альцем, как выстрелил:
     - Никого не спасете!
     Кокорин отшатнулся.
     - Что ты плетешь? Оболочку прорвали, зацепили трос...
     - Подъем "Шторма" ничего не даст. Мальчишка погибнет при подъеме.
     - А старшина сказал - наоборот.
     - Ложь! Я выяснил точно. Был разговор с его начальником.
     - С Масловым?
     - Вроде того.
     Кокорин смотрел, не понимая ничего.
     - А зачем же тогда... зачем же он поднимает?
     -  Чтоб руки  были  чистые!  Само море придавит...  вот так!  -  Андала
стиснул свой большой  кулак.  - А  я ему верил,  поверил!  Да за  это  же, -
говорил он, стекленея глазами. - Да его же... под оружием надо вести!
     Кокорина  тоже потрясло, что  он  узнал. Однако высказал  это  Андала в
такой форме, что все затуманили раздражение, гнев против него.
     -  А если б не мы, кто взял бы "Шторм"? - прошипел он Андале  в лицо. -
Ты все кричал, что нет  "Агата"... Появился - и что? Маслов полез в Полынью,
который  все знает? Суденко полез,  мы. А ты  видел, какой  он  вылез?  "Под
оружием", вот как  ты заговорил... -  Кокорин, вскочив,  грохнул кулаком  по
столу. - Да я не посмотрю, что ты! Сейчас посажу под арест на десять  суток!
И будешь сидеть...
     Андала слушал Кокорина с каким-то угрюмым наслаждением, словно впитывал
его слова. Дослушав, заговорил потише:
     - Я вас не виню за погибших, нет. Раньше в море хоронили с мешком угля.
Чем море плохо? Или лучше  мерзлота? Но  закон  один: для живых у вас работы
нет. Вы нигде не работаете.
     -  Что  же ты  говоришь,  говоришь  все...  Ты скажи,  с  чем  приехал?
Запретили  поднимать  "Шторм"? Я согласен, согласен... -  Кокорин, волнуясь,
схватил  Андалу  за  руки.  -  Добейся,  чтоб  отменили!  Сделай что-нибудь!
Добейся, избавь меня...
     - Кто  избавит? Ледник движется!  Через сутки-двое не станет Полыньи...
Но  лучше  не возвращайтесь в  Маресале!  -  прибавил  он, опять озлобляясь,
выкатывая желваки. - Да и  не дойдете вы. Просеков не может спасать вечно. И
он не бог.
     - Пугаешь?
     - Сказать,  что  случилось  со  мной  сегодня?  Ну, вчера?  Когда искал
"Гельму"?
     - Что такое?
     - Попал в пузырь...
     Обалдев от  того, что сыпалось на него, Кокорин  замолчал опять.  Потом
спросил недоверчиво, потянувшись к трубке:
     - И выбрался? Не бреши...
     - Где же я? Там!
     - А как выбрался? Как попал?
     - Не знаю.  Помню море такое, с луной. Как мятные капли нрнннмаешь... -
Андала  выкашлял мокроту  за борт.  -  Ребята  уснули, все.  Стою за  рулем,
держусь на нервах. Одни ямы впереди. А потом...
     - Что?
     -  Почудилось что-то  -  как  позвали... Пошел открыть дрерь,  про море
забыл  вообще. Хорошо,  что  был  в  шлеме,  со  стеклом.  Проснулся,  когда
перелезал борт - поймал себя в последний момент.
     - А почему ты считаешь, что был в пузыре?
     - Ничего  я не считаю.  Я просто говорю, чтоб знал! Потому что  Полынью
знаю лучше тебя.  Предупреждаю об  одном: воздух там тяжелый,  среди волн. И
давление  -  действует на мозги. Поэтому  смотри  за людьми  - чтоб чего  не
случилось. А то все попрыгаете за борт.
     Кокорин смотрел на него, раскрыв рот.
     -  Приказ вам  на  возвращение... -  Андала вынул из  кармана листок. -
Уводят  вообще. Но я бы хотел, чтоб вы пришли в  поселок. Посмотрели людям в
глаза...
     - Ты что, уходишь?
     - Не могу  больше! Не могу - и точка!  Точка, точка, запятая...  -  Он,
чертыхаясь, прошел но коридору.
     Кокорин остался сидеть.
     Посмотрел  на радиограмму: предлагали следовать к восточному  побережью
Земли Верн. Там их будет ждать ледокол, обеспечит проводку до Карских Ворот.
Андала сказал правду: их уводили из Арктики  совсем. Правда, не сразу же, не
сейчас  - "после  выполнения задания"... Какое ж  это  задание? Какой  смысл
тогда возиться  с  пароходом? Кому  захочется  видеть  "Шторм",  вести  его?
Неужели  старшина  не  понимает?..  Остается  одно: он  все  понимает и  все
поставил  на  карту - ради своей  пустой цели... И  все-таки какая-то цель у
него есть, не отнимешь. А если все  молчат, то ее... принимают! Даже Андала,
хоть и вылил на них лужу  грязи, не  сказал ничего  существенного. Значит, и
ему, Кокорину, ничего не остается, как молчать, терпеть и ждать избавления.
     Любого, какого-нибудь...
     Вдруг захотелось отстраниться от всего этого - искать свои воды. Только
где они?  Может,  они  там, куда  пойдут сегодня: Карские  Ворота, Баренцево
море, родной порт... Вспомнил  свой переулок Кирпичный, в новом микрорайоне,
с вечной очередью у  бара. Там брали пиво, спускаясь переулком к бане. Брали
для начала немного, литров  двадцать, потому что у них  для  этого дела  был
нанят специальный человек: ему банный день оплачивался как трудовой. Человек
уже ожидал  их,  без единой тряпочки на  теле.  Все,  во что он был  одет: и
бандаж  от грыжи, и шнурки  от ботинок, и даже какой-то детский  платочек, -
висело  на  гвоздиках,  указывая  место  для  каждого  из  них.  Неторопливо
раздевались, неторопливо вникали в разговор, и он помнил, как один чудак, по
фамилии  Боня Гофман, рассказывал, что мочалки, какими они моются, растут на
деревьях вроде  плодов. Чудак божился, что видел такое дерево на юге и видел
в плодах семечки... И Кокорина тогда так удивило (он никогда не задумывался,
откуда  эти  мочалки  брались),  что  он,  проплывший  целый   мир,  подумал
потрясенно: "Много, однако, повидал мужик!"
     А разве  стоила эта  работа,  чтоб  уходить подолгу из  дома,  мучиться
разлукой? Нет, не стоила! Пора жить как все, как надо.
     Услышал крики на палубе.
     Выскочил,  глядя,  как поднялось  над "Волной"  облако птиц...  Лодочка
Кутузова покачивалась возле вехи  перевернутая. Боцман  плыл  к  "Кристаллу"
размашистыми саженками. Плыл так  мощно, что Шаров на  шлюпке еле успевал за
ним. Оказалось,  вырвало заглушку на барже - отлетел весь  накачанный воздух
отсека. Воздушный пузырь угодил прямо в Кутузова. Теперь это событие облетит
все пароходы... Боцман выбрался  почти сухой -  ни телогрейка, ни  штаны  не
пропускали воду. Чем-то обиженный, с затвердевшими щеками, на которых щетина
торчала как иголки, набросился на мотористов, Вовяна и Андрюху.
     - Вы мне по суду ответите! За оскорбление...
     Вовян, приглаживая усы, топорщившиеся от смеха, ответил:
     - Ты устав читал?
     - Устав? Ты  мне про устав?!  Да ты еще сидел знаешь  где...  а  у меня
бушлат висел на гвозде!
     -  Так  что,  если  сидел?  А  в  уставе  написано:  "Подавай  тонущему
ободряющие крики". А "ободряющие" - это что, если по-русски?
     Своим толкованием устава он припер Кутузова к стене. Но тот выкрутился.
     - Так это "тонущему"! А разве я тонул?
     Кокорин, остановив  Ильина, разузнал  подробности.  Не  просто  вырвало
заглушку. "Волну" перевернуло от сильной продувки. Теперь ее  подъем отпадал
вовсе. А следовательно,  отпадал и "Шторм". Полезть за живым человеком, чтоб
он умер в  твоих руках, - этого Кокорин представить не мог.  Кто же на такое
согласится? Кто их заставит это сделать?
     Радиограмму о случившемся...
     Проклятый рейс!

12

     - Кто пойдет со мной?
     Ковшеваров от этого вопроса так и застыл с  напряженной спиной. Ильин в
недоумении посмотрел на Суденко.
     - Как - с тобой, с тобой?.. Ведь ясно, что ты, ты...
     - Говори.
     - Ты остаешься. А полезем мы, мы...
     Старшина знал, что они так ответят.
     Он получил травму, это несомненно. Спуск  для него опасен: может просто
не всплыть. А главное, такой  риск ничем не оправдан, не нужен.  Не их вина,
что  человека нельзя  спасти.  Они  будут виноваты лишь тогда,  если оставят
человека в  воде. А подъем  людей завершал  операцию. Инструкция  не  только
охраняла их от произвольного  толкования своего правила,  но и наказывала за
его  несоблюдение.  Расстановка  водолазов  в  этот момент  значила  многое.
Поэтому Ильин совершенно прав: старшина обязан не выбирать кого-то из них, а
отстранить от спуска самого себя.
     Однако молчание старшины затянулось и действовало на остальных.
     Юрка не выдержал:
     - А чего ты спросил, спросил?..
     - Просто так.
     Суденко вышел.
     Кокорин сидел в каюте, печатал одним пальцем па машинке.
     - В чем дело, Виктор? Почему стоит обслуживание? Или мы обязаны ждать?
     - Команде дан отдых.
     - Придется отменить. Судовое расписание должно подчиняться водолазному.
     Кокорин вспылил:
     - Да куда вы торопитесь... к свиньям!
     Старшина, хоть и был задет его грубостью, ответил спокойно:
     - Мне, чтоб подняться сейчас, надо всплывать целые сутки.
     - Сутки! А мы... Ты знаешь, что идет лед?
     - Поэтому поспеши.
     Кокорин хотел отправиться в каюты. Суденко его остановил:
     - Приготовьте в рефрижераторе место со льдом.
     - Зачем?
     Старпом уставился, вытянув шею.
     - Как же мы обратно пойдем? - проговорил он, кашляя, обжигаясь дымом. -
Как людям... в глаза смотреть?
     Со сведенными  мышцами, как от  неполучившейся  драки, Суденко  шел  по
коридору... На водолазных  судах  должны работать водолазы! И матросами, и в
машине. Из-за таких, как Кокорин, от них шарахаются в порту как от чумных...
     Его перехватил Дюдькин, выскочивший из камбуза:
     - Скоро за мальчиком пойдете?
     - Сейчас.
     -  Ты  уж там...  уж  постарайся  как-нибудь! - Повар полой халата утер
потное лицо. - А то, ведь знаешь...
     - Что то, Григорьич? Что я должен знать?
     - А то что... прощайте, скалистые горы! - Повар опустил голову.
     Все-таки он  был не прав,  обвиняя старпома за обслуживание. Матросы  и
мотористы  ушли,  зато  появились другие.  Компрессор  по-прежнему  нагнетал
воздух, - Микульчик его не вырубил. Ни он,  ни Данилыч  не  покинули палубы.
Был здесь  и  боцман  -готовил  трос  для беседки.  Этот  оцинкованный  трос
добавлялся еще к двум: буксирному, который шел к  "Шторму" через "Волну",  и
указательному  - от буйка. А если прибавить кабель-сигналы и кабеля от ламп,
то спуск  представлял  западню.  Любой неожиданный  поворот "Кристалла"  мог
отрезать  им дорогу  наверх. Все тросы  были  выбраны,  как  струны. Старики
работали  стремительно  и бесшумно.  Старшина  увидел  Леху  Шарова, который
поднимался в рулевую. Теперь все как надо.
     Водолазы, одетые, ожидали его на скамье.
     - Кто пойдет со мной?
     Этот повторный вопрос сказал им все.
     - Кто же еще? Ведь ты же говорил: "Следующий спуск - твой".
     - А ты что скажешь, Гриша?
     Ковшеваров, очищая рукавицей галоши.
     - Как прикажешь.
     - А могу я тебе приказать?
     - Можешь.
     -  Почему  не  я, почему  не я?  -  Ильин бросился  к старшине,  крича,
размахивая руками. - Ведь ты же обещал, обещал...
     Старшина даже не знал, что ответить.
     Он обещал Юрке, все правильно. А  сейчас отказывался от своего слова...
Почему?  Потому  что  это  был  все-таки  не  военный  спуск.  И  от него не
закроешься  инструкцией, как броней.  Выбрав Гришу, он отставлял  в  сторону
Юрку... Как Юрка этого не понимал! Выходит, он кому-то и делал предпочтение?
Но  это  не  так.  Он относился к  ним одинаково.  Просто он не  хотел брать
Ильина.  Без объяснения. А он как командир спуска  имел исключительное право
действовать самостоятельно.
     - Спуск простой,  по веревке, - сказал Суденко.- Ни медалей  на нем, ни
почета не заработаешь.
     Ильин молчал, потупясь, двигая по палубе носком.
     - Говори.
     - Товарищ старшина! - Он умоляюще прижал руки к груди. - Мне не хватает
погружения, погружения... на первый класс.
     Вот  оно  что!  А  он-то  думал,  что  так  чего-то...  Старшина  сразу
почувствовал облегчение. Теперь он мог сказать, почему решил спускаться сам.
Объяснение, мучившее его, было найдено. Он не мог доверить Ильину  даже этой
последней безнадежной работы, от которой не чаял избавиться  сам. Потому что
в ней была ответственность.  А  Юрка  работу  сделает, а ответственность  не
возьмет. И тут как инструкцию ни применяй, а все как есть, так и останется.
     Старшина сказал:
     - Я засчитаю тебе дежурство как погружение.
     - Разве можно так?
     - Можно, если я сказал.
     Видя, что  старшина с любопытством его рассматривает,  теряясь  под его
взглядом,  который  как-то   объяснял,   Ильин  проговорил,   глотая  слова,
запинаясь:
     - Ты не думай, что я из-за денег, денег...
     - А я не отказываюсь, если платят, - ответил старшина. - И не отказался
бы, если б платили в два раза больше.
     С верхней  палубы спустили беседку, которую Кутузов  притопил в воде, -
из толстых прутьев с поперечным прутом, закладывавшимся за крюк.
     Суденко осмотрелся.
     Небо сегодня было такое,  что не отделить - ни  утра от дня,  ни дня от
вечера.  А  о  том,  что  время  уходило,   говорила  только  вода,  которая
изменилась,  приобрела  текучесть. Он видел, как  разное  тряпье,  плававшее
вокруг  вехи,  стронулось с  места,  увлекая  за собой чаек.  Вдали, в стене
белого воздуха, окружавшей их, постепенно выкруглился горизонт и, заблестев,
как  бы  повернулся  на  своей невидимой оси. Старшина  увидел,  что  в  той
стороне, откуда нарастал, ширился блеск, пролетел красный ледовый разведчик,
фотографировавший лед.  Не выдержав,  сказал  Кутузову, который,  присев  на
корточки, застегивал на нем нижний брас:
     - Валя, Михайлыч! Посмотри...
     Кутузов разогнулся, приставив к глазам ладонь:
     - Это? Солнечное окно...

13

     На  том  месте,  где  затонула  "Волна",  плавала  целая  куча  судовых
документов, выброшенных воздухом из отсека. Вода размыла лишь концы бумаг, а
слипшиеся  листы можно было читать. Юрка переключил  телефон на баржу, и был
слышен шум от травления воздуха,  вырывавшегося  из "аппендиксов", горловин,
разных мерительных  трубок. Теперь он пролетал  редкими струями, не закрывая
"Волны",  которая  дотлевала  на  косе,  как  головешка.  Перевернуло ее так
аккуратно, что даже уцелела  труба,  зарывшись по  склону в песок. Открылось
днище, по-видимому  крепкое, если судить по пузырькам. Они проходили  лишь в
носовой части, где разошелся скуловой пояс. Сейчас Ветер обваривал заклейки,
посвечивая себе  электродом. Все  лампы  у  него забрал Ковшеваров,  который
спускался  первым  и  уплыл.  Вокруг Ветра  тучей  вилась сайка, расклевывая
электродные пузырьки.  Они  для  рыбок  деликатес,  вроде конфетного  драже.
Суденко не казалось причудой, что  Ветер продолжает работу.  "Волна" в самом
деле выглядела  привлекательно.  Создавалось впечатление, что  именно сейчас
она лежит правильно для подъема.
     Спустился по буксиру до  буйкового троса. Тут, на вертикали к пароходу,
была  передышка, на которой Гриша оставил лампу, привязав ее на  перекрестье
схваткой каболки. Лампы  ставились  по  команде  Ильина,  который  расчертил
глубину  по таблице возвращения. Предполагалось, что они будут  спускаться с
опережением, чтоб выиграть время для всплытия.
     Ковшеваров ушел не очень далеко. Вскоре Суденко вынужден был  тормозить
- из-за его пролетающего дыхания. Вначале  дыхание Гриши пролетало  рядом, а
потом  его   начали   отводить   разные   ручейки,  которые   двигались  как
горизонтально, так и в глубь моря. Грозовые пузыри тоже откатились с пути и,
теряя  давление, уменьшаясь в  объеме, медленно разрушались. Старшина нагнал
Ковшеварова неподалеку от них.
     Похоже, Ковшеваров немного  освоился  в Полынье, поймал свое  зрение  и
сейчас  с  удивлением  обнаружил  густую  синеву  внизу,  в  которой  смутно
забрезжило дрожание  капель. Наконец-то Гриша  сумеет  рассмотреть  "Шторм"!
Однако  этого  не   произошло.  Испугавшись  притяжения   воды,   он  сильно
притормозил, и его  втянули водовороты. Чтоб освободиться, поспешно  стравил
воздух, за что-то зацепился и упал в капли, которые испугали его еще больше.
Выпустив  трос, Ковшеваров на некоторое время потерял над  собой контроль, и
дальше его повел по телефону Ильин.
     Спускаясь  за ним, старшина исследовал то,  за что зацепился  Гриша. Он
зацепился за струю, которая вырвалась из давящей стены  воды. Даже не струя,
а настоящее  течение, проступавшее, как  толстый  натянутый  канат.  Течение
прямо на глазах росло, окутываясь завесой фосфорических частиц. Приучив себя
не отвлекаться ничем посторонним, старшина  задержался здесь не из  простого
любопытства. Надо было представить, что их ожидало на обратном пути.
     Заметил, что теченьице вовсе не такое прямое, как  показалось  вначале.
Напротив, оно  изогнуто,  провисает над каньоном,  как коромысло.  Это  было
знакомо, и  он, спустившись пониже, понял, что притяжение  возникало изнутри
каньона, из прорвы этой спокойной с виду воды. Прорвав капли, вихри буравили
теченьице,  как  винтами, размывая в виде полыньи.  А в  тот  момент,  когда
течение  замирало,  из  него  начинал  действовать  фонтан,  достававший  до
водоворотов,  крутившихся, как жернова. Этот миниатюрный фонтанчик вызвал  в
памяти гигантский всплеск,  поднявший  когда-то  и  его,  и  девушку в шаре.
Трудно было сказать  в точности,  что  здесь  происходило, что определялось.
По-видимому,  возвращалась прежняя  схема  Полыньи,  которую  он зачертил  в
голубой папке. А значит, надо торопиться.
     Однако старшина все откладывал приземление.
     Спустился   к   каплям,  которые  разыгрались,  как  маленький  прибой.
Осторожно по  ним проплыл, стараясь не подставлять под  гребешки дыхательный
мешок.
     Сейчас  дно,  каким  оно  виделось  с   капель,  было  словно  освещено
прожекторами. Ничто не мелькало перед  глазами. Даже рыбок не было.  "Шторм"
виделся  как  на  ладони,  и он осмотрел корму,  круглую,  с  рядами широких
шпангоутов, усиливавших борт. Корма  сидела  в иле основательно, больше, чем
он ожидал.
     Как  отвести  центр  тяжести  от  котельного  отделения?  Как  получить
минимальную осадку, чтоб оправдались усилия "Волны"? Надо бы посмотреть, что
там.
     Юрка напомнил о деле.
     Посмотрев вниз, старшина увидел, как Ковшеваров, широко расставив ноги,
приземляется на "Шторм".  Вернее, на верхушку мачты, вылезшую из пузыря, где
был   привязан  буксир  "Волны",  под  сторожевой   бочкой.  Отвязывал  трос
Ковшеваров по всем правилам, прикрепив себя  к снасти  для страховки. Однако
благоразумие  сыграло  с  ним  злую  шутку.  Как  только  Гриша,  забыв  про
наполненный костюм, отцепился от мачты, его выбросило в море, как  резиновый
мяч. Задержался  в каплях... Как-то не получалось с ним: хватались без толку
то за одно, то за другое.
     Наконец отдали буксир и второй, буйковый, трос. Сразу стало просторнее.
Приняли беседку. Открыли дверь в пароход.
     Суденко  вошел первым, удержав  на этот раз  сознание.  Ковшеваров тоже
устоял на ногах, но его контузило сменой давления. Вместо того, чтоб идти  в
рулевую, направился  прямо по коридору,  хватаясь за  переборки. Суденко его
вернул,  чтоб  помог  приподнять  люк, который  закрывал  вход  в  служебные
помещения.  Вода  за  дверью,  почувствовав  открытый объем,  заволновалась,
доплескиваясь до них.  Пришлось  отправить Гришу на старое  место, чтоб  он,
если понадобится, впустил сферу.
     Начал спускаться в люк, набрав в руку кабель-сигнал и выпуская  его при
движении. Тут было  темно, как в безвоздушном пространстве. Впрочем, не весь
воздух   опал  водой.  Плавали  сгустки   нефтяных  паров  и  паров  машины.
Отравленный  пар,  чересчур  плотный,  чтоб подняться,  окутывал  палубу,  и
старшина  ступил  в  него,  утопая  по  щиколотки.  Странно,  что  этот  пар
сохранился.  Может,  что-то  здесь  горит?  Идти  мешал  воздух, который  он
выдыхал. Повисал  над головой, как  дым, и старшина разгонял его рукой, чтоб
лучше видеть. Пожалуй, самое опасное место сейчас было здесь. Если сферы под
днищем нет, если в  корпусе хоть  крошечная щель,  любая  нитка  воды, попав
сюда, проткнет металл - не то что человеческое тело.
     Луч  фонаря высветил  кор