м-сс Дубер.
   - А, это и есть наш юный джентльмен?  -  сказала  она.  -  Студент.  Мы
сделаем все, чтобы вам было удобно. Вы будете  не  один,  здесь  есть  еще
студенты. Мистер Франкинсенз  учится  в  университетском  колледже.  Такой
умный молодой человек. Высшие награды! Потом  замечательный  преподаватель
ораторского искусства, мистер Харольд Тэмп,  и  его  супруга.  Потом  один
молодой человек из Индии...
   И, наклонившись к Маттерлоку, конфиденциально шепнула:
   - Сын раджи. Прекрасно говорит по-английски.
   Затем в сторону, служанке:
   - Тринадцатый номер. Если  тяжело,  не  берите  все  сразу...  Ну,  так
попросите Гоупи помочь вам. Что же вы стали?
   И, приняв любезный вид, тотчас же опять повернулась к прибывшим.
   Ее слова смутно доходили до сознания Эдварда-Альберта. Он изо всех  сил
старался держать свои руки так, чтобы они ушли подальше  в  рукава;  кроме
того, он уже  приобрел  привычку  слушать  невнимательно,  которая  так  и
осталась у него на всю жизнь.
   - У нас тут все молодежь, - говорила м-сс Дубер.  -  Есть  только  один
действительно  старый  господин  -  но  очаровательный.  Такой  прекрасный
рассказчик!
   Эдвард-Альберт почувствовал руку Маттерлока у себя на плече.
   - Тебе будет хорошо. Сперва  покажется  немного  не  по  себе  в  новой
обстановке, но скоро привыкнешь.
   - Бельгийцы. Семья беженцев из Антверпена. Так что  если  вы  пожелаете
учиться французскому языку...
   - Ну, пока прощай и желаю успеха, Тьюлер.
   Маттерлок пожал ему руку и ушел.
   Эдвард-Альберт почувствовал отчаянное желание крикнуть: "Не уходите!" -
и кинуться к своему покровителю, прежде чем за ним закроется дверь.
   И вот он один  на  один  с  м-сс  Дубер.  К  ее  вкрадчивому  обращению
примешался теперь оттенок хозяйской властности.
   - Я покажу вам наши общие комнаты и познакомлю вас с некоторыми  нашими
правилами и требованиями: вы ведь понимаете, что без правил  и  требований
нельзя.  А  потом  отведу  вас  наверх,  в  вашу  комнату.  Милая,   тихая
комнатка...
   И пояснила:
   - На верхнем этаже. Номер тринадцать. Я думаю, для  вас  это  не  имеет
значения? Я все собиралась дать ей номер 12-а, да так  и  не  удосужилась.
Надеюсь, вам у нас понравится. Мы тут  все  так  дружно  живем,  как  одна
большая семья. Повесьте шляпу и пальто на этот крючок...
   Таким-то  образом  Эдвард-Альберт   вступил   в   новую   фазу   своего
существования и потихоньку приспособился к  новой,  более  широкой  среде.
Завтракали   от   половины   восьмого   до   половины   десятого.    Затем
предполагалось, что вы уходите и возвращаетесь к шести-семи. Но у камина в
гостиной спал какой-то старый джентльмен. Он  просыпался,  глядел  вокруг,
что-то мычал и снова погружался в сон. Обедали  от  половины  восьмого  до
половины десятого. Столовая была просторной темной комнатой с  затененными
газовыми лампами, большим буфетом и лифтом  для  подачи  кушаний,  который
поднимался с треском и грохотом. Небольшим  переходом  она  соединялась  с
маленькой  гостиной.  На  втором  этаже  была  большая  гостиная  с  двумя
каминами, в свое время переделанная из двух  смежных  комнат;  там  стояли
мягкие кресла в уголках, которым придавали уют книга,  вязанье,  шаль  или
другой подобный предмет; был также отдельный уголок для  игр,  где  стояли
два ломберных столика, один шахматный и тут же большой диван.
   Наконец Эдвард-Альберт оказался у себя наверху. Он разобрал свои  вещи,
спрятал их в комод и принялся рассматривать свои руки в маленькое зеркало,
погруженный в размышления о возможности сшить костюм на заказ. Завести  бы
длинные манжеты. И воротничок, который можно ставить и откладывать, как  у
м-ра "Маттерлока. И надо подтянуться - вот так... И носить темный пиджак с
синей искрой и отутюженные брюки, как у м-ра Маттерлока. По  мерке.  Тогда
другое дело...
   Когда м-сс Дубер привела его в столовую - ей пришлось его  привести,  -
все принялись его рассматривать. Разговаривали с ним не  очень  много,  но
все время глядели на него. (Завтра же у него будут манжеты.) Все входили и
выходили с удивительной непринужденностью.
   Потом, уже в гостиной, одна дама спросила его:
   - Вы новый жилец?
   Он ответил:
   - Да, мэм.
   - А как вас зовут? - продолжала она.
   И он с большой готовностью ответил ей, а  потом  уселся  в  угол,  взял
очень интересную книжку под заглавием "Указатель европейских гостиниц"  и,
делая вид, что читает, стал поглядывать  исподтишка  на  тех,  с  кем  ему
предстояло теперь проводить свою жизнь.



12. МИСТЕР ХАРОЛЬД ТЭМП

   С некоторыми членами обитавшего в Скартмор-хаузе счастливого  семейства
Эдвард-Альберт очень быстро сошелся. Другие оставались  для  него  чужими.
Некоторое время в этом новом  мире  всех  заслоняла  особа  м-ра  Харольда
Тэмпа.  Как  объяснила  м-сс  Дубер,  он  был  "преподаватель  ораторского
искусства и чтец - и такой жизнерадостный  человек".  Большой,  круглый  и
краснощекий,  с  густыми  русыми  волосами  и  водянисто-голубыми  глазами
навыкате, он любил потирать руки, всячески выражая свое довольство жизнью,
когда думал о том, что на него смотрят. Но иногда  забывался  и  впадал  в
полусонное состояние. Если его сознание бодрствовало, он  гремел  на  весь
пансион, как духовой оркестр.  Он  пел  в  ванной,  словно  ватага  гуляк,
возвращающихся домой с хорошей попойки. Здороваясь при встрече с каждым  в
отдельности, он называл всех просто по имени. И всегда приходил в  хорошее
настроение при появлении нового жильца.
   - А, пополнение нашего избранного кружка! - воскликнул он,  как  только
увидел Эдварда-Альберта, который на другой  день  после  приезда  вышел  к
обеду пораньше, чтобы м-сс Дубер не вздумала сопровождать его.
   И заворковал, когда тот еще спускался по лестнице:
   - Я вижу, вы очень молоды, но это с годами  пройдет.  Как  тебя  зовут,
мальчик?.. Скажи, дружок, не слыхал ты последний  анекдот  о  зоопарке?  О
мартышке и сердитом дикобразе?
   Вопрос был обращен к Эдварду-Альберту. Это Эдварда-Альберта спрашивали,
слыхал ли он анекдот о мартышке и сердитом дикобразе!
   - Нет, сэр, - радостно ответил он.
   - Была такая ма-а-ленькая мартышка, - начал м-р Тэмп.
   И шепотом добавил:
   - Голубая. Ты видел таких - голубых?
   - Да, сэр, - ответил Эдвард-Альберт.
   Собственно, он таких не видел, но вполне мог себе представить.
   Тут лицо м-ра Тэмпа изменилось. Оно приняло таинственное выражение.  Он
поднял руку с раскрытой ладонью, как бы желая сказать: "Погоди". Губы  его
сжались. Глаза сделались круглыми. Он стал озираться по сторонам,  как  бы
стараясь обнаружить подслушивающего где-нибудь в углу недоброжелателя.
   -  Это  такой  неприличный  анекдот,  -  конфиденциально   сообщил   он
сценическим шепотом.
   Любопытство  Эдварда-Альберта  дошло  до  предела.  М-р  Тэмп  встал  и
заглянул на лампу. Чего он там  ищет?  Ведь  там  ничего  не  может  быть.
Эдвард-Альберт захихикал. М-р Тэмп, ободренный успехом, наклонился  вперед
и посмотрел, нет ли кого за дверью.
   Потом вдруг сделал вид, будто услышал кого-то под столом.  Полез  туда,
чтобы проверить. Эдвард-Альберт не мог  удержаться  от  хохота.  М-р  Тэмп
кинул на него встревоженный взгляд и снова полез под стол. Потом  выглянул
оттуда с другой стороны, так что видна была только верхняя половина  лица,
выражавшая недоумение,  опаску  и  в  то  же  время  сознание  важности  и
таинственности исполняемого дела.
   - Те! - произнес он и приложил палец к губам.
   Было страшно занятно.
   В этот момент в столовую вошла та дама, которая накануне  обратилась  к
Эдварду-Альберту с вопросом: "Вы новый жилец?"
   Она села на свое место за столом. И при  этом  сделала  вид,  будто  не
замечает м-ра Тэмпа. Отсюда можно было заключить, что он ей несимпатичен.
   Курьезно, что м-р Тэмп отплатил ей точь-в-точь той же монетой. Это было
смешно.
   - Потом, - сказал он. - Сейчас не могу.
   Появились и другие; среди них м-сс Дубер и какая-то  молодая  блондинка
неприступного вида. При входе каждого нового лица м-р Тэмп  изображал  все
большее огорчение, к  возрастающему  удовольствию  Эдварда-Альберта.  Было
ясно, что обещанный анекдот имеет все  меньше  шансов  быть  рассказанным.
Каждый раз м-р Тэмп подскакивал на месте и тотчас поднимал глаза  вверх  с
выражением комического отчаяния. Но при этом он выбирал моменты, когда  на
него не глядел никто, кроме Эдварда-Альберта. В конце  концов  неудержимый
смех последнего привлек внимание присутствующих.  Его  веселье  показалось
подозрительным. Над чем это он смеется?  Потом  подозрение  пало  на  м-ра
Тэмпа и сосредоточилось на нем. Вечно он со своими проделками!
   Он запротестовал,  обращаясь  к  Эдварду-Альберту.  Стал  оправдываться
тоненьким, жалобным голоском:
   - Я ведь только сказал: "дикобразик", "ма-а-аленький  дикобразик".  Что
же тут смешного?
   Потом быстро сделал гримасу и придал лицу печальное выражение.
   Эдвард-Альберт стал торопливо жевать хлеб и подавился.
   - Просто дикобраз, - продолжал Тэмп унылым фальцетом. - Ах ты господи!
   - Вы смешите мальчика, - сказала м-сс Дубер, - и не даете ему  обедать.
Гоупи, уведите его и успокойте. Как вам не стыдно, мистер Тэмп!
   - Я не смешил его, миссис Дубер. Он сам  стал  смеяться  надо  мной.  Я
только спросил его, знает ли он анекдот о мартышке и дикобразе.
   - Ну хорошо,  -  произнес  пожилой  джентльмен,  который  днем  спал  в
гостиной. - Что же это за  знаменитый  анекдот  о  мартышке  и  дикобразе?
Расскажите - если только это удобно рассказывать здесь.
   - Откуда я знаю? - возразил м-р Тэмп, торжествуя победу. -  Если  бы  я
знал, разве я стал бы спрашивать такого малыша?
   - Вы хотите сказать, что такого анекдота вовсе нет?
   - Во всяком случае, я его не знаю. Никогда не слыхал. Может быть, есть,
а может быть, и нет. Я вот уже много лет всех спрашиваю о нем.  А  мальчик
так смеялся, что я подумал, он и в самом деле что-нибудь знает...
   Старик недовольно заворчал.
   - Все ваши штучки, мистер Тэмп, - сказала м-сс  Дубер.  -  Если  вы  не
перестанете, я вас оштрафую... - И, желая  переменить  тему,  заметила:  -
Наши бельгийцы сегодня что-то запоздали...
   М-р Тэмп откашлялся, чтобы пропеть какую-то  мелодию,  но  остановился,
поймав взгляд жены.
   - Хм-м... - промычал он и мгновенно стушевался.
   Когда Эдвард-Альберт,  с  глазами,  мокрыми  от  слез,  еще  не  вполне
успокоившись, вернулся в столовую,  бельгийцы  были  уже  там,  застольная
беседа перешла на другие предметы, и он так и  не  узнал,  что  знаменитый
анекдот о мартышке и дикобразе был просто розыгрышем. Он сейчас же отыскал
глазами м-ра Харольда Тэмпа и был вознагражден сочувственной гримасой.
   Так между ним и м-ром Тэмпом установилась странная духовная связь.  Они
укрепляли  друг  в  друге  чувство  уверенности  в  себе.  Каждый  из  них
воспринимал другого как доказательство своего собственного существования.
   Когда м-р Тэмп входил в одну из гостиных и все давали ему  понять,  что
хотя в сущности они  ничего  против  него  не  имеют,  но  все  же  он  им
давным-давно  надоел,  он  искал  Эдварда-Альберта,  зная  наверняка,  что
встретит  полный  радостного  ожидания  взгляд.  А  Эдвард-Альберт,  робко
присоединяясь к обществу, где никто, кроме профессионально  любезной  м-сс
Дубер, не считал нужным его замечать, неизменно  встречал  специально  для
него  приготовленную  гримасу  Харольда  Тэмпа  и  ту  неуловимую  лукавую
усмешку, которая скрепляла их  тайный  союз  против  остальных  обитателей
пансиона.
   "Их нет, - без слов говорили они друг другу. - А мы существуем".



13. ПЕРВОЕ ОЩУЩЕНИЕ МАСШТАБА ИМПЕРИИ

   За колоритной фигурой м-ра Харольда Тэмпа время от времени возникали  и
вновь исчезали другие лица. Например,  упомянутый  уже  второй  студент  -
молодой Франкинсенз из университетского колледжа, имевший столько  наград.
Он был высокий и тонкий, и голова у него была похожа на грушу,  обращенную
широкой частью вверх. Он подошел к Эдварду-Альберту со словами:
   - Вы, кажется, тоже принадлежите к ученому цеху?
   -  Не  совсем  к  ученому,  -  ответил  Эдвард-Альберт.  -  Я  учусь  в
Кентиштаунском  Имперском  Колледже  Коммерческих   Наук.   Готовлюсь   на
чиновника.
   - О боже! -  с  нескрываемым  презрением  воскликнул  м-р  Франкинсенз,
тотчас отошел и уже больше не подходил к нему.
   После этого в душе Эдварда-Альберта  зародилась  глубокая  ненависть  к
м-ру Франкинсензу, и он страшно огорчался, что  никак  не  найдет  способа
отомстить ему. В  мечтах  он  называл  его  "Редькой"  и  отбивал  у  него
замечательно красивую, но несуществующую молодую даму, в которую  тот  был
безумно влюблен. Большую роль в этом деле играл новый, сшитый  у  портного
костюм Эдварда-Альберта. Но  Франкинсенз  обращал  мало  внимания  на  эти
страшные оскорбления, поскольку ему о них не было известно.
   Эдвард-Альберт смотрел, как он играет в шахматы  в  уголке  гостиной  -
чаще  всего  с  индийским  молодым  джентльменом,  который  был  похож  на
"старичков" Вольтеровского колледжа и говорил высоким  голосом,  звонко  и
отрывисто,   вызывая   этим   в   Эдварде-Альберте   безотчетное   чувство
превосходства, особенно после того, как он узнал от старого  м-ра  Блэйка,
что такая манера говорить свойственна существам низшей породы,  населяющим
Индостан. Этот юноша был частью Индийской империи Эдварда-Альберта. А  что
касается того, будто он представлял из себя персону, как  сын  раджи,  то,
как пояснил м-р Блэйк, "у этих раджей их целые дюжины".
   - У них  там  гаремы,  и  чтобы  их  содержать,  они  сдирают  шкуру  с
населения, а потом обвиняют в этом нас. Пять жен, куча наложниц  -  и  это
еще тоже не все... В Индии он, может быть, и сын раджи, но здесь у  нас  -
попросту скверный ублюдок. А послушать его, так выходит, что  мы  ограбили
Индию, захватив в свои руки ее торговлю хлопком, и вообще завладели  всеми
ее богатствами. Гаремы - это их  заводы,  и  сколько  бы  у  них  ни  было
богатств, они производят столько ртов, что те  все  пожирают.  И  когда  я
вижу, как он разговаривает с хорошенькой  беленькой  английской  девушкой,
вроде мисс Пулэй, и рисуется перед ней, во мне просто вся кровь кипит. Там
у них она была бы Мэм Сахиб и он не смел бы глаз на нее поднять.
   Эдвард-Альберт, как будущий гражданин метрополии, прислушивался  издали
к тому, что говорит его подданный, следил  за  возмутительными  движениями
его длинных пальцев и негодовал,  когда  он  смеялся  своим  пронзительным
смехом, одержав победу над "Редькой",  который  в  конце  концов  все-таки
англичанин и должен был бы понимать, что ему  не  пристало  проигрывать  в
шахматы  человеку,  находящемуся  под  эгидой   его   власти.   Необходима
осторожность: только ослабить давление, и в любой момент  может  вспыхнуть
новый мятеж.
   И в мечтах он расправлялся с  подчиненными  народами  очень  круто;  он
сурово и беспощадно расстреливал их из пушек, потому что этого они  боятся
больше всего: это отнимает у  них  надежду  на  воскресение.  Он  вспомнил
придуманное им в детстве электрическое ружье, не требующее  перезаряжения,
и с этим ружьем в руках стал прокладывать себе путь среди бесконечных  орд
мятежников в чалмах; он косил их тысячами, буквально  тысячами,  спеша  на
выручку глупому "Редьке" - и как раз вовремя.
   Вот этот несчастный; он окружен,  патроны  у  него  на  исходе,  и  его
ожидает обычная участь тех, кто попадает в руки коварных туземцев, но надо
отдать ему справедливость - он держится до последнего. И вдруг  он  слышит
звук волынок. Тихонько, на свой  особый  манер,  Эдвард-Альберт  засвистал
воодушевляющую мелодию: "Кэмбельцы шагают".
   Эдвард-Альберт  наступает  вдоль  высохшего  русла  реки,  -  раз  дело
происходит в Индии, то всегда наступаешь по  высохшему  руслу  реки,  -  и
стреляет направо и налево.
   Тут вдруг оказывалось, что индийский мятежник  сидит  рядом  с  ним  за
столом.
   Но Эдварду-Альберту безразлично, слышал тот или нет...



14. ПО-ФРАНЦУЗСКИ ЛИ ГОВОРЯТ БЕЛЬГИЙЦЫ

   Другим толчком к развитию патриотического самосознания Эдварда-Альберта
послужило знакомство с недавно прибывшей из Антверпена семьей  бельгийских
беженцев, о которой уже шла  речь.  Они  всегда  сидели  вместе,  стайкой,
тщательно следя за тем, как  бы  не  сделать  какой-нибудь  неловкости,  и
весьма непринужденно посвящали в свои надежды и дела всякого, кто давал им
малейший повод думать, что он понимает по-французски. Немцев  очень  скоро
выгонят из Бельгии, и можно будет вернуться. Мисс Пулэй и  вдова,  которая
первая заговорила с Эдвардом-Альбертом, в  самом  деле  могли  объясняться
по-французски, так что им приходилось выслушивать и  пересказывать  другим
то, что в те более гуманные времена называлось ужасами войны.
   Тогда это действительно всем казалось чудовищным.  Антверпен  подвергся
артиллерийскому обстрелу, и десятки мирных жителей были убиты. В одном  из
рассказов фигурировала человеческая рука, валяющаяся на улице  за  квартал
от кучи одежды и лужи крови - того, что осталось от ее владельца. В другом
говорилось  о  человеке,  который  на  минуту  вышел  на   балкон,   чтобы
посмотреть, что делается; жена позвала  его  пить  кофе,  но,  не  получив
ответа, пошла за ним и увидела, что он без головы.
   И все в таком роде. Странно было слушать, как  люди,  не  умеющие  двух
слов связать по-английски, так свободно и быстро говорят на своем  трудном
языке.
   Харольд Тэмп  сразу  отнесся  к  этим  бельгийцам  с  предубеждением  и
попытался набросить на них некоторую, правда,  совершенно  неопределенную,
тень. Они мешали ему быть центром внимания, с чем он не  мог  примириться.
Он состроил смешную гримасу, и  вдруг  оказалось,  что  Эдвард-Альберт  не
смотрит на него. Он попробовал снова привлечь его  внимание,  сделав  вид,
будто боится слишком энергичной жестикуляции м-сье Аркура и следит за  ним
с величайшей тревогой, в любую минуту готовый  отскочить,  как  от  бомбы,
которая вот-вот взорвется. Отчасти это имело успех. Но лишь отчасти.
   Дело в том, что Тьюлер почти  все  время  прислушивался  к  бельгийцам,
стараясь уловить что-нибудь из  начального  курса  французского  языка,  в
отчаянной надежде тоже вступить  в  разговор.  Но  слышалось  одно  только
бесконечное  бормотание,  так  что  иногда  его   даже   брало   сомнение,
французский ли это язык.
   Ни разу в беседе не упоминались ни "ля мэр" и "ле пэр",  ни  неизменная
"тант", ни садовник, ни книги моего дяди, ни дом, который принадлежит нам,
ни собака, ни кошка, ни прочие удивительные существа, вылезающие на сцену,
как только английский школьник принимается за изучение французского языка.
   Да на хорошем ли французском языке говорят эти  бельгийцы?  В  пансионе
шли разговоры о том,  что  надо  воспользоваться  случаем  и  брать  уроки
французского. М-сс Дубер всячески поддерживала  эту  идею.  Но  необходима
осторожность. Эдвард-Альберт, внимательно слушая, заметил, что мсье Аркур,
всякий раз, как его перебивали, говорил:  "Comment?"  Очевидно,  он  хотел
сказать "что?", но ведь это совсем не то слово! "Что" по-французски  будет
"quoi". А "comment" значит "как". По  крайней  мере  так  было  сказано  в
словаре, приложенном к французскому учебнику. И во всяком  случае,  он  не
намерен учиться французскому иначе, как по-английски, а  Аркуры  не  знают
по-английски. Значит, и говорить не о чем.
   Так  получилось,  что  Эдвард-Альберт  примкнул  к  подавляющему  числу
человечества,  которое,  пройдя  соответствующие  курсы,  сдав   экзамены,
обзаведясь всякими свидетельствами и  т.п.,  не  в  состоянии  произнести,
понять или хотя бы прочесть две фразы по-французски. Когда в конце  концов
будет написана история духовного развития человечества  (если  только  это
когда-нибудь осуществится, поскольку будущие судьбы  цивилизации  все  еще
очень неясны), там между прочим буд