упоминал  о
случайных неудачах, об опыте, на котором учатся.
   - Это не так выгодно, как я думал. У меня было слишком мало средств для
начала. Если бы мне не надо было переходить в Моттискомб, я бы рискнул еще
раз. Попросил бы отпустить мне двенадцать машин в кредит на три месяца,  -
заметьте, двенадцать. Снял бы витрину и устроил бум. А по истечении  срока
уплатил бы из прибыли и получил бы новый кредит. Потолковал бы, и  мне  бы
дали. Я теперь в этом деле разобрался... Позвольте вам сказать, что придет
день, когда все вы тут, трусливые зайцы,  будете  вспоминать,  как  Баффин
заплатил за свой первый опыт сорок фунтов - очень может быть, что до этого
дойдет, - заплатил сорок, а приобрел миллион.
   - А что если он так и не продаст своих велосипедов?  -  заметил  как-то
Эдвард-Альберт, свистя на свой манер.  -  Если  ему  не  позволят  там,  в
Моттискомбе? Славная получится история.
   Так оно и было. Баффин уехал в Моттискомб, и звезда Берлибэнков никогда
уже больше не всходила над горизонтом Эдварда-Альберта. Во всяком  случае,
успех не сопутствовал их  начинаниям.  Видимо,  Берлибэнк  и  Сын  слишком
израсходовались на подержанные автомобили, прежде чем узнали о  применении
стандартов в массовом производстве.
   Эдвард-Альберт  наблюдал   этот   взрыв   предприимчивости   сперва   с
завистливым неодобрением, когда думал, что затея может увенчаться успехом,
а  потом  с  тем  чувством  злорадства  ("Я   ведь   говорил!"),   которое
представляет собой одно из утонченнейших наших наслаждений  в  этой  юдоли
печали и Слез.
   Но одобрение умственных способностей Баффина со  стороны  м-ра  Майэма,
хоть и недолго продолжавшееся, глубоко поразило нашего героя. В этом  было
что-то суетное. Казалось бы, м-р Майэм должен стоять выше всякой суеты. Во
всяком случае, он прекрасно выпутался, так же, как и Нэтс...  Тут  было  о
чем подумать.



6. ПЕРВЫЕ ШАГИ ВО ФРАНЦУЗСКОМ

   Феодальная основа мышления Эдварда-Альберта  совершенно  исключала  для
него возможность участвовать в подобного  рода  коммерческих  комбинациях.
Его установка сводилась к тому, чтобы ничего не делать до тех пор, пока не
прикажут. Да и тогда еще успеется.
   "Зарабатывать на жизнь", по его понятиям, значило найти "место", занять
"положение"  -  слова,  вызывающие  представление  о  чем-то  неподвижном.
Прекращаешь при первом  удобном  случае  опасное  плавание  по  жизненному
потоку и  пускаешь  корни.  Находишь  такую  службу,  где  можно  поменьше
работать и побольше получать - желательно с  периодическими  прибавками  и
пенсией в перспективе, - и обосновываешься на  ней,  доверяя  вышестоящим,
восхищаясь ими, но в то  же  время  по  возможности  избегая  принижающего
общения с ними. Заводишь свой собственный уютненький домашний очаг, но  об
этом позже. Придумываешь себе любимое развлечение, чтобы  скрашивать  часы
досуга, посещаешь  крикетные  матчи,  играешь  в  гольф  и  так  понемногу
пятишься к могиле, в которой  тебя  схоронят,  какими  бы  ты  ни  обладал
талантами.   Почтительная,   но   тупая   покорность,   безоговорочное   и
благоговейное почитание высших, как сказано в добром старом катехизисе,  -
таков был феодальный идеал.
   Еще до смерти матери Эдварду-Альберту пришлось задуматься над проблемой
своего социального самоопределения и вот по  какому  случаю:  ее  знакомая
как-то заметила, что, пожалуй, самое солидное положение, к которому  может
стремиться скромный,  верующий  юноша,  -  это  положение  клерка  газовой
компании. Чтобы оказаться достойным такого места, лучше всего,  по  словам
этой дамы, два  раза  в  неделю  посещать  вечерние  занятия  в  Имперском
колледже коммерческих наук и пройти там курс  обучения  конторскому  делу.
Окончившим выдаются  удостоверения  об  их  подготовке  во  всех  отраслях
конторского искусства -  письмоводстве,  простой  и  двойной  бухгалтерии,
торговом счетоводстве, калькуляции, стенографии и  элементах  французского
языка - не французском языке, а элементах  французского,  что  бы  это  ни
значило. Этот  курс  специально  рассчитан  на  то,  чтобы  из  грубого  и
примитивного человеческого существа выработать клерка газовой компании,  и
ей доподлинно известно, что компания  обращается  в  колледж  и  принимает
окончивших курс без всяких сомнений. Согласно  своей  обширной  программе,
колледж готовит специалистов и для  многих  других  видов  деятельности  -
низших чиновников, канцеляристов и т.п. Но особенно поразил ее воображение
один клерк газовой компании, с которым ей  пришлось  познакомиться.  Такой
милый молодой человек.
   Сперва  Эдвард-Альберт   слушал   рассеянно,   но   потом   прислушался
внимательнее и задумался. Колледж  находился  в  Кэнтиш-тауне;  забор  его
производил внушительное впечатление,  но  Эдварда-Альберта  привлекала  не
столько перспектива застрять на должности клерка газовой компании, сколько
возможность ходить вечером в колледж, без всякого наблюдения и надзора, по
волшебно освещенным улицам. Можно будет уходить  пораньше  и  возвращаться
попозже: он был уже искушен в таких незаметных уклонениях от  контроля.  В
нем  еще  много  было  мальчишеского  легкомыслия   и   неизрасходованного
романтизма "Невидимой Руки".
   А на обратном пути можно будет  задерживаться  у  сверкающих  соблазном
фасадов кино. Можно будет останавливаться, рассматривать и читать все, что
выставлено для обозрения и прочтения, и  любоваться  увлекательными  фото.
Глядеть на входящих. Сам он не будет входить. Это  было  бы  нехорошо.  Но
спросить, сколько за вход, можно. Ведь при этом ничего не увидишь. А  если
в конце концов он когда-нибудь и войдет? Это будет грех, конечно, страшный
грех - непослушание, обман и все такое... Вдруг тебя переедут на  обратном
пути и ты попадешь с этим грехом прямо в ад...
   Ну а если  не  переедут!  Красивые  женщины,  крупно,  во  весь  экран.
Поцелуи. Разбойники увозят красавиц на седле. Перестрелка. Кидание  ножей.
Что плохого в том, чтобы  поглядеть  на  все  это  разок?  Тогда  блистали
молодой Чарли Чаплин, Фатти Арбэкль,  Мак-Сеннет.  И  очаровательная  Мэри
Пикфорд в  "Маленьком  друге"  всходила  над  миром,  который  полюбил  ее
навсегда.  Они  были  таинственно  безмолвны  и  двигались  под  волнующий
аккомпанемент рояля. За запертыми дверями слышалась музыка. Можно украдкой
заглянуть на мгновение...
   Конечно, потом перед сном его будут жестоко мучить  угрызения  совести.
Необходима осторожность, и потому он станет молиться, чтобы бог спас  его,
и давать обещания, что никогда больше  не  будет.  Бог  все-таки  довольно
охотно прощает, если правильно взяться за  дело.  Семью  семьдесят  и  все
такое. "Боже, помилуй меня, грешного, помилуй меня. Я подвергся искушению.
Я уступил соблазну".
   Эдвард-Альберт решил, что в конце концов  все  уладится.  Эти  вечерние
курсы будут для него широкой дверью,  ведущей  к  неизведанным  тайнам,  к
свободе. Можно будет приходить домой не раньше десяти.
   Поэтому, когда проект был  представлен  на  рассмотрение  м-ра  Майэма,
осуществление его было отложено лишь после очень большой дискуссии.
   - Я всецело за это, - заявил м-р  Майэм.  -  В  свое  время.  Когда  он
созреет. Но сейчас еще рано. Видите ли, по некоторым предметам  он  иногда
ленится. Мне приходилось отмечать это  в  его  матрикуле.  Способности,  я
утверждаю, у него неплохие, но пока он не добьется определенных успехов  в
элементарном курсе французского языка, в арифметике, в диктанте, в разборе
и правописании... Взгляните на эти пальцы в чернилах, м-сс Тьюлер.  Судите
сами, готов он к поступлению в Коммерческий колледж?
   Эдвард-Альберт почувствовал прилив ненависти к м-ру Майэму.
   - Ведь в колледже,  наверно,  лучше  учат,  -  промолвил  он  и,  чтобы
смягчить удар, прибавил: - Быстрее то есть.
   - Легкого пути к знанию не существует, - возразил  м-р  Майэм.  -  Нет.
Моим  девизом  всегда  было:  "Досконально".  Как  у   знаменитого   графа
Страффорда. Поэтому займемся основами, элементами. Как будет по-французски
определенный артикль, Тьюлер?
   Это был легкий вопрос.
   - Ле-е, ла-а, лэ-э, - пропел Эдвард-Альберт.
   - Элементарный курс, - продолжал м-р Майэм, - вот  все,  что  ему  надо
пройти. В повышенном курсе много нежелательного. Я надеюсь,  что  ваш  сын
никогда не будет читать французских книг и не станет совершать  поездок  в
Булонь и Париж, которые теперь так рекламируются. Даже лучшие произведения
французских литераторов имеют какой-то континентальный привкус.  Что-то  в
них есть неанглийское. Все сколько-нибудь значительное  уже  переведено  и
при переводе надлежащим образом очищено. Иначе многого у нас совсем нельзя
было бы печатать. Но вернемся к нашей маленькой проверке. Скажи  еще  раз,
Тьюлер, как будет по-французски определенный член в единственном числе.
   - Мужской род - ле-е, женский - ла-а.
   - А средний, мой милый? - спросила м-сс Тьюлер ободряющим тоном.
   На губах м-ра Майэма появилась снисходительная улыбка.
   - К сожалению, во французском языке  нет  среднего  рода.  Нет  совсем.
Третье слово, которое вы слышали - лэ-э,  -  просто  множественное  число.
Французский язык во все вносит  половое  различие,  -  продолжал  он  свои
объяснения. - Такова его природа. Любой предмет либо иль, либо эль. Иль  -
он, эль - она. По-французски нет ничего среднего, решительно ничего.
   - Как странно! - воскликнула м-сс Тьюлер.
   - Стол - ун табль - женского рода,  как  это  ни  дико.  Ун  шез,  тоже
женского, - будет стул. А вот нож - эн каниф - мужского. Заметьте:  эн,  а
не ун. Вы слышите разницу между мужским и женским родом?
   - Нож - мужчина. Стул - женщина. Мне как-то неловко,  -  заметила  м-сс
Тьюлер. - Зачем они так делают?
   - Да так уж оно есть. А теперь, Тьюлер, как ты скажешь: отец и мать?
   - Ле пер э ла мер.
   - Хорошо. Очень хорошо. А во множественном?
   Деликатно, но твердо м-р Майэм  свел  его  с  этой  первой,  безопасной
ступени  и  заставил  перейти  к   более   трудным   комбинациям.   Память
напрягалась, вызывая названия родства: тетя, дядя, племянник; потом разных
предметов:  яблоки,  книги,  сады,  дома.  Связь  между  ними  осложнялась
указаниями на принадлежность: моон, ма-а,  нотр...  Когда  дело  дошло  до
"книг тети садовника нашего дома", у Эдварда-Альберта голова  окончательно
пошла кругом. Он стал раздумывать, запинаться. М-р Майэм поправлял  его  и
почти с нежностью все больше запутывал.
   - Видите, - заявил он наконец,  -  он  все-таки  знает,  но  не  вполне
уверенно. Еще не досконально. Основа нетвердая, потому что до сих  пор  он
не отдался этому всей душой. Пока он всего не усвоит как следует, так, что
не вырубишь топором, посылать его в колледж будет пустой тратой денег.



7. МИСТЕРУ МАЙЭМУ СТАНОВИТСЯ НЕ ПО СЕВЕ

   М-р Джим Уиттэкер прислал на гроб м-сс Тьюлер  большой  дорогой  венок,
согласно лучшим феодальным традициям фирмы Кольбрук и Махогэни.  В  то  же
время он вдруг сообразил, что ведь был, кажется, ребенок, сын,  о  котором
фирма ни разу не  подумала  и  не  побеспокоилась.  Тот,  кто  унаследовал
искусные руки и  добросовестность  Ричарда  Тьюлера,  не  должен  выходить
из-под ее наблюдения. М-р Уиттэкер записал на  клочке  бумаги:  "Узнать  о
мальчике Тьюлера", но записка затерялась где-то среди бумаг, и в  хлопотах
по поводу продажи коллекций знаменитого Боргмана он забыл про нее.  Только
через полгода этот клочок опять попался ему  на  глаза  и  призвал  его  к
исполнению долга.
   - Ах ты черт побери! - воскликнул м-р Джим. - Я совсем упустил  это  из
виду.
   И вот как-то утром  м-р  Майэм,  немного  потоптавшись  вокруг  Эдварда
Тьюлера, произнес:
   - Тьюлер, зайди ко мне в кабинет. Мне надо поговорить с тобой.
   "Чего еще ему нужно от меня?" -  подумал  Эдвард-Альберт,  предчувствуя
что-то недоброе.
   - Садись, - пригласил его м-р Майэм, ощетинившись всей  своей  обильной
растительностью и вопросительно склонив  голову  набок  с  мрачным  видом.
Потрогав руками предметы на столе, он осторожно приступил к делу.
   - У меня был сегодня утром один... гм...  ну,  скажем,  посетитель.  Он
интересовался... Коротко говоря, он подробно  расспрашивал  меня  о  тебе.
Спрашивал, сколько тебе лет, какие  у  тебя  способности,  какие  виды  на
будущее, чем ты хочешь быть в жизни.
   - Чудно, - вырвалось у Эдварда Тьюлера.
   - Между прочим, он спросил меня, кто платит за твое учение. Я  ответил,
что это делаю я, как твой опекун. И спросил его, от чьего имени он учиняет
мне этот...  этот  допрос.  Он  ответил,  что  по  поручению  м-ра  Джемса
Уиттэкера, который занимается торговлей стеклянными изделиями  и  фарфором
под маркой - или, так сказать, под псевдонимом  -  Кольбрука  и  Махогэни.
Твой отец, по-видимому, работал у него... или у них,  что  ли.  Ты  знаешь
что-нибудь об этом джентльмене?
   - Ведь это он прислал тот большой венок на мамины похороны,  -  заметил
Эдвард-Альберт.
   - Помню. Действительно, был очень дорогой венок. Да. Это то самое лицо.
Но почему ему вдруг понадобились все эти сведения?
   - Это был он сам? - спросил Эдвард-Альберт.
   - Нет. Какой-то его доверенный. Но дело  не  в  том.  Ты,  может  быть,
что-нибудь писал этому Уиттэкеру?
   - Я даже адреса его не знаю.
   М-р Майэм поглядел на Эдварда-Альберта проницательным взглядом:
   - А если бы знал, написал бы?
   - Ну, может, поблагодарил бы за этот венок.
   М-р Майэм отстранил от себя некое смутное подозрение.
   - А он, видимо, считает себя  вправе  знать  о  тебе  все  подробности.
Интересно, насколько он уже осведомлен?  Твоя  дорогая  матушка  назначила
меня твоим опекуном. Она была кроткая, чистая,  праведная  душа,  и  самой
главной ее заботой было твое религиозное и нравственное благополучие.  Она
боялась за тебя. Боялась, может быть, как раз  этого  самого  м-ра  Джемса
Уиттэкера  с  его  псевдонимами  и  всякими  хитростями.  Если  он   хотел
установить с тобой определенные отношения,  зачем  ему  было  прибегать  к
услугам какой-то сыскной конторы?  На  каком  основании  ко  мне  является
сыскной агент и начинает расспрашивать меня о том, что у меня  делается  в
школе?
   - Я иногда читал такие объявления: "Не тратьте  время  на  розыски!  Мы
наводим справки о лицах. Находим отсутствующих родственников". Может, этот
м-р Уиттэкер - какой-нибудь родственник? Может, он и не думал о  школе?  И
ничего дурного у него нет на  уме?  А  просто  он  потерял  меня  и  хотел
отыскать.
   - Если он даже родственник, то, совершенно очевидно,  твоя  матушка  не
считала, что общение с ним может принести тебе пользу... Это все, о чем  я
хотел спросить тебя, Эдвард.
   Но тут же настойчиво прибавил:
   - Я верю, что ты не обращался к этому м-ру Уиттэкеру, но  мне  хотелось
бы, чтобы ты дал мне честное слово, что и в дальнейшем не сделаешь  этого.
Во всяком случае, помимо меня и без моего согласия.
   - Мне хотелось бы поблагодарить его за тот красивый  венок,  сэр.  Маме
он, наверно, понравился бы.
   - Я в этом не уверен, Эдвард. В таких  делах  позволь  мне  быть  твоим
руководителем. Как того желала твоя матушка.  Я,  может  быть,  пошлю  ему
письмо от твоего имени.
   Эдвард-Альберт насторожился. Он ясно  понимал,  что  чем  меньше  будет
полагаться на м-ра Майэма и чем скорей узнает, что нужно  м-ру  Уиттэкеру,
тем будет лучше.
   -  Вам  видней,  сэр,  -  произнес  он.  -  Конечно,  если  он  повсюду
утверждает,  будто  бы  он  Кольбрук  и  Махогэни,  -  это   действительно
нехорошо...
   М-р Майэм не поправил названия фирмы? Прекрасно.
   - Я могу положиться на тебя, Эдвард?
   - Конечно, сэр.
   Тут Эдвард-Альберт удалился  и  тотчас  записал  фамилии  "Кольбрук"  и
"Махогэни" на клочке бумаги.
   Знакомство  с  Баффином  Берлибэнком  немало  помогло  Эдварду-Альберту
расширить свои познания относительно всяких путей и выходов  из  жизненных
затруднений. Он узнал, что на свете существуют такие  вещи,  как  торговые
справочники. Он видел один в киоске у газетчика,  который  их  обслуживал.
Справочник  этот  был  старый,  но  ведь  фирма  "Кольбрук   и   Махогэни,
королевские Поставщики,  Норс-Лонсдейл-стрит"  была  вдвое  старше  любого
имеющегося справочника.  И  вот  однажды  Эдвард-Альберт,  отправляясь  на
Оксфорд-стрит к Годберри, поставщикам школьного оборудования, с поручением
узнать, торгуют ли они подержанными партами, и если да, то взять подробный
список имеющихся предложений, сумел удачно заблудиться и  впервые  получил
возможность созерцать красоту и роскошь великолепных  витрин  Кольбрука  и
Махогэни. Там были изумительные  фарфоровые  слоны,  большие  синие  вазы,
расписанные прекрасными пейзажами, белые  фарфоровые  Статуэтки,  огромные
чаши, очаровательные полуобнаженные боги и богини из  блестящего  фарфора,
королевские обеденные сервизы, не поддающиеся никакому описанию графины  и
стаканы.
   Он дал волю своему воображению. Он - родственник тому человеку, который
по  каким-то  таинственным  причинам  ведет  это  грандиозное   прекрасное
предприятие, прикрывшись вывеской "Кольбрук  и  Махогэни".  Что  старается
скрыть этот человек? Родственную связь?  Какова  же  окажется  тайна  этой
родственной связи,  если  все  вдруг  выяснится?  Эдвард-Альберт  мысленно
пробежал огромное количество возможных комбинаций совершенно так  же,  как
он глазами  пробегал  страницы,  которые  читал.  Он  остановился  на  том
варианте, который, пожалуй, нравился ему  больше  всего:  он  -  пропавший
законный  наследник,  и  этот  человек  из  любви  к  нему,  или  движимый
раскаянием, или просто так, без всякого повода, хочет восстановить  его  в
правах.
   Это заведение должно приносить тыщи фунтов  -  тыщи,  и  тыщи,  и  тыщи
фунтов...
   Он будет говорить направо и  налево:  я  получил  кое-какие  деньги.  Я
получил... сорок, пятьдесят тыщ? Ну, скажем, пятьдесят...
   Он объявит об этом м-ру Майэму. Он войдет в класс в тот  момент,  когда
все сбудут в сборе. Можно будет опоздать к молитве.
   "Извините, что опоздал, но у меня важное сообщение, сэр. Боюсь, что мне
придется покинуть вас. Видите  ли,  я  получил,  пятьдесят  тыщ  фунтов  и
перевожусь в Итон, Харроу, Оксфорд, Кембридж, как  только  там  где-нибудь
откроется вакансия. Я загляну к вам на днях, когда пойду смотреть  матч  у
Лорда. А может быть, я буду в нем участвовать. Тогда..."
   Тут я оборачиваюсь к классу...
   "...Я надеюсь, что сумею  достать  для  вас  всех  билеты  на  трибуны,
ребята..."
   То-то все рты разинут. А Баффин Берлибэнк!..
   "Откуда у тебя эта фуражка?" - спросит Баффин.
   "Я  ушел  от  старикашки  Майэма  и  поступил   в   Итон,   -   ответит
Эдвард-Альберт. - А в Моттискомбе хорошо учиться?"
   Эдвард-Альберт неохотно оторвался от больших витрин и, еще  погруженный
в мечты, тихонько посвистывая себе под нос, продолжал свой путь к Годбери,
а оттуда обратно в школу.
   -  Что-то  ты  долго  ходил,  -  заметил  м-р  Майэм  не  без   оттенка
подозрительности в голосе.
   - Я немного заблудился, - ответил Эдвард-Альберт. -  Спросил  у  одного
дорогу, а он неверно показал.
   Но как же обмануть бдительность м-ра Майэма и добраться до  богатого  и
таинственного друга, укрывшегося за тем блистательным фасадом?



8. СИЛКИ ДЛЯ МИСТЕРА МАЙЭМА

   Письмо Эдварда-Альберта стилем своим  напоминало  образец  из  учебника
коммерческой  корреспонденции  и  отчасти  "Домашнюю  переписку",  которую
проходили у них в школе в конце учебного года. Оно гласило:

   "Милостивый государь!
   В ответ на Ваш уважаемый запрос имеем ("имеем" зачеркнуто и  поставлено
"имею") честь сообщить Вам о своем местонахождении. Я нахожусь в настоящее
время  в  Коммерческой  Академии  для  Молодых  Джентльменов,  руководимой
директором  и  моим  глубокоуважаемым  опекуном  м-ром  Абнером   Майэмом,
кандидатом-экстерном Лондонского университета и пр., который является моим
попечителем и опекуном. Считаю своим приятным  долгом  выраз