ак  показывает  германская
пропаганда,  и  совсем  небольшая  группа  людей,  преследуя   свои   цели
настойчиво и согласованно, могла бы заставить весь мир подчиниться некоему
единому основному закону.
   Думая о перестройке человеческого сознания, мы не должны рисовать  себе
унылой картины плохо освещенных и  непроветренных  классов,  где  миллионы
преподавателей-недоучек хлопочут у  доски  или  перелистывают  истрепанные
учебники, стремясь чему-то  "научить"  десятки  миллионов  детей.  В  мире
изобилия все будет иначе, а современная техническая  аппаратура  -  радио,
экран,  граммофон  и   т.п.   -   делает   возможной   огромную   экономию
преподавательских сил. Один квалифицированный  учитель  или  лектор  может
теперь преподавать одновременно во всех школах земного шара совершенно так
же, как весь мир сразу  может  слушать  симфонию  Брамса  под  управлением
Тосканини, причем эта  симфония  в  то  же  время  будет  записываться  на
пластинку - для наших внуков. Такое "консервированное  преподавание"  даст
повод м-ру Чэмблу Пьютеру  проявить  свое  сильное  чувство  юмора.  Но  я
сомневаюсь, чтобы это могло испугать тех  гневных  бунтарей,  которые  уже
держат руки на рычагах  и  решили  обеспечить  детям  возможность  видеть,
слышать, знать и надеяться, не  из  каких-либо  нежных  побуждений,  а  из
ненависти к чванству и тщеславию бездарных правителей.
   А переворот в  преподавании  и  устранение  возмутительного  господства
частной  инициативы,  локализующей  и  национализирующей  то,  что   имеет
значение для  всего  мира,  может  повлечь  за  собой  создание  огромного
всемирного свода упорядоченных и проверенных знаний. В настоящее время все
существующие в мире энциклопедии находятся в руках бессовестных торговцев,
отстают от современности чуть ли  не  на  полтора  столетия  и  отличаются
невероятной    узостью    кругозора.    Но    возможности,     открываемые
микрофотографией, современными видами размножения и современными  методами
документации,  приводят  к  тому,  что  теперь  за  несколько  дней  можно
предоставить в распоряжение любого человека в любом  пункте  земного  шара
все знания; накопленные на земле к настоящему моменту. Это не  фантастика:
это выполнимое  и  поддающееся  практическому  расчету  предприятие,  цель
которого -  раскинуть  сеть  живой  мысли  по  всей  нашей  планете.  (Тут
совершенно не к месту вмешивается  Эдвард-Альберт  Тьюлер,  хрипло  крича:
"Вздор! Говорю вам, вздор!") Как только новое растение пустит  корни,  его
уже трудно будет сломить.  Оно  гораздо  лучше  удовлетворит  элементарные
потребности Homo Тьюлера, чем прежняя система, которая не только  искажала
факты и не давала реального Знания, но унижала  человеческое  достоинство.
Оно будет точно хрен, который снова вырастает на каждом клочке  земли,  на
котором хоть раз уже вырос.
   Быть может, у нас назрела потребность в  новом  слове  для  обозначения
такой системы  распространения  знаний,  целью  которой  является  широкая
информация,  полная  досягаемость  всех  имеющихся   знаний   для   любого
индивидуума. М-р Х.Д.Дженнигс Уайт предлагает нам совсем  выбросить  слово
"образование" как опороченное и говорить о "евтрофии", то есть  о  хорошем
физическом и духовном питании,  -  а  там  пусть  свободные  люди  решают.
Создание евтрофического общества, не  знающего  священников  и  педагогов,
которые будут исключены из него как ненужный и вредный элемент, вполне  по
плечу современному человечеству.
   Кроме того, говоря о возможностях прорваться к свету  и  Sapiens'у,  мы
должны учитывать еще один важный фактор духовного освобождения, а именно -
внутренний бунт. Чем безраздельней господство  тьюлеровского  духовенства,
тем сильней пробуждается  дух  неповиновения  в  тех,  кому  предназначена
главным образом роль покорных.
   Католическое духовенство всегда было для  обыкновенных  людей  нелегким
бременем,  и  всюду,  где  образование  обеспечивало  общую   элементарную
грамотность, возникали восстания. Католицизм был причиной  самых  кровавых
восстаний, какие только знает история. Всюду, где  образование  находилось
целиком в ведении католической церкви, дело кончалось революцией, свирепой
и кощунственной. Народ, взбешенный и неблагодарный, поднимался  и  начинал
преследовать священников, осквернять и жечь  церкви.  М-сс  Неста  Уэбстер
объясняет это прямым воздействием  дьявола,  и,  может  быть,  она  права.
Возможно, что он не так усердствует в протестантских и языческих  странах,
потому что их можно считать уже погибшими. Но эти  явления  повторялись  в
прошлом с такой регулярностью и наблюдались в таком количестве стран,  что
можно,  например,  поручиться,  что  очень  скоро  верующие  в   Ирландии,
выведенные из терпения слишком  бесцеремонным  контролем  над  их  образом
мыслей, нравственностью и хозяйственными делами, начнут стрелять  в  своих
священников, точь-в-точь как стреляли когда-то в  помещиков,  и  притом  в
силу  того  же  самого  благотворного   обострения   чувства   собственной
неполноценности.
   Но есть основание полагать,  что  недостатком  смирения  отличается  не
только паства. Пастыри в душе, видимо, тоже не чужды  искушениям  дьявола.
Многое тут скрыто от любопытных глаз непосвященного. Что, например, думают
об энцикликах теперешнего папы  его  соратники-кардиналы,  покрыто  тайной
благодаря их молчанию, но весь организм церкви снизу доверху обнаруживает,
как постоянно обнаруживал и прежде, некоторую неустойчивость, которая  при
теперешнем состоянии духовного напряжения  во  всем  мире,  видимо,  будет
возрастать. Главные удары критики,  колебавшие  и  раскачивавшие  единство
Великого Обмана в прошлом, наносились представителями духовенства.
   Даже в эпоху, предшествующую Константину Великому, при котором  назрела
необходимость  в  определенном  Символе  веры,  оформляющем  сделку  между
церковью и государством, споры между христианами имели  по  большей  части
характер внутренний. Учителя философии в александрийских школах и афинском
университете не делали никаких вылазок против нового учения,  несмотря  на
провокационные выпады таких представителей христианства,  как  Тертуллиан.
Они считали, что в христианстве нет ничего, требующего опровержения.  И  в
течение веков основным  источником  смут  был  рядовой  служитель  церкви,
который читал Священное писание и возмущался  высокомерием  и  деспотизмом
начальства. Он бунтовал, потому что жаждал бунта. А в наши дни, больше чем
когда-либо,  за  страшным  фасадом  католичества  скрывается   возможность
катастрофы. Церковь, быть может, почувствует дрожь неуверенности  за  свое
будущее и станет  твердить  о  своей  преданности  идеалам  либерализма  и
демократии, а это побудит многих  тайно  недовольных  в  ее  рядах  сурово
потребовать от своего церковного начальства, чтобы слова отвечали делу.
   Еще одно обстоятельство может повести к  ослаблению  этого  заносчивого
противника Sapiens'а:  именно  великая  общественная  и  финансовая  буря,
которая сметет ее материальное основание. Священники, находясь не  у  дел,
удивительно  быстро  забывают  свое  священное  призвание  и   власть.   В
большинстве своем это люди, неспособные к физическому  труду,  склонные  к
сидячему  образу  жизни;  возможно,  многие  среди  них,  более   молодые,
заинтересуются  педагогической  работой  и  переквалифицируются   в   этом
направлении. Действие коренного  переворота  на  все  общественное  здание
проявляется не только в форме открытой и беспощадной борьбы,  но  также  в
разных формах освобождения и перестройки.
   Мы говорили здесь о ряде таких факторов, сила и относительное  значение
которых на деле не поддаются учету. Они могут привести  -  а  могут  и  не
привести - к возникновению всемирной федерации, единого основного  закона,
единого  мирового  хозяйства,  организованной  и  соответствующим  образом
оснащенной мировой системы образования. Но пока  Homo  Тьюлер  не  добился
подобного  согласования  своих   неосмысленных   порывов   и   себялюбивых
стремлений и не научился  контролировать  их,  было  бы  преждевременно  и
нелепо называть его Homo sapiens'ом. Поступать так - значило  бы  пагубным
образом льстить этому неприятному и самоубийственно отсталому животному.



2. ФИЛОСОФСКО-ТЕОЛОГИЧЕСКАЯ ГЛАВА

   А теперь - небольшое философско-теологическое отступление. Во  введении
мы как будто дали обещание не касаться "идей". И - если не по букве, то по
духу - сдержали его. Я всячески старался не выходить за пределы  простого,
непосредственного рассказа, но одно  неотделимо  от  другого:  в  процессе
повествования представлялось все менее и менее возможным игнорировать  фон
событий, поскольку без этого фона нельзя было  понять  их  смысл.  И  даже
сейчас остается еще несколько вопросов, которые были затронуты без  всякой
задней мысли, но требуют своего выяснения, ибо иначе наш отчет не  мог  бы
претендовать на полноту.
   Подчеркиваю,  однако,  что  метод,   которому   я   следовал,   целиком
повествовательный. Я не пытался навязать  читателю  ни  одной  собственной
"идеи".  Я  не  старался  обмануть  его.  Я  только  наблюдал.  И  сообщал
результаты своих наблюдений. Больше ничего.
   В предыдущей главе, например, органически  связанный  с  повествованием
вывод о том, что в цивилизованном мире возможна только  одна  философия  и
одна религия, напрашивается  с  необходимостью,  сам  собой.  Может  быть,
найдутся  читатели,  склонные  усмотреть  в  этом  личное  мнение,  а   не
констатацию  факта?  Они  станут  бормотать  такие  имена,   как   Гегель,
Шопенгауэр, Ницше,  Уильям  Джеймс,  Бергсон,  Маритэн,  Сантаяна,  Кроче,
Павлов, Рассел, упомянут бихевиористов и так далее и  тому  подобное.  Они
сошлются на  обширную  литературу  всевозможных  комментариев,  уточнений,
лжетолкований и прочего. Но если  они  захотят  отойти,  стать  немного  в
стороне и взглянуть на дело совершенно  беспристрастным,  но  внимательным
взглядом, им мало-помалу  станет  ясно,  сколько  во  всей  этой  мозговой
деятельности лишнего, ненужного, как те шапочки, тоги, титулы, церемонии и
позы, с которыми она связана. Давайте по возможности сдуем эту чуть не все
собой заполнившую пену и посмотрим,  есть  ли  на  дне  что-нибудь,  кроме
единственной философской  реальности,  пригодной  и  достижимой  для  Homo
sapiens'а.
   Люди, подобно Эдварду-Альберту выросшие  в  атмосфере  безоговорочного,
фанатического монотеизма, для которых Бог, так сказать, представляет собой
все, порождает все, поддерживает существование всего и служит  объяснением
всему, не подозревают о полнейшей абсурдности такого представления. Оно не
подкрепляется даже и самим Священным писанием.  Там  ясно  говорится,  что
весь  религиозный  процесс  имел  своим  исходным  пунктом  дуалистическую
систему,  подобную  Зороастровой,  с  ее  борьбой  между  Ормуздом  и  его
близнецом  и   неистребимым   противником   Ариманом.   В   самом   начале
еврейско-христианского  повествования   Богу   противостоит   дьявол:   он
завладевает человеком, рай потерян, и благость божия терпит поражение. Бог
выходит из себя и вовсе лишает человека этой благости. Перечитайте библию.
Только  постепенно  драматизм   конфликта   ослабевает,   сменяясь   идеей
изначально предопределенного порабощения человека  непобедимым  божеством.
Ислам, иудейство, христианство - все это, так сказать, ренегаты  дуализма,
взявшие сторону одного из двух начал  и  открыто  высказавшиеся  в  пользу
единого Высшего Существа, а в основе большей части  философских  неурядиц,
имевших место за последние двести лет, лежал хаотический возврат сперва  к
исходному  неискоренимому  дуализму,  а  затем   и   к   политеистическому
представлению о мире, чем был положен предел  долгому  господству  единого
безграничного божества.
   Но с того момента, как был сформулирован  так  называемый  апостольский
Символ веры, часть верующих стала проявлять признаки  беспокойства  насчет
осмысленности этого утверждения о всемогуществе,  начала  сомневаться:  не
слишком ли много берут они на себя?
   Однако всякий раз, как беспристрастный ученый-теолог пытается  очистить
представление о Боге от фантастических  нелепостей,  привнесенных  в  него
ханжами,  становится  совершенно  ясно,  что  от  идеи   его   всеведения,
вездесущности и всемогущества  надо  отказаться.  Эти  понятия  совершенно
несовместимы с идеей личного Бога, с которым  кто-либо  и  что-либо  может
иметь связь во времени и пространстве. Бог, которому известно все,  должен
отличаться полной умственной неподвижностью. Как может  он  мыслить,  если
любой предмет уже наличествует в его уме? И если он  наполняет  собой  все
пространство, то, значит, вечно неподвижен. Как может он двигаться? Он  не
может мыслить, так как уже все продумал. Не может двигаться, так как он  -
всюду.  А  раз  он  неспособен  ни  к  какому  умственному  и  физическому
изменению, значит, он не только не  всемогущ,  но,  напротив,  беспомощен,
неподвижно скован  вечной  смирительной  рубашкой.  Теология  может  стать
наукой о Божестве только в том случае, если откажется от этих ни с чем  не
сообразных абсолютов.
   Но, отказавшись от этих абсолютов, непредубежденный теолог может прийти
к   очень   любопытным   выводам.   Согласно   любому    последовательному
богословскому   толкованию.   Бог   каким-то-совершенно   таинственным   и
непонятным способом вступил в ограниченное пространством и временем  бытие
-  и  возникло  наше  мироздание.  Это  невозможно  понять.   Он   покинул
непостижимую бесконечность, чтобы  вступить  в  определенные  отношения  с
существами, находящимися вне его. Он открыл действия  словами:  "Да  будет
свет". Но, облекшись светом, в то же мгновение, видимо, отбросил  тень,  с
ним  соприкасающуюся  и  ему  подобную  -  противо-Бога,  Дьявола,  своего
Зороастрова двойника. Еще до  того,  как  он  начал  месить  глину,  чтобы
Вылепить из нее Адама, противник его был уже тут,  готовый  испортить  его
работу. Как же иначе это могло быть?
   За  эту  идею  ухватился  Ницше  и  подарил  миру  современный  вариант
Зороастровой  идеи.  Он  считал,   что   получится   более   колоритно   и
выразительно, если  назвать  ее  "по-древнеперсидски"  -  "Заратустровой".
Много он понимал  в  древнеперсидском!  Изощренность  литературной  формы,
эрудиция, претензии на отличное знание классической древности и  ненависть
к евреям сообщили его  писаниям  своеобразный  характер.  Он  некритически
усвоил дуализм персов и принял сторону Дьявола, так как это  был  наиболее
эффектный   способ   отвергнуть   все   господствовавшие    вокруг    него
ортодоксальные верования и вульгарные взгляды. Он действовал по контрасту.
Бог хотел держать  человека  на  положении  почтительного  голого  раба  в
райском саду, в убийственно скучном обществе плотоядных  и  тому  подобных
приниженных существ. Дьявол хотел, чтобы он съел плод от древа познания  и
вышел в широкий мир. Рай - это значило "безопасность прежде всего". Дьявол
нашептывал: "Живи, рискуя". Это был один из видов  бунта.  И  не  особенно
оригинальный. Он отвечал господствовавшей в тот  период  тенденции.  Среди
многолетних бредней у Ницше была  всего  какая-нибудь  неделя  строгого  и
ясного мышления, не больше. После этого он  только  и  делал,  что  пускал
мыльные пузыри.
   За много лет до него Гегель занимался разработкой философской  системы,
тесно связанной с той же неизбежной сопряженностью света и тени. По обычаю
всех философов, он преувеличил и обобщил свое блестящее открытие до  того,
что в конце концов стал рассматривать всю вселенную как систему  спаренных
противоположностей.  Если  существует  данный   предмет,   рассуждал   он,
существует и его противоположность, которая борется с ним, стремясь занять
его место, и в результате конфликта получается синтез. Жизнь его,  подобно
жизни Ога, короля башанского, прошла в усиленных хлопотах,  имевших  целью
подогнать все под его универсальную формулу.
   Шопенгауэр,  движимый  тем   же   духом   усердного   протеста   против
установленных ценностей, которые сделались для него невыносимы, утверждал,
что единственная сущность, движущаяся под покровом явлений,  -  это  Воля:
Воля к жизни и Воля к Нирване. Из этой идейной нити он выткал внушительных
размеров ткань, которая сохранилась в Силе жизни Шоу, Elan vital  Бергсона
и бесстрастии Томаса Гарди. Но больше, пожалуй, нигде.
   Протест современного сознания против  идеи  заведомо  благожелательного
божественного самодержца, которая порождает только  бесконечную  путаницу,
принял теперь гораздо более резкие формы. Уильям Джеймс выдвинул  гипотезу
о многобожии, а Павлов и бихевиористы привели великолепные  доказательства
в пользу того, что мы должны видеть в человеке не более, чем  до  сих  пор
еще очень неполный набор условных рефлексов.
   Среди этого множества мыслителей и их  приверженцев  никто  не  пытался
по-настоящему сопоставить существо своих взглядов со взглядами  остальных.
Сделать это - значило бы обнаружить между ними значительное сходство и тем
самым утратить свою отличительность. Каждый  на  свой  лад  упорно  гудел,
очень мало думая о гудении  остальных.  Нам  невозможно  относиться  к  их
безудержной, беспокойной и нередко очень лукавой многоречивости иначе, как
с крайним пренебрежением. Прислушиваясь к ней, мы замечаем, что в конечном
счете ее приливная волна стремится вытеснить  из  нашего  представления  о
мире всякое  понятие  добра  и  зла.  Философское  синтезирование  состоит
главным   образом   в    отметании    и    устранении.    Чистым    итогом
философско-теологических усилий человеческой мысли до  настоящего  времени
было почти исключительно разрушение. Это была чистка, а  не  накапливание:
из обихода было выброшено огромное количество представлений и  побуждений,
и нам осталось пустое место, с которым мы вольны поступить как вздумается.
   Эта свобода и есть  та  единственная  всемирная  философия,  к  которой
совершенно очевидно приходит человечество.  Как  я  отмечал  в  предыдущей
главе, все растущее число людей, повинуясь  самым  различным  побуждениям,
устремляется к мировой революции и переустройству мира на  новых  началах,
которое спасет  Homo  Тьюлера  от  самоубийства  и  приведет  его  к  Homo
sapiens'у. Но они  действуют  своевольно  и  догматически.  И  нет  такого
категорического императива,  который  запретил  бы  кому  бы  то  ни  было
ненавидеть их, брать на себя относительно них роль дьявола и становиться к
ним в открытую оппозицию или прибегать к тайному  предательству.  Нетрудно
убедить себя в том, что вы предпочитаете разрушение и смерть жизни. Теперь
многие поступают  так.  При  мысли  о  более  счастливых  поколениях  вами
овладевает злобная зависть. Вам может доставить удовольствие  сделать  все
от вас зависящее, чтобы уничтожить не только человеческую  надежду,  но  и
самое человечество. Ваша жажда власти может найти удовлетворение  в  мысли
об этом.
   Но тут воля пойдет против воли. Может быть,  вы  добьетесь  своего.  Но
если вас постигнет неудача и мировая  революция  одержит  верх,  ничто  не
помешает ей совершенно категорически объявить вас безумцем и преступником.
Она, быть может, попытается перевоспитать вас,  если  это  возможно.  Быть
может, ей придется вас  убить.  Если  будет  слишком  много  непримиримых,
некоторое количество  убийств  окажется  абсолютно  необходимым.  В  мире,
организованном на разумных началах, не станут превращать здоровых и добрых
людей в сторожей и больничных  служителей  для  непримиримых.  Или  же  вы
перейдете на нашу сторону, потому что революционерами будут такие же,  как
вы, Тьюлеры, и их порывы и стремления окажутся очень сходны с вашими.  Они
нисколько не выше вас: им только посчастливилось увидеть свет и выработать
новую, единую, всеобъемлющую и заразительную систему взглядов раньше,  чем
вам.



3. ТЬЮ