,
просто лихорадка. Вскоре после нашей женитьбы - примерно  через  год  -  я
подружился с женой моего приятеля, женщиной лет на восемь старше меня... В
этом не было ничего замечательного. Между нами возникли постыдные, нелепые
отношения. Мы встречались украдкой. Это было как воровство. Мы  их  слегка
приукрашали музыкой... Я хочу, чтобы вы ясно поняли, я был кое-чем  обязан
своему приятелю.  И  я  поступил  низко...  Но  это  было  удовлетворением
мучительной потребности. Мы оба были одержимы страстью.  Чувствовали  себя
ворами. Мы и были ворами... Может быть, мы и нравились друг другу.  Ну,  а
мой приятель все это обнаружил и ничего не хотел слушать.  Он  развелся  с
ней. Что вы скажете об этой истории?
   - Продолжайте, -  сказала  Анна-Вероника  слегка  охрипшим  голосом,  -
расскажите мне все.
   - Моя жена была ошеломлена и оскорблена безмерно.  Она  решила,  что  я
развратник. Вся ее гордость  взбунтовалась  против  меня.  Открылась  одна
особенно унизительная подробность, унизительная для меня.  Оказалось,  что
существует еще второй соответчик. До суда я не  слышал  о  нем.  Не  знаю,
почему это было так унизительно. Логики в этом нет. Но это факт.
   - Бедняга! - произнесла Анна-Вероника.
   - Моя  жена  категорически  решила  порвать  со  мной.  Она  не  желала
объясняться; настаивала на том, чтобы немедленно расстаться.  У  нее  были
собственные деньги - и гораздо больше, чем у меня, - так что  об  этом  не
пришлось беспокоиться. Она посвятила себя общественной деятельности.
   - Ну, и дальше...
   - Все. В сущности, все. А теперь... Подождите, я хочу сказать  вам  все
до конца. От страстей не избавляются только  потому,  что  они  привели  к
скандалу и крушению. Они остаются! Все то же самое. В крови  живет  то  же
вожделение,  вожделение,  не  облагороженное,  не  направляемое   высокими
чувствами. Мужчина свободнее, ему легче поступать дурно,  чем  женщине.  Я
просто порочный человек, в этом нет никакой славы и романтики. Вот...  вот
какова моя личная жизнь. Такой она была и до последних месяцев. И дело  не
в том, что я был таким,  я  такой  и  есть.  До  сих  пор  меня  это  мало
тревожило. Вопросом чести были  для  меня  мои  научные  работы,  открытые
дискуссии и печатные труды. Большинство из нас таковы. Но, видите  ли,  на
мне пятно. Я не гожусь  для  той  любви,  которой  вы  хотели  бы.  Я  все
испортил. Моя пора прошла, я ее упустил. Я подмоченный товар. А вы  чисты,
как пламя. И вы явились ко мне с  такими  ясными  глазами,  отважная,  как
ангел...
   Он вдруг умолк.
   - Ну и? - отозвалась она.
   - Вот и все.
   - Как странно, что все это вас смущает.  Я  не  думала...  Впрочем,  не
знаю, что я думала. Вы стали неожиданно более человечным. Реальным.
   - Но разве вам не ясно, как я должен держаться  с  вами?  Разве  вы  не
видите, какая это преграда для нашей близости?.. Вы не можете... сразу. Вы
должны все обдумать. Это вне вашего жизненного опыта.
   - По-моему, это меняет только одно: я еще больше люблю  вас.  Я  всегда
желала вас. Никогда, даже в самых безрассудных мечтах  я  не  думала,  что
могу быть нужна вам.
   Он словно сдержал какой-то возглас, подавив рвавшиеся наружу чувства, и
оба от волнения не могли выговорить ни слова.
   Они поднимались к вокзалу Ватерлоо.
   - Отправляйтесь домой и обдумайте все это, - сказал  он  наконец,  -  а
завтра мы поговорим. Нет, нет,  ничего  сейчас  не  отвечайте,  ничего.  А
любовь... Я люблю вас. Всем сердцем. Не к чему больше скрывать. Я  никогда
не смог бы говорить с вами так, забыв все, что  нас  разделяет,  даже  ваш
возраст, если бы не любил вас беспредельно. Будь я чист и  свободен...  Мы
должны все это обсудить. К счастью, возможностей у нас сколько  угодно!  И
мы умеем разговаривать друг с другом. Во всяком случае, теперь,  когда  вы
начали, ничто не может помешать нам быть  лучшими  друзьями  на  свете.  И
обсудить все, что возможно. Верно?
   - Ничто, - подтвердила Анна-Вероника, лицо ее сияло.
   - Прежде нас что-то сдерживало, было какое-то притворство. Оно исчезло.
   - Исчезло!
   - Дружба и любовь - разные  вещи.  А  тут  еще  эта  помолвка,  которая
спутала все карты.
   - С нею покончено.
   Они вышли на перрон и остановились у вагона.
   Он взял ее за руку, посмотрел ей в глаза и, борясь с  собой,  заговорил
каким-то напряженным, неискренним голосом.
   - Я буду счастлив иметь в вашем лице друга, -  сказал  он,  -  любящего
друга. Я и мечтать не мог о таком друге, как вы.
   Она улыбнулась, уверенная в себе, глядя без всякого притворства  в  его
смущенные глаза. Разве они уже не все выяснили?
   - Я хочу, чтобы вы были моим другом, - настаивал он,  как  бы  споря  с
кем-то.


   На следующее утро она ждала его в лаборатории во время перерыва,  почти
уверенная, что он придет.
   - Ну что ж, обдумали? - осведомился он, усаживаясь рядом с ней.
   - Я думала о вас всю ночь, - ответила она.
   - И что же?
   - Все это ничуточки не волнует меня.
   Он помолчал.
   - Мы никуда не уйдем от того факта, что мы любим друг друга, - произнес
он. - И поскольку мы нашли друг друга... Я ваш.  Чувствую  себя  так,  как
будто я только что очнулся от сна.  Я  все  время  смотрю  на  вас  широко
открытыми  глазами.  Беспрерывно  думаю  о   вас.   Вспоминаю   мельчайшие
подробности, оттенки вашего голоса, походку, то, как откинуты  набок  ваши
волосы. Мне кажется, я всегда был влюблен в вас. Всегда. Еще до того,  как
познакомился с вами.
   Она сидела неподвижно, сжимая руками  край  стола;  он  тоже  замолчал.
Анна-Вероника дрожала все сильнее.
   Он вдруг вскочил и подошел к окну.
   - Мы должны, - сказал он, - быть самыми близкими друзьями.
   Она встала и протянула к нему руки.
   - Поцелуйте меня, - сказала она.
   Он вцепился в подоконник позади себя.
   - Если я это сделаю... - произнес он. - Нет! Я хочу обойтись без этого.
Я хочу  подождать  с  этим.  Дать  вам  время  подумать.  Я  мужчина  с...
определенным опытом. Вы неопытная девушка. Сядьте  опять  на  табуретку  и
давайте поговорим хладнокровно. Люди вашего склада...  Я  не  хочу,  чтобы
инстинкт толкнул нас на поспешные решения. Вы знаете твердо,  чего  именно
хотите от меня?
   - Вас. Я хочу, чтобы вы были моим возлюбленным. Я хочу отдаться вам.  Я
хочу быть для вас всем, чем только могу. - Она помолчала. -  Вам  ясно?  -
спросила она.
   - Если бы я не любил вас больше самого себя, я  бы  так  не  боролся  с
вами. Я уверен, вы недостаточно все продумали, - продолжал  он.  -  Вы  не
знаете, к чему ведут такие отношения. Мы влюблены. У нас  кружится  голова
от желания близости. Но что  мы  можем  сделать?  Вот  я,  меня  связывает
респектабельность  и  эта  лаборатория.  Вы  живете  дома.  Это  значит...
встречаться только украдкой.
   - Мне все равно, как мы будем встречаться, - сказала она.
   - Ваша жизнь будет испорчена.
   - Это украсит ее. Я хочу вас. Мне это ясно. Вы для меня единственный  в
мире. Вы меня понимаете. Вы единственный, кого я понимаю и чувствую и  чьи
чувства разделяю, я вас не идеализирую. Не воображайте. И не  потому,  что
вы хороший, а оттого,  что,  быть  может,  я  очень  плохая;  в  вас  есть
что-то... живое, какое-то понимание. Это что-то  возрождается  при  каждой
нашей встрече и томится, когда мы в  разлуке.  Видите  ли,  я  эгоистична.
Склонна к иронии. Слишком много думаю о себе. Вы единственный  человек,  к
которому я действительно отношусь хорошо, искренне и без всякого  эгоизма.
Я испорчу себе жизнь, если вы не придете и не возьмете ее. Я такая. В вас,
если вы можете любить меня, мое спасение. Спасение. Я знаю,  что  поступаю
правильнее вас. Вспомните, вспомните о моем обручении!
   Их беседа прерывалась красноречивыми паузами, и эти паузы противоречили
всему, что он считал долгом сказать.
   Она встала перед ним с легкой улыбкой на губах.
   - По-моему, мы исчерпали наш спор, - сказала она.
   - Думаю, что да, - серьезно ответил он, обнял ее и, откинув волосы с ее
лба, очень нежно поцеловал в губы.


   Следующее воскресенье они провели в Ричмонд-парке, радуясь тому, что им
не надо разлучаться весь этот долгий летний, солнечный  день,  и  подробно
обсуждали свое положение.
   - В нашем чувстве - чистая свежесть весны и молодости, - сказал  Кейпс,
- это  любовь  с  пушком  юности.  Отношения  таких  любовников,  как  мы,
обменявшихся только одним жарким  поцелуем,  -  это  роса,  сверкающая  на
солнце. Сегодня я люблю все вокруг, все в вас, но люблю больше  всего  вот
это... эту нашу чистоту.
   - Ты не можешь себе представить, - продолжал он, -  до  чего  постыдной
может быть тайная любовная связь.
   - У нас не тайная любовь, - ответила Анна-Вероника.
   - Ничуть. И она у нас не будет такой... Мы не должны этого допускать.
   Они бродили среди деревьев, сидели на поросшем мхом  берегу,  отдыхали,
дружески  болтая,  на  скамейках,  потом  пошли  обратно,  позавтракали  в
ресторане "Звезда и Подвязка", проговорили до вечера в саду над  излучиной
реки. Им ведь надо было поговорить о целой вселенной, о двух вселенных.
   - Что же мы будем делать? - спросил Кейпс,  устремив  глаза  вдаль,  на
широкой простор за изгибом реки.
   - Я сделаю все, что ты захочешь, - ответила Анна-Вероника.
   - Моя первая любовь была грубой ошибкой, - сказал Кейпс.
   Он задумался, потом продолжал:
   - Любовь требует  бережности...  Нужно  быть  очень  осторожным...  Это
чудесное, но нежное растение... Я  не  знал.  Я  боюсь  любви,  с  которой
облетят лепестки, и она станет пошлой и уродливой. Как мне  выразить  все,
что я чувствую? Я бесконечно  тебя  люблю.  И  боюсь...  Я  в  тревоге,  в
радостной тревоге, как человек, который нашел сокровище.
   - Ты же знаешь, - сказала Анна-Вероника, - я просто  пришла  к  тебе  и
отдала себя в твои руки.
   - Поэтому я не в меру щепетилен. Я  боюсь.  Я  не  хочу  схватить  тебя
горячими, грубыми руками.
   - Как тебе угодно, любимый. Мне  все  равно.  Ты  не  можешь  совершить
ничего дурного. Ничего. Я в этом совершенно уверена. Я знаю, что делаю.  Я
отдаю себя тебе.
   - Дай бот, чтобы ты никогда не раскаялась в этом! - воскликнул Кейпс.
   Она положила свою руку в его, и Кейпс стиснул ее.
   - Видишь ли, - сказал он, - едва ли мы сможем когда-нибудь  пожениться.
Едва ли. Я думал... Я опять пойду к жене. Я сделаю все, что в моих  силах.
Но, во всяком случае, мы, несмотря на  любовь,  очень  долго  сможем  быть
только друзьями.
   Он сделал паузу. Она помедлила, затем сказала:
   - Будет так, как ты захочешь.
   - Но почему это должно влиять на нашу жизнь? - спросил он.
   И затем, так как она не отвечала, добавил:
   - Если мы любим друг друга.


   Прошло меньше недели после их прогулки. Кейпс во время перерыва вошел в
лабораторию и сел около Анны-Вероники для обычной беседы. Он  взял  горсть
миндаля и изюма,  которые  она  протянула  ему,  -  оба  перестали  ходить
завтракать - и задержал на миг ее руку, чтобы поцеловать кончики  пальцев.
Они помолчали.
   - Ну как? - спросила она.
   - Послушай! - сказал он, сидя совершенно неподвижно. - Давай уедем.
   - Уехать! - Вначале она не поняла его, потом сердце у нее заколотилось.
   - Прекратим этот... этот обман, - пояснил он. - А то мы, как в поэме  у
Броунинга о картине и статуе. Я не  могу  этого  вынести.  Уедем  и  будем
вместе, пока не поженимся. Ты рискнешь?
   - Ты имеешь в виду - сейчас?
   - После окончания сессии. Это единственный правильный для нас путь.  Ты
готова пойти на это?
   Она стиснула руки.
   - Да, - еле слышно ответила Анна-Вероника. И  добавила:  -  Конечно!  В
любую минуту. Я этого всегда хотела.
   Она смотрела перед собой, стараясь сдержать подступавшие слезы.
   Кейпс продолжал все так же твердо, сквозь зубы:
   - Есть бесконечное множество причин для того, чтобы мы этого не делали.
Множество. Большинство  людей  осудит  нас.  Многие  сочтут  нас  навсегда
запятнанными... Тебе это понятно?
   - Кого может заботить мнение этих людей? - ответила она,  не  глядя  на
него.
   - Меня. Это значит быть изолированным от общества, бороться.
   - Если у тебя хватит мужества, то его хватит и  у  меня,  -  отозвалась
Анна-Вероника. - Я никогда еще за всю свою жизнь не была  так  убеждена  в
своей правоте. - Она твердо смотрела  на  него.  -  Будем  мужественны!  -
воскликнула она. У нее хлынули слезы, но голос оставался твердым. - Ты для
меня не просто мужчина, я хочу сказать, не один из представителей мужского
пола. Ты особое существо, ни с кем в мире  не  сравнимое.  Именно  ты  мне
необходим. Я никогда не встречала никого, похожего на тебя. Любить - всего
важнее. Ничто не может перетянуть эту чашу весов. Мораль начинается только
после того, как это установлено. Мне совершенно все равно,  даже  если  мы
никогда не поженимся. Я нисколько не боюсь скандала, трудностей, борьбы...
Пожалуй, я даже хочу этого. Да, хочу.
   - Ты это получишь, - ответил Кейпс. - Ведь мы бросим им вызов.
   - Ты боишься?
   - Только  за  тебя!  Я  лишусь  большей  части  моего  заработка.  Даже
неверующие ассистенты кафедры биологии должны соблюдать  приличия.  Помимо
того, ты студентка. У нас почти не будет денег.
   - Мне все равно.
   - А лишения и опасности?
   - Мы будем вместе.
   - А твои родные?
   - Они не в счет. Это страшная правда. Это... все это как бы зачеркивает
их. Они не в счет, мне все равно.
   Кейпс вдруг весь изменился, его созерцательная сдержанность исчезла.
   - Вот здорово! - вырвалось  у  него.  -  Стараешься  смотреть  на  вещи
серьезно и здраво. И сам хорошенько не  знаешь,  зачем.  Но  ведь  это  же
замечательно, Анна-Вероника! Жизнь становится великолепным приключением!
   - Ага! - с торжеством воскликнула она.
   - Во всяком случае, мне придется бросить биологию. Меня  всегда  втайне
влекла литературная деятельность, Ею мне и надо заняться. Я смогу.
   - Конечно, сможешь.
   - Биология мне стала немножко надоедать. Одно  исследование  похоже  на
другое...  Недавно  я  кое-что  сделал...  Творческая  работа  меня  очень
увлекает. Она мне довольно легко дается... Но это только мечты.  Некоторое
время придется заниматься журналистикой и работать изо всех сил...  А  то,
что ты и я покончим с болтовней и... уедем, - это уже не мечта.
   - Уедем! - повторила Анна-Вероника, стиснув руки.
   - На горе и на радость.
   - На богатство и на бедность.
   Она не могла продолжать, она и плакала и смеялась.
   - Мы обязаны были это сделать сразу же,  когда  ты  поцеловал  меня,  -
проговорила она сквозь слезы.  -  Мы  давно  должны  были...  Только  твои
странные понятия о чести... Честь! Когда любишь, надо и это преодолеть.



15. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ДОМА

   Они решили уехать в Швейцарию после окончания сессии.
   - Давай все аккуратно доделаем, - сказал Кейпс.
   Из гордости, а также для  того,  чтобы  отвлечь  себя  от  беспрерывных
мечтаний и неутомимой  тоски  по  любимому,  Анна-Вероника  все  последние
недели усердно занималась биологией. Она оказалась, как  и  угадал  Кейпс,
закаленной молодой особой. Она твердо решила хорошо выдержать  экзамены  и
не дать бурным чувствам захлестнуть себя.
   И все же заря новой жизни вызывала в ней  трепет  и  тайное  сладостное
волнение, которые она не могла заглушить, несмотря на привычные условия ее
существования. Порой усталая мысль неожиданно загоралась, и  Анна-Вероника
придумывала все те нежные и волшебные слова, какие ей хотелось бы  сказать
Кейпсу. Иногда же наступало состояние пассивной  умиротворенности,  полное
неопределенной,  лучезарной,  безмятежной  радости.  Она  не  забывала  об
окружающих ее людях: о тетке, об отце,  о  своих  товарищах  студентах,  о
друзьях и соседях, но они как бы жили за пределами ее сияющей тайны -  так
актер смутно различает публику, сидящую по ту сторону рампы. Пусть публика
аплодирует, протестует, вмешивается в действие, но пьеса - это собственная
судьба Анны-Вероники, и она сама должна пережить ее.
   Последние дни, проведенные у отца, становились ей все дороже,  по  мере
того как число их уменьшалось. Она ходила  по  родному  дому,  ощущая  все
яснее, что ее пребыванию здесь конец. Она стала  особенно  внимательной  и
ласковой  с  отцом  и  теткой,  и  ее  все  больше  тревожила  предстоящая
катастрофа, которая по ее вине должна была на них обрушиться. Мисс  Стэнли
имела  когда-то  раздражавшую  Анну-Веронику  привычку  прерывать  занятия
племянницы  просьбами  о  мелких  услугах  по  хозяйству,  но  теперь  она
исполняла их с неожиданной готовностью, как бы желая заранее  умиротворить
тетку. Анну-Веронику очень беспокоила мысль о том,  следует  ли  открыться
Уиджетам; они были славные девушки, и она провела два вечера  с  Констэнс,
однако не заговорила о своем отъезде; в письмах к мисс Минивер она  делала
туманные намеки, но та не обратила на них внимания. Впрочем, Анну-Веронику
не слишком волновало отношение друзей: ведь они в  основном  сочувствовали
ей.
   Наконец наступил предпоследний  день  жизни  в  Морнингсайд-парке.  Она
поднялась рано, вышла в сад, покрытый росой и освещенный лучами  июньского
солнца, и стала вспоминать свои детские годы.  Анна-Вероника  прощалась  с
детством, с домом,  где  она  выросла;  теперь  она  уходила  в  огромный,
многообразный мир, и на этот раз безвозвратно. Кончилась ее девичья  пора,
начиналась гораздо более сложная жизнь женщины. Она посетила  уголок,  где
был расположен ее собственный садик, - незабудки и иберийки давно  заросли
сорной травой. Она забрела в малинник, который когда-то  послужил  приютом
для ее первой любви к мальчику в бархатном костюмчике, и в оранжерею,  где
обычно читала полученные тайком письма. Здесь, за сараем, она пряталась от
изводившего ее Родди, а там, под стеблями многолетних растений, начиналась
волшебная страна. Задняя стена дома была недоступными Альпами, а кустарник
со стороны фасада - Тераи [Terai (инд.) - поросшая очень  высокой  травой,
болотистая местность у подножия Гималаев].  Еще  целы  сучья  и  сломанные
колья, по которым можно было перелезть через садовый забор и выйти в луга.
Около стены росли сливовые деревья. Несмотря на страх перед богом, осами и
отцом, она воровала сливы; а вот  здесь,  под  вязами,  за  огородом,  она
лежала, уткнувшись лицом  в  нескошенную  траву,  -  один  раз,  когда  ее
преступление было раскрыто, и другой - когда она поняла,  что  матери  уже
нет в живых.
   Далекая маленькая Анна-Вероника! Она уже никогда не поймет  душу  этого
ребенка! Та девочка любила сказочных  принцев  с  золотыми  локонами  и  в
бархатных костюмчиках, а она теперь влюблена в живого  человека  по  имени
Кейпс с золотистым пушком на щеках, приятным голосом и сильными  красивыми
руками. Она скоро уйдет к нему, и, конечно, его крепкие руки  обнимут  ее.
Она войдет в новую жизнь бок  о  бок  с  ним.  Ее  жизнь  была  так  полна
событиями, что она давно не вспоминала свои детские  фантазии.  Но  теперь
они мгновенно ожили, хотя она смотрела на  них  как  бы  издали  и  пришла
проститься с ними перед разлукой.
   Во время завтрака она  была  необычно  внимательна  и  выказала  полное
равнодушие к тому, как сварены яйца, потом  она  ушла,  чтобы  попасть  на
поезд, отходивший раньше, чем тот, которым ездил отец. Анна-Вероника  этим
хотела доставить ему удовольствие. Он терпеть не мог ездить вторым классом
вместе с ней, чего он, собственно говоря, никогда  и  не  делал,  но  ему,
также из-за возможных пересудов, не нравилось находиться в одном поезде  с
дочерью и сознавать, что она сидит в вагоне похуже. Поэтому он предпочитал
другой поезд. Надобно же было так случиться, что по дороге на станцию, она
встретила Рэмеджа.
   Это была странная встреча, оставившая в ее душе  смутное  и  неприятное
впечатление. Она заметила на другой стороне улицы его элегантную фигуру  в
черном и  его  лоснящийся  цилиндр;  вдруг  он  поспешно  перешел  дорогу,
поздоровался и заговорил с ней.
   - Я должен объяс