ь? Мне просто смешно.
     - Посмейся...  - Федос  пригнулся,  чтоб прикурить. - Я круглый день на
работе: сейчас побережье  обеспечиваем. Вот отскочил, пока открывают трюм. А
она ходит - ей ног не жалко.
     - Как это ты жениться успел?
     -  Раз  в пургу  въехал, прямо сюда.  Отличную картину показывали,  про
молдавские сады... А она села  ко мне. Пока смотрели,  я  договорился. Потом
въехали  в  загс, оформились  законно.  Тут без жены сгоришь,  - сказал  он,
включая зажигание. -  Кто будет за тобой следить, деньги  считать, говорить?
Лично я могу только руками. Если не вернется, мне концы.
     - Нравится?
     -  Хорошая!  Правда,  имя  такое,  как  у  телки... Антуанетта!  Они  в
библиотеке себя называют, - объяснил Федос.- Прочитает книжку: "Зови так".
     - Ого!
     - Отскочим до верхней террасы на пару минут?
     Суденко согласился. Все время поднимались, как по горной  дороге. Стало
посуше: тут не задерживалась грязь.
     На самом крутом подъеме, в гудении мотора, Суденко спросил:
     - Ты жену Марченки знаешь?
     -  Кажется, прошлой ночью  была свадьба... - Федос начал припоминать: -
Помню, сидел с полотенцем. Вроде помню: красивая. Ну, помню: Рая.
     - Нравится она мне.
     - Она? Ты разве не знаешь?
     - Что я должен знать?
     Возникло  замешательство.  Федос провел  рукой по  лицу  и  внимательно
посмотрел на пальцы:
     - Ладно.
     Больше не сказали ни слова. Но  было  скверно от этого молчания.  Вдруг
Федос  тормознул  на скорости, открыл дверку  и  выпрыгнул,  целясь ногами в
невидные доски. Его шаги зазвучали где-то наверху, как бы удаляясь от земли.
Суденко рассмотрел, что остановились возле дома. Светилось только одно окно,
самое высокое. Почти одновременно,  как стихли  шаги,  оно  открылось.  Вниз
что-то полетело,  разбившись.  Шаги начали спускаться с неба. Федос, вскочив
на подножку, обалдело посмотрел на Суденко.
     - Что там бросают?
     -  Танька вернулась! Бьет посуду  дорогую  - хорошая  примета!  А когда
бьется дешевая - не к  добру... -Волнуясь, не с той стороны прижег папиросу,
сунул, пылающую, в  зубы и  выплюнул.  - Раз пришла, все! -Отвернул свой чуб
"волной", засоренный углем и фруктовой трестой... - Посмотри, ничего нет?
     - Еще будет.
     - Как саданула в лоб заместо  приветствия! И  правильно: обещал кое-что
купить. И вообще: женщина... - Федос ударился головой о баранку, одурелый от
счастья. - Я ее ищу, а она дома! Сама пришла.
     - Мотай к ней, помирись.
     - Обещал ведь тебе, - сказал он. - Значит, обязан.
     - Доеду сам.
     -  Правильно! Тут  только машину  катни  - и там...  -  Он  уже был  на
тротуаре. - Ненадолго, смотри!
     В доме  он  Маши не  нашел,  но заметил  на  снегу ее  следы.  А  потом
расслышал плеск воды, которую она черпала ведром, отмеряя, сколько оставить,
чтоб донести. Наливала, не могла  поднять и выливала опять. Все же результат
был: и кадушка, и железная бочка, и чайник, и таз были налиты до краев. Все,
что можно наполнить, она наполнила водой.
     - Зачем тебе столько воды?
     - Скоро залив станет соленый, - объяснила она.
     Рассуждала  правильно:  пока  морская  вода  не  вошла  в  устье,  надо
использовать момент. А этой воды, которую она запасла, вполне  хватит до той
поры, когда пресную выкристаллизует лед.
     Повела рукой вокруг:
     - Посмотри...
     Комнатенки  не узнать: стол накрыт скатертью, на окнах занавески, новые
простыни и наволочки. Жаль только, что истратилась, ничего не  купила  себе.
Сидела  в  его куртке,  в кофточке Насти, коротковатой для нее,  и в туфлях,
слетавших с ноги. Увидел, что она следит за впечатлением, и улыбнулся ей:
     - Молодец!
     - Думаешь, нет... -  И стала докладывать, чем занималась без него:  как
прибирала, мыла  пол, как топила печь, описывая в подробности каждое полено.
- Уснула  и  проснулась сама! - сказала  она с  торжеством, считая это своим
высшим достижением.
     Маша  изменилась.  Почувствовал еще  на  гидробазе,  а теперь  убедился
окончательно.   Чем  это  вызвано?   Возможно,  Иван  Иваныч  ввел  какое-то
сильнодействующее лекарство... Улавливая в ее словах складность и  смысл, он
думал  о  том,  что весь этот  день, хоть и был  прожит отдельно, все крепче
связывал с ней, не отрывая от того, что делалось в кузнице и научном центре.
И если смотреть с этой стороны, то все было к месту: и дом, и встреча, и то,
что она любит его.  А потом стало просто хорошо - от притемок с  керосиновой
лампой, от огня в печке, от ее блестящих  глаз. Помня, что нравилось раньше,
он гладил ей волосы, руки, но это вызывало сейчас какое-то  смущение. Вскоре
она  умолкла  и,  замерев,  опустив  голову,  с  пунцовыми   щеками,  только
вздрагивала, когда  он касался ее. Должно быть, в ясном уме она представляла
их отношения не так беззаботно, как прежде. Недаром хотела уехать  утром.  А
может, о нем наговорили разное?
     - Ты  меня  не  бойся,  -  сказал он, подсаживаясь к  ней. - Ей-богу, я
человек неплохой...
     - Не надо это... так говорить, - пролепетала она, пытаясь освободиться,
закрывая в страхе глаза.
     Произнося слова, она не  соизмеряла их с дыханием, отчего между словами
получались какие-то мелодические промежутки. Эта особенность ее речи, хоть и
была следствием болезни, неожиданно взволновала. От поцелуя она закашлялась,
на глазах выступили слезы. Стыдясь своей беспомощности, поспешно начала  ему
объяснять.
     -  Мне  воздуха не хватает, - говорила  она, размахивая руками,  словно
накурили. -  А  если  б  воздух,  другой...  я  бы, поверь! - И  с  каким-то
отчаянием сама его обняла, неумело целуя.
     Торопливо сбегала в сени, принесла котелок с картошкой, начала чистить.
Он видел, что она так возбуждена,  что не знает, что делает. Вдруг отбросила
нож и сказала, заикаясь, показав на стены, потолок:
     - Давай спалим его?
     - Зачем?
     - Чтоб сгорел...
     Теперь он  не сравнивал  ее с Раей, а  сравнивал  с той, которую спас в
Керчи.  Спасать  приходилось  дважды:  когда  она  бросилась  в  воду  из-за
какого-то парня, и  потом, когда  повторила  это  из-за  него. Даже  страшно
вспомнить: привел в сознание в  морге, распознав,  что живая, по  зрачкам. А
ведь  между ними  не было никаких  отношений.  Ничем  не обидел, никогда  не
напоминал, что было с ней. Просто уходили на учения,  а потом ушли совсем...
Что сейчас с ней?
     - Маша, - сказал он, - поехали в поселок?
     Она остолбенела:
     - Со мной?
     - Конечно! Я на машине.
     Не веря, что такое возможно, дотронулась до куртки, до туфель:
     - А как же я...
     - Неважно.
     Сейчас  он  был убежден, что оставлять ее нельзя.  Ее  прояснение могло
быть  следствием обострившейся  болезни.  Любая  недомолвка,  любое  не  так
произнесенное слово могли обернуться  с  ее  стороны непоправимым поступком.
Этот  дом большое  подспорье, но не следовало им  злоупотреблять.  Она могла
думать, что он стесняется ее, и необходимо развеять это подозрение.
     - Я тебя прилезу, даю слово! Смотри: даже печку не станем тушить.
     Маша  бросала  взгляды  на  комнату, на  него, разрываясь  между  двумя
желаниями - поехать и остаться.
     Потом поднялась:
     - Пожалуйста.

11

     К гавани с включенными громкоговорителями подошел ледокол "Киев". Заняв
всю  морскую стенку причала, он направил прожекторы на берег, и  к нему, как
ночные  бабочки на свет,  начали сбегаться моряки.  Ледокол подбирал команды
пароходов, которые группировались вокруг  него в проливе.  На какое-то время
моряки  остановили движение  на тротуарах и  на угольной дороге. Они  видели
девушек  с букетиками  цветов,  с  лицами,  измазанными  печеной  картошкой,
которые  бежали  из  тундры, гася в спешке  костры,  и  тех,  кто  бежал  из
столовой, оглашая все вокруг весельем и криками. Одни тянули Суденко, другие
хватали  за руки  Машу.  Сошли  с  тротуара,  глядя,  как  моряки  наполняют
огромный, залитый дневным светом коридор ледокола. И этот коридор шириной  с
проспект, где стоял день, и нарядные толпы людей, прогуливавшиеся в нем  под
ровный гул двигателей, создавали иллюзию города, который подплыл  к другому,
еще более  могучему, так как свет в его окнах, пробегая по террасе, достигал
звезд,  и люди, что были в коридоре,  и те, что  свешивались с подоконников,
смотрели на все это, как на кино,
     Наконец "Киев" отошел, но в  любую минуту  мог подойти  другой пароход.
Потянул Машу в винный магазинчик, врезанный своей красной дверью в основание
деревянного жилого дома.
     Там было как обычно.
     Оставив  Машу возле стояка,  пробрался  к  прилавку,  отодвинув  ружья,
висевшие па проволоке. За огнестрельной ширмой, сверкнув голыми плечами, тут
же  присели  несколько женщин,  примеривавших оранжевые джемперы  с  голубой
полосой,  в цвет  арктического  флага.  Сегодня понавесили товару,  к  концу
навигации. Он увидел куртку "Шторм" из искусственной кожи, с розой ветров на
рукаве.  Материал  не  ахти, он бы не стал менять свою на эту.  Но красивая!
Разве  что для  Маши... Наверное, стоило взять  и джемпер, и  туфли,  и  эту
светло-голубую сорочку  с воланом. Где  Маша будет в  ней ходить? И носят ли
вообще такую одежду в поселке? Тут подошел  охотник, чтоб повесить "ижевку",
и Суденко обсудил с ним насчет  покупок. Охотник сказал, что  в таком наряде
любая девушка будет выглядеть как невеста. Не  очень  доверяя ему, посмотрел
на продавщицу, но ее лицо, подсвеченное лампой, не выражало ничего.
     Наступил ей на ногу:
     - Куртка, джемпер, вино...
     - Плати!
     Переживая, что Маша одна, торопливо разорвал бумажные склейки, рассыпав
перед ней пачку. Продавщица, не считая, смахнула  деньги с прилавка... Глупо
попался!
     Ламп  было немного,  освещали только прилавок н выходы.  Охотник  пошел
впереди, пырская спичками. Идя за ним, нагруженный до зубов, увидел,  как  в
правом углу расцвели глаза совы. Кажется, надо левее... Вот она! Он поставил
бутыли.
     - Маша, примерь...
     - Ой, что это?
     - Давай ногу. Не жмет?
     - Нет.
     Проводил за ширму, чтоб переоделась.
     Оглядел,  скользнув от линии ноги, затиснутой  до  основания  пальцев в
туфлю  с серебряной застежкой, и до оранжевых холмов, которые еле  стягивали
борта скрипящей куртки,  отсвечивавшей,  как  ночная  вода. Пожалуй,  куртка
немного тесновата,  зато  завидно  выделяет  фигуру. А когда  Маша  со своей
тяжеловатой грацией подошла к стояку, охотники были изумлены.
     - Девка классная, друг! Жена?
     - А ты спроси...
     Маша ответила, сияя:
     - Я незамужняя.
     - Значит, невеста?
     - Ага.
     Такой ответ еще больше увеличил к ней симпатию.
     Начали  подходить   охотники   с  других  столов,  чтоб  познакомиться.
Осматривали, чиркая спички, одобрительно пожимали Суденко руку. Народ был не
местный, с дальних зимовьев. Никто Маши не знал. Суденко побаивался, что она
может  выдать  свою болезнь  каким-либо словом  или  неосторожным движением.
Однако  все  протекало  безобидно.  Испытав  счастье  от обновок, от  общего
внимания, Маша  повела себя непринужденно, с достоинством. И даже ее манера:
чокаться  полным  стаканом,  выплескивая  содержимое,  -  понравилась  всем.
Постепенно  Маша ушла в созерцание  самой себя, но взгляд ее, останавливаясь
на нем, был  беспокойным. Что-то говорило, что она успела многое разведать и
о  нем,  и  о  себе. А может,  угадывала своим  обостренным чутьем  какое-то
намерение, и это ее тревожило. Один  раз Маша взглянула  так пристально, что
он отвел глаза.
     Вино  он отклонил,  кроме  сухого.  Да  и сухое почти не пил. Охотник с
"ижевкой"   немного  подрассказал  о  своей  жизни.  Зимовье  от  зимовья  -
километров на сто. Каждый живет один. Лемминг пробежит - слышно за километр.
И километров на пять слышен выстрел.
     - Кореш  мой выдержал  месяц. Когда прилетел вертолет,  кладет в карман
кирпич. "Зачем кирпич, Сань?" - "А если не довезут, сбросят?" А не дурной, в
своем уме.
     - Наверное, без людей плохо.
     - Вся природа в словах, - ответил он. - Это люди бывают глухие.
     - Но ведь разговариваешь с людьми?
     - Хранить в себе жизнь нельзя, - согласился он. - Душа перегорает.
     В  сущности,  о чем они спорили? О тишине? Он тоже  мог ее представить,
если мир  един, и земной, и подводный. И поэтому знал:  никакой нет  тишины.
Даже там, где движутся сонные рыбки, выдыхая газ. Может, она и была, тишина,
для этих рыбок.  Но только не для людей, попавших  туда. И все  равно, знают
они об этом или не знают.
     - Маша, пошли.
     Охотник придержал за руку:
     - Возьми...
     Он  протягивал  кошелек,  высыпав из  него  монеты.  Из тюленьей  кожи,
инкрустированной медвежьими когтями. Когти служили защелкой.
     - А что тебе подарить?
     - Ничего не надо, друг!
     - Держи ремень.
     - Бери патронташ.
     - Держи "Львы".
     - Бери ружье.
     - Так не годится. Даю триста, за ружье.
     - Полторы.
     - Две сотни, все.
     Отошел от стояка с ружьем, обвязанный патронташем, с портмоне в кармане
из медвежьих когтей.  Как  только вышли из  магазинчика,  сделали  еще  одну
покупку  для  Маши:  японский  зонтик.   Продавала   какая-то  женщина,   из
пароходских. Было непросто с  ним на скользких  досках. Зонтик кренило,  как
лодку, выгибало наружу прутья. Когда повернули к набережной,  ветер усилился
так,  что можно было лететь.  Над нижней частью  угольной  дороги,  от корня
причала до водопроводной будки, водяная пыль висела, как туман, и фары машин
расплывались ореолами. Теперь  пароходы не швартовались, пережидая  минутный
шторм  перед замерзанием,  и в одинокости властвовали чайки. Было видно, как
они, удерживаясь  против ветра, внезапно ослабляли крылья и  проносились над
водой,  успевая выхватить  сайку или бог  знает  что. Примерно то  же  самое
проделывала Маша,  испытывая зонтик на  разных  порывах  ветра.  Один раз ей
удалось  поймать такой  всплеск, что их  пронесло метров десять по доскам, и
они ухватились за перила, чтоб не упасть. Быть может, в эту минуту, когда он
сравнил ее с чайками,  не ведающими холода и тоски, и нужно было  сказать ей
главное. Теперь  он мог быть уверен, что она поймет. Но  и торопиться с этим
не следовало.
     Прижал ее, хохочущую, к себе:
     - А ведь я тебя однажды встретил в такой вот ветер...
     - Да?
     Произнесла с  удивлением, немного наигранным,  не  вникая в смысл того,
что  он  сказал, а думая  о том, что он ее обнял,  и  начиная волноваться от
этого.
     - Вот  я  и  подумал тогда, - продолжал он,  - что  если  еще раз такую
девчонку встречу, то обязательно на ней женюсь.
     - А если б не встретил?
     - Остался б холостой...
     Засмеялась так  звонко, что распугала чаек. Но смех длился недолго: она
задохнулась. Постояла, приспосабливаясь, как можно дышать, и проговорила как
об обыкновенном:
     - Я знаю, я тонула. Ты меня спас.
     - Ты не тонула, ты спала, - ответил он. - А сейчас там остался мальчик,
он тоже спит. Но он маленький, и, чтоб его разбудить, я придумал одну штуку:
крылья.  Способ  такой, чтоб поднять "Шторм"... - И начал объяснять,  и она,
изумляясь  оттого,  что он доверяет ей что-то сокровенное, и отрицая  в себе
возможность его понять, доверчиво слушала,  не перебивая. -  Так  вот:  дело
складывается так, что я должен уехать сегодня.
     - Ой, не надо!
     - Пойми: он погибнет, он не может ждать.
     - А я?
     - Ты подождешь, как в  прошлый раз. Обещаю тебе: я вернусь завтра. Нет,
послезавтра.
     Маша начала дрожать.
     - Мне страшно.
     - Но почему?
     - Сон приснился такой: свитер у тебя порвался... а я плачу и чиню...
     - При чем тут свитер? Какая чепуха!
     - А если такой сон, то я... - говорила она, трясясь, глотая слезы, -  я
усну, не проснусь больше.
     - Вот как ты заговорила! Ладно...
     Маша стояла, отвернувшись,  и он смотрел на  нее  в скользящих отсветах
фар...  Теперь было ясно, что он  поступил  опрометчиво, сказав ей все. Если
она согласилась  лететь утром,  думая  встретить  его в Мурманске, то теперь
откажется вовсе. Зачем он ее тогда задержал? Да и  что все это  значит? Нет,
он поступил  правильно.  Если  он поднимает  "Шторм", если  жизнь без  этого
сейчас немыслима, то как он откажется от Маши? Надо было что-то решать.
     - Ну, хорошо. Давай так: ты хочешь ехать со мной? Ну, вместе?
     - А потом вернемся?
     - Да.
     Просияла так, что сразу слезы высохли.
     - Я согласна!
     Сигналя,  проехал  Федос.  Не  заметив  их,  остановился наверху, возле
памятника Тессему.
     Маша заторопилась:
     - Ой, надо ужин сварить! Побежала я...
     - Обожди! Сейчас он вернется.
     - Нет, загадала...
     Пошел следом, держась за несколько шагов,  чтоб не потерять из  виду...
Внезапно сильный  луч  прожектора осветил дорогу.  Какой-то военный  корабль
подошел  незаметно  со  стороны  набережной и уже  отходил - на какие-нибудь
учения,  расстреливать  на  голых  островах  корабельные  щиты.  Но  матрос,
случайно поймав светом  девушку, не  отвернул прожектор. Вначале оттого, что
увидел ее,  а  потом словно  почувствовал  что-то и  повел перед  ней лучом,
разгоняя  муть. Вся команда у них была выстроена по тревоге, и все смотрели,
как она идет своей неуклюжей походкой, а потом бежит, задыхаясь, хватаясь за
перила, и  зонтик мешает ей. Вот сейчас, еще немного, не зацепись, не  упади
на дорогу, еще два метра, метр...

12

     Барометры на столовой показывали ненастье.
     Недавно  полупустая  хибара, в  которой  Просеков просидел не один час,
была  переполнена.  Один  швейцар,  с  обезьяньим  лицом,  караулил  вход  в
танцевальный зал. Второй еле угадывался за одеждой на барьере. Представление
начиналось  с  раздевалки,  где  было  много   людей,  в  основном  девушек.
Обожженные солнцем  разных морей, они застыли у стен как бронзовые идолы. Но
тотчас оживали, если кто-либо из парней подходил к ним, чтоб провести в зал.
     Гардеробщик уже стоял с протянутой рукой.
     Что Просеков мог с себя снять? Пожалуй, свою охотничью шляпу. А чем мог
ее оплатить? Тоже шляпой...
     - Презент...
     Старик, кивнув, взял шляпу и положил ее отдельно.
     Шляпы хватило  и на то,  чтоб  оплатить плащ  юной  спутницы Просекова,
озарявшей  зеленью  штанов  большое  привезенное  зеркало.  Просеков  окинул
взглядом  ее фигуру, гибкую, как лоза,  с  виноградинами грудей, округлявших
джемпер  с голубой полосой.  Ее рука, тоже округлая, покрытая нежным пушком,
светящаяся, как персик, с такой свободой легла  на  руку  его, что  Просеков
слегка ошалел, как бы не веря, что это происходит.
     Капитан странно задумался, не замечая  нервности Дика, стремившегося  к
следующей двери. Очнувшись, Просеков собрался проследовать в зал, но  цербер
у входа его остановил.
     - Нельзя с одной девушкой,  кэп,  - хрипло  проговорил он, безошибочным
глазом  ресторанного  пирата  прилепив  к  охотничьему  костюму  капитанские
нашивки. - Сегодня "Лотерея".
     - Логично.
     Ничего Просекову не  было логично. Но если по условию игры надо брать с
собой не одну девушку, а несколько, то он не будет спорить. Вот только кого?
Все  девушки  были  прекрасны, но  казались  на  одно  лицо.  Выпутаться  из
положения  помог  Вовян,  моторист,   оказавшийся  в   раздевалке.  Выслушав
капитана,  он  оглянулся на девушек, стоявших  у стены.  Вовян смотрел не на
фигуру, а на джинсы.
     - Берите фирму "Рог", - посоветовал он. - Старая испанская фирма.
     - Звучит не очень.
     - Рог быка...
     - Все равно.
     С таким  же упрямством Просеков отклонил джинсы "Мустанг", "Монтана"...
Чего  он  хотел?  Он  хотел такого окружения для  своей  спутницы,  чтоб оно
оттенило ее достоинства. А  Вовян подыскивал кого-то для него,  опошляя  все
представлением о банальной интрижке.
     Капитан решил открыться:
     - Посмотри на ту девушку в зеленых джинсах...
     - Ф