуры молодых  ученых,  склоненные  у  счетных  машин,  дававших распечатку
метеосведений  по всем румбам.  Тут подсчитывалась  стихия и,  подсчитанная,
записанная  на магнитную  ленту,  уложенная  в круглые  бобины под номерами,
хранилась  в  тяжелых железных шкафах под замком.  А  в неокрашенном  домике
стучали  телетайпы  радиоцентра,  не мешавшие угадывать  внушительную тишину
зала, где  происходило  совещание.  Эта  тишина второго  этажа вызвала целое
переживание  у  Кокорина. Он  горел  нетерпением  проникнуть  в  самое  ядро
официальной Арктики.  Но путь их лежал дальше,  и, оставив неокрашенный, они
прошли в оранжевый домик.
     Внутри гидробазы,  в запустении  узких окон, было прохладно, хотя  ноги
понизу  окатывало теплом  от раскаленных  грелок,  светивших по всем  углам.
Несколько таких  грелок с зеркальным рефлектором полыхало слева от входа,  в
навигационной камере. Все  карты Арктики хранились здесь, в железных сейфах.
Тут производилась также малая корректура  навигационных  карт,  связанных  с
изменением морских глубин, с обнаружением всяких подводных опасностей. А еще
навигационная камера давала точную  доправку времени для судовых хронометров
(в  пределах  пяти  секунд)  - для  астрономического определения  в  хорошую
погоду.  Дверь  туда была  открыта, но  Суденко  не  сразу различил в сиянии
электрических солнц щуплую фигурку корректора Александры  Александровны. Она
была маленькая, седая, в сером  платье и, склонившись над столом,  кутаясь в
пуховый  платок,  дымя  сигаретой,  простой  ручкой,  обмакнутой  в  красные
чернила,  наносила  на   полотно  карты  молниеносные  правки  своим   ясным
мельчайшим почерком, хорошо известным морякам Севморпути.  Делая разминочные
движения, чтоб  согреться, они  поднялись  по  лестнице,  которая  описывала
крутой вираж  у стены, увешанной  фотографиями  деревянных  кораблей, и мимо
секретарши,  сидевшей в накинутом пальто  и с грелкой  возле колен,  вошли в
кабинет начальника гидробазы.
     Кабинет  был  сумрачный  из-за  темного  цвета  стен,  обшитых  дубовой
фанерой, с магистралью длинного стола, в матовой яркости окон, которые из-за
снега казались заклеенными. С  левой стороны, как от  огромного  телеэкрана,
расплывалось голубое сияние карты Арктики - новой, с адмиралтейским номером,
отпечатанной на прекрасной  бумаге из шести наклеенных полос. Все, кто сидел
в кабинете, курили, но дым не задерживался, несмотря на отсутствие форточек:
весь этот дом  продувало сквозняком.  Чернобров, начальник  гидробазы, курил
больше  всех, то есть курил беспрерывно. Он  был невысокого роста, с большим
светлым кустом в черных, без  проседи, волосах,  лицо имел грубоватое, писал
левой  рукой  и  при  разговоре,  по  обыкновению,  резко  вставал  с места,
стремительно  пробегал   по  кабинету,   словно  уходил  совсем,  и  так  же
стремительно возвращался. Тут сидели начальник навигационной камеры, капитан
порта и еще один, одетый в летные  штаны, в шоферскую  куртку с пограничными
погонами,  с  милицейской фуражкой на  голове. Так одеваться считалось среди
военных особым  шиком, но позволяли  только одному, так как ему закон был не
писан, - Андала, морской головорез, старшина  патрульного  катера. Он сидел,
положив на  кожаные галифе обмотанные грязными бинтами руки, и не повернул к
вошедшим головы. Тут все знали один другого, так что обошлось без церемоний.
Чернобров просто показал на стол, а  Кокорин, подсев к нему, тотчас протянул
наряд  на  осмотр  "Шторма",  который еще  был не  закрыт.  При упоминании о
"Шторме" мужчины встрепенулись и хмуро посмотрели на Кокорина, как будто тот
сделал что-то неприличное. Суденко понял, что разговор здесь шел о  пароходе
или же  такой  разговор впереди.  Он не  знал за  собой  никакой  вины,  но,
заразившись общим настроением,  тоже испытал чувство неловкости за Кокорина,
который  был  такой  человек, что вначале делал дело  свое, а лишь потом мог
воспринимать чужое. Побочных настроений он не улавливал. Чернобров воспринял
его  спокойно.  Он  взял  наряд  правой  рукой и, даже  не глянув  на сумму,
немедленно подписал левой. Потом, ложась грудью на стол, внезапно спросил:
     - Старшина, вы осматривали "Шторм"?
     Суденко, удивленный  вопросом  (акт водолазного  осмотра, в котором все
было изложено, на гидробазе был), ответил:
     - Я сделал внешний осмотр.
     - То есть внутрь парохода не проникли?
     - Не смог.
     -  Почему  же своим...- Чернобров вынул несколько листков  из  широкого
конверта с красной полосой, - вы послали совсем другое?
     Суденко решил ничего не  объяснять.  Он  был не уверен, что не подзабыл
что-либо из того, что писал налево и направо. Раз  Черноброву охота  сличать
листки, то он разберется сам. Сейчас, глядя на хмурые лица мужчин, он уже не
сомневался, что  разговора  о подъеме "Шторма"  не будет.  Даже та маленькая
надежда, которая затеплилась по дороге, погасла.
     - Вот  вы  своим  о  сфере  не пишете  ни  слова.  Пароход  положили на
неглубоком  месте, на косе. Все описано  подробно. Кому же вы писали правду?
Нам или им?
     - Если б я написал, что "Шторм" в оболочке, никто б не поверил.
     - А зачем же писать неправду?
     Кокорин пришел на выручку.
     - Мы хотели  заинтересовать отряд пароходом, - объяснил он. - Чем легче
его поднять, тем меньше он будет стоить. Мы думали, чтоб вам лучше.
     - Спасибо... - Чернобров, усмехнувшись, потряс конвертом. - Вот условие
договора на подъем "Шторма". На 500 тысяч рублей! Это как вы считаете?
     - Нормально. - Сумма удовлетворила Кокорина вполне.
     - Коммерсанты чертовы... - Андала заелозил кожаными штанами на стуле.
     Остальные отчего-то повеселели.
     - А там, на косе, в самом деле что-то есть?
     - Там "Волна" лежит, - сказал капитан порта. - я ее по  описанию узнал.
Отличная,  между  прочим,  баржа.  Когда-то  питала светом  поселок,  вместо
электростанции.
     - Значит, пятьсот тысяч за списанную баржу?
     - Я вам ее бесплатно подниму, - Суденко поднялся. - Я не понимаю...
     Чернобров сделал жест, чтоб он сел.
     - Я вам сейчас объясню... -  Он пробежался по кабинету. - Допустим, что
вы не хотели их тревожить пароходом. Но есть одна  неясность, которая у меня
вызывает  удивление. Почему ни  в одном  из  отчетов  не  упомянуто,  что  в
"Шторме" могут быть люди? Даже предположения, опасения, даже слова о них!
     - Водолаз должен говорить о том, что знает точно, - ответил  Суденко. -
Я  видел "Шторм"  и  о нем писал. Но я не берусь  утверждать, что в пароходе
люди.
     - А девушка, которую вы спасли? Ведь речь идет о предположении, которое
все разъясняет!  И делает подъем парохода, быть может, жизненно необходимым.
Мне непонятно, почему вы не воспользовались очевидным.
     - Разрешение на подъем парохода получено. Не все ли равно теперь?
     -  В таком  деле  не должно быть разночтений. Ведь  речь может пойти ни
много ни мало, как о спасении людей!
     -  Мы  давали  согласие только  на  поиск  "Шторма", -  опять  вмешался
Кокорин.  - А сейчас  соглашаемся на  его  подъем.  Ни  о  чем другом мы  не
уславливались.
     - Вы слышите,  что  он говорит? -  Хищное лицо старшины  патруля  прямо
позеленело. - Да он такое говорит, что я бы, я...
     - А мне наплевать на твое "я"... - Кокорин, закипая, повернулся к нему.
     Чернобров их успокоил.
     -  Суденко,  -  сказал  он,  вглядываясь в старшину,  - не  следует  ли
понимать так, что вы умолчали о людях намеренно?
     Это была  особенность Черноброва: если ему что-то надо понять, то  хоть
раздерись - а  выдай. Могло статься так, что он, сличая отчеты, просидел над
этим вопросом не один час. Но сейчас он был царь.
     - Отряд не согласился бы на подъем "Шторма".
     - Почему?
     - С такой глубины пароходы не поднимают.
     - Погибают люди?
     - И пароходы.
     Чернобров сел, вытирая от волнения лоб.
     - Это  замечание для  нас...  очень  существенное,  - проговорил он.  -
Спасибо за откровенность.
     - Но в чем дело?
     -   В   районе   гибели  "Шторма",   -   сказал   он,   -  запеленгован
радиопередатчик.
     - Что же вы хотите  сказать... - старпом  в растерянности стал выбивать
трубку об стол, и Чернобров  пододвинул  ему пепельницу, - что передача идет
из парохода?
     - Вряд ли это возможно.
     - Так что?
     - Вот это и надо выяснить. Пеленг очень нечеткий. По-видимому, работает
радиобуй  или какой-то маячок. Островки затопило.  Сейчас там ищет "Гельма".
Если найдет точку, то мы вам поставим еще ориентир с воздуха.
     -  Чего вы не сказали раньше? Мы без дела  с утра сидим... - Суденко от
огорчения ударил кулаком о колено. - Какого нам ляда "Гельма"? Я  по течению
найду сам.
     - Течения там нет, - буркнул Андала.
     - Нет? Почему нет?
     Суденко непонимающе посмотрел на остальных.
     -  Никаких  погружений  до "Кристалла" мы в Полынье  не производили,  -
ответил Чернобров, постукивая карандашом по  столу. - Но мы долго занимались
этим районом,  изучая проблему  высокоширотного  плавания,  и  можем сказать
ответственно: после  сильных  штормов,  разбрасывающих  морские течения,  на
время затухают и течения подводные.
     - Я этого не понимаю.
     -  Более  подробный  ответ,  если он вас интересует, может дать научный
центр  Севморпути, - сказал  Чернобров неожиданно резко. - Есть еще вопросы?
Нас интересует оперативность выхода по заданию.
     - Нет масла в машину и продовольствия, - сказал Кокорин.
     -  Составьте  список:  дадим  все, что  попросите. -  Чернобров  сделал
ударение на  последнем  слове. - Дорога  очень тяжелая  -  из-за волн, из-за
льда. Но  ночью слышимость значительно возрастает. К тому  же Просеков умеет
ходить ночью. Поэтому ставим вас в готовность с ноля.
     - У нас выпадают сутки.
     - Мы вам зачтем.
     Вы нас фрахтуете как АСС* или как портовый катер?

     * Аварийно-спасательное судно.

     - Какая разница?
     - Разница есть... - Кокорин пригнул шею  к огоньку. - Если "Кристалл" -
катер, то мы не имеем права на автономное плавание.
     - Не виляйте! -  Чернобров,  поморщившись, перекинул карандаш в  правую
руку. - Выражайтесь ясней.
     - Задета наша честь.
     - Вас наказали не мы, а штаб Севморпути, - сказал капитан порта. - Но в
будущем, чтоб не возникало недоразумения с табелью о рангах, вы должны иметь
аттестат с более точным определением типа судна.
     - Море нас определит.
     -  Вас уже  определили! В  порту,  дрова возить... -  Андала вскочил  с
места,  размахивая  бинтами.  -  Из-за кого "Агат"  не приходит?  Из-за вас!
Спасатели... -Он, размашисто шагая, вышел из кабинета.
     Выкрик Андалы никого не удивил. Он не первый раз устраивал такие сцены.
Чернобров поднялся, давая понять, что разговор окончен.
     - Остальное по связи.
     Заглянула секретарша.
     - Петр Семенович, Ленинград...
     Начальник  гидробазы стремительно направился в другую комнату, где  был
установлен  междугородный  телефон.  Остальные  направились  к  выходу.  Идя
последним,  с  ощущением катастрофы в  душе, Суденко  услышал, как Чернобров
нажимает за  перегородкой  на  рычаг  телефона  (наверное, не  соединяли), и
неожиданно для себя толкнул дверь и вошел.
     -  Простите,  что  не к месту...  -  Он увидел, что начальник гидробазы
смотрит на него с удивлением. - Но я хочу знать: это будет последний рейс?
     - Сейчас я не могу сказать.
     -  Поймите,  я  должен  знать: вы  исключаете подъем  "Шторма"?  Или вы
доверяете мне?
     - Доверяю, поверьте мне! Кто вам запрещает? Пароход, материалы в нем не
имеют цены.  Но вначале выясните главное: есть ли в "Шторме"  люди? И как их
побыстрее спасти.
     - При разрыве оболочки корабль будет загублен.
     - Что же вы от меня хотите?
     Суденко молчал.
     - Простите... - пробормотал Чернобров, торопливо прикуривая, окутываясь
дымом, делая отталкивавшее  движение рукой.  - Я буду сейчас разговаривать с
женой...

6

     Капитан Просеков с Диком немного побродили по тундре.
     Местность  была  ровная,  усеянная блеклыми цветами,  с  пятнами  воды,
разноцветно проглядывавшими  среди кочек,  как  детские глаза.  Было странно
бродить в  тишине, в неярком  свете, на грани моря и земли. Вскоре  прогулка
стала  опасной  из-за тумана:  он  лишал  возможности  произвести прицельный
выстрел,  а  зверь получал  преимущество  внезапного  нападения.  Распугивая
всякую мелочь, бесполезную  для  закуски, вроде леммингов (тундровых мышей),
Просеков с Диком повернули обратно.
     Обойдя  по  свалке  кладбище, они поднялись  к Тессему, выраставшему из
гранитной глыбы льда, и  от магазинчика с красной дверью (на эту  дверь, как
знал Просеков,  прямо из  океана  ложились ледокольные  вертолеты)  легли на
барометры столовой.
     На  крыльце   столовой  Просеков  увидел  девушку  в   красном  пальто,
проступившую  в  тумане  как  сигнал  опасности,  хотя барометры  показывали
"Ясно". Неуверенно ступив навстречу, девушка остановилась, оробев.  Просеков
тоже остановился. Он  вспомнил,  что  видит  девушку  не впервые, и это  его
насторожило. С некоторых пор в нем появилось какое-то  болезненное ожидание,
что кто-то его опознает как  отца. А это был  такой поселок, куда  приезжали
отовсюду. Поэтому он спросил, чтоб не оставались сомнения:
     - Ты моя дочь?
     - Ваша дочь? Нет, нет... - ответила она еле слышно.
     - Сколько же тебе лет?
     - Скоро двадцать один.
     Нет, такой взрослой дочери у него нигде не могло быть.
     - А мне скоро сорок,- сказал Просеков грустно.
     - Нет, нет... - проговорила она опять.
     - Ты считаешь, что нет?
     - Да.
     - Логично.
     Смущенно взглядывая  на него, девушка  опустила руку,  чтоб  придержать
край  трепетавшей  голубой юбки.  Она  была в  таком  волнении, что вряд  ли
понимала, что говорит. Лицо у нее пылало, а колени посипели от холода, и это
ее  состояние открыло  Просекову  глаза. Он понял, что  это одна из тех, кто
бродят, как капли звезд, влекомые слепым притяжением чувства.
     - Прости, - сказал капитан, целуя ей руку.
     Рая отошла, и Просеков с Диком вошли в зал.
     Сегодня в столовой собрались культурные люди. Тут завтракали  лоцманы с
"Ясной погоды", пожилые,  в форме  с  золотым шитьем, вежливые мальчуганы из
отдела  метеослужбы  Севморпути,  портовые  чиновники,  ушедшие  с совещания
раньше времени,  так как  для них  не нашлось свободных  стульев.  Все  люди
незнакомые,  если не считать человека, бравшего  в буфете крупу, на которого
Просеков  не  обратил внимания. Когда Просеков пересекал зал, его  остановил
один из лоцманов, сделав знак, что хочет  прикурить. Он был старше других, с
неторопливыми и  расчетливыми  движениями человека,  чья  работа  связана  с
небольшим  участком  моря,  который  он  знал  как  свои  пять пальцев. Это,
безусловно, ограничивало его как моряка, а следовательно, и как человека, не
имевшего   отличительных  черт,  кроме  сухости  и  пунктуальности.  Большой
редкостью было видеть, чтоб лоцман шутил  или просто  был весел. Только один
раз Просеков видел совершенно молодого и совершенно пьяного лоцмана.  Но это
было на Дальнем Востоке.
     - Вы из штаба? - спросил он, прикурив. - С совещания?
     Вопрос мог  показаться  нелепым. Казалось  бы, все ясно:  раз человек в
охотничьем костюме, с собакой, то он мог прийти только с охоты. Но лоцман не
воспринимал этой одежды всерьез: и  нарядный костюм, и великолепное ружье, и
чистопородный пес представлялись ему видом особого щегольства, рассчитанного
на впечатление. Он не понимал того, что Просеков одет естественно.
     - С совещания, - ответил Просеков.
     - Не слышали, как там решили насчет взрывоопасников? Берут их  ледоколы
под ручки или не берут?
     Просеков  не  был  на  совещании,  но вопросы,  которые там  решали, не
являлись для него секретом. Одни и те же вопросы решали там из года в год.
     -  По трассе их не поведут, - сказал он. - Эти  пороховые гробы пройдут
через Полынью.
     - Разве  сыскался  сумасшедший  ледокольщик,  который  поведет  их  той
дорогой? Насколько мне известно, на ледоколах плавают нормальные люди.
     - Один ненормальный есть, и  он перед  вами, - отвечал Просеков, слегка
поклонившись. - Капитан морского спасателя "Агат"...
     Лоцманы  даже опешили  от  неожиданности: они не  ожидали увидеть здесь
столь  значительную  фигуру.  Однако замешательство длилось  не  долго. Хотя
Просеков  сейчас  вполне  верил в  то, что  говорил, но было  что-то  в  его
бледном, с тенями усталости лице, в голубых глазах, где играла отсветами его
больная душа, -  было что-то  такое,  что  опровергало  его  слова: какое-то
противоречие, быть  может, еще  не осознаваемое им,  но вполне  очевидное со
стороны. И этого не  могли не почувствовать лоцманы. Поэтому они промолчали,
ощущая неловкость от того, что увидели. А самый пожилой, который видел лучше
других, заметил добродушно:
     - И напрасно это  сделали, молодой  человек!  Арктический слалом - это,
извините... Знаете, как говорят норвежцы: "Держись подальше от шхер - в море
легче".
     Просеков поправил его:
     - "...в море мягче..."
     - Простите,-проговорил лоцман, устыдившись за досадный промах, понимая,
что этот чудак  в охотничьем костюме есть истинный моряк. - Конечно, "мягче"
- ведь это классика. А вы что, плавали в норвежских шхерах?
     - Я шел северными шхерами до Нордкапа.
     - А я  работал  возле Нордкапа... -  Он, оживившись,  встал, протягивая
руку. - Лоцманская станция Лединген в Вест-фиорде, припоминаете?
     Просеков кивнул.
     - Удэсайр, Ингэ, Тромсэ*... - представились остальные.

     * Названия портовых городков Норвегии.

     - Так что вы сказали про слалом? - напомнил Просеков пожилому лоцману.
     - Я хотел сказать, что арктические шхеры непросты, даже  для "Агата". А
магнитные бури, а подводные землетрясения?  Каждый  месяц  выскакивают новые
камни!  Если  так пойдет и  дальше,  то лучше по этому  морю  не  плавать, а
ходить.
     -  А  кто  здесь  плавает?  -  сказал  Просеков.  -  Ведь  отношение  к
Ледовитому, как к тротуару. Здесь ходят по льду, видят только лед, а моря не
видят.
     - Разве оно есть?
     - Море лежит за шхерами.
     - Пока вы не научитесь спасать корабли, никто в Полынью не пойдет.
     - А как мы научимся, если вас там нет?
     Лоцманы так рассмеялись, как будто он сказал бог весть какую шутку.
     Отходя от состояния, в которое  поставил  себя  невольной ложью  насчет
"Агата",  Просеков посмотрел  на Настю,  которая  ловко  захватывала  пустые
бутылки, очищая перед  ним стол. Она была обычная, как все,  но беременность
придавала особую плавность  ее  движениям и  какую-то милую рассеянность  ее
простому  лицу,  которое  казалось замечательным.  Глядя  на нее,  отчего-то
внезапно  представил поверхность проносящейся воды и прикрыл ладонью  глаза,
испытывая головокружение.
     - На охоту ходил? - спросила она. - А где же твоя дичь?
     - Дичи нет. Один крупный зверь.
     - Медведя видел?
     - Вот как тебя.
     - Ну и что?
     - Очень большой.
     - В  тумане они  большие бывают,  - усмехнулась она  и предупредила:  -
Больше одной бутылки не дам.
     - Почему?
     - Спасателям запрещено.
     Потягивая  "Мицне", Просеков  подумал,  что  это  запрещение, о котором
сказала Настя, уже на него не действовало. Сегодня закончился исправительный
срок, и он был свободен для выбора. Разве что "Агат" привезет приказ о новом
командирском  назначении. Но  "Агат"  мог привезти  только  одно:  приказ об
отпуске  за  десять лет  и такую  сумму денег, что о  ней нельзя был