Герберт Уэллс.
    Необходима осторожность

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - Д.Горбов. "Собрание сочинений в 15-ти томах. Том 15".
   М., "Правда", 1964 (Б-ка "Огонек").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 15 June 2001
   -----------------------------------------------------------------------

                                        Книга посвящается Кристоферу Марли,
                                        поистине достойному этого



ВВЕДЕНИЕ. ТОЛЬКО ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ

   - Что такое иде-еи? - спросил м-р Эдвард-Альберт Тьюлер. - Какой в  них
толк? Что толку от них тебе?
   Молодой Тьюлер не мог ответить.
   - Эти вот книги...  -  продолжал  Тьюлер-старший.  -  Тебе  незачем  их
читать. Ты только портишь себе глаза,  особенно  при  теперешней  экономии
электричества и всего прочего. А что они  тебе  дают?  -  Он  остановился,
прежде чем самому презрительно ответить на этот вопрос. - Иде-еи...
   - Во мне вот есть толк, - продолжал  м-р  Тьюлер,  подавляя  строптивое
молчание своего детища. -  А  почему?  Потому  что  я  старался  держаться
подальше от всяких идей. Я шел своим путем. Чего жизнь требует от человека
- так это характера. А какой может быть у него характер, если он вожжается
с идеями? Понимаешь? Я спрашиваю: есть во мне толк?
   - Ты получил Большой Крест, - ответил молодой  Тьюлер.  -  Мы  гордимся
тобой.
   - Очень хорошо, - заметил м-р Тьюлер, давая понять, что тема исчерпана.
   Но на этом разговор не кончился.
   - А все-таки... - произнес молодой Тьюлер.
   - Да? - встрепенулся отец.
   - Все-таки... Нельзя отставать от времени. Все меняется.
   - Человеческая природа неизменна. Существуют вечные истины.  Генри.  Ты
слышал о них?
   - Да-а. Я знаю. Но все, о  чем  теперь  толкуют...  Насчет  уничтожения
расстояний, запрещения воздушной войны, устройства мира, так  сказать,  на
федеральных началах. Если мы не прикончим войну, война  прикончит  нас.  И
все такое...
   - Болтовня, - подхватил отец. - Фразы!
   - Знаешь, - продолжал сын, - я читал книгу.
   - Опять свое?
   - Нет, он говорит, что пишет не об иде-е-ях. Его интересуют  факты.  Он
сам это говорит. Все равно, как нас с тобой.
   - Факты? Что же это за необыкновенные факты такие? В книге!
   - Сейчас скажу. Он говорит, что после всех этих изобретений и  открытий
жизнь теперь непохожа на ту, что была прежде. От нас  теперь  куда  угодно
рукой подать. У нас мощь, какой никогда не было, - весь мир можно разнести
в щепки. Вот, по его словам, мы и разносим мир в щепки. И еще он  говорит,
что как ни трудно,  как  ни  неприятно,  а  по-старому  жить  нельзя.  Нам
придется похлопотать. Он говорит, что война будет длиться вечно,  если  мы
не изменим многого...
   - Послушай, Генри. Кто вбил тебе в голову все эти идеи? Потому что  это
ведь идеи, что ты там ни  говори.  Кто,  я  спрашиваю?  Какой-то  человек,
написавший книгу? Так? Какой-то профессор, журналист или что-нибудь в этом
роде? Какой-то умник-разумник, который на  самом  деле  ничего  не  стоит?
Обрадовался случаю заработать сотню фунтов, написав книгу, которая  только
смущает народ, и не желает думать о том, что из этого получится. А  теперь
давай-ка разберемся по существу. С одной стороны, у нас будет он.  Скажем,
вот здесь. А с другой стороны - люди дела, тысячи таких, которые понимают.
Тут и наш великий Руководитель. Ведь он-то уж все понимает,  Генри.  И  не
тебе и твоим сочинителям критиковать его и рассуждать о нем. Тут все,  кто
обладает  опытом   управления,   люди   постарше   тебя,   поумней   тебя,
подготовленные к тому, чтобы разбираться во всех этих вещах.  Тут  деловые
люди, ворочающие большими делами - такими делами, о  которых  ты  никакого
представления не имеешь. Они понимают что-нибудь? Как,  по-твоему?  Вот  у
тебя всякие идеи насчет Индии. Но  разве  ты  был  когда-нибудь  в  Индии,
Генри? А они были. У тебя какие-то там соображения насчет Японии.  Но  что
ты знаешь о  Японии?  А  они  все  насквозь  знают,  у  них  самая  полная
информация, у них наука, они усвоили все, что преподают в университете, не
говоря  уже  об  их  опыте.  И   вот   появляется   какой-то...   какой-то
безответственный писака со своими  идеями...  Я  сказал:  безответственный
писака - и  повторяю:  безответственный,  со  своими  грошовыми  идейками,
спорит, настаивает. Он, мол, один знает, что к чему, а все кругом неправы.
И вскружил тебе голову.
   - Но все-таки в мире не очень-то  благополучно...  Все  идет  вкривь  и
вкось... И не похоже, что само уладится. Разве не так?
   - Все в порядке  -  насколько  возможно.  Разве  ты  знаешь,  с  какими
трудностями им приходится иметь дело? Ты должен им доверять. Кто ты такой,
чтобы вмешиваться?
   - Но как же можно не думать?..
   - Думать - да. Согласен. Нельзя не думать, но  думать  надо  правильно.
Думать, как думают все вокруг. А не метаться во все стороны,  как  собака,
которой оса залетела в ухо, - не носиться со своими бессмысленными идеями.
Все эти разговоры о новом мире! Славный получится мирок,  нечего  сказать!
Как говорится. Прекрасный Новый Мир! Сиди да помалкивай,  дружок.  Незачем
тебе дурака валять! Незачем повторять все эти глупости и  делать  из  себя
посмешище. Ну, допустим, допустим даже, что во всей этой  ерунде,  которую
ты читаешь, можно найти что-нибудь путное. Но ведь на  свете  сотни  книг,
одни говорят одно, другие - другое. Кто скажет тебе, где  правда?  Я  тебя
спрашиваю. Объясни мне; Генри.
   Лицо у Эдварда-Альберта Тьюлера  было  серьезное,  озабоченное,  полное
родительской тревоги; голос его утратил легкий оттенок раздражения; в  нем
звучала теперь просто отцовская ласка.
   - Все это у тебя пройдет с годами. Генри. Это что-то  вроде  умственной
кори. Переболеешь, и все. У меня тоже это было. Не в такой тяжелой  форме,
правда, потому что я не подвергал себя  такой  опасности.  Я  ведь,  слава
богу, никогда не был любителем чтения, а когда читал, то выбирал  полезные
книги. Но я знаю, как это бывает... К примеру, меня воспитывали в  слишком
узких понятиях. Моя мать - она была настоящим ангелом,  но  мыслила  узко.
Раньше с ней этого не было. Но по простоте  души  она  слишком  доверилась
тем, кто сумел завладеть всеми ее помыслами. Когда дело дошло  до  Полного
Погружения и всякого такого, до посещения собраний каждое  воскресенье,  у
меня открылись глаза. Не то чтобы я  утратил  веру.  Нет.  Вера  моя  даже
укрепилась. Она возросла, мой  мальчик.  Я  говорю  о  простом  и  строгом
христианстве - без всяких ваших учений, идей и мудрствований. Я  -  просто
верующий христианин в христианской стране, вот что я такое.  Господь  умер
ради нашего спасения, Генри, - ради меня и тебя, и нечего тут  умствовать.
Или рисковать простудиться насмерть, как они требовали от меня. Я  верю  в
Бога и почитаю короля. Мне этого довольно. Да.
   Он помолчал, снисходительно улыбаясь при воспоминании о прошлом.
   - Кое-какие религиозные колебания у меня все-таки еще разок возникли. Я
не принимал ничего на веру... Это мне не свойственно. Тут все вышло  из-за
ковчега. Забавно! Я тебе расскажу. Видишь ли, я был в  зоопарке,  и  вдруг
меня взяло  сомнение:  мог  ли  ковчег  вместить  всех  этих  животных?  Я
усомнился, Генри. От большого ума. А  верней  сказать,  от  глупости,  мой
мальчик. Дьявол внушил мне это, чтобы  надо  мной  посмеяться.  Как  будто
Всемогущий Господь Бог не может вместить все, что  ему  угодно,  куда  ему
угодно! Да пожелай он только, он бы их и в  ореховую  скорлупу  запихал  -
всех до одного. Ну хоть в кокосовую, например. Без труда... Я прозрел, - и
ты прозреешь. Генри. Этот ихний Прекрасный Новый Мир! Дурацкий новый  мир,
говорю я. Господь смеется над ним. Забудь о нем... Ничего, это пройдет.  У
тебя здоровый дух, мой мальчик. И крепкая закалка. Уж если понадобится, ты
выдержишь любое испытание, как я выдержал, и отыщешь правильный путь.
   Юноша стоял с покорным видом, но ничего не отвечал.
   Разговор на мгновение оборвался.
   Потом Эдвард-Альберт Тьюлер подвел итог:
   - Я рад, что поговорил с тобой. Ты уезжаешь.  Я  немножко  беспокоился.
Из-за того, что ты столько читаешь. Я хотел бы  поговорить  с  тобой  и  о
других вещах, как отец с сыном, но теперь все так много знают. Больше, чем
я когда-то знал. Обо всем не переговоришь... Да. Ты уезжаешь, может  быть,
надолго, а времена теперь трудные. Я  никогда  не  был  большим  любителем
писать письма... болезни вот тоже какие-то новые пошли.  Говорят,  это  от
воды. Врачи теперь не прежние. У меня по  ночам  боли  в  желудке.  Крутит
кишки, сверлит внутренности. Может быть, и вздор, но  как  не  задуматься!
Может, ты вернешься в один прекрасный день, мой мальчик,  а  меня  уже  не
будет. Не хмурься, это не поможет... Во всяком случае, я  свое  сказал.  С
этими книгами необходима осторожность. Будь моя воля, я сжег бы их все,  и
не у одного меня такие мысли. Все,  кроме  Библии,  конечно.  Правда  есть
правда, а ложь есть ложь, и чем проще ты подходишь к этому, тем  лучше.  Я
говорю с тобой. Генри, как если б это  был  наш  последний  разговор.  Да,
может, так оно и есть. Ты скоро отправишься в дорогу... А я все чаще думаю
о старом хайгетском кладбище... Высоко, тихо. Там теперь стало  тесновато,
но, думаю, для меня найдется уголок. Не забывай меня, мой  мальчик.  И  не
допускай, чтобы другие меня забыли. Могила Неизвестного  Гражданина.  Так?
Мне многого не нужно. Никаких громких фраз, сын мой. Нет.  Просто  поставь
мое  имя:  Эдвард-Альберт  Тьюлер,  кавалер  ордена  Большого   Креста   -
обыкновенными буквами на обыкновенной плите. И еще...
   Голос его слегка дрогнул,  словно  он  был  взволнован  красотой  своих
собственных слов.
   - Еще поставь: "Не словами, а делом". Не словами, а  делом...  Это  мой
девиз. Генри.


   Пусть будет так. Он  предстанет  перед  вами  без  всяких  прикрас;  вы
узнаете его таким, каким он был. В этой книге  не  будет  никаких  громких
фраз. Это простая откровенная повесть о поступках и характерах людей.  Что
они делали, что говорили - в наши дни, вы знаете, нужен здравый  подход  к
изображению, - и никаких мыслей, никаких умозаключений. Ни рассуждения, ни
споры и, главное, никакие проекты, призывы или пропаганда не прервут поток
нашего повествования; в нем будет не больше идей, будь  они  неладны,  чем
мышей в Кошачьем Домике. На этот  счет  можете  быть  спокойны.  Мы  будем
говорить только о деле. Получится ли у нас при этом в  точности  та  самая
биография, которая рисовалась воображению кавалера ордена Большого  Креста
Эдварда-Альберта Тьюлера, когда он придумывал себе эпитафию, - это  другой
вопрос. Он так же мало всматривался в себя, как и  в  окружающее.  Как  ни
проста была его жизнь, он о многом в ней позабыл. Мы  не  можем  вспомнить
его прошлое: нам придется откапывать его по кусочкам.
   Одно  следует  здесь  отметить:  в  то  время  как  он  считал,   будто
воздействует на окружающий мир, в действительности  мир  воздействовал  на
него. Все, что он делал, от начала до конца  было  лишь  реакцией  на  это
воздействие. "Не словами, а делом", - заявлял он. Но было ли им что-нибудь
сделано в окружающем мире? Этот мир зачал и  породил  его,  сформировал  и
выпестовал. Он еще жив,  но  окружающий  мир  определит  тот  срок,  когда
понадобится его эпитафия. Эта книга - рассказ обо всем том,  что  делал  и
говорил Эдвард-Альберт  Тьюлер.  С  его  точки  зрения.  Но,  подобно  тем
занятным картинкам в книгах по оптике, на  которых  изображение  меняется,
когда  на  них   смотришь   пристально,   это   также   рассказ   о   мире
Эдварда-Альберта Тьюлера, а сам он - лишь абрис человеческого  существа  в
центре этого мира - его равнодействующая, его создание.
   Но тут мы касаемся  глубочайшей  тайны  того,  что  называется  жизнью.
Тайны, которая занимала умы во все века. Может ли  Эдвард-Альберт,  будучи
существом созданным, обладать свободной волей? Могло ли что-нибудь - какая
бы то ни была реакция - не пассивная только, но Демоническая  -  заполнить
собою этот абрис и им овладеть? Отрицательный ответ никогда не был  вполне
убедительным для человечества. Однако рассуждения на эту тему нам придется
отложить до конца нашего повествования. Мы взяли на себя задачу рассказать
о голых фактах, и, если, несмотря на это намерение, голые  факты  в  конце
концов приведут нас к неразрешимой  двойственности,  мы  не  отступим.  Мы
сохраняем за собой право сочетания или выбора.
   Молодой Тьюлер больше не потревожит вас. Мы теперь простимся с ним и  с
его жалкими, запоздалыми духовными поисками. Не спрашивайте  меня,  что  с
ним сталось. Ответ  на  этот  вопрос  только  причинит  вам  беспокойство.
Позвольте мне рассказать вам историю  Эдварда-Альберта  Тьюлера,  кавалера
ордена Большого Креста, выросшего в период  великого  заката  человеческой
безопасности  между  1913  и  1938  годами  -  до  того,  как  наши  войны
возобновились с новой силой и люди за одну ночь превратились в героев.




КНИГА ПЕРВАЯ. РОЖДЕНИЕ И ДЕТСКИЕ ГОДЫ ЭДВАРДА-АЛЬБЕРТА ТЬЮЛЕРА


1. МИЛЫЙ КРОШКА

   Его матери, м-сс Ричард Тьюлер, понадобилось двадцать три  часа,  чтобы
произвести своего единственного сына на свет. Он вступил  в  мир  несмело,
как робкий купальщик входит в воду - не головой, а ногами вперед, а  такой
дебют всегда связан с неприятностями. Вообще сомнительно, появился  ли  бы
он когда-нибудь в этом жестоком мире, если бы не господствовавшая в  конце
викторианского  периода   крайняя   неосведомленность   относительно   так
называемых предохранительных средств. Никому неохота была родить  детей  -
если только к этому не было сердечного влечения, - но их все-таки  рожали.
Было известно, что существуют какие-то средства, но, расспрашивая  о  них,
приходилось помнить, что в таких делах необходима  осторожность,  и  врачи
тоже помнили об этом и намеренно не понимали робких  намеков  и  наводящих
вопросов пациента. В то время Англия в этом вопросе  сильно  отставала  от
Полинезии... Обходись, как знаешь, - и сколько бы вы  ни  старались,  рано
или поздно вы должны были влипнуть.
   Но таково сердце женщины, что Эдвард-Альберт Тьюлер и суток не провел в
этом полном опасностей мире, как мать уже страстно полюбила  его.  Ни  она
сама, ни ее супруг не хотели его прежде. Но теперь он  стал  вдохновляющим
средоточием их жизни. Природа  сыграла  с  ними  шутку:  она  застигла  их
врасплох - и вот совершилось чудо.
   Если м-сс Тьюлер всю преисполняла любовь, ею до сих пор не  испытанная,
то м-ра Тьюлера в  равной  степени  распирала  гордость.  Он  был  опытным
реставратором   и   служил   в   фирме   "Кольбрук    и    Махогэни"    на
Норс-Лонсдейл-стрит,  куда  выходил  длинный  ряд   витрин,   заставленных
очаровательным китайским и копенгагенским фарфором, венецианским  стеклом,
произведениями Веджвуда и  Спода,  изделиями  Челси,  всякой  старинной  и
современней английской посудой. Он  приходил  откуда-то  снизу  в  зеленом
суконном фартуке, внимательно осматривал вещь и  давал  осторожный  совет;
склеивал незаметно,  заполнял  трещины  и  в  случае  надобности  скреплял
осколки - необычайно искусно. Он привык иметь  дело  с  нежными,  хрупкими
предметами. Но ни разу в жизни не случалось  ему  держать  в  руках  такой
хрупкий  и  нежный  предмет,  каким  был  Эдвард-Альберт  в   младенческом
возрасте.
   И это чудо создал он! Он сам! Он  держал  его  на  руках,  дав  честное
слово, что ни в коем случае не уронит его, и дивился  совершенству  своего
создания.
   У создания были волосы, темные  волосы,  необычайно  мягкие  и  тонкие.
Зубов не было, и круглый рот выражал простодушное изумление,  смешанное  с
досадой, но зато нос -  переносица,  ноздри  -  весь  отличался  тончайшей
отделкой. И руки у него были, настоящие  руки  с  ноготками  -  на  каждом
пальце аккуратный  миниатюрный  ноготок.  Один,  два,  три,  четыре,  пять
пальцев. Крошечные - но все пять. И на ногах - тоже. Все как полагается.
   Он обратил внимание жены на это, и она разделила его торжество.  Втайне
оба  сомневались,  мог  ли  кто-нибудь  еще  создать   столь   совершенное
произведение. При желании по этим  рукам  можно  было  предсказать  судьбу
малыша. Они вовсе не были плоские и гладкие: на них уже  обозначались  все
линии  и  складки,   известные   хиромантии.   Если   бы   присказка   про
сороку-воровку никому не пришла в голову до  м-сс  Тьюлер,  я  думаю,  она
выдумала бы что-нибудь в этом роде сама. Она  как  будто  никак  не  могла
освоиться с мыслью, что у Эдварда-Альберта в возрасте одной недели столько
же пальцев, сколько и у его отца. А позже,  еще  через  несколько  недель,
когда она сделала  вид,  будто  хочет  откусить  и  съесть  их,  она  была
осчастливлена   первой,   не   вызывающей   никаких    сомнений    улыбкой
Эдварда-Альберта Тьюлера. Он загугукал и улыбнулся.
   Гордость  Ричарда  Тьюлера  принимала  разные  формы,  и  обличья  -  в
зависимости от того, с кем он имел дело. Управляющий Кольбрука и Махогэни,
Джим Уиттэкер - он был женат на Джен Махогэни, - узнал о великом событии.
   - Как здоровье мамаши Тьюлер? - спросил он.
   - Все слава богу, сэр, - ответил м-р Ричард Тьюлер. - Мне  сказали,  он
весит девять фунтов.
   - Недурно для начала, - заметил  м-р  Уиттэкер.  -  Потом  он  немножко
сбавит, но это не должно вас  тревожить.  Фирма  подумывает  о  серебряной
кружке. Если у вас нет других крестных отцов на примете. А?
   - Такая ч-ч-честь! - произнес м-р Тьюлер, потрясенный.
   Среди  складских  служащих  и  приказчиков  он  держался  со   скромным
достоинством. Они пробовали балагурить.
   - Значит, двойни не получилось, как вы рассчитывали, мистер  Тьюлер?  -
спросил старый Маттерлок.
   - Первый образчик, - ответил м-р Тьюлер.
   - Не скоро раскачались, - продолжал Маттерлок.
   - Лучше поздно, чем никогда, папаша.
   - Вот то-то и оно, сынок. Теперь ты знаешь, как это делается, так  будь
осторожен, не переусердствуй. Главное, не превращай это в привычку.
   - Надо же, чтобы род продолжался, - ответил м-р Тьюлер.
   М-р Маттерлок прервал упаковку, которой был занят, чтобы  сразить  м-ра
Тьюлера одним взглядом. Он  произвел  оценку  возможностей  м-ра  Тьюлера,
выразил сомнение в его здоровье и красоте, изумился его самонадеянности...
   Счастливый отец был неуязвим.
   - Ладно, ладно, старый Мафусаил. Поглядел бы ты на моего малыша.
   Шэкль, которого прозвали Сопуном за  дурную  привычку,  от  которой  он
никак не мог освободиться, многозначительно подмигнул Маттерлоку и  утерся
рукавом.
   - Знаешь, что ты должен сделать, Тьюлер? Пошли  об  этом  объявление  в
"Таймс" - в отдел рождений, браков и смертей.  Именно  в  "Таймс",  никуда
больше. "У м-сс Тьюлер родился сын, - цветов просьба не присылать". Только
всего. И адрес... Уж я знаю, что  говорю.  Один  сделал  так.  Тиснул  две
строчки в "Таймсе", и сейчас же со всех концов  страны  посыпались  к  его
половине образцы продуктов, и напитков, и лекарств, и всякой всячины - для
малыша и для нее самой. Укрепляющие средства  и  всякое  такое.  Помнится,
была там даже бутылка особенно питательного  портера.  Подумай  только!  И
всего этого - не на один фунт.
   М-р Тьюлер задумался было над этой возможностью. Но тотчас отверг ее.
   - Миссис Уиттэкер может увидеть, - сказал он.  -  Сам-то,  может  быть,
только посмеялся бы, а она не из таких - сочтет вольностью.
   Но, возвращаясь в тот вечер к себе домой в Кэмден-таун, он поймал  себя
на том, что напевает: "У миссис Ричард Тьюлер родился сын, у миссис Ричард
Тьюлер родился сын". Он перебрал в  памяти  все  подробности  разговора  и
решил, что  ему  удалось  одержать  верх  над  старым  Маттерлоком.  Хотя,
конечно, правильно, что превращать это в привычку нельзя.
   Но все-таки когда-нибудь может понадобиться, чтобы было кому донашивать
одежду Эдварда-Альберта. Дети растут так быстро, что  выра