авшихся в бедной, путаной, понурой, волосатой голове м-ра
Майэма. Он был  верным  сыном  маленькой  кэмдентаунской  церкви  и  очень
ревностно выполнял указания насчет тщательнейшего изучения  Библии.  Смысл
этого изучения для группы верующих, к которой он принадлежал,  сводился  к
следующему: они искали в Писании таких абзацев или фраз,  а  нередко  даже
обрывков фразы или поддающихся перетолкованию вставок,  которые  могли  бы
служить подтверждением их собственному, уже твердо установившемуся  образу
мыслей. Все это они  отбирали,  а  остальное,  непригодное  для  их  целей
богатство оставляли без внимания. Они были  слепы  к  нему.  Библия  кишит
всевозможными противоречиями, и хотя  миллионы  по  обязанности  читают  и
перечитывают Писание чуть не каждый год, яркий свет их веры  не  позволяет
никому из них заметить ни одной несообразности.
   М-р  Майэм  был  до  мозга   костей   приверженец   учения   библейских
христиан-тринитариев и  нисколько  не  сомневался,  что  Дух  Святой,  без
видимых причин избрав его для вечного блаженства среди  скопищ  безнадежно
погибших,  теперь  с  помощью  Всемогущего  Провидения  вступил  с  ним  в
назидательную борьбу вольного стиля -  ради  спасения  его  души.  Светила
небесные,  водоворот  времен,  сложные  чудеса  Непознанного   были   лишь
чрезвычайно внушительными,  но  сравнительно  несущественными  украшениями
ризы,  облекающей  того  Господа,  который  подвергал  м-ра  Майэма  столь
суровому испытанию в эту ночь. В этом великолепном матче не было ни  грана
притворства. М-р Майэм боролся с Богом совершенно добросовестно и всерьез.
   Когда он поднялся наверх, борьба его с Духом все еще продолжалась.
   Жена кашлянула и проснулась.
   - Как ты поздно, Абнер, - сказала она. - Что-нибудь случилось?
   - Десница господня отяготела на мне, - ответил он. - Бог... я  не  могу
говорить об этом. Но великая тьма объяла душу мою.
   Он молча скинул  пиджак  и  жилет,  надел  длинную  ночную  рубашку  из
серо-зеленой фланели, потом со всей возможной скромностью снял  ботинки  и
брюки. Это, между прочим, было самое откровенное дезабилье, в  котором  ей
когда-нибудь случалось видеть его, - он же ее и в таком не видел.
   - Я согрешил. Я был самонадеян, и Господь  покарал  меня  за  гордость.
Этот Тьюлер...
   Он остановился.
   - Мне всегда казалось, что в нем есть что-то подлое. Молю  Бога,  чтобы
он дал мне сил когда-нибудь простить его.
   Как страшно произносить такие слова!
   И всю ночь м-р Майэм ворочался, метался и говорил  во  сне.  Иногда  он
молился. Он молился о том, чтоб Господь ниспослал  ему  смирение,  смягчил
горечь чаши, которую ему предстояло испить, дал ему сил  и  помог  вернуть
благоволение Свое. Иногда  он  как  будто  решал  какие-то  арифметические
задачи. Или же как будто обращался к Эдварду-Альберту в выражениях, хотя и
не нарушающих библейского стиля, но не  слишком  ласковых.  Под  утро  он,
видимо, пришел к какому-то решению. Он заговорил, словно наяву.
   - Я должен покориться судьбе, - очень громко произнес он и затих.
   После этого он сейчас же крепко уснул и стал издавать сильный храп.
   - Господь  ниспосылает  сон  возлюбленным  чадам  своим,  -  прошептала
преданная супруга.
   Она наблюдала все эти тревожные симптомы  с  сочувствием  и  вниманием.
Видимо, ему  пришлось  выдержать  сильную  борьбу,  из  которой  он  вышел
победителем. Она подавила приступ кашля, чтоб не разбудить его. Потом тоже
погрузилась в сон.
   Вот какой глубокий душевный  конфликт  пришлось  пережить  м-ру  Майэму
из-за того, что двое непосвященных сошлись в так называемом  Реформ-клубе,
и раскинули сети на его дороге, и злоумыслили против него,  и,  ничего  не
понимая в этом деле,  обозвали  его  "Чэдбэндом".  Разве  Чэдбэнду,  этому
сознательному лицемеру, была  бы  доступна  суровая  самоотверженность,  с
которой  м-р  Майэм  принялся  теперь  снова  приводить  в  порядок   дела
Эдварда-Альберта? Это противоречит  версии  о  Чэдбэнде.  И  разве  жалкий
эгоист Чэдбэнд обнаружил бы столько негодования по  поводу  предполагаемой
низости  поступков  Эдварда-Альберта?  Гнев  м-ра  Майэма  не  был  гневом
Чэдбэнда или Чэдбэнда-Сквирса: негодование и гнев его были негодованием  и
гневом Давида, царя Израильского, - в более скромной обстановке, конечно.
   Единственные слова, которые мне приходят в голову,  чтобы  покончить  с
этим эпизодом (хотя точный смысл их мне не совсем ясен):
   - Чэдбэнд! Вот уж действительно!
   И на этом поставим точку.
   Без всякого сомнения, м-р Майэм был из того самого теста,  из  которого
делаются святые. Наше повествование должно быть прежде всего правдивым,  и
это правда - как о м-ре Майэме, так и о святых.



10. ВЕРА И НАДЕЖДА

   И вот в  конце  концов  Эдвард-Альберт  Тьюлер  предстал  перед  Джимом
Уиттэкером. Его провели по  длинным  переходам,  заставленным  блестящими,
сверкающими  стеклянными  и  фарфоровыми  предметами,  в  большую  светлую
контору, где м-р Джеме  Уиттэкер  диктовал  письма  молодой  золотоволосой
стенографистке.
   - Вот и Тьюлер, - сказал он,  обернувшись  на  мгновение.  -  Рад  тебя
видеть, мой мальчик. Садись вон там, на диван. Через две минутки я покончу
с письмами, и мы поговорим.
   Мечты о роли исчезнувшего наследника,  потерянного  сына  или  сводного
брата безвозвратно  исчезли.  Эдвард-Альберт  вновь  занял  свое  место  в
феодальной системе. Он  четыре  дня  готовился  к  этой  встрече,  главным
образом в Публичной библиотеке, с помощью библиотекаря, и его  размышления
и исследования не остались бесплодными.
   - Пока все, мисс Скорсби, - сказал м-р Уиттэкер и быстро  повернулся  в
кресле, в то  время  как  золотоволосая  секретарша  стала  собирать  свои
блокноты и карандаши.
   Эдвард-Альберт никогда не видел вращающегося кресла.
   - Дайте поглядеть на вас, молодой человек. Покажите, какие у вас руки.
   Эдвард-Альберт поколебался, но, уступая настоянию, вытянул руки вперед.
   - Совсем не похожи на отцовские. У  него  были  шире.  Ты  случайно  не
чертишь, не рисуешь?
   - Нет, сэр, - ответил Эдвард-Альберт.
   - Хм-м. Не занимаешься резьбой или лепкой?
   - Нет, сэр, ничего такого я не умею.
   - Можешь опустить. Хм-м... Значит, в этом отношении вы не в отца. Жаль.
Что же мне с вами делать, мистер Эдвард-Альберт Тьюлер? Даже не  придумаю.
Старый Майэм взорвался, как пороховой склад. Он, видимо, не  слишком  тебе
симпатизирует. Чем-то ты его очень донял...
   - Я вовсе не хотел обидеть мистера Майэма,  сэр,  вовсе  не  хотел.  Он
добрый. Он в самом деле добрый. Но мне казалось,  что  я  имею  право  вас
повидать. После того как вы прислали этот венок  и  вообще.  Но  он  узкий
человек, сэр. Вот в чем дело. Он забрал  себе  в  голову,  что  вы  дурной
христианин и что знакомство с вами принесет мне один только вред. Так  что
уж он во все тяжкие пускался, только бы помешать мне увидеть вас.  Как  он
только меня не обзывал, сэр, просто  сказать  страшно.  И  змеей,  сэр,  и
ехидной. Говорил, что на мою голову должны посыпаться угли драконовы.  Что
это такое, угли драконовы, сэр? Объявил  мне  бойкот  в  школе.  Никто  из
мальчиков не должен заговаривать со мной и отвечать мне.  Видеть  тебя  не
могу, говорит. Ты, говорит, семя дьявола. Запретил мне ходить на уроки,  и
мне  пришлось  просиживать  целый  день  в   Публичной   библиотеке.   Это
несправедливо, сэр, несправедливо. Я вовсе не хотел обижать его.
   Он сидел на диване, наклонившись вперед и положив  руки  на  колени,  -
невзрачное,  тщедушное  существо,  заморыш  и  недоучка,  изо   всех   сил
старающийся не погибнуть и как-нибудь найти свое место в жизни, о  которой
он, в  сущности,  знал  лишь  одно:  необходима  осторожность.  Он  больше
чувствовал, чем понимал,  какого  рода  феодальная  связь  вынуждает  м-ра
Джемса Уиттэкера позаботиться о нем.
   - Значит, он запретил тебе иметь дело со мной?
   - Откуда же мне было знать, сэр, что он так рассердится из-за этого?
   - А до того, как он узнал об этом, он обращался с тобой хорошо?
   - Он был строг, сэр. Но он вообще строгий. Такой уж это  человек,  сэр.
Он терпеть не может непослушания.
   - Точь-в-точь, как его хозяин, - заметил Джим Уиттэкер, но, к  счастью,
это кощунство было недоступно пониманию его собеседника. - А потом ты стал
аспидом и прочее и прочее?
   - Да, сэр.
   - А что это за драконовы угли, о которых ты  говорил?  -  спросил  Джим
Уиттэкер. - Я что-то никогда не слыхал о них.
   - Я сам не знаю как следует,  что  это  такое,  сэр,  но  уж,  наверно,
что-нибудь очень плохое, сэр, раз он выискал их  в  Библии.  Они  сыплются
человеку на голову, сэр, понимаете?
   - Значит, это когда попадешь в ад?
   - По-моему, раньше, сэр. Я думал, вы знаете, сэр.
   - Нет. Надо будет посмотреть это место. Так, значит, ты не принадлежишь
к числу верующих, Джо... то есть Эдвард. Рано же ты начал сомневаться.
   - Нет, нет, сэр! - воскликнул Эдвард-Альберт в страшной тревоге.  -  Не
думайте, так. Я надеюсь, что тоже спасусь. Я верю, что мой Искупитель жив.
Только мне кажется,  сэр,  что  верующий  человек  вовсе  не  должен  быть
упрямым. Вот этим-то я, как видно, и обидел м-ра Майэма.
   - Это интересно. Расскажи мне подробней про свою веру... Если тебе  это
не неприятно.
   Эдвард-Альберт напряг все свои умственные способности.
   - Христианская вера, сэр.  Всякий  англичанин  знает,  что  это  такое.
Христос умер ради меня и так далее. Я думаю, он знал, что делал. Он пролил
свою драгоценную кровь за нас, и я, конечно, искренне благодарен, сэр. Это
в символе веры, сэр. Чего же тут выходить из себя  и  грубо  обращаться  с
людьми, ругать их нехорошими словами из Библии и обходиться  с  ними  так,
словно это какие-то обманщики...
   - Но ты ведь не думаешь, что все спасутся?  Это,  знаешь  ли,  была  бы
большая ересь, Тьюлер. Я забыл, какая... Перфекционизм или что-то  в  этом
роде... Но безусловно - ересь.
   - Совсем не думаю, сэр. Я слишком мало знаю. Я только считаю, что  если
Христос умер, чтобы спасти  нас,  грешников,  он  не  стал  бы  потом  сам
поднимать шум и лишать большинство из нас спасения. Так мне кажется,  сэр.
А вы как думаете, сэр? Если человек искренне раскаивается и верит?
   - А ты веришь?
   - Конечно, сэр. Не подумайте, сэр.  Я  молюсь  каждый  день  и  надеюсь
получить прощение. Я всеми силами стараюсь быть хорошим. Я никогда в жизни
не насмешничал. Никогда не сквернословил. Никогда. Слышал, как другие  это
делают, но чтобы сам - никогда! Нет, сэр.
   - И чем меньше говорить об этом, тем лучше. Верно?
   - Да, сэр!
   Он произнес это с таким жаром и таким очевидным облегчением, что  Джиму
Уиттэкеру стало ясно: святой Инквизиции здесь делать нечего.
   - Ну, перейдем к делу. У нас тут было нечто  вроде  дискуссии  с  твоим
почтенным опекуном. Он по-прежнему...  -  Уиттэкер  подобрал  единственное
подходящее выражение, - он в гневе на тебя. В страшном гневе.
   Эдвард-Альберт  выразил  на  своем  лице   подобающее   обстоятельствам
огорчение.
   - Он объявил, что желает, чтобы  ты  оставил  его...  аристократическое
заведение и нашел себе другое местожительство.
   - Но где же мне жить?
   - Я думаю, это можно будет устроить. Дело  в  том,  что  у  тебя  будут
некоторые средства.
   - Как? Мои собственные? И я смогу их тратить?
   - Мы думаем, что их можно  будет  тебе  доверить.  Но  ты  должен  быть
осторожным.
   - Осторожность необходима.
   - Да, это - основное  правило.  Видишь  ли,  твоя  мать  оставила  тебе
некоторое состояние - на текущем счету в сберегательной  кассе  и  в  виде
разных  вложений.  Сумма  небольшая,  но  вполне  достаточная  для  твоего
существования. А мистер Майэм от твоего имени  вложил  почти  все  в  свою
школу. И мы теперь с ним договорились, что  это  будет  оформлено  в  виде
первой закладной на его собственность с приемлемым для обоих вас  порядком
выплаты...
   - Я не очень  хорошо  знаю,  что  это  такое  -  закладная,  -  заметил
Эдвард-Альберт.
   - Тебе и незачем знать. В конторе Хупера обо  всем  позаботятся.  Ты  -
кредитор по закладной, а Майэм  -  твой  должник.  Это  очень  просто.  Он
закладывает тебе свою школу. Понимаешь? Закладывает. И в общем  ты  будешь
получать что-то около двух с половиной гиней в неделю, из которых примерно
пять шиллингов пойдут на восстановление основного капитала - тебе придется
их откладывать, или  контора  Хупера  может  это  делать  за  тебя;  а  на
остальные ты будешь жить и, мне кажется, вполне можешь дотянуть,  пока  не
станешь сам зарабатывать на жизнь. Таковы  перспективы.  Следующий  вопрос
заключается в том, куда ты хочешь поступить.  В  зависимости  от  этого  и
решим, где тебе жить, и все прочее. Как ты об этом мыслишь, Тьюлер?
   - Что же, сэр. Я, можно сказать,  наводил  справки.  Есть  такой  милый
молодой джентльмен; он служит библиотекарем в Публичной библиотеке. Вот он
мне помог  разобраться.  Не  стану  скрывать  от  вас,  сэр,  я  не  очень
образован... Пока...
   - Ничего, Эдвард, не падай духом.
   - Я немного знаком с французским языком и  со  Священным  Писанием,  но
все-таки, сэр, мистер Майэм меня не многому научил.
   М-р Уиттэкер одобрительно кивнул.
   - Например,  хорошо  бы  стать  банковским  служащим.  Очень  почтенное
занятие. Тут и неприсутственные дни. Тут и продвижение по  службе.  Тут  и
пенсия. Чувствуешь почву под ногами. Но я  недостаточно  образован,  чтобы
стать банковским служащим. Даже если я поступлю в настоящий колледж и буду
очень стараться, сомневаюсь, чтобы я  успел  подготовиться...  Потом  есть
низшие государственные служащие. Там тоже твердое положение.  Можно  выйти
на пенсию, если я буду стараться. Мне только тринадцать лет. Если я  начну
учиться как следует, чтобы добиться этого... Можно еще попытаться  держать
экзамен на аттестат зрелости. Это трудно. Но тот джентльмен  в  библиотеке
говорит, что стоит постараться. Там всякие перспективы...
   Джим Уиттэкер не мешал Эдварду-Альберту  развивать  свои  скромные,  но
низменные планы. Ему пришло в голову, что за  свою  жизнь  Эдвард-Альберт,
наверно, очень многими будет презираем и ненавидим, так что нет  оснований
ненавидеть этого противного, жалкого звереныша  уже  сейчас.  Все  в  свое
время. Фирма всегда платила старику Тьюлеру меньше, чем он стоил, и теперь
она должна возместить ущерб, оказав поддержку сыну - независимо  от  того,
какие чувства он ей внушает.
   И  ущерб  был   возмещен.   Фирма   удовлетворила   страстное   желание
Эдварда-Альберта   вступить    на    путь    разнообразного    умственного
усовершенствования,  предлагаемого  в  Кентиштаунском  Имперском  Колледже
Коммерческих Наук, и постаралась обеспечить ему стол и кров соответственно
его положению.



11. ПАНСИОН ДУБЕР

   Уладить  этот  последний  вопрос  было   поручено   тридцатидвухлетнему
конторщику  фирмы  Маттерлоку-младшему.  Он  получил  указание   подыскать
пансион, где мальчику было бы обеспечено постоянное общество и возможность
назидательной беседы. Оказалось, что в Кентиштауне такое  заведение  найти
нелегко. Попадались все больше меблированные комнаты. Но к югу и к востоку
от этого района Маттерлок нашел очень много пансионов, самых разнообразных
по условиям, распорядку, обстановке и населению.  Лондон  был  средоточием
огромного количества учащихся всех разновидностей и оттенков, и для каждой
разновидности  и  оттенка  там  имелись  свои  специально  приспособленные
пансионы;  Это  был  целый  музей  национальностей,  пестрый   калейдоскоп
разрозненных  образчиков  самых  различных  общественных  слоев.   Главная
трудность заключалась в том, чтобы отыскать такой пансион, который был  бы
просто пансионом.
   Маттерлоку-младшему не показалось странным, что в  этой  огромной  чаще
домов и квартир нет ни одного помещения, которое было бы построено с  тем,
чтобы разместить в своих стенах меблированные комнаты или пансион.  Каждое
было  рассчитано  на   то,   чтобы   служить   приютом   воображаемой,   в
действительности совершенно невозможной семье со значительными  средствами
и нездоровыми привычками, с низкооплачиваемой жалкой прислугой, затиснутой
на чердак или в подвал; в каждом имелась столовая, зала,  гостиная  и  так
далее.  Тогдашние  домовладельцы,  архитекторы  и  строители,  видимо,   и
представить себе не могли чего-либо иного. Но даже десять  процентов  этих
идиллических семейных резиденций никогда не использовались по  назначению,
поскольку такая семья в Англии уже сходила со  сцены;  большинство  же  их
было с самого начала разделено на "этажи", и почти все,  даже  сохранившие
свое семейное назначение, обставлены  выцветшей  и  неудобной  подержанной
мебелью. Обнаруживая полное отсутствие воображения,  Англия  XIX  столетия
согласовывала свой образ жизни и свои представления о будущем  с  отжившим
общественным идеалом.
   Теккерей навеки мумифицировал эту своеобразную фазу нашего упадочного и
перестроенного на  коммерческий  лад  феодализма,  дав  тем  самым  ценный
материал  изучающим  историю  нравов.  Но  нас  интересует   исключительно
Эдвард-Альберт, и теперь, когда  Лондон  и  большая  часть  наших  крупных
городов превращены в развалины, нам незачем гадать о  том,  в  какой  мере
Англия способна проявить дух творчества и созидания, в какой  -  останется
консервативной, лишенной всякого воображения наседкой и в какой - осуждена
на хаотический, бессмысленный и безобразный распад...
   Пансион м-сс Дубер, которому в конце  концов  Маттерлок  решил  вверить
Эдварда-Альберта,  выходил  довольно  красивым  фасадом  на  Бендль-стрит,
немного южней Юстон-роуд. Вдоль всего карниза тянулось выведенное крупными
буквами официальное название "Скартмор-хауз". Маттерлок осмотрел помещение
и заранее договорился обо всем  необходимом.  Потом  он  забрал  из  школы
Эдварда-Альберта,  с   жестяной   коробкой,   крикетной   битой,   пальто,
из-которого тот вырос, и новым чемоданом, и в надежной, солидной  пролетке
перевез на новое местожительство.
   - Я думаю, тебе там  понравится,  -  говорил  он,  пока  они  ехали.  -
Хозяйка, миссис Дубер, видно по всему, добрая душа. Она познакомит тебя со
всеми, и ты скоро привыкнешь. Будешь как дома. Если возникнут какие-нибудь
затруднения, - ты знаешь мой адрес.  Деньги  тебе  будет  посылать  каждую
субботу контора Хупера, и ты сейчас же плати по счету. Остатка должно тебе
хватать на одежду, на плату за учение и на текущие расходы. Будь осторожен
в тратах, и ты сумеешь сводить концы с концами. Необходима осторожность.
   В ответ на эту знакомую фразу Эдвард-Альберт издал неопределенный звук,
выражающий понимание.
   - Надо тебе сшить костюм по твоей мерке. А то в этих  одежках,  которые
Майэм покупает по дешевке в магазине  готового  платья,  ты  кажешься  еще
хуже, чем есть. Миссис Дубер или кто-нибудь там укажет тебе  какого-нибудь
портного по соседству. Есть такие портные, которые  шьют  на  заказ;  Этот
костюм тебе узок в плечах, и рукава коротки, так что руки вылезают. Руки у
тебя не бог весть какой красоты, Тьюлер... Ну, приехали.
   Им открыла м-сс Дубер. Она сияла, изо всех сил стараясь  показать,  что
она и в самом деле добрая душа. За ней  выпорхнула  услужливая  горничная,
вызванная, чтобы взять багаж.
   "Вестибюль" Скартмор-хауза - то есть передняя  -  говорил  о  том,  что
заведение м-сс  Дубер  укомплектовано  полностью  и  притом  разнообразной
публикой; Здесь стоял какой-то неопределенный, но сытный  запах.  Линолеум
на полу и обои под мрамор  на  стенах  были  приятного  светло-коричневого
тона. Цвет и запах сливались в нечто единое. Коллекция верхнего  платья  и
головных уборов занимала длинный ряд крючков над столь  же  длинным  рядом
зонтов  и  тростей.  Тут  же   засиженное   мухами   зеркало   с   высоким
подзеркальником и полки с отделениями для писем и газет.
   Большую часть этого приятного фона закрывала собой фигура гостеприимной