вовал  в  этой  общей  церемонии
возложения венков, была м-сс Тэмп. Сперва это объясняли глубокой  скорбью:
она не в состоянии говорить о нем. Потом стали шептаться,  что  она  хочет
его кремировать, а не похоронить прилично в просторной могиле  и  что  она
уедет из Лондона.
   Для Эдварда-Альберта мысль о кремации была чем-то новым. Она вызывала в
его воображении страшные образы.
   - А нехорошо это - быть кремированным, - заметил он. - Что  ж  от  тебя
останется ко дню воскресения из мертвых? Кувшин с пеплом - и все.
   - Это нарушит всю вашу литературную работу, - сказал старый  м-р  Блэйк
вдове, увидев однажды, что она сидит задумавшись, в одиночестве.
   Она пристально посмотрела на него. Потом ответила совершенно  спокойно,
но с таким видом, будто освобождалась от чего-то давно ее тяготившего:
   - Теперь я могу  сказать  вам,  что  вовсе  не  занимаюсь  литературной
работой. Это он выдумал. Он, видите ли, был честолюбив. И стыдился, что  у
него жена - простая портниха  и  трудится  до  изнеможения  в  мастерской,
полной всякими вертихвостками. Вот кто  я.  Он  был  щепетилен  -  в  этом
пункте. Теперь это уже прошлое, и ему не может быть обидно.
   - Я думал... - начал было м-р Блэйк.
   - Ну, вы, наверно, догадывались. А теперь я могу  поехать  в  Торкэй  и
открыть какое-нибудь небольшое скромное предприятие. Меня всегда тянуло  в
Торкэй.
   - Почему же вы не сделали этого раньше?
   - Потому что это недостаточно выгодно, и потом он  непременно  стал  бы
лезть на женский пляж в пьяном виде, и  были  бы  неприятности,  и,  кроме
того, знаете, ему бы захотелось  иметь  сезонный  билет,  чтобы  ездить  в
Лондон.
   Она умолкла на мгновение, потом пожала плечами:
   - Незачем говорить теперь об этом.
   М-р Блэйк долго думал о том, что она ему сообщила,  и  через  некоторое
время сказал Эдварду-Альберту, поскольку  в  тот  момент  не  было  никого
другого, с кем ему можно было бы поделиться своими соображениями:
   - Эта миссис Тэмп  -  довольно  черствая  женщина.  Довольно  черствая.
Видимо, он стал неудачником из-за того, что она расхолаживала его. Если  б
она больше верила в него и показывала ему, что верит...
   - Мне кажется, она не должна кремировать его, - ответил Эдвард-Альберт.
- Я обязательно скажу это...
   Чем больше м-р Блэйк раздумывал о своем отношении к Харольду Тэмпу, тем
больше оно из довольно откровенного недружелюбия превращалось  в  глубокое
понимание и симпатию. Как добры мы бываем к мертвым! Как легко и незаметно
становятся они нашими союзниками! Мы можем приписывать им лестные для  нас
отзывы, которых они никогда не произносили. Старый м-р Блэйк хорошо  знал,
что  значит  пережить  крушение  своих  жизненных   планов   и   оказаться
устраненным  от  дел  людьми  недостойными.  Вот  и   Харольд   Тэмп   при
благоприятных обстоятельствах и соответствующей  поддержке  мог  бы  стать
действительно великим человеком. Но эта черствая  женщина  сыграла  в  его
жизни роковую роль.
   К этому заключению, которое  он  впервые  сообщил  Эдварду-Альберту,  а
потом высказал и другим подходящим слушателям, его привело, разумеется,  и
свойственное старым холостякам женоненавистничество.
   До   самого   своего   отъезда   м-сс   Тэмп   была   окружена   глухим
недоброжелательством. Было ясно, что она оказалась не на высоте  в  смысле
своих супружеских обязанностей и, быть может, даже сознательно тянула вниз
замечательного человека, которого никогда как следует не понимала.
   Известная,  выражаясь  мягко,   бесчувственность,   которая   была   ей
свойственна, позволила ей оставить без внимания  две-три  попытки  довести
эту мысль до ее сведения.
   После кремации Гоупи позволила всем в доме вздохнуть свободнее. Харольд
Тэмп почти сразу стал исчерпанной темой. М-р  Блэйк  еще  проявлял  легкий
оттенок неодобрения по адресу м-сс Тэмп до ее отъезда, за  которым  вскоре
последовал и его собственный. После этого никто уже больше  не  говорил  о
Тэмпах, и  постепенно  пансион  м-сс  Дубер  наполнился  новым  поколением
жильцов, которые ничего не знали  о  Харольде.  Послышались  новые  шутки,
которые утвердились в доме и вошли  в  обиход.  Новые  голоса  замычали  в
ванной.
   Так  вслед  за  м-ром  Франкинсензом   и   прочими   из   поля   зрения
Эдварда-Альберта исчезли также супруги Тэмп и м-р  Блэйк  и  на  место  их
явились другие, с которыми он уже мог держаться солидней.



6. МИСТЕР ЧЭМБЛ ПЬЮТЕР

   М-р  Чэмбл  Пьютер,  тот  тридцатипятилетний  господин,  который  занял
комнату м-ра  Франкинсенза,  был  усердным  книгочеем.  Он  любил  старые,
солидные, добротные книги и говорил, что, услышав о новой книге, он всякий
раз  принимается  за  чтение  какой-нибудь  старой.  Чтение  и  беседа   о
прочитанном были для него особой формой самоутверждения. Внешний  мир  мог
жить своей жизнью - жизнь эта  неизменно  оказывалась  ничтожной.  И  если
Эдвард-Альберт мечтал  потрясти  весь  пансион  отбытием  на  таинственный
званый вечер в "безупречно сшитом фраке", то  м-р  Чэмбл  Пьютер  достигал
этого  желанного  эффекта  демонстрированием  "основательно   зачитанного"
Горация.
   Расцвет Блумсбери [один из центральных районов Лондона, именем которого
названа группа  литераторов  и  художников,  прокламировавших  утверждение
классического идеала в искусстве] еще не  наступал,  и  м-ру  Пьютеру  еще
только предстояло столкнуться с нахальным фактом  существования  движения,
традиционного и модернистического в одно и то же время.  Поэтому  все  его
слова и поступки, связанные с м-ром Т.-С.Элиотом и м-ром Олдосом Хаксли, к
сожалению, выпадают из нашего повествования.
   На  Эдварда-Альберта  эта  страсть  к  книгам   произвела   именно   то
впечатление,  на  которое  она  была  рассчитана,  и  наградой  ему   была
готовность м-ра Чэмбла Пьютера беседовать с ним. М-ру Чэмблу Пьютеру  было
необходимо с кем-нибудь  беседовать:  он  не  мог  говорить  пространно  и
запальчиво, потому что это было бы вульгарно, а в лице Эдварда-Альберта он
имел чрезвычайно покорного собеседника. Эдвард-Альберт не всегда улавливал
смысл того, что говорит м-р Чэмбл  Пьютер,  но,  поскольку  беседа  велась
вполголоса, достаточно было сидеть и кивать, делая вид, будто понимаешь.
   - Боюсь, - говорил м-р Чэмбл Пьютер,  произнеся  какое-нибудь  особенно
невразумительное изречение, - что я грешу избытком юмора. Но как бы мог  я
без него обойтись в этом нелепом мире?
   Иногда Эдварду-Альберту  казалось,  что  этот  юмор  сродни  получившей
всемирное распространение удобной скептической формуле "так ли это?",  но,
не будучи твердо в этом уверен, он все же не решался употреблять названную
формулу в разговоре с м-ром Чэмблом Пьютером.
   Излюбленной мишенью конфиденциальных реплик  м-ра  Чэмбла  Пьютера  был
молодой светловолосый студент-американец, полный энтузиазма ко всему,  что
здоровым консервативным чутьем  Эдварда-Альберта  и  м-ра  Чэмбла  Пьютера
решительно  осуждалось  как  порочные  и  зыбкие  изобретения  и  открытия
современной науки. Его формой самоутверждения  была  осведомленность,  его
лейтмотивом - "Вы не можете себе представить". Одно время в пансионе  м-сс
Дубер нельзя было раскрыть рта,  не  услыхав  в  ответ:  "Теперь  все  это
изменилось". Заходил разговор о музыке - он  заявлял,  что  только  теперь
удалось  добиться  чистого  звучания,  что   скоро   новые   замечательные
инструменты придут на  смену  обыкновенному  оркестру.  Не  сегодня-завтра
прежняя музыка станет казаться тусклой, жалкой и невыразительной. Мы будем
слушать пластинки и удивляться. Придется полностью  переоркестровать  все,
что в прежней музыке сколько-нибудь достойно внимания... Шла речь о  кино,
которое порядочные люди стали признавать хотя и  довольно  вульгарным,  но
все же развлечением благодаря Чарли Чаплину и Мэри Пикфорд,  -  наш  юноша
тотчас пускался в рассуждения о  звуковых,  цветных  и  объемных  фильмах,
которые вот-вот завоюют наши экраны.
   - Чепуха, - шептал м-р Чэмбл Пьютер.  -  Ни  в  чем  нет  меры.  Просто
смешно.
   Толковали об авиации - он рассказывал о самолетах, которые будут летать
с грузом гигантских бомб через Атлантический океан на Берлин,  подниматься
к границе атмосферы, облетать земной шар меньше чем в сутки. А? Что вы  на
это скажете? Чэмбл Пьютер поймал взгляд Эдварда-Альберта.
   - А на луну? - прошептал он.
   Особенно нелепое впечатление производили разговоры молодого человека  о
таких новомодных бреднях, как психоанализ, теория относительности и  новые
промежуточные звенья между человеком и обезьяной.
   - Какой-то горшок  со  старыми,  сгнившими  костями,  -  заметил  Чэмбл
Пьютер, - и уже господу богу - отставка?
   Американский юноша, кажется, чувствовал глухую враждебность м-ра Чэмбла
Пьютера и держался начеку.  Наконец  он  кинулся  в  драку  -  и  оказался
побитым.
   Следуя своей  раздражающей  привычке,  он  отравлял  аппетит  обедающим
назойливыми  рассказами  о  якобы  найденном  в  Родезии   новом   "предке
человека".
   - Вы немножко отстали с этими разговорами  о  человеческих  предках,  -
заметил м-р Чэмбл Пьютер своим ласковым, издевательским тоном.  -  В  наше
время это называлось дарвинизмом, если не ошибаюсь.
   - Что ж из этого? - сказал молодой американец.
   - Но ведь вы всегда так ультрасовременны. Простите, что я улыбаюсь -  у
меня некоторая склонность к юмору, - но  ведь  вы,  конечно,  знаете,  что
дарвинизм уже много лет тому назад был разгромлен.
   - Первый раз слышу об этом, - ответил слегка ошеломленный американец.
   - Никто из нас не  всеведущ,  даже  молодежь,  -  продолжал  м-р  Чэмбл
Пьютер.
   - Но что вы понимаете под словом "разгромлен"?
   - Да то, что все под этим понимают. Превратился в  развалины.  Так  что
ничего не осталось.
   - И кто же его разгромил?
   - Вам, конечно, следовало бы это знать. Но у  каждого  свои  пробелы...
Какой-то профессор из Монпелье - я забыл фамилию... что-то там насчет птиц
и  пресмыкающихся  -  установил  полную   несостоятельность.   Вам   стоит
познакомиться. Меня, откровенно говоря,  эти  споры  никогда  особенно  не
интересовали. Но это факт.
   - Что вы  рассказываете!  -  воскликнул  молодой  человек.  -  Ни  один
серьезный  зоолог  не  пытался  оспорить  эволюцию  органического  мира  и
выживание либо отмирание видов в результате естественного отбора -  с  тех
самых пор, как Дарвин выдвинул эту идею. Конечно,  отдельные  частности  в
отношении вариаций, например...
   М-р Чэмбл Пьютер глядел на него с откровенной насмешкой.
   - С тех пор как я в первый раз услыхал про эволюцию,  мне  было  всегда
совершенно ясно, что это чистейший вздор. Так что к чему тут препираться о
частностях?
   - Вы знакомились с доказательствами?
   - Нет, - ответил м-р Чэмбл Пьютер.
   У молодого человека даже дух захватило.
   - Может быть, я человек отсталый и все такое,  -  продолжал  м-р  Чэмбл
Пьютер, помолчав, - но я предпочитаю библейскую легенду о сотворении  мира
этой странной выдумке мистера Дарвина, будто  большая  обезьяна  слезла  с
дерева, вся облысела и стала бродить по земле, пока  не  встретила  другую
обезьяну, самку, которой, по странной случайности, пришло такое же желание
- очень, очень любопытное совпадение, если вдуматься как следует, - и  что
они вместе дали начало человечеству. По-моему, это невероятно до абсурда.
   - Разумеется. Потому что это карикатура. Но вы знакомились  с  теорией?
Знаете, как вопрос стоит на самом деле?
   - А зачем это мне? Как и  все  разумные  люди,  я  верю,  что  мир  был
сотворен, что мужчина и женщина вышли прямо из рук  божиих,  были  созданы
богом по образу его и подобию. Как же иначе мир мог возникнуть? С чего  он
начался? У нас имеются многовековые предания -  великое  произведение  под
названием Библия. Отвечайте мне прямо: вы отрицаете сотворение мира? Иными
словами, отрицаете Творца?
   Молодой человек ясно почувствовал вокруг себя холод отчуждения.
   - Я отрицаю сотворение мира, - ответил он.
   - Значит, вы отрицаете Творца?
   - Ну что ж, если хотите - да.
   Среди присутствующих пробежал ропот негодования.
   - Вы не должны говорить так, - воскликнула вдовушка в  митенках.  -  Не
должны!
   -  Да,  вы  не  должны  так  говорить,  -   решительно   поддержал   ее
Эдвард-Альберт.
   М-сс Дубер  пробормотала  что-то  неопределенное,  как  того  требовало
положение, и  даже  ее  загнанная,  не  имеющая  права  голоса  племянница
присоединила к общему хору свой слабый протест.
   - Простите, что я улыбаюсь, -  сказал  м-р  Чэмбл  Пьютер.  -  Все  моя
несносная склонность к юмору; Я  думаю,  в  ней  сказывается  мое  чувство
пропорции. Но раз уж я заговорил, позвольте мне сказать вам прямо, что вы,
ученые, были бы просто невыносимы, если бы ваши домыслы имели  хоть  малую
долю того значения, которое вы им придаете. Ну подумайте только. Вспомните
о церквах, о соборах, о бесчисленных добрых делах, о мучениках, о  святых,
о великом наследии искусства и красоты, о  музыке,  которая  черпает  свое
вдохновение из божественного источника, потому что всякая музыка в истоках
своих религиозна, о семейных устоях, целомудрии,  любви,  духе  рыцарства,
королевской власти, верности, крестовых  походах,  бенедиктине,  шартрезе,
французских винах,  больницах,  благотворительных  учреждениях,  обо  всем
многообразном содержании христианской культуры. Отнимите это у нас - и что
же нам останется? Дрожать от холода в  пустоте?  Да,  сэр,  в  пустоте.  В
бездушном мире обезьян. Из-за того только, что несколько выживших  из  ума
старых  джентльменов  нашли  какие-то   кости   и   принялись   над   ними
фантазировать. И они между собой даже не могут сговориться! Возьмите  этот
странный журнал "Природа". Что вы там увидите? Хороша  наука,  которая  на
каждом шагу сама себе противоречит!
   - Но...
   Молодой  американец  неоднократно   пытался   остановить   этот   поток
красноречия. Но всякий раз ему необычайно кротко и необычайно нагло мешала
сделать это новая жилица в митенках.
   - Пожалуйста, дайте ему кончить, - умоляла она. - Пожалуйста.
   - Скажите мне, когда  кончите,  -  объявил  наконец  слишком  передовой
юноша.
   - Когда прикончу вас, - резко оборвал свою речь м-р Чэмбл Пьютер.
   И дерзкий юноша  не  нашелся  что  ответить.  Он  слишком  самонадеянно
утверждал себя в пансионе  Дубер,  и  теперь  оказалось,  что  все  жители
пансиона сплотились против  него.  Ни  одного  слушателя  не  удалось  ему
завербовать в свой лагерь. Даже белокурая мисс Пулэй, которая иной раз как
будто не без интереса слушала  его,  теперь  не  обнаружила  ни  малейшего
признака сочувствия.
   - Ну, - произнес он, - с таким невежеством  я,  признаться,  встречаюсь
впервые. Речь идет об идеях, которые революционизировали все мировоззрение
человечества, а вы не только понятия о них не имеете, но даже и не желаете
иметь.
   М-р Чэмбл Пьютер пил кофе, насмешливо глядя на молодого американца,  но
тут поставил чашку на стол.
   - Именно, - заявил он. - Не желаем.
   - И не надо, - ответил юноша.
   М-р Чэмбл Пьютер пожал плечами. Наступило глубокое молчание.
   - Перед самым обедом ко мне  на  подоконник  прыгнула  такая  миленькая
черная кошечка, - начала вдовушка в митенках, чтобы разрядить атмосферу.
   - Говорят, черные кошки приносят счастье, - поддержала м-сс Дубер.
   Арсенал передовых идей  медленно  поднялся  и  в  задумчивости  покинул
комнату. Прения не возобновлялись.
   Через некоторое время м-сс Дубер услыхала, как он вышел, изо  всех  сил
хлопнув дверью;  на  основании  многолетнего  опыта  она  поняла,  что  он
отправился искать другой пансион.
   И к чему только споры! Всегда этим кончается. А ведь он  так  аккуратно
платил и был такой тихий, никого не беспокоил.
   Эдвард-Альберт был восхищен. Им овладела жажда  послушничества.  Именно
так он хотел бы говорить и действовать, если б потребовали обстоятельства.
Он постарался  тут  же  запомнить  наиболее  удачные  выпады  м-ра  Чэмбла
Пьютера, чтобы потом воспользоваться  ими.  Но  он  никогда  не  мог  и  в
отдаленной степени достигнуть такого блеска. В дальнейшем вы увидите,  что
Эдвард-Альберт  часто  бросал  скептические  замечания,   как,   например:
"Вздор", "Чушь", "Пустые  бредни",  "Это  вам  так  кажется",  "Откуда  вы
взяли?", "Не убедите" и т.п. Он даже доходил до формулы: "Простите, но мое
чувство юмора не позволяет мне переварить такую белиберду".
   Это были  внешние  средства  защиты  все  более  укоренявшегося  в  нем
невежества. Он инстинктивно ненавидел всякую новую мысль, особенно  такую,
которая ставила его в тупик или брала под сомнение то, что им было принято
на веру. Но прежде он этих идей пугался, а теперь стал их  презирать,  как
нечто бессильное. Во всем этом  он  вел  себя  как  настоящий  англичанин.
Торжества по случаю перемирия  наполнили  душу  Homo  Тьюлера  Англикануса
огромным  чувством   успокоения.   Мандарины,   руководившие   в   странах
победоносных  союзников  делом  народного  просвещения,  укрылись  еще  на
четверть столетия  за  китайской  стеной  самодовольства,  и  стремительно
растущая современная наука, не  имея  чувства  юмора,  роптала  в  тщетном
негодовании. Мы только что видели, что из этого получилось. С этими новыми
идеями и явлениями необходима осторожность. Лучше быть  от  них  подальше.
Как начнешь в них разбираться, непременно запутаешься, попадешь в  ловушку
- и пропал. Надо прятать их от своего сознания и  свое  сознание  от  них.
Строго держаться простого здравого смысла. Завтрашний  день  всегда  будет
более или менее похож на сегодняшний. По крайней мере до  сих  пор  всегда
был более или менее похож. Правда, в последнее время бывали толчки...
   Надо стараться не замечать толчков.
   "Не ищи беды - сама найдет".



7. ПРИХОДЯТ - УХОДЯТ

   Так обстановка в пансионе м-сс Дубер беспрестанно  менялась,  оставаясь
все время прежней, а для  нашего  Эдварда-Альберта  между  тем  забрезжило
пасмурное утро возмужалости. Пансион м-сс Дубер был для него центром  мира
- до тех пор, пока непредвиденные обстоятельства не вырвали его оттуда. Но
за его стенами мимо Эдварда-Альберта плыл иной человеческий поток, искушая
нашего героя и нарушая устойчивость его взглядов на жизнь. В  "Норс-Лондон
Лизхолдс" в его отделе работали одни мужчины, и в обращении с сослуживцами
он держался позы человека, стоящего "несколько выше", скорее  снизошедшего
до работы по найму, чем вынужденного к ней обстоятельствами. Он видел, что
одет лучше, чем они. Он старался облечь  вопрос  о  своем  местожительстве
некоторой тайной. У него  было  больше  денег  на  расходы.  Сослуживцы  в
большинстве своем жили в семье  и  отдавали  деньги  домой.  Но  если  его
высокомерие и задевало их, они скрывали свою досаду, а ему  было  приятней
ходить с ними вместе завтракать в ресторан, чем сидеть одному. И  они  там
встречались с "девушками".
   Девушки были еще более дешевым  человеческим  товаром,  чем  конторские
служащие; они трудились в другом отделе, возясь  с  конвертами  и  всякого
рода корреспонденцией. За завтраком они очень  весело  проводили  время  с
молодыми людьми.  Каждая  имела  определенную  цель  -  "завести  хорошего
кавалера", и у юношей это желание находило естественный отклик.  Возникала
взаимная тяга, которая при  тогдашней  пониженной  оплате  женского  труда
выливалась в форму совместного посещения кафе, кино или даже  мюзик-холла,
причем юноша платил за девушку. Только к концу первой  мировой  войны  для
молодых женщин начало обозначаться что-то вроде экономического  равенства.
Так что девушкам из "Норс-Лондон  Лизхолдс"  некоторая  надменность  манер
Эдварда-Альберта не только не казалась обидной, но даже  нравилась,  а  он
довольно охотно отвечал на их заигрывания. Эти отношения были легче, проще
и не такие длительные, как в пансионе  Дубер.  Он  узнал  о  существовании
"флирта" - этой взаимной игры двух самолюбий.
   Для