аил нестерпимую обиду на  нее,
а она глубоко затаила нечто еще более горькое: нестерпимую обиду на  самое
себя. Весь ее жизненный путь был вымощен добрыми намерениями.
   Они, то что называется, сожительствовали -  и  только.  Их  жизнь  была
похожа на их совместные обеды - примитивную функцию, выполняемую с  грехом
пополам. Бывали периоды перемирия и даже дни дружбы. Они ходили в  кино  и
мюзик-холлы. Пробовали безобидно подшучивать друг над другом, но  характер
его юмора выводил ее из себя. Потом возникали бессмысленные  ссоры  -  без
всякого повода, причем она затевала их чаще, чем он. Гости  у  них  бывали
редко. Раз или два зашел Пип; Милли Чезер осталась верным другом.  Два-три
школьных товарища пришли по приглашению на чашку чая. В Лондоне не  делают
визитов. Только духовные особы приходят с визитом к  тем,  кто  более  или
менее регулярно посещает церковь или  причащается.  Эванджелина  гордилась
своим домом, возможностью иметь собственную  обстановку.  Ей  хотелось  бы
видеть у себя больше народу. Два или три раза к  ней  приходили  пить  чай
м-сс Дубер и Гоупи; м-р Чезер принес чучело совы, которое по  рассеянности
купил в одном аукционном зале на Стрэнде, а потом  решил,  что  это  самая
подходящая вещь для их передней. Фирма,  в  которой  Эванджелина  служила,
прислала ей в виде свадебного подарка золоченые бронзовые часы.  Но  никто
из ее прежних сослуживцев ни разу не явился. Что-то мешало им.
   Недели складывались в месяцы. Эванджелина стала оказывать  предпочтение
халатам и домашним платьям,  днем  сидела  дома,  а  гулять  ходила  после
наступления темноты. Они договорились, что  рожать  она  будет  в  частной
лечебнице. Эдвард-Альберт то терзался мыслью о расходах на  лечебницу,  то
приходил в ужас от зрелища бесчисленных мокрых  пеленок,  развешанных  для
просушки, которыми пугали его воображение Эванджелина и Милли.  Под  конец
Эванджелина стала более сумасбродной, капризной  и  требовательной.  К  ее
чувственности стала примешиваться раздражительность. И вот наступил  день,
когда она заявила ему: "Теперь кончено" - и оправдала это на деле. Заперла
перед ним дверь. "Это из-за  ее  положения,  -  решил  он.  -  Как  только
появится ребенок, все опять наладится".
   Уже задолго до этого рокового момента он возненавидел свое  сексуальное
порабощение почти с той же силой, с какой прежде  ненавидел  неполноценные
утехи предсвадебного периода. Он готов был заплатить деньги - даже деньги!
-  лишь  бы  получить  возможность  отклонять  ее  капризы,  ее   припадки
искусственной влюбленности, но это было выше его сил. Ах, если  бы  только
он мог вдруг заявить: "Спасибо, мне что-то не  хочется.  У  меня  найдется
кое-что получше".
   Неплохая была бы ей пощечина...
   Он  предавался  мечтам  о  неверности.  Подцепить  где-нибудь  девушку,
славную девушку. И начать двойную  Жизнь.  У  него  теперь  будет  сколько
угодно свободного времени для таких отношений. Но необходима осторожность.
Чтобы не нарваться на какую-нибудь охотницу до чужих денег.  В  мечтах  он
изменял в грандиозном масштабе, но чуть только доходило до дела, между ним
и посторонним женским полом оказывалась колючая изгородь. Его  по-прежнему
преследовали гигиенические кошмары д-ра Скэйбера, да и едва  ли  это  даст
ему большое превосходство над Эванджелиной - спутаться с уличной женщиной.
Он часами бродил  по  городу  в  смутной  надежде  встретить  изящную,  но
доверчивую красавицу, с которой ему удастся заговорить. Иногда он  шел  за
какой-нибудь женщиной, и она явно замечала это и бывала заинтригована. При
этом  она  задерживалась  на  нем  взглядом  ровно  настолько,   насколько
требовалось,  чтобы  увлечь  его  за  собой.  Несколько  раз  он   доводил
приключение до решающего момента; став рядом с женщиной, он спрашивал  ее:
"Не позавтракать ли нам где-нибудь?" Два раза приглашение было принято, но
в обоих случаях у дамы после завтрака оказывалось неотложное дело, чем  он
был столько же огорчен, сколько и обрадован,  так  как  он  решительно  не
знал, куда ее  отвезти,  чтобы  одержать  над  ней  окончательную  победу.
Кельнерша, улыбавшаяся ему в баре, притягивала  его,  как  магнит.  Вокруг
каждой кельнерши, хочет она или нет, всегда увиваются  любители  улыбок  и
беседы вполголоса. Потому что, если говорить о  нерешительных,  сексуально
пассивных Тьюлерах, то имя им - легион.
   Дома все время менялась прислуга. В пансионе м-сс Дубер  Эдвард-Альберт
смотрел на беспрерывно менявшихся служанок с глубоким ужасом,  к  которому
все больше примешивалось  желание.  Он  не  мог  позабыть  своего  первого
знакомства  с  этой  разновидностью  непристойного.  Теперь,  в  положении
хозяина дома, он невольно  смотрел  на  разнообразные  усилия  Эванджелины
найти  подходящую  прислугу,  как  на  что-то,  что  в  результате  должно
приблизить к нему доступное существо женского пола.  Он  жадно  следил  за
каждой из этих девушек, и они это чувствовали.
   Эванджелина брала прислугу через контору по найму, а конторы  по  найму
получают свои доходы не от устройства идеального  работника  на  идеальное
место. Подобная сделка, раз состоявшись и будучи оплаченной,  не  сулит  в
дальнейшем никаких выгод ни от той, ни от другой стороны. Наоборот, плохая
прислуга или привередливая хозяйка через месяц-другой появляются  опять  и
участвуют в новой сделке.  Контора,  с  которой  имела  дело  Эванджелина,
числила в своих списках целый батальон благообразных, но никуда не  годных
прислуг и богатый выбор любезных,  элегантных,  но  вздорных  хозяек,  без
которых она не могла бы существовать.  Неприятности  возникали  по  разным
поводам. Две девушки довольно резко выразили недовольство, что  "этот  м-р
Тьюлер" весь день шатается по квартире: "Не поймешь, что ему надо... Ходит
и ходит за тобой - и в спальню и повсюду". Другие не желали работать одной
прислугой у хозяйки, которая никогда  не  зайдет  на  кухню  и  не  скажет
ласкового слова. Одна не хотела подавать м-сс Тьюлер  шоколад  и  какао  в
постель и так далее. Одна женщина была недовольна тем, что  ее  заставляют
надевать чепчик и фартук, а другая так сопела, что Эванджелина  просто  не
могла вынести. Эта текучесть персонала  грозила  уже  принять  хроническую
форму, как вдруг одна приятельница Милли Чезер рекомендовала исключительно
подходящего человека - некую м-сс Баттер.
   Насчет этой особы были сделаны кое-какие предупреждения: ее нельзя было
звать просто по имени, а надо было называть "миссис Баттер";  и  числиться
она должна была "домоправительницей". И если эти  условия  будут  приняты,
она будет сама предупредительность.
   - Дело в том, что она просто хочет побольше быть одна, - пояснила Милли
Чезер. - У нее в жизни была драма. Она говорит, что хочет работать,  чтобы
забыться. И чтобы не приходилось  с  людьми  разговаривать.  Ей  необходим
заработок. В детстве она осталась сиротой и жила у тетки, которая  терпеть
ее не могла, потому что у  нее  были  свои  дочери.  Подвернулся  какой-то
жених, она вышла за него,  а  он  оказался  страшный  мерзавец.  Страшный,
дорогая. Отнял у нее все, что она имела, до последнего гроша, пьянствовал,
избивал ее. Избивал по-настоящему. Бил и колотил, когда она ждала ребенка.
Ее отвезли в больницу. Бедный ребеночек через месяц умер - он  его  как-то
покалечил. Она чуть с ума не сошла и пыталась покончить с собой.  А  когда
стала поправляться, то узнала, что муж в тюрьме. И  он  вовсе  не  был  ее
мужем: он был двоеженец. Женился на ней только для того,  чтобы  завладеть
ее грошами. Но тут уж она от него освободилась. Она немножко не в себе. Но
очень милая, очень кроткая.
   - А как ее настоящая фамилия?
   - Да именно Баттер. Это ее девичья  фамилия,  но  в  то  же  время  она
миссис, а не мисс.
   М-сс Баттер явилась в  назначенный  срок.  Это  была  молодая  женщина,
моложе Эванджелины, в простом коричневом платье,  бледная,  с  каштановыми
волосами, круглым лицом и ясными, добрыми глазами. Она осмотрела  квартиру
и договорилась с хозяйкой о своих обязанностях.
   Эванджелина знала, что ее не надо  слишком  подробно  расспрашивать,  и
поэтому говорила о себе.
   - Дело в том, что... я жду ребенка.
   М-сс Баттер вздрогнула, но сохранила спокойный вид.
   - Когда? - спросила она.
   Эванджелина назвала срок.
   - Вам хорошо будет иметь при себе замужнюю женщину.
   - Этого-то я и хотела. Это как раз то, что мне нужно. Какая  вы  милая,
миссис  Баттер,  что  поняли  сразу.  Сейчас  я  как  раз  чувствую   себя
великолепно, но иногда... ах, я так боюсь.
   - И почему только мы должны... - начала м-сс Баттер и не договорила.
   - Я сама себя об этом спрашиваю.
   - Если б еще в этом было что-нибудь приятное, - продолжала м-сс Баттер.
   - Если по воскресеньям вы хотите бывать в церкви...
   - Я  не  хожу  в  церковь,  -  возразила  миссис  Баттер.  -  Там  одно
издевательство, - прибавила она.
   - Мы тоже довольно редко ходим, - сказала Эванджелина.
   - Когда вы желаете, чтобы я перебралась? Я совсем свободна.
   Лишь через несколько дней  Эдвард-Альберт  обнаружил  м-сс  Баттер.  Он
увидел,  что  она  молода,  послушна  и  относится  к  нему  со  спокойным
уважением. Но он знал, что она была замужем, и начал действовать. Он  стал
исподтишка следить за  ней.  Полторы  недели  он  потратил  на  то,  чтобы
привлечь к себе ее внимание. В доме стало как-то  приятнее.  Все  предметы
заняли свои места. В комнатах как будто сделалось светлей. Однажды  миссис
Баттер, окинув взглядом гостиную после уборки, объявила Эванджелине:
   - Надо завести кошку.
   Заговорили о комнатных животных.
   - Они придают дому уют, - сказала м-сс Баттер.
   Собак она не любила: они лезут на тебя лапами и норовят лизнуть в лицо.
А кошка, славная кошечка,  полна  достоинства.  Кошки  всегда  знают  свое
место.
   - Не у них бывает столько котят, - заметила Эванджелина.
   - Я достану такую, у которой этого не будет, - заявила м-сс Ваттер.
   И вскоре у Тьюлеров на коврике  перед  камином  расположился  холощеный
молодой кот, черный до блеска, с желтыми глазами. Он жмурился,  и  глядел,
как  м-сс   Баттер   раскладывает   гренки   на   бронзовом   треножничке,
прикрепленном к решетке камина, тоже принадлежавшем к  числу  ее  полезных
изобретений.
   Через несколько дней, как-то под вечер, она, став на колени,  чесала  у
кота за ухом и играла с ним. В линиях ее склоненной фигуры  была  приятная
женственность. Эванджелина лежала у себя в комнате. И  вдруг  м-сс  Баттер
почувствовала, что Эдвард-Альберт прижимается к ней.
   - Кис-кис, - промолвил он.
   Она заметила,  что  он  весь  дрожит.  Рука  его  скользнула  ласкающим
движением по ее плечу и вниз - по  бедру.  Он  пошлепал  ее  и  попробовал
ущипнуть.
   Она высвободилась и встала на ноги. Повернулась к нему и  устремила  на
него пристальный взгляд. По-видимому, она нисколько не  растерялась  и  не
рассердилась.
   Она заговорила спокойно - так, словно приготовила свою  маленькую  речь
еще несколько дней тому назад.
   - Я не хочу, чтобы вы считали меня дерзкой, мистер Тьюлер, но  если  вы
еще раз позволите себе что-нибудь подобное, я  дам  вам  хорошую  оплеуху,
брошу все и уйду из этого дома. Я видела достаточно пакостей от одного - с
меня хватит. Не хочу говорить резкостей. Я  знаю,  что  такое  мужчины,  -
другими они, видно, быть не могут.  Но  чем  дальше  от  них,  тем  лучше.
Займитесь своим делом, я буду заниматься своим, и все пойдет, как надо.  Я
не хочу устраивать неприятностей. Я хорошо отношусь к хозяйке, и мне  жаль
ее. Иначе я не осталась бы... Вот она проснулась. Это ее колокольчик.
   Она обошла его стороной, как обходят какую-нибудь гадость на ковре.
   - Иду! - крикнула она Эванджелине.
   Эдвард-Альберт попытался иронически  свистнуть,  но  миссис  Баттер  не
уступила своей позиции ни на  йоту.  Сомневаться  в  ее  искренности  было
невозможно. Он решил с этих пор относиться к ней с холодным презрением,  и
ну ее к черту!
   Как жаль, что у него нет приятелей, хороших, веселых приятелей, которые
дали бы ему добрый совет, как начать настоящую мужскую жизнь в Лондоне! Он
слышал о клубах, но не знал никого, кто, мог бы ввести  его  в  этот  мир.
Там-то можно сойтись с опытными людьми.
   Эта  общая  мечта  всех  представителей.  Homo  Тьюлер  в   обеих   его
разновидностях - Англиканус и Американус - сойтись с опытными  ребятами  и
бездельничать с ними в клубе -  скоро  стала  распространяться  с  помощью
печатных машин и захватила весь мир. Великая братская идея.



17. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ГЕНРИ ТЬЮЛЕРА

   Эванджелине пришлось  перенести  в  лечебнице  тяжелые  часы.  Приступы
мучительной боли, сопровождавшиеся неистовыми, но  тщетными  потугами,  то
надвигались, то снова оставляли ее.
   - Тужьтесь. Потерпите еще немножко, - то и дело повторяли над ней.
   Но вот наконец послышался слабый писк, и новый Тьюлер появился на свет,
и в положенный срок его, выкупанного,  вытертого,  поднесли  к  измученной
матери.
   Эванджелина кинула на свое  порождение  враждебный  взгляд  из-за  края
простыни. Она не пошевелилась, чтобы коснуться его.
   - Я так и знала, что он будет похож на него, - сказала  она.  -  Так  и
знала.
   И закрыла глаза.
   Сиделки переглянулись в смущении.
   - Завтра он будет лучше выглядеть, - сказала одна из них.
   Эванджелина отвернулась, чтобы сплюнуть, потом  упрямо  произнесла,  не
открывая глаз:
   - Мне все равно... Все равно, как он выглядит. Унесите его.  Я  рада...
рада, что от него освободилась.
   Так  произошло  приобщение  Генри  Тьюлера   к   тайнам   сознательного
существования.



18. ТЬЮЛЕР ОТВЕРГНУТ

   Эванджелина  вернулась  из  лечебницы   в   сопровождений   заботливой,
аккуратной сестры с  резкими  чертами  лица,  розовыми  щеками  и  слишком
проницательным,  враждебным  взглядом,  которая  с  видимым  удовольствием
объявила:
   - Вам теперь придется держаться подальше, мистер  Тьюлер.  К  ней  пока
нельзя. Можете желать ей доброй ночи  с  порога,  если  угодно.  Ей  нужен
полный покой. Она еще нездорова.
   Прошел целый месяц вынужденного  целомудрия,  за  ним  второй.  Уже  на
вторые  сутки  м-р  Генри  Тьюлер  перестал  выглядеть,   как   ободранная
обезьянка, и стал миловиден.  Исчезло  косоглазие,  на  головке  появились
чрезвычайно тонкие русые волосы. Он утратил всякое сходство с кем-либо  из
родителей и вступил в тот период, когда легко  подменить  одного  грудного
ребенка  другим  -  никто  не  заметит.  Он  толстел  благодаря  тщательно
регламентированному   искусственному   питанию,   к   которому    пришлось
прибегнуть, поскольку Эванджелина и не желала и не могла кормить. Он гукал
и махал руками, так что вызывал улыбку на лице матери, и  в  конце  концов
стал общим любимчиком в доме.
   - Он стал хитрый, - говорил  счастливый  отец.  -  Похож  он  на  меня,
сестра?
   - Есть что-то общее в глазах, - отвечала та.
   К концу второго месяца сестра ушла, и м-сс Баттер, более всех плененная
м-ром Генри, настояла на том, чтобы ей поручили нянчить и беречь его.
   - Может быть, это моя бедная крошка ко мне вернулась, - говорила она.
   Домашняя  работа  перешла  к  новой,  довольно  неряшливой   приходящей
прислуге. Эванджелина, уже вполне оправившаяся, весьма деловито занималась
хозяйством. Она принялась за свои французские  туалеты,  в  которых  перед
этим пришлось выпустить швы, и стала приводить их в  современный  вид  при
помощи журнала  "Mode".  Она  ходила  гулять,  каталась  на  извозчике  по
Гайд-парку, ходила с Эдвардом-Альбертом в кино.  Но  вечерних  приглашений
Эдвард-Альберт все не получал. Как это надо понимать?
   Он решил внести ясность в вопрос.
   - Ты сегодня хорошенькая, - сказал он.
   - Мне теперь лучше.
   - Ты очень хорошо выглядишь. Мне хочется тебя поцеловать...
   Она подняла брови.
   Тогда он поставил вопрос ребром.
   - Не пора ли, Эвадна? Или ты забыла, что бывало между нами?
   Она с некоторых пор уже репетировала свою роль в этой  боевой  схватке.
Но первая реплика не укладывалась в текст.
   - Больше между нами ничего не будет, - ответила она.
   - Но ведь ты моя жена. У тебя есть передо мной обязанности.
   Она отрицательно покачала головой.
   - Но у тебя есть обязанности...
   - Теперь все изменилось, - сказала она. - Мое тело принадлежит мне, и я
могу распоряжаться им, как мне вздумается. А поскольку это так,  у  нас  с
тобой навсегда все кончено, голубчик. Навсегда и бесповоротно.
   - Ты не имеешь _права_.
   - Nous verrons [посмотрим (франц.)].
   - Но... ты с  ума  сошла.  Ведь  это  значит  идти  против  божеских  и
человеческих законов. Ты просто  шутишь!  Это  невозможно!  И  как  же  ты
обойдешься... обойдешься без?.. Ведь тебе это нужно не  меньше,  чем  мне.
Даже больше. Не болтай вздора. И, наконец, ты просто обязана.
   - И не подумаю, - последовал ответ.
   - Но ты обязана. Это невозможно. Я могу притянуть  тебя  за  это.  Ведь
существует  такая  штука,  как  "Охрана  супружеских  прав".  Я  читал   в
"Ллойд-ньюс". Совсем недавно.
   - А чем она поможет вам, мистер Тьюлер? Разве  вы  не  осуществляете  и
теперь своих супружеских прав? Разве я не хлопочу по дому, не готовлю  вам
обед, не веду с вами совместный образ жизни, как говорят? Но заявляю  вам:
тело мое принадлежит Мне. Оно - моя собственность. Неужели вы думаете, что
по закону можно прислать сюда парочку полисменов, которые помогли бы вам в
ваших операциях, совладали со мной и последили за тем, чтобы все сошло как
надо? Неужели вы это воображаете?
   Слово "полисмен" натолкнуло его на мысль.
   - Я... я напишу твоему отцу. Он этого не потерпит...
   - Славное выйдет письмецо, Тэдди,  -  засмеялась  она.  -  Ты  мне  его
покажешь?
   - Ты все это говоришь несерьезно, - продолжал он. -  Еще  одна  нелепая
выдумка. Ну что же, я ждал, придется  еще  немного  подождать.  Но  я  вас
теперь знаю, как облупленную, сударыня. Вы  еще  одумаетесь...  Только  не
томите меня слишком долго. Предупреждаю: я могу тебе изменить.
   На лице ее ясно выразился тот ответ, которого она так и не произнесла.
   - Ты... - начала было она и сразу остановилась.
   Он вытаращил на нее глаза, пораженный новой, еще  более  отвратительной
мыслью.
   - Так твое тело принадлежит тебе, говоришь? - медленно произнес он. - И
ты вправе распоряжаться им?  Это  что  же  такое  означает?  Расскажи  мне
подробно: какую глупость ты задумала? За этим что-то скрывается. Кто-то...
   И лицо его стало таким же безобразным, как самая мысль.
   Она пожала плечами и не произнесла ни слова.
   - Я узнаю. Допытаюсь. Буду следить за тобой... Если ты думаешь, что это
тебе пройдет...
   Она радостно улыбнулась - нарочно, чтоб обозлить его. Но она была полна
решимости.
   - Все эти поганые суфражистки. Со своими избирательными бреднями.  Стая
крикливых ведьм. Новая женщина и все  такое.  Подрывают  этакими  иде-еями
религию и благопристойность... Черт бы их побрал -  все  эти  идеи!  Ну  а
теперь по крайней мере мне все ясно.
   - И мне все ясно. Eclair... -  как  это?  Eclaircissement  [разъяснение
(франц.)]. Тут больше моей вины, чем твоей, но нам  придется  расхлебывать
это.
   - Уж я постараюсь, чтобы ты расхлебала! - ответил Эдвард-Альберт  самым
свирепым тоном, на каком только был способен. - Доберусь до тебя.  Попомни
мои слова. Вышибу вас отсюда прямо на улицу, сударыня!
   - Вышибайте, мистер Jusqu'au bout [ни перед чем  не  останавливающийся,
идущий до конца (франц.)]. Вышибайте.
   Тут они заметили, что в комнате находится м-сс Баттер  и  хочет  что-то
сказать. Им обоим сразу стало стыдно своего поведения.
   - Я собираюсь купать ребенка, сударыня, - сказала  м-сс  Баттер.  -  Он
сегодня такой хорошенький. Выдумал хлопать  себя  ручонкой  по  губам.  Ну
просто прелесть!
   Эдвард-Альберт пошел за ней. Эванджелина сперва тоже хотела  пойти,  но
потом решила полюбоваться на те, что делается за окном.