ярким освещением,  хорошими
дорогами.  Он  построил  школы,  где  разрешил  детям  бесплатно  учиться,
получать бесплатное питание и  бесплатную спортивную форму.  В то же время
желание  делать  широкие  жесты  постоянно вступает у  бывшего  бедуина  в
противоречие с  вековой  привычкой экономить во  всем,  и  именно  поэтому
пройдоха таксист в Каирском аэропорту не спешит приглашать к себе в машину
пассажира-кувейтца, зная, что от него не дождешься чаевых...
     Размышляя  таким  образом  о   бедуинах  и   нефти,   я   внимательно
приглядывался  к  пассажирам  аэровокзала.   Европейцев  было  немного.  В
основном по  залам степенно вышагивали арабы в  белых одеяниях,  на голове
традиционный укаль - черные кольца, закрепляющие накидку - куфию.
     В сером европейском костюме, темных очках и с оранжевой сумкой в руке
я  заметно нарушал гармонию белых  одежд.  Однако  меня  это  не  смущало.
Смущало другое:  прямо  передо  мною  двигался человек в  арабском платье,
который нес в  левой руке сумку,  очень похожую на  мою,  только белую.  Я
предпочел бы,  чтобы этот человек нес  сумку в  правой руке -  тогда можно
было  бы  сразу улететь в  Вену,  а  оттуда в  Прагу.  Сумка в  левой руке
пассажира означала, что в аэропорту я попал под нежелательное наблюдение и
следует   воспользоваться   запасным   вариантом   движения   к    столице
Чехословакии.  <Наблюдение> я  заметил и  сам:  двое  молодых европейцев с
холодными,  неприятными лицами проявили пристальный интерес к  моей особе.
Видимо,  мы  с  Курть„ недооценили широту действий синдиката,  к  которому
принадлежали мои аденские красавицы.  Возможно, обнаружив мое исчезновение
в  Адене,  девицы забили тревогу и  их  руководители взяли под  наблюдение
аэропорты соседних государств. Но только ли соседних?
     Если под  наблюдение взяты и  аэропорты Европы,  дело осложнялось.  В
любом  случае  приходилось воспользоваться запасным вариантом и  лететь во
Франкфурт-на-Майне.  Там имелась подстраховка -  в Вене ее не было. Однако
прежде всего следовало <обрубить хвосты>.  Эту операцию мы  отрепетировали
заранее.  Человек в  арабской одежде (под  которой скрывался Леон) вошел в
мужской туалет.  Минуты через три  за  ним  последовал и  я.  Закрывшись в
кабинке,  я облачился в вынутое из сумки арабское платье,  надел на голову
куфию  и  укаль.  Европейскую одежду  я  положил в  сумку,  предварительно
вывернув ее наизнанку -  цвет сумки изменился на белый.  Тем временем Леон
также  вывернул свою  сумку  на  оранжевую сторону,  оделся в  европейский
костюм -  точная копия моего -  и  не торопясь вышел в зал.  Он должен был
взять билет до  Вены и  <потащить> за  собой <хвосты>.  Мы  с  ним немного
похожи, а ради такого случая даже подгримировались друг под друга.
     Минут  через  пять  после  ухода  Леона  я   покинул  туалет  и,   не
задерживаясь в аэропорту,  направился к стоянке такси. Я попросил водителя
отвезти меня на рынок.  Краем глаза я успел заметить,  как следом за нашей
машиной двинулось другое такси со страховавшим меня Ивом.
     Рынок Кувейта - это своеобразная и по-своему живописная часть города.
Она   представляет  собой   конгломерат  нешироких   улочек,   застроенных
маленькими магазинчиками.  На  окраине этого городка расположены лавки,  в
которых вам  тут  же  обменяют любые бумажные деньги на  любые другие.  Не
меняют только металлические деньги.  Возможно, потому, что бумажные купюры
легче подделать. В магазинчиках торгуют всем, но в первую очередь японской
радиотехникой,  разнообразной  одеждой  и  золотыми  украшениями.  Золото,
которое здесь предлагают покупателям, без пробы, однако высокого качества,
поскольку  сами  бедуины  признают  лишь  двадцатичетырехкаратовый  желтый
металл,   а   европейцы  покупают   восемнадцатикаратовое  золото.   Перед
магазинчиками и  лавками  вместо  рекламы  -  красавцы продавцы с  черными
усиками,  живое олицетворение арабской истины: <торговля - главное занятие
мужчины-мусульманина>.  По  моему  разумению,  основная  деятельность этих
людей  (если  не  считать беседы  друг  с  другом) заключается в  ожидании
покупателя,  то  есть в  ничегонеделании целыми днями.  В  этой связи меня
всегда интересовало,  на что же существуют эти люди (продавцы и  владельцы
лавок),  особенно те,  чьи торговые заведения находятся в  центре городка.
Ведь совершенно ясно,  что покупатель никак не  сможет донести свои динары
до центра -  он оставит их вскоре после того,  как минует окраину рынка, в
пятом,  шестом, наконец, в десятом магазинчике. Ибо после пятой, в крайнем
случае десятой лавки любому становится ясно,  что  товары везде одинаковы,
как  и  цены  на  них,  и  что  дальше  продолжать  коммерческую экскурсию
бессмысленно...
     Я  умудрился донести свои  деньги  до  центральной улочки  рынка,  но
только потому,  что не  зашел ни  в  один из магазинчиков.  Честно говоря,
зайти в  магазин было бы  неплохо -  это помогло бы страховавшему меня Иву
обнаружить <хвост>,  если таковой у  меня имелся.  Но  я  опасался,  что в
арабской  одежде  могу  вызвать  подозрение  у  бездельничавших продавцов,
особенно если они о  чем-то меня спросят.  А  арабский язык я  знал слабо.
Задерживаясь у витрин (чтобы облегчить задачу Иву), я не торопясь дошел до
нужной мне  лавки в  центре рынка.  Внутри помещения находился только один
человек -  ее  владелец Мухаммед,  работавший раньше  в  Солони.  Лавка  с
видеотехникой,  которой  торговал Мухаммед,  служила конспиративным местом
встреч людей Курть„.
     Мухаммед молча  поклонился в  ответ на  мое  приветствие и  указал на
дверь,  ведущую в заднюю комнату. В комнате я оставил свои арабские одежды
и  сумку  и  переоделся  в  неброский  европейский костюм.  Видеокассеты и
приспособление для  их  моментального размагничивания,  с  которыми  я  не
расставался ни  на  мгновение,  переложил  в  небольшой элегантный <кейс>.
Поблагодарив хозяина,  я покинул лавку и, поймав за пределами рынка такси,
снова направился в  аэропорт.  Ив страховал меня по-прежнему.  Мы оба едва
успели на самолет,  отлетавший во Франкфурт-на-Майне.  Все было бы хорошо,
если бы я вдруг не стал почему-то нравиться женщинам. Красавица стюардесса
неожиданно проявила ко мне максимум внимания. Я слабо утешал себя, что это
из-за моих внешних данных. Сидевшего в конце салона Ива она не замечала.
     Франкфуртский аэропорт оживленнее Кувейтского. Здесь легче затеряться
в толпе, но зато и легче проследить за кем-нибудь, оставаясь незамеченным.
Следуя  принципу  американских  политических деятелей  -  выставлять  себя
напоказ (в  данном случае,  чтобы Иву  и  встречавшим меня  товарищам было
видно, кто интересуется <курьером>), я пересек почти все залы аэровокзала,
пока не  приблизился к  представительству Люфтганзы*.  Здесь над  головами
пассажиров был подвешен симпатичный самолет с тремя крыльями -  <Фоккер-1>
1917 года,  как гласила надпись на табличке. Во время первой мировой войны
эта  летающая  машина,   вооруженная  двумя  пулеметами,   причинила  нам,
французам,  массу неприятностей. Самолет был красного цвета, поэтому место
встречи  во  Франкфуртском  аэропорту  мы  обычно  называли  <под  красным
<фоккером>.  Место имело некоторые удобства:  в  углу аэровокзала нетрудно
заметить  слежку  и   в  случае  чего  можно  было  быстро  сбежать  через
находившиеся рядом двери, ведущие к обширной подземной стоянке автомашин.
     _______________
          * Л ю ф т г а н з а  - авиакомпания ФРГ.

     В то время когда я,  задрав кверху голову, изучал табличку на красном
<фоккере>,  мимо меня прошла веселая рыженькая девушка и,  глядя куда-то в
сторону, сказала голосом Катрин:
     - 217-я стоянка, серый <мерседес>, последние цифры номера - 57.
     Я  еще  раз внимательно посмотрел на  пулеметы трехкрылого самолета и
отправился вниз,  на автостоянку.  Пожалуй, это был самый опасный момент в
<запасном варианте>...
     Когда мы с  Курть„ прорабатывали маршруты моего продвижения к  Праге,
то пришли к выводу, что о существовании видеопленки с записью разговоров в
клубе <Секвойи> никто из  наших противников не  подозревает.  Иначе против
нас  были  бы  предприняты куда  более серьезные действия.  Поль предложил
руководствоваться следующей рабочей гипотезой: <Грейт пасифик энд атлантик
ойл>  старается выяснить  причину  взрыва  ее  компьютера на  острове  Шу.
Расследование,  по  имеющимся  у  профессора  данным,  ведется  по  разным
направлениям.  Во-первых, изучаются возможности преступной небрежности или
саботажа  на  острове.  Этим  занимается  секретная  служба  самой  фирмы.
Во-вторых,    выясняется,   не   причастны   ли   к   взрыву   иностранные
разведывательные  службы  -   это  поручено  ЦРУ.  В-третьих,  допускается
диверсия  со   стороны  какой-нибудь   частной  компании.   Список   таких
подозреваемых компаний составлен.  В нем числится,  наряду с другими, наша
<Сосьете женераль де  решерш сьянтифик>,  хотя на  подозрении прежде всего
фирмы,  торгующие нефтью  и  продовольствием.  Проверку  частных  компаний
осуществляет по контракту гангстерский синдикат <Триада>.
     <Триада> уже не раз проявляла (видимо,  по чьему-то заданию) активный
интерес  к  делам  нашей  фирмы.  Сначала  засылка  Гастона Леграна (после
испытательного срока он стал нашим сотрудником  и  работал  в  Венесуэле),
потом  история  с вертолетом (который был нами сбит) и,  наконец,  попытка
покушения на Курть„ около ресторана <Л„дуайен> (видимо,  инициатива  самих
гангстеров в качестве мести за вертолет).
     Далее профессор  рассуждал  так:  <Триада>  побаивается  сунуться  на
территорию в Солони, так как там уже сильно обожглась, но гангстеры следят
за фирмой и засекают,  что часть сотрудников уезжает  из  Франции,  скорее
всего  в  Африку или на Ближний Восток.  Организуется наблюдение в крупных
аэропортах этого региона с целью выйти на кого-нибудь,  имеющего отношение
к <Сосьете>. В поле зрения гангстеров в Адене попадаю я. Возможно, они. не
уверены в  моей  принадлежности  к  <Сосьете>,  но,  следуя  своей  логике
тотальной   проверки,   собираются  увезти  меня  в  укромное  местечко  и
хорошенько <выпотрошить> в надежде,  что под пытками я  раскрою  все  свои
секреты.  Схема  абсолютно  та  же,  что и в Непале у <диких гусей>,  хотя
последних нанимала скорее всего фирма Питера.
     Итак, самая большая опасность для меня - оказаться одному в безлюдном
месте,  каким и  был гигантский подземный гараж под аэропортом.  Все это я
хорошо понимал,  как понимал и то,  что техника похищения людей в наши дни
достигла больших успехов в своем совершенствовании.
     К   счастью,   я   хорошо   ориентировался  в   подземных  помещениях
Франкфуртского аэропорта и  сразу  же  точно  определил ближайший проход к
стоянке ј 217.  Я медленно двинулся вдоль залов аэровокзала, но как только
поравнялся с  нужными мне дверьми,  быстро юркнул в  них и со спринтерской
скоростью помчался вниз  в  поисках серого  <мерседеса>.  Катрин оказалась
молодцом:  автомобиль стоял  уже  снаружи бокса,  мотор тихо  работал,  на
правом сиденье лежал счет за пребывание на стоянке.  Я резво взял с места,
а  миновав  контрольный пункт  у  выезда  из  подземного гаража,  увеличил
скорость до пределов, допускаемых автобаном* Франкфурт - Кельн. Километров
через  пятнадцать я  увидел  справа  медленно  идущий  <форд>  со  смешным
рисунком,  налепленным на  левое  боковое стекло:  ухмыляющийся английский
полицейский прикрепляет к старенькому автомобилю плакат с надписью:  <Все!
Вам  конец!>   Рисунок  служил  опознавательным  знаком.   Но   еще  более
достоверным знаком  был  человек,  сидевший в  автомобиле,  ибо  за  рулем
находилась Мари.  Обе  наши машины притормозили у  обочины,  и  через пять
секунд я вел <форд>,  а Мари продолжала свой путь до Кельна в <мерседесе>,
номер которого оканчивался цифрами 57. <Мерседес> быстро умчался вперед, а
я  стал выбираться на дорогу,  ведущую в  Висбаден,  поскольку из карточки
отеля,  обнаруженной мною на  сиденье <форда>,  явствовало,  что я  живу в
номере 237 гостиницы <Нассауэр Хоф>, лучшей гостинице города Висбадена.
     _______________
          * А в т о б а н  - автомобильная дорога в Германии.

     Возможно, Мари знала о моих симпатиях к старым гостиницам - <Нассауэр
Хоф> отвечал всем требованиям любителя старины.  К тому же меня поселили в
той  половине  отеля,  которая  не  подверглась  разрушительному  действию
модернизации  и  сохранила,   несмотря  на  телевизор  последней  марки  и
ультрасовременную ванную,  прелести былых времен. Обстановка успокаивала -
как раз то,  что мне было необходимо. Я включил в ванной электроспираль на
потолке,  наполнил  теплой  водой  ванну  и,  растянувшись  в  ней,  начал
размышлять.
     Положение,  собственно,  было  не  из  приятных.  Первое условие моей
поездки в Прагу, поставленное Полем, заключалось в том, чтобы никто не мог
проследить  связь   между   появившейся  в   Чехословакии  видеопленкой  о
<Секвойях> и фирмой <Сосьете женераль де решер сьянтифик>.  Я мог колесить
по  Европе (или  миру)  сколько угодно до  тех  пор,  пока  не  получил бы
стопроцентных доказательств, что все <хвосты> оборваны. Только после этого
мне  разрешалось отправляться в  Прагу.  Вторым условием было  немедленное
размагничивание видеопленки в  случае  опасности захвата  ее  посторонними
лицами.  Как  я  уже  отмечал,  в  <кейсе>  рядом  с  кассетой  находилось
специальное устройство,  которое делало  это  мгновенно.  В  моем  кармане
имелся ультразвуковой включатель устройства.
     Третьим условием,  самым трудновыполнимым,  было не позволить,  чтобы
меня  похитили...  Реальной гарантией в  этом  случае  могло  быть  только
самоубийство в  критической ситуации,  но  сама  мысль об  этом  была  мне
противна.  Я решительно настроился бороться и победить.  Проиграть было бы
формой предательства по отношению к своим идеалам,  своим принципам, своим
товарищам, по отношению к Жаклин, наконец.
     В результате <ванных размышлений> появились кое-какие идеи. Я стукнул
два раза в стенку,  потом,  выйдя из номера в коридор и  сделав  вид,  что
замешкался с запиранием двери, коротко и тихо сказал Иву, находившемуся за
дверью соседнего номера (наши  двери  были  расположены  рядом),  о  своих
планах.
     Собственно,  вначале в  качестве арены  для  боя  быков я  планировал
использовать  казино,   находившееся  напротив  <Нассауэр  Хоф>.   В  этом
варианте,  расположившись за  столом с  рулеткой,  сам я  выступал в  роли
красной тряпки,  необходимой для раздразнивания быка (то бишь гангстеров).
Роль  тореадора отводилась Иву  и  тем,  кого  Курть„  успел  прислать  из
Франции. Только от рулетки пришлось отказаться.
     Я вовремя вспомнил,  что в зал казино не пускают с сумками,  папками,
портфелями,   следовательно,  <кейс>  с  видеокассетой  придется  сдать  в
гардероб,  на что я  не мог пойти.  Тогда я  подумал о  музее Гутенберга в
Майнце.  Майнц находится недалеко от Висбадена,  и  на своем <форде> через
полчаса я добрался до музея.
     Музей книгопечатания весьма любопытен. Здесь собраны редкие старинные
книги,   а   также  первые  печатные  станки.   Не  знаю,   что  произвело
благоприятное впечатление  на  фрау  Энке,  симпатичного гида,  -  мои  ли
вопрошающе-правдивые глаза или  мои любознательные вопросы,  -  только она
вдруг  расщедрилась,  достала листок  специальной бумаги  и  позволила мне
собственноручно оттиснуть страницу Библии Гутенберга на его станке,  копия
которого находилась в музее.
     Слушая гида,  я подумал,  что биография Иоганна Гутенберга наводит на
некоторые размышления о подлинных и мнимых героях Истории.  После того как
Гутенберг изобрел  свой  станок,  приспособив металл,  употреблявшийся для
изготовления   оружия,    на   цели   первой   полиграфии,    человечество
(человечеством,  по  мнению европейцев,  тогда была  Европа) стало считать
создателем книгопечатания совершенно другого человека.  И так продолжалось
целых  триста  лет.  Лишь  чистая случайность помогла восстановить истину.
Оказывается,  начав  книгопечатание,  Гутенберг попросил  взаймы  денег  у
одного богатого человека,  Иоганна Фуста.  Гутенберг надеялся вернуть долг
после  распродажи первых  Библий.  Но  вскоре выяснилось,  что  выручка от
продажи первых двухсот книг  не  сможет покрыть долга.  Тогда  Фуст  начал
судебный  процесс  против  Гутенберга  и   в  результате  отобрал  у  него
типографию.  Тем  временем лучший  ученик первопечатника -  Петер  Шеффер,
предав своего учителя,  женился на  дочери Фуста и  вместе с  тестем начал
печатание книг  в  бывшей типографии Гутенберга.  Триста лет  этот  ученик
считался  изобретателем печатного станка.  В  начале  XVIII  века  потомки
Шеффера   решили    организовать   торжества   по    случаю   трехсотлетия
книгопечатания, <изобретенного> их предком. В связи с этим один ученый муж
стал  рыться  в  старых  документах и  наткнулся  на  материалы  судебного
процесса,  организованного Фустом  против  Гутенберга.  Обнаружилось,  что
первый  печатный станок  изобрел Иоганн  Гутенберг...  Историческая правда
восторжествовала,  хотя История,  в  отместку,  утеряла имя  ученого мужа,
восстановившего справедливость...
     Размышления о  невзгодах Гутенберга не  мешали мне посматривать одним
глазом (другой был устремлен в  рукописи) на  посетителей музея,  фиксируя
тех, кто среди редких изданий отыскивал меня. Но обнаружить таковых мне не
удалось,  несмотря на  разные ухищрения вроде длительного укрывательства в
комнате-сейфе, где хранилась первая печатная Библия. (Кстати, сегодня один
ее  экземпляр стоил  столько,  что  на  вырученные от  его  продажи деньги
Гутенберг смог  бы  купить несколько типографий...)  Единственный,  кого я
увидел,  был мой черный приятель Траоре,  который изучал в  одном из залов
какое-то  старое приспособление для печатания.  Во дворе музея я  встретил
светловолосого Дюшато,  начальника нашей охраны в Солони.  Удовлетворенный
таким сопровождением, я направил свой <форд> в сторону Кельна.
     Кельн, как известно, знаменит Кельнским собором. Собор строили долго,
несколько веков,  пока не достроили до такой высоты,  что на прилегающей к
нему площади стали дуть беспрерывные ветры:  их,  видимо, направляли шпили
собора сверху вниз.  Кроме сквозняков, на площади около собора имеется еще
<Дом  Хотель> -  старый  добрый  отель,  где  я  останавливался в  прежние
времена.  Под площадью сердобольные к  похожим на  меня странникам местные
власти  устроили  большой  подземный гараж,  невзирая  на  протесты друзей
старинной архитектуры.  В этом гараже я и оставил свой <форд>.  Прежде чем
войти в  отель,  я  решил погулять на соседней с собором площади,  где был
расположен большой магазин хрусталя и фарфора.  Проявить интерес к дорогой
посуде настойчиво попросил меня Ив  из-за двери своего номера в  <Нассауэр
Хоф>.  Я не сразу оценил его настойчивость,  особенно когда увидел рядом с
роскошными посудными витринами группу давно  не  мывшихся молодых парней с
петушиными  гребнями  вместо  прически  на  голове  и  вульгарных девиц  с
волосами,  окрашенными в разные цвета радуги.  Кажется,  панки, подумал я.
Публика безобидная,  особенно если держаться от нее подальше. Фотоаппараты
разбивают,  если увидят,  что их фотографируют,  но могут и  не возражать,
когда  им  дают  за  это  деньги.  Осуждать или  жалеть  их  бессмысленно,
поскольку агрессивность и  озлобленность этих  типов  вызваны прежде всего
жизненным тупиком, который предлагает им наше общество, полным отсутствием
всякой  социальной  перспективы,  независимо от  того,  происходят они  из
бедных или  богатых семей.  А  в  общем-то,  они могут быть предвестниками
того, что нас ожидает.
     Я  уже  намеревался мирно миновать компанию люмпен-юнцов,  когда одна
девица  с  растрепанными фиолетовыми волосами показалась мне  знакомой.  В
руке она  держал