сор помолчал. Потом, глядя мне в глаза, продолжал:
     - Все это я  говорю потому,  что сегодня тебе предстоит участвовать в
операции,  которая  закончится уничтожением людей  -  тех  самых,  которые
заслали к  нам  Леграна.  Если мы  не  убьем их,  они  уничтожат нас.  Они
признают только силу.  Банда Гверини не  страшна.  У  нее мы отобьем охоту
совать нос в наши дела.  Но Гверини,  конечно,  выполняет чей-то заказ.  В
конце  концов,  для  самих  марсельских бандитов  наша  фирма  интереса не
представляет,  однако известно,  что  Гверини тесно  связан с  <Триадой> -
крупным международным гангстерским синдикатом.  Видимо, разгадку засылки к
нам  разведчика следует искать  в  <Триаде>.  Придется,  в  свою  очередь,
заслать туда  наших людей.  Только <Триаде> мы  тоже  не  нужны.  Остается
предположить, что кто-то дал заказ синдикату <пощупать> нас... Я предельно
откровенен с  тобой,  Виктор,  и не спрашиваю твоего согласия на участие в
операции. Полагаю, что ты с нами.
     - Хорошо, - выдавил я, а про себя подумал: <А что бы произошло, скажи
я <нет>?>
     Впрочем,  я неожиданно понял,  что люди, заславшие к нам лазутчика, -
скорее всего гангстеры,  а  поэтому и мои личные враги.  Курть„ -  великий
ученый,  и то,  что он сделал в науке, достойно всяческого поощрения, а не
уничтожения.  К тому же я с детства ненавидел бандитов,  гангстеров - всех
тех,  кто,  пользуясь силой,  навязывает свою  волю слабым и  глумится над
ними. И я немало получил в жизни синяков, заступаясь за беззащитных.
     Однажды мне пришлось участвовать, не желая этого, конечно, в довольно
серьезной истории. Я учился в университете и как-то вечером провожал домой
свою сокурсницу.  Дело было в  16-м  округе Парижа.  Мы  вышли из  метро и
углубились в тихий,  безлюдный переулок.  Это был квартал для обеспеченных
людей.  Обычно здесь не хулиганят.  Сначала я подумал, что эти трое пришли
из Булонского леса,  находившегося рядом,  где,  видимо, рыскали в поисках
неожиданной добычи.  Они были пьяны, и у них были ножи. Возникли они перед
нами  внезапно из  какой-то  ниши  в  стене.  Чувствовалось,  что  это  не
профессионалы,  просто  им  хотелось позабавиться.  Упиваясь своей  силой,
наглостью и  безнаказанностью,  они прижали нас к  стене,  и  только тут я
заметил на противоположной стороне улицы тихо урчавший <ситроен> последней
модели.  <Это не шпана из Булонского леса,  -  пронеслось в голове.  - Это
бандитствующие сынки,  ищущие  острых  ощущений>.  Я  знал  эту  публику -
наглые,  трусливые и  безмерно жестокие.  Они могли пойти на бессмысленное
убийство.  В  нашем  неблагоустроенном обществе  насилие  стало  одной  из
наиболее доступных форм самоутверждения.
     - Вот что, юноша, - заявил тот, кто был в центре, - мы заберем у тебя
всего-навсего  кошелек  и  твою  курочку.  Кошелек ты  вынешь  из  кармана
добровольно.  Курочка пойдет с нами также добровольно.  Ничего плохого,  с
точки зрения развития человечества,  мы ей не сделаем...  -  И он довольно
загоготал.
     Меня стало трясти.  Это  еще  больше развеселило нападавших.  Тогда я
полез  руками в  правый и  левый  боковые карманы куртки якобы  в  поисках
кошелька,  неожиданно вынул маленькие черные пистолеты и  выстрелил в лица
тех,  кто  стоял слева и  в  центре.  Пистолеты были всего лишь безобидной
имитацией <вальтера> и  заряжались шестью пистонами каждый.  Из них нельзя
было ни убить, ни даже ранить. Однако в стволе каждого пистолета находился
картонный патрон со слезоточивым порошком, который при выстреле распылялся
метра на  два вперед.  Оба бандита взвыли от  острой боли в  глазах,  а  я
сделал шаг вправо и, направив теперь уже абсолютно безвредные пистолеты на
обалдевшего третьего,  резко ударил его  ногой в  низ живота.  Он  охнул и
опустился на тротуар. Все это произошло молниеносно. Схватив свою спутницу
за руку,  я  бросился к урчавшему <ситроену>,  почти втолкнул перепуганную
девушку в  машину,  сел за руль и  резко рванул с  места.  Через несколько
кварталов я  остановил машину  недалеко от  площади  Этуаль,  помог  выйти
спутнице,  стер платком отпечатки пальцев на руле и ручках двери,  а ключи
от автомобиля выбросил в водосточную канаву.  Когда мы спустились в метро,
я  объяснил девушке,  что  сегодня ей  лучше  переночевать у  какой-нибудь
родственницы, а маме, чтобы не тревожилась, позвонить по телефону...
     - Сейчас я вызову Жоржа,  -  прервал мои воспоминания Курть„,  - и он
объяснит тебе, что следует делать.
     Худощавому,  подтянутому парижанину Жоржу Ривэ я симпатизировал. Мы с
ним  иногда  совершали совместные прогулки (думаю,  у  него  было  задание
профессора подружиться со мной) и болтали о всякой всячине.  Парень он был
веселый,  знал  массу занимательных историй из  парижской жизни начиная от
Бурбонов и кончая нашими днями.
     Особое место в его рассказах занимали истории о Сопротивлении. Дело в
том,  что  отец Жоржа был  активным участником Сопротивления.  Когда немцы
оккупировали Париж,  старший Ривэ учился в  Сорбонне.  В то время студенты
активно  распространяли  в  Латинском  квартале*  подпольные  листовки,  в
которых издевались над  оккупантами и  их  приспешниками.  Одну  из  таких
листовок,  сохраненную отцом,  Жорж  показал мне.  В  ней  было  написано:
<Настоящий ариец должен быть  таким же  белокурым,  как  Гитлер,  таким же
стройным,  как Геринг, таким же молодым, как Петэн, и таким же порядочным,
как Лаваль...>  Гитлер,  как известно,  к  арийцам-блондинам не относился,
Геринг поражал своей толщиной,  Петэну было 84 года,  а подлость предателя
Лаваля вошла в поговорку.
     _______________
          * Л а т и н с к и й  к в а р т а л   -   район,   где  находится
     Парижский университет.

     Позднее отец Жоржа  сблизился  с  коммунистами  и  полностью  ушел  в
подполье,  затем  перебрался  в  маки.  Отец  был  для Жоржа непререкаемым
авторитетом и сумел  передать  сыну  свою  принципиальность,  ненависть  к
фашистам  и  стремление  быть порядочным во всех своих поступках.  Правда,
порою Жорж казался мне немножко Робеспьером.  Но самое  удивительное,  что
его   робеспьеризм   уживался   с  веселостью  натуры,  умением  интересно
рассказывать  всякие  истории  и  анекдоты.  Среди  них  действительные  и
вымышленные случаи из жизни генерала де Голля, о которых Жорж знал со слов
отца,  пользовались большой популярностью у слушателей.  В рассказах Жоржа
особенно доставалось одному из участников Сопротивления - Бидо,  занявшему
после освобождения Парижа пост министра иностранных дел.  Дело в том,  что
лидер    католического    Народно-республиканского    движения,    ставший
впоследствии  одним   из   руководителей   ОАС*,   имел   непозволительное
пристрастие   к  спиртному,  из-за  чего  нередко  почти  полностью  терял
работоспособность после обеда...
     _______________
          * О А С   -   секретная  вооруженная  организация:   нелегальная
     военно-фашистская     террористическая     организация,     созданная
     французскими  ультраколонистами  в  начале  60-х  годов  с  целью  не
     допустить предоставления независимости Алжиру.

     - Однажды,   -   рассказывал  Жорж,  -  вернувшись  с  де  Голлем  из
заграничной  поездки,   Бидо  должен  был  докладывать  парламенту  о   ее
результатах.  Министр иностранных дел  поднялся из-за  стола  президиума и
нетвердым  шагом  направился  к  трибуне.  Упершись  в  нее  руками,  Бидо
внимательно оглядел зал и неожиданно изрек: <Я не знаю, куда мы идем... Но
мы там будем!> И рухнул на пол...
     Другую  запомнившуюся  мне  историю  с   Бидо  я   услышал  во  время
послеобеденной прогулки с Жоржем по парку, когда предложил своему спутнику
приступить после  моциона к  изучению сложной темы,  заданной нам  Курть„.
Речь шла о механизмах старения организма,  о взаимосвязи старения и роста,
о соотношении старения и деятельности эндокринной системы.  Курть„ просил,
чтобы  мы  попробовали  разобраться в  механизмах  старения  насекомых,  у
которых  стареют только  имаго  -  особи,  находящиеся на  конечной стадии
развития.  Другими словами,  насекомые начинают стареть тогда, когда у них
появляются крылья  и  способность к  размножению.  Личиночные стадии,  или
стадии  нимф,  -  самоподдерживающиеся системы,  стремящиеся к  завершению
метаморфоза.  Курть„ спрашивал нас:  как  долго  личинки могут  оставаться
самоподдерживающимися равновесными системами при  задержке  метаморфоза на
неопределенно длительный срок? И какими при этом будут механизмы старения?
Я   понимал   профессора:   он   стремился  четко   разобраться  в   общих
закономерностях развития живой  природы,  чтобы  резко затормозить процесс
старения любого  живого организма,  включая человека.  Итак,  я  предложил
Жоржу вернуться в лабораторию и начать новую тему.
     - После обеда?  -  насмешливо переспросил Жорж.  - Нет, завтра утром,
пожалуйста!
     И, улыбнувшись,  рассказал,  что у генерала де Голля  была  привычка:
начав заседание кабинета министров,  выкладывать перед собой на стол пачку
сигарет. Когда генерал выкуривал последнюю сигарету в пачке, он немедленно
закрывал заседание правительства.  Как-то,  выкурив все сигареты, де Голль
сказал:  <На сегодня  все!>  Министр  иностранных  дел  Бидо,  у  которого
оставался  какой-то  нерешенный  вопрос,  стал  просить,  чтобы продолжить
заседание после обеда.  Де Голль взглянул высокомерно на  своего  министра
иностранных дел и произнес: <После обеда - с вами? Никогда! Завтра утром -
пожалуйста!..>
     - Кстати, - рассмеялся Жорж, - отец, наверно, не случайно рассказывал
мне эти истории: возможно поэтому я вырос трезвенником...
     Жорж действительно не признавал никаких крепких напитков.
     Когда мы  с  Жоржем вышли от  Курть„,  на лужайке перед домом нас уже
ждала двухместная <стрекоза>. Мой спутник уверенно взялся за штурвал, и мы
плавно поднялись в воздух.  Через несколько минут Жорж мастерски приземлил
аппарат  на  небольшой ровной  площадке.  Это  была  верхняя часть  скалы,
нависавшей над  шоссе,  по  которому мы  ездили в  Блуа.  Внизу,  метрах в
тридцати,   шоссе  одним  боком  вплотную  прижималось  к  скале,   другим
обрывалось вниз  метров на  сто.  Жорж  достал портативную рацию и  открыл
чемоданчик,  в  котором  оказались карта  местности и  прибор,  похожий на
большой духовой пистолет.
     - Наверное,  уже скоро, - озабоченно произнес он и вынул круглую, как
поднос, подставку и штатив.
     Через несколько минут к  штативу был привинчен <духовой пистолет>,  а
сам штатив прочно укреплен на  подставке.  Дуло оружия Жорж направил вниз,
на участок шоссе.
     Вскоре в наших транзисторах прозвучала тоненькая трель колокольчика.
     - Это сигнал, что едут в нашу сторону, - тихо сказал Жорж. - Подымись
вон  на  тот уступ и,  как увидишь на  дальнем повороте автокран,  дай мне
знать.
     Я  взобрался на  уступ.  Вдали на шоссе показался автокран с  длинной
стрелой.  Он  приближался довольно быстро.  Дорога шла под уклон и  делала
резкий поворот влево.  Справа был обрыв.  Автокран начал притормаживать. Я
оглянулся на  Жоржа и  сделал знак:  <Едет!>  Жорж прильнул к  оптическому
устройству <пистолета>.  Раздался тихий  рокот.  Я  снова  посмотрел вниз.
Автокран двигался как ни  в  чем не  бывало.  Вот он достиг поворота,  но,
вместо того чтобы повернуть налево,  продолжал идти прямо и  через секунду
полетел вниз, в пропасть.
     - Все, - мрачно сказал Жорж. - Поехали домой!
     Уложив части <пистолета> в чемодан, он прыгнул в кабину <стрекозы>.
     - Что это за оружие?  - спросил я слегка охрипшим голосом,  кивнув на
чемодан.
     - Излучатель  типа  лазера,   -   пояснил  Жорж.   -  Лучи  мгновенно
дестабилизируют биоэлектрическое поле мозга, и человек или животное теряет
сознание...  Надеюсь,  ты не жалеешь их? - кивнул он в сторону пропасти. -
Это были бандиты и убийцы. Нас бы они не пощадили.
     - Не  жалею,  -  сипло сказал я.  -  Но мне не по себе.  Я  не привык
убивать людей.
     - Я тоже, - зло ответил Жорж. - Сегодня я убил первый раз в жизни. Но
мой отец сражался с фашистами во времена Сопротивления.  Этих,  которых мы
уничтожили,  тоже послали фашисты.  Я не хочу,  чтобы они убили профессора
Курть„ и разгромили его лаборатории.
     После  этого дня  (полиция,  кстати,  была  убеждена,  что  произошел
несчастный случай, так как никаких следов насилия она не обнаружила) жизнь
моя заметно изменилась.  Ожидание раскрытия какой-то романтической тайны в
лабораториях профессора Курть„ сменилось чувством беспокойства,  ощущения,
что я попал в водоворот событий,  которые ассоциировались у меня с волнами
цунами.  Временами я казался себе крохотной щепкой, в стремительном потоке
несущейся к гигантскому водопаду... Моя спокойная научная жизнь кончилась,
начались дела если и имевшие отношение к науке, то весьма специфическое.
     Событием,  заслуживающим  особого  внимания,  было  введение  меня  в
<кают-компанию>.  Так называлось подобие клуба,  расположенного в одном из
особняков,  добраться до  которого можно  было  только по  белой  дорожке.
Произошло это  так.  Однажды после  ужина  Курть„ зашел  в  мою  комнату и
шутливо объявил:
     - Виктор, прошу следовать за мной.
     Мы вышли в парк. Болтая о разных пустяках, добрались до особняка, где
я  еще ни  разу не  был.  Курть„ ввел меня в  большую гостиную,  хлопнул в
ладоши и громко произнес:
     - Дамы  и  господа,  представляю вам  нашего  нового  сотрудника мсье
Виктора, успешно прошедшего испытательный срок. Персонально каждого из вас
я  представлять ему не буду,  пусть выкручивается,  как сумеет,  но все же
прошу быть к нему милосердным.
     Я  не  сразу оценил последнюю фразу профессора,  а  оглядев гостиную,
немножко оробел.  В  разных углах  комнаты группами стояло десятка полтора
мужчин и несколько молодых женщин, удивительно красивых. Особенно поразила
меня одна рыженькая девушка с чудесным нежным цветом лица и веселой, почти
озорной улыбкой. На ней было белое платье и изящные изумрудные серьги. Она
сидела   в   кресле  и   слушала  рассказ  расположившегося  напротив  нее
жизнерадостного полного мужчины лет сорока.  Рядом на диване и  в  креслах
сидело еще  несколько мужчин и  женщин.  Они составляли вокруг рассказчика
живописную группу.  Одна из слушательниц, брюнетка с синими глазами, также
привлекла мое внимание.  <Наверное,  испанская кровь, - машинально подумал
я.  -  Там  у  них  в  Каталонии есть синеглазые брюнетки>.  Я  отметил на
<испанке> гарнитур из великолепных сапфиров,  оттенявших ее глаза: серьги,
кольца и  кулон -  огромный синий корунд.  Скорее всего это был цейлонский
сапфир  -  камни  такого  глубокого  васильково-синего  цвета  чаще  всего
встречаются  в  галечниках  Шри  Ланки.  В  расслабленной позе  синеглазой
красавицы таилось что-то  хищное -  казалось,  в  любой  момент она  может
собраться,  сжаться и прыгнуть на жертву,  как кошка или, скорее, пантера,
которая внезапно выскакивает из зарослей на добычу.
     Соседка владелицы сапфиров также была очень красива и также вызывающе
унизана драгоценностями.  Тоже  брюнетка,  но  уже  креольского типа,  она
предпочла для своего туалета рубины и шпинель.
     Я подошел к этой группе.  Мне приветливо предложили свободное кресло,
и  разговор,  прерванный моим появлением,  возобновился.  Полный мужчина с
живыми   глазами,   видимо   специально   для   слушательниц,   украшенных
драгоценными камнями,  рассказывал,  насколько я понял,  истории известных
бриллиантов.
     - Итак,   Никола   Харлей  де  Санси,  -  повествовал  рассказчик,  -
намеревался подарить свой алмаз - а весил  камень  больше  ста  каратов  -
королю Франции. Но по дороге человек, которому он доверил алмаз, подвергся
нападению и был смертельно ранен.  Умирая, он успел проглотить драгоценный
камень.  Никола  де  Санси  был  настолько  убежден в верности и стойкости
своего посланца,  что приказал вскрыть труп убитого, и действительно в его
желудке нашли алмаз.  Этот камень все-таки попал к королю Франции,  но уже
через много лет - к Людовику XIV.  Перед  этим  драгоценность  побывала  у
английской  королевы  Елизаветы  I,  потом у скопидома кардинала Мазарини.
Последнее известное  местонахождение  камня,  кажется,  в  коллекции  леди
Астор,   хотя   после  Великой  Французской  революции  его  видели  среди
драгоценностей испанской короны,  потом,  в 1821 году,  у русского  богача
Демидова - и снова в Индии,  в сокровищнице магараджи Путиала. В 1867 году
бриллиант демонстрировался на Всемирной выставке  в  Париже.  Несмотря  на
множество владельцев, за камнем закрепилось название <Санси>.
     Рассказчик обвел  глазами  всех  слушателей,  особо  улыбаясь  каждой
женщине.
     - Рассказываю я  все  это  лишь  для  того,  чтобы  вы,  мои  дорогие
слушательницы,  философски относились к драгоценным камням: чаще всего они
приносят несчастье их  обладателям.  <Санси> считался как  раз талисманом,
приносящим удачу.  Но  его владельцам,  тем не менее,  также сопутствовали
беды. По крайней мере, Карл Смелый, один из первых владельцев алмаза, взял
камень с собой в сражение,  но, увы, был убит в тот же день. Случилось это
в 1477 году в битве при Нанси, а бриллиант тут же похитил солдат-мародер.
     Рассказчик хитро  посмотрел на  <испанку> и,  сделав небольшую паузу,
глубокомысленно изрек:
     - Вы ведь знаете мой нетривиальный взгляд на современную медицину.  Я
многие  заболевания объясняю тем,  что  мы  научились чистить зубы,  чтобы
подольше их  сохранить,  но  не научились заниматься элементарной гигиеной
мозга,  чтобы  предупреждать психические отклонения  и  связанные  с  ними
нарушения работы внутренних органов.  Так вот:  страсть к  кристаллической
модификации  чистого   углерода,   безводному  глинозему,   разновидностям
берилла,  окрашенным в  зеленый цвет,  и прочим минералогическим причудам,
которые  в  просторечье называются  бриллиантами,  сапфирами,  рубинами  и
изумрудами,  имеет,  на  мой  взгляд,  в  своей  основе некое  психическое
отклонение.
     - Боже  мой,  Пьер,  до  чего  же  вы  жестоки!  И  все  камни,  даже
драгоценные, в наш огород! - шутливо возмутилась <испанка>.
     - Никакой пощады! - невозмутимо парировал рассказчик. - У нормальной,
счастливой в семейной жизни женщины сумасшедшей тяги к драгоценностям быть
не может.  У нее другие жизненные ценности и другое понимание того,  что в
жизни стоит дорого,  а что ничего не стоит. Должен вам сказать, что участь
<пожирательниц бриллиантов> незавидна.  И  чтобы окончательно вас  в  этом
убедить,  я закончу свою импровизацию рассказом о синем алмазе <Хоуп>.  Не
возражаете?
     Слушательницы, казалось, проявляли крайнюю заинтересованность. Они не
отрывали глаз от рассказчика. Он продолжал:
     - Синие алмазы крайне редки,  ценятся очень дорого, поэтому всегда на
виду у общества и проследить их путь в веках не так уж трудно.  Нет ничего
более  странного,   чем  само  название  алмаза:   <хоуп>  по-английски  -
<надежда>. Правда, справедливости ради надо сказать, что назвали алмаз так
по  имени лондонского банкира Генри Томаса Хоупа,  одного из  бесчисленных
его владельцев.
     Алмаз <Хоуп>  всегда  был  окружен  молвой,  что  приносит  несчастье
любому, кто с ним соприкоснулся. В Европу камень попал из Индии - и вместе
с ним была завезена чума.  Королева  Франции  Мария  Антуанетта  разрешила
поносить  этот синий бриллиант принцессе Ламбалле - та была жестоко убита,
а сама королева кончила жизнь на  эшафоте.  После  того  как  банкир  Хоуп
приобрел  бриллиант,  сына его отравили,  а внук разорился.  Русский князь
Корытовский в 1901 году подарил <Хоуп> парижской танцовщице Ледю,  но  это
не помогло ему удержать ее любовь,  и тогда он застрелил Ледю,  а вскоре и
сам был  убит.  Затем  синий  бриллиант  купил  султан  Абдул-Хамид  II  и
преподнес  его  своей  возлюбленной,  которую  тут же убили,  а са