достояние и что люди равны между собой. При  условии,
если все будут признавать эти основные догмы  -  ибо  это  догмы,  хотя  и
жизненно  необходимые,  -  не  будет  никаких   причин   мешать   желающим
придерживаться каких  угодно  новых  и  старых  обрядов  и  мифологий  или
совершенно свободно обсуждать любые еретические идеи, какие  им  придут  в
голову. В разумно просвещенном мире не понадобится запрещать  ни  закрытых
собраний - будь то собрания Еврейского Клауса, Клуба  Поклонников  Сатаны,
баптистов-перекрещенцев или гитлеровских астрологов,  -  ни  торжественных
богослужений,  ни  спиритических  сеансов.  При  условии,  чтобы  те,  кто
предается этим чудачествам, не занимались их пропагандой и сбытом во  вред
общему духовному  балансу  человеческого  общества.  Но  оказывать  тайное
давление на доверчивую молодежь  или  мировую  систему  информации  -  это
совсем другое дело.
   Таким образом, мы подходим к  проблеме  образования.  Это,  разумеется,
самая сложная проблема из всех стоящих перед нами. Ибо старая неряха, наша
мать-природа, допустив, чтобы ходом вещей мы превратились  теперь  в  один
мировой  коллектив,  позабыла  возбудить  в  нас  какое  бы  то  ни   было
индивидуальное или коллективное стремление к такому  образованию,  которое
примирило бы  нас  с  обязанностью  сознательно  приспособиться  к  новому
положению. Она ничем не обуздала нашего упорного нежелания  учиться.  Homo
Тьюлер продолжает гибнуть en masse [в массе (франц.)] из-за  своей  боязни
погрузиться в действительность. Он не хочет покинуть свой тонущий корабль.
Посмотрит в темные волны и спешит обратно -  затвориться  в  каюте  своего
сознания, где есть успокаивающее средства,  в  которые  продавец  духовных
благ научил его верить.
   Но время от времени люди, наделенные исключительной  проницательностью,
пробовали  выдвинуть  идею  всемирного  братства,   нового   великодушного
отношения к людям и переустройства жизни на началах сотрудничества во всем
мире, усматривая в этом единственное спасение для нашего  вида.  Мысль  не
новая. В наши дни это стало необходимостью,  но  людям  дальновидным  было
ясно  уже  очень  давно.  Девятнадцать  столетий  назад  последний,  самый
неистовый и самый революционный из еврейских пророков, Иисус из  Назарета,
побивший  менял   и   проклявший   бесплодную   смоковницу,   проповедовал
солидарность среди людей в виде "царства небесного" - насколько  мы  можем
судить, отделяя его учение от позднейших напластований.
   Павел завладел наследством Иисуса, втиснул его в  рамки  догматического
христианства,  и  очень   скоро   благородное   начинание   выродилось   в
препирательства  "отцов  церкви".  Не   галилеянин   восторжествовал   над
языческим стоицизмом Юлиана. Победителем был Павел. Исконное  человеческое
тьюлерство одержало верх над преждевременно пробудившимся Homo sapiens.
   Corruptio optima, pessima [зло высшее, наихудшее (лат.)].  В  наши  дни
худшее зло во всем  мире  -  это  римско-католическая  церковь,  бесстыдно
избравшая  своим  символом  Иисуса,   сына   человеческого,   замученного,
распятого,  погубленного.  Где   только   ни   господствуют   католические
священники    -    среди     вырождающихся     богомольных     французских
генералов-капитулянтов, в Хорватии, в Японии, в Испании, в этой строптивой
трущобе - Эйре, в Италии, в Южной Америке, в Австралии, - всюду вы  видите
злобное коварство, ополчающееся против попыток просветить человека.
   Но есть упрямые бунтари, которые не  хотят  с  этим  примириться.  Они,
например, утверждают, что в тьюлеровском мире существует  уже  по  крайней
мере одно могучее движение, в наши дни обычно называемое Наукой с  большой
буквы, которое до сих пор не подпало под влияние поповщины или  иной  гнет
авторитетов.  Эта  Наука  произвела  переворот  в  материальных   условиях
человеческого бытия, и нам следует рассмотреть, как она  возникла  и  что,
собственно,  собой  представляет.  Своим  возникновением  она  не  обязана
никакому чуду. У нее не было  основателя.  Она  началась  с  естественного
адлеровского восстания против удручающего религиозного догматизма  Средних
веков.  В  поисках  средств  самоутверждения  против  его   возмутительной
самоуверенности непокорные, чье  терпение  иссякло,  обнаружили,  к  своей
радости, ряд несоответствий между  учением  и  фактами  и  для  оправдания
своего бунта апеллировали к новому арбитру - проверке опытом.
   Нелепы попытки облагородить движущий  импульс  этого  нового  движения.
Наука не терпит сентиментальности. Роджер Бэкон, насколько мы  располагаем
о нем сведениями, никогда не говорил: "Я люблю истину", или "Какое бы  мне
сделать  благородное  дело   для   своих   собратьев?",   или   в   порыве
благочестивого усердия: "Открою-ка что-нибудь во славу божию". Он поступил
совершенно иначе, и даже отправная точка у него была совершенно другой: он
попросту  вышел  из  себя.   Он   терпел   царившее   вокруг   философское
самодовольство, пока мог, а потом, нацелившись на слабое место, яростно  и
грубо ударил по нему. Мотивы,  побудившие  Роджера  Бэкона  высунуть  язык
средневековому Аристотелю, ничем не отличались от тех, которые  заставляли
юного Эдварда-Альберта Тьюлера высовывать язык невозмутимо  самодовольному
льву в зоопарке.
   В свою очередь, и Галилей  не  спустился  с  небес:  он  был  такой  же
человек,  как  мы.  Но  его  возмутила  непререкаемая   безапелляционность
суждений церкви обо всем, что делается на небе и  на  земле.  Он  выпустил
свою запретную книгу для того, чтобы дать понять тем,  кто  имел  над  ним
власть, какие они идиоты. Он не мог молчать. Они вступили с  ним  в  спор,
принудили его отречься от своих мнений и держать язык за  зубами,  но  они
знали, на чьей стороне правда, и он знал, что они знают это.  "А  все-таки
она вертится",  -  издевался  он  над  их  торжественными  усилиями  снова
пригвоздить землю к одному месту, - землю, которую он вместе с  Коперником
навсегда сорвал с места и пустил кружиться волчком вокруг солнца.
   Для наших  целей  очень  важно  припомнить,  что  изначальным  стимулом
научной мысли явился ущемленный и недовольный тьюлеризм:  благодаря  этому
нам становится понятным, что великие открытия могут возникать и фактически
возникают  и  развиваются  не   по   воле   великих   умов,   вдохновенных
исследователей  и  тому  подобное,   а   просто   в   результате   грубого
непослушания. Непокорный Тьюлер пошел против Тьюлера власть имущего. Самая
субстанция   тьюлеризма   источает   научный   прогресс,   а    выдающиеся
представители последнего, так легко становящиеся предметом  обожествления,
не столько способствуют, сколько мешают делу.
   Но остается неясным, почему эти новые завоевания человеческого  ума  не
были тотчас же захвачены, использованы и извращены каким-нибудь создателем
новой веры вроде апостола Павла и почти  неизбежно  шествующим  за  такими
людьми духовенством. Объяснение надо искать в другом. И найти его  не  так
трудно. Наука возникла в особых условиях.  Она  возникла  не  столько  как
общественное движение, сколько как увлечение одиночки. И захватила она  на
первых порах лишь ограниченную область современной жизни и мысли, - притом
как раз наиболее удаленную от тех областей, где велась дикарская драка  за
власть и почет. Она возникла вне всякой связи с политикой и не  спорила  с
господствующей религией и общественным устройством. Королевское  общество,
как и Academia dei Lincei, было обществом  дворян-любителей,  собиравшихся
когда вздумается, чтобы обменяться между собой скептическими наблюдениями,
из  которых  составлялся  их  замечательный  сборник  "Века  открытий",  и
выпускавших - более или менее тайно -  свои  "Философские  беседы".  В  те
времена слово "наука" не было в употреблении. Речь у них шла  о  философии
природы и естественной истории.
   Карл II смотрел на Королевское общество  как  на  забаву,  и  только  в
девятнадцатом  столетии   человечество   поняло,   что   ручной   тигренок
превратился в довольно опасное  чудовище.  Оно  весьма  успешно  запустило
когти в икры епископа  Уилберфорса,  когда  тот  по-тьюлеровски  пнул  его
ногой.  Памятная  схватка  "Сопи-Сэма"  с  дедушкой  Хаксли  на   собрании
Британской ассоциации превратила "конфликт  между  религией  и  наукой"  в
жгучую злобу дня. Та огромная акционерная компания,  которую  представляет
собой англиканская церковь, - с большим  успехом  сбывающая,  несмотря  на
сопротивление          нонконформистов-диссидентов,           ганноверскую
церковно-государственную систему пестрому населению Британской империи,  -
забила  тревогу,  а  конкурирующие  с  ней  римско-католические   продавцы
патентованных средств и  библейские  начетчики-сектанты  заключили  с  ней
союз. Этот молодой тигр выгрызает целые куски из Создателя! Создатель  был
неотъемлемой  комплектной  частью  их  общего  вооружения;  они  не  могли
допустить, чтобы его растаскивали по кускам и вообще  как-нибудь  портили:
без него им нельзя было обойтись.
   Мы вправе уподоблять Науку молодому тигру, но сравнение это  необходимо
ограничить. Наука может иногда оцарапать или укусить, но, по существу, она
-  результат  многообразной  безыменной  силы,  и   если   при   известных
обстоятельствах она и принимала грозную позу нападающего, то  сама  всегда
избегала окончательного разгрома  благодаря  тому,  что  странным  образом
лишена была какой бы то ни было централизованной  организации.  У  нее  не
было ни головы, которую можно было  бы  отрубить,  ни  святилища,  которое
можно было бы сжечь. Она не имела  консолидированных  фондов,  на  которые
можно было бы наложить арест. Она была порождением непокорной  от  природы
мировой человеческой мысли. Она была тут, она была там. Как заря. И всюду,
где она ни всходила, ее появление  будоражило  свойственный  человеку  дух
критики и поощряло его к неповиновению в дальнейшем.
   Так что борьба против Науки является  не  столько  попыткой  вырвать  с
корнем и истребить нечто осязаемое  и  поддающееся  выкорчеванию,  сколько
задачей огромной всемирной акционерной  компании,  которая  омрачает  нашу
жизнь, и торгует с  нами  богом,  правительством  и  войной,  и  стремится
помешать  проникновению  в  широкие  массы  человечества  неожиданного   и
нежелательного просвещения.
   В этом она, к сожалению, преуспела немало. Мы только  что  видели,  как
обыкновенный молодой англичанин через пятьдесят лет после  Дарвина,  глупо
хохоча, отвергал свое  родство  с  Tarsius'ом  и  обезьянами,  по-прежнему
считая, что он сам и все вокруг него создано, точно  из  глины  вылеплено,
человекообразным Богом, похожим на м-ра Майэма, только  с  более  седой  и
более пушистой бородой, личность которого сливается отчасти с  чрезвычайно
приторной личностью Спасителя, который  в  то  же  время,  при  посредстве
фосфоресцирующего голубя, является его сыном ("Тайна Святой Троицы, -  как
эхо откликается Эдвард-Альберт. - Руки прочь от святыни! Свят. Свят. Свят.
Такие речи вам не простятся, и будь Господь Бог тем, чем прежде  был,  вас
разразило бы громом на месте").
   Вот из-за этой-то запоздалой вспышки Эдварда-Альберта я и описываю  все
с такой беспощадной точностью. Я изложил своими словами  -  непринужденно,
но точно - христианское  учение,  каким  нам  преподносят  его  церковь  и
христианское  искусство.  Если  мои  выражения  шокируют   читателя,   это
свидетельствует лишь о том, что его давно  пора  шокировать.  Я  повторяю:
учение о Троице - вопиющая нелепица. А между тем во  всех  англосаксонских
странах детские умы до сих  пор  парализуются  при  помощи  этой  вопиющей
нелепицы.  Вы  можете  слышать,  как  в  детских  радиопередачах  Би-би-си
священники, зарабатывая средства к существованию заведомой ложью,  сладким
голосом рассказывают старые библейские истории, выдавая  их  за  подлинную
правду, - о настоящих ангелах и настоящих чудесах, о воскрешении мертвых и
тому подобной чепухе.
   - Вы  рассуждаете,  как  деревенский  безбожник,  -  возражает  епископ
Тьюлер, человек аристократических  вкусов  и  социально  разборчивый,  как
никто другой. - Мы не хуже вас понимаем, что  все  это  -  ряд  освященных
временем легенд, милых и прекрасных старых символов.
   Деревенский безбожник - часто передовой человек в деревне, и я горжусь,
когда меня ставят на одну доску  с  ним.  Лучше  шутить  вместе  с  ним  у
трактирной стойки, чем обедать в епископском  дворце  и  чувствовать,  что
тебя "подмазали". Разве простому народу говорят, что эти рассказы - только
символы? И понимает ли он, какой в этих символах смысл?
   Ясно, что, поскольку сознание всего человечества  настоятельно  требует
перестройки, описанное положение вещей является весьма  тревожным.  И  тут
невозможно ограничиться простым  повторением  магического  слова  "Наука".
Действительно ли Науку имеем  мы  в  виду,  размышляя  о  реорганизация  и
духовной перестройке всего мира? Или же мы берем научный  прогресс  только
как пример непрерывного и свободного процесса рационализации  -  процесса,
который с успехом может быть распространен на все человеческие дела?
   Как мы теперь знаем, престиж науки растет вместе с расширением сферы ее
применения: но по мере того, как увеличивается потребность в  коллективном
экспериментировании и быстром обмене опытом,  она  становится  значительно
менее недоступной для чуждого вмешательства и всяких извращений.  Сама  не
пользуясь силой, она создает ее  в  огромных  количествах.  Она  произвела
полную революцию в военном деле, но не уничтожила войны.  Лет  сто  назад,
когда научные исследования были еще делом частным, свободным, наука  могла
так или иначе существовать на этих началах. Но теперь уже не может. Теперь
она существует открыто, доступна всеобщему обозрению, становится все более
уязвимой, все коммерсанты в мире стараются заставить  ее  служить  себе  и
нажиться с ее помощью.
   Так что Наука как таковая не только не вступает в  сферу  управления  и
общего творческого руководства, но скорее  опять  возвращается  в  прежнее
полурабское положение. Непрерывность теперешнего научного  развития  ни  в
коем случае не может считаться  обеспеченной  ни  извне,  ни  изнутри.  Мы
видели, каким нападениям и стремлению прибрать ее к рукам подвергается она
извне. А  изнутри  -  специалист,  стоящий  на  одном  духовном  уровне  с
древнегреческим   рабом,   испытывает   все   большую    враждебность    к
бесцеремонному невежде с деспотическими замашками, который раздражает  его
широтой своего кругозора. Он рад был бы уничтожить его. Он  сопротивляется
его назойливому вмешательству в исследовательскую работу. Он ищет защиты у
власти. В те дни, когда  в  Королевском  обществе  задавали  тон  свободно
мыслящие и свободно выражающие свои мнения  джентльмены,  двери  его  были
широко открыты для беспокойных идей, но  с  ростом  специализации  научный
работник нового  типа  проявляет  все  большую  склонность  присваивать  и
направлять к своей собственной выгоде авторитет, в свое время  завоеванный
его предшественниками.
   Совершенно ясно, что Науку в том виде, как мы ее  знаем,  облеченную  в
форму обществ,  субсидий,  кафедр,  почетных  наград  и  званий,  музейных
коллекций и т.п., легко может подчинить себе - а  то  и  вовсе  занять  ее
место - пародия на науку; и едва ли приходится ожидать от  нее  многого  в
смысле свежей и сильной инициативы, которая помогла бы разгадать волнующую
современное человечество загадку. Но вопрос примет совершенно другой  вид,
если мы учтем, что, как я уже указывал,  наша  так  называемая  Наука,  со
своим ворохом "ологий",  является  лишь  первым  отпрыском  гораздо  более
обширной   системы   движущих   сил   сознания,   которая   еще   остается
многоизменчивой,  неуловимой  в  условиях  постоянного  противодействия  и
способна  вызвать  разрушительный  процесс  в  наших  шатких,   обветшалых
учреждениях - процесс, сам  собой  обнажающий  те  широкие  основания,  на
которых только и мыслимо  произвести  переустройство  мира.  Или,  другими
словами,  можно  надеяться,  что  тот  же  самый  многоизменчивый  процесс
неповиновения, который освободил Науку; даст нам не дальнейшее  расширение
Науки и появление новых  "ологий",  а  нечто  большее,  некое  родственное
явление - паранауку,  то  есть  новую  ступень  в  освобождении  человека,
мировом взаимопонимании и мировой революции - зарю Sapiens'а.
   Можно думать, что этот новый рывок непокорного Протея  будет  искать  и
найдет свои собственные орудия и методы в процессе устранения хаотического
мира Homo Тьюлера пробудившейся волей Sapiens'а. Один из первых  шагов  на
этом пути, наметившийся уже сейчас, - это возрождение законности в мировом
масштабе. В прошлом юридический аппарат, подобно врачебной  практике,  был
развращен характерным для старого порядка протекционным профессионализмом,
но закон -  даже  дурной,  устарелый,  косно  применяемый  -  есть  орудие
свободы.  Человек,  подчиняющийся  закону,  огражден  им  от   насилия   и
произвола. Он заранее отчетливо знает, на что имеет  и  на  что  не  имеет
права, и всюду в мире, где имел место прогресс  свободы,  этому  прогрессу
сопутствовало  провозглашение  и   укрепление   правопорядка.   Даже   наш
Эдвард-Альберт и его Эванджелина стремились отстоять нечто такое, что  они
называли своими "правами", и  есть  все  основания  видеть  обнадеживающее
предвестие революции в том факте,  что  уже  теперь  создается  отчетливая
Декларация прав, приветствуемая все большим числом разумных  и  негодующих
людей,  но  вызывающая   активное   или   пассивное   сопротивление   всех
правительств на свете. Ибо всюду правящие  классы  и  клики  знают,  какие
последствия эта Декларация  будет  иметь  для  них.  Она  явится  основным
законом объединенного и заново цивилизованного мира, где не будет места их
тщеславным претензиям, и, поскольку  старый  порядок  все  более  и  более
явственно выливается в форму возмутительного  хаоса  рабства  и  отчаяния,
станет единственным  средством  объединения  и  выходом  для  бесчисленных
взрывов протеста.
   Какой может у нее быть соперник? Мошеннические подделки и фальсификации
будут скорей содействовать распространению ее установок,  чем  служить  ей
помехой. Раз имеется  налицо  сколько-то  доведенных  до  отчаяния  людей,
которым осточертела пустота и претенциозность тьюлеровского образа  жизни,
которых приводит в бешенство перспектива  непрерывного,  бесцельного  и  в
конечном счете самоубийственного кровопролития - к  тому  же  не  сулящего
лично им никаких выгод, - нет причин, почему  бы  они,  опираясь  на  весь
прошлый опыт человечества, не придали действительности чрезвычайно  быстро
новый  облик.  Для  этого  им  незачем  быть  идеалистами,  святошами  или
чем-нибудь подобным. Достаточно, если они будут принадлежать к школе тетки
м-ра Ф. из "Дэвида  Копперфильда":  "Ненавижу  дураков",  -  говорила  эта
старая леди.
   Эти разъярившиеся люди в своих дружных усилиях сумеют найти  бесконечно
более мощные способы вытеснения  старых  идей  новыми,  чем  те,  которыми
пользовались прежние революционеры. Деяния Апостолов осуществлялись устно,
пешеходно и по воле ветров, и  христианство  переживало  долгий  тревожный
период отрочества, постепенно просачиваясь в  римский  мир  и  видоизменяя
его; оно было здесь - одно, там - другое; несколько столетий  понадобилось
ему на то, чтобы проникнуть в деревню (pagani) и достичь  границ  империи.
Даже марксистская пропаганда осуществлялась  при  помощи  книг,  журналов,
прокламаций, лозунгов, кружков. А современная техника в  том  виде,  какой
она приняла за последнюю треть столетия, предоставляет все необходимое для
мгновенного распространения одних и тех же основных  идей  и  немедленного
устранения разногласий во всех пунктах земного  шара.  Даже  оппозиционное
мнение распространяется с  быстротой  молнии,  к