дома,  что  я  так  ничего  о  нем  и  не  узнала.  Это действительно
странно... Мы столько лет не  виделись... А ведь я расспрашивала  его: где
ты  был,  что  делал...  но  он  отмахивался  и  кричал, что все это чушь,
ерунда, все это обморок души - так он говорил.
     -  Значит,  он  расспрашивал  вас?  -  Да  нет  же!  Все  это  его не
интересовало... Кто я, как я... Одна  или у меня кто-нибудь есть... чем  я
живу... Он был как мальчишка... Я не хочу об этом говорить.
     -  Майя  Тойвовна,  не  надо  говорить  о  том,  о  чем  вы не хотите
говорить...
     - Я ни о чем не хочу говорить!
     Максим поднялся, сходил на кухню  и принес ей воды. Она  жадно выпила
стакан до дна, проливая воду на свое серое платье.
     -  Все  это  никого  не  касается,  -  сказала  она, возвращая стакан
Максиму.
     - Не надо говорить о том, что не касается, - сказал Максим. -  Просто
расскажите, о чем он вас расспрашивал.
     - Я  же говорю  вам: он  ни о  чем не  расспрашивал! Он  рассказывал,
вспоминал,  рисовал,  спорил...  как  мальчишка...  Оказывается,  он   все
помнит! Чуть ли не каждый день от утра и до самой ночи! Где стоял он,  где
стояла я, что сказал Реке, как смотрел Вольф... Я ничего не помнила, а  он
кричал  на  меня  и  заставлял  вспоминать,  и  я  вспоминала...  А как он
радовался, когда я вспоминала что-нибудь  такое, чего он сам не  помнил!..
Она замолчала.
     - Это все о детстве? - спросил Максим, подождав.
     - Ну  конечно! Ведь  я же  вам говорю,  это никого  не касается,  это
только наше с ним!.. Он и правда был как сумасшедший... У меня уже сил  не
было, я засыпала, а он будил меня  и кричал в ухо: а кто тогда  свалился с
качелей? И если я  вспоминала, он хватал меня  в охапку, бегал со  мной по
дому и орал: правильно, все так и было, умница, правильно!
     -  И  он  не  расспрашивал  вас,  что сейчас с учителем, где школьные
друзья?
     - Я  же вам  объясняю: он  ни о  чем не  расспрашивал! Можете  вы это
понять?  Он   рассказывал,  он   вспоминал  и   требовал,  чтобы   я  тоже
вспоминала...
     - Да,  понимаю, понимаю...  - сказал  Максим. -  А что  он по-вашему,
намеревался делать дальше?
     Она посмотрела на него с презрением.
     - Ничего вы не понимаете, - сказала она.
     Некоторое время они молчали.
     Голос Максима:
     "В общем, она  права. Я получил  ответы на вопросы  Экселенца. Я знаю
теперь,  что  Абалкин  НЕ  интересовался  работой  Глумовой,  что  он   НЕ
намеревался использовать ее для проникновения в Музей, но я совершенно  не
понимаю,  какую  цель  он  преследовал,  устраивая  эту ночь воспоминаний.
Сентиментальность? Дань  детской любви?  Возвращение в  детство? Не  верю.
Цель была практическая. Абалкин хорошо  ее продумал и достиг, не  возбудив
у женщины  никаких подозрений.  Ведь она  тоже явно  не понимает,  что это
было на  самом деле.  Остается еще  один вопрос.  Неприятный вопрос. Можно
схлопотать по физиономии и вполне заслуженно..."
     - Майя  Тойвовна, -  произнес Максим,  глядя в  сторону. - Скажите, а
чем было вызвано такое ваше отчаяние, которому я был невольным  свидетелем
в нашу прошлую встречу?
     Он спросил и замер, ожидая взрыва. Но взрыва не произошло.
     -  Я  была  дура,  -  сказала  Майя Глумова довольно спокойно. - Дура
истеричная. Мне почудилось тогда, что  он выжал меня как лимон  и выбросил
за порог...  Теперь-то я  понимаю: ему  и в  самом деле  не до  меня... Я,
дура,  все  требовала  от  него  объяснений,  а  он ведь не мог мне ничего
объяснить. Он же знает, наверное, что вы его разыскиваете...
     Максим поднялся.
     - Большое спасибо, Майя  Тойвовна. Я ухожу. По-моему,  вы неправильно
поняли наши намерения. Никто  не хочет ему вреда,  клянусь вам. И если  вы
встретитесь с ним, постарайтесь, пожалуйста, внушить ему эту мысль.
     Она не ответила.

     Когда Максим  в кабинете  Экселенца закончил  доклад, Экселенц сказал
задумчиво:
     - И она там так и сидит... Почему?
     - Ждет.
     - Разве он ей назначил?
     - Насколько я понимаю - нет.
     -  Бедняга...  -  проворчал  Экселенц.  Потом  он  спросил:  - У тебя
появились какие-то новые соображения?
     - Не знаю... - произнес Максим. - Наверное, нет. Я просто  подумал...
в его  поступках ощущается  какая-то логика.  Они связаны  между собой. Он
все время применяет  один и тот  же прием -  ошарашивает человека каким-то
заявлением   или   вопросом,   а   потом   слушает,   что   бормочет  этот
ошарашенный... По-моему, он хочет  что-то узнать, что-то о  своей жизни...
что-то такое, что от него  скрыли... Экселенц, он каким-то образом  узнал,
что с ним связана тайна личности.
     Экселенц выслушал  его внимательно  и некоторое  время разглядывал  в
упор, словно видел перед собой что-то новое и занимательное.
     - Такого  рода соображения  вряд ли  помогут тебе  в работе, - сказал
он, помолчав. - Еще раз советую тебе: не отвлекайся! Что у тебя сейчас  на
очереди? Посольство  голованов? Хорошо.  Займись посольством  голованов. И
возвращайся поскорее. Ты мне нужен здесь.

     В Канаде была  глубокая ночь. Невидимая  река шумела сквозь  шуршанье
дождя, а прямо перед Максимом мокро отсвечивал легкий металлический  мост,
над которым светилось большое табло на английском, французском, русском  и
китайском языках: "Территория народа голованов".
     Максим перешел  мост и  оказался в  лесу. Лес  был густой,  небо было
сплошь обложено, и весь этот  ночной мир казался Максиму серым,  плоским и
мутноватым, как старинная фотография.
     Когда Максим заметил голована Щекна, тот понял это мгновенно и  сразу
оказался на тропинке перед ним.
     - Я здесь, - объявил он.
     - Вижу, - сказал Максим.
     - Будем говорить здесь, - сказал Щекн.
     - Хорошо, - сказал Максим.
     Голован  сейчас  же  сел,  совершенно  как  собака, разговаривающая с
хозяином,   -   крупная   толстая   большеголовая   собака   с  маленькими
треугольными  ушами  торчком,  с  большими  круглыми глазами под массивным
широким лбом.  Голос у  него был  хрипловатый, и  говорил он без малейшего
акцента,   так   что   только   короткие   рубленые   фразы   и  несколько
преувеличенная четкость артикуляции выдавали в его речи чужака.
     - Что тебе нужно? - спросил он прямо.
     - Тебе сказали, кто я?
     - Да. Ты журналист. Пишешь книгу про мой народ.
     - Это не совсем так. Я пишу книгу о Льве Абалкине. Ты его знаешь.
     - Весь мой народ знает Льва Абалкина.
     - Вот как? И что же твой народ думает о Льве Абалкине?
     - Мой народ не думает о Льве Абалкине. Он его знает.
     - Я хотел спросить: как твой народ относится к Льву Абалкину?
     - Он его знает. Каждый. От рождения и до смерти.
     - Что ты можешь рассказать мне о Льве Абалкине?
     - Ничего, - коротко ответил Щеки.  Он поднес переднюю лапу к морде  и
принялся шумно  выкусывать между  когтями. Не  по-собачьи, а  так, как это
делают иногда наши кошки.
     Максим начал с другого конца.
     -  Я  знаю,  что  Лев  Абалкин  твой  друг,  - сказал он. - Вы жили и
работали  вместе.  Очень  многие  земляне  хотели  бы знать, что думает об
Абалкине его друг и сотрудник голован.
     - Зачем?
     - Опыт.
     - Бесполезный опыт.
     - Бесполезного опыта не бывает, - возразил Максим.
     Щекн  принялся  за  другую  лапу  и  через несколько секунд проворчал
невнятно:
     - Задавай конкретные вопросы.
     Максим сказал:
     -  Мне  известно,  что  в  последний  раз  ты  работал  с   Абалкиным
пятнадцать  лет  назад.  Приходилось  тебе  после этого работать с другими
землянами?
     - Приходилось. Много.
     - Ты почувствовал разницу?
     Щекн вдруг  замер, а  затем медленно  опустил лапу  и поднял лобастую
голову. Глаза его на мгновение озарились мрачным светом. Однако и  секунды
не прошло, как он вновь принялся глодать свои когти.
     - Трудно сказать, - проворчал он. - Работы разные, люди тоже  разные.
Трудно.
     - Хорошо, - сказал Максим. - Ты с ним встретился. Он снова  пригласил
тебя работать. Ты согласился?
     - Он не приглашал меня работать.
     - Тогда о чем же вы говорили?
     - О прошлом... - буркнул Щекн. - Никому не интересно.
     - Как тебе показалось, он сильно изменился за эти пятнадцать лет?
     - Это тоже не интересно.
     - Нет. Это тоже интересно. Я тоже видел его недавно и обнаружил,  что
он сильно изменился. Но я землянин, а мне надо знать т~в~о~е мнение.
     - Мое мнение: да.
     - Вот видишь. И в чем же он, по-твоему, изменился?
     - Ему больше нет дела до народа голованов.
     - Правда? А со мной он только о голованах и говорил!
     Глаза Щекна озарились красным.
     - Когда это было?
     - Позавчера. А почему ты решил,  будто ему больше нет дела до  народа
голованов?
     Щекн вдруг объявил:
     -  Мы  теряем  время.  Не  задавай пустых вопросов. Задавай настоящие
вопросы!
     - Хорошо. Задаю настоящий вопрос. Где он сейчас?
     - Не знаю.
     - Что он намеревался делать?
     - Не знаю.
     - Что он тебе говорил? Мне важно каждое его слово.
     И  тут  Щекн  принял  странную,  неестественную  даже позу: присел на
напружиненных  лапах,  вытянул  шею  и  уставился  на Максима снизу вверх.
Затем, мерно покачивая  тяжеленной головой вправо  и влево, он  заговорил,
отчетливо выговаривая слова:
     - Слушай  внимательно, понимай  правильно и  запоминай надолго. Народ
землян  не  вмешивается  в  дела  народа  голованов.  Народ  голованов  не
вмешивается в дела  народа землян. Так  было, так есть  и так будет.  Дело
Льва Абалкина есть дело народа землян. Это решено. А потому: не ищи  того,
чего нет. Народ голованов никогда не даст убежища Льву Абалкину.
     У Максима вырвалось:
     - Он просил убежища? У вас?
     - Я  сказал только  то, что  сказал: народ  голованов никогда не даст
убежища Льву Абалкину. Больше ничего. Ты понял это?
     - Я понял это,  - медленно проговорил Максим  и продолжил: - Но  меня
не интересует это. Повторяю свой вопрос: что он тебе говорил?
     - Я отвечу. Но сначала повтори мне то главное, что я тебе сказал.
     - Хорошо, я повторю. Народ  голованов не вмешивается в дело  Абалкина
и отказывает ему в убежище. Так?
     - Так. И это - главное.
     - Теперь отвечай на мой вопрос.
     -  Отвечаю.  Он  спросил  меня,  есть  ли разница между ним и другими
людьми, с  которыми я  работал. Точно  такой же  вопрос, какой задавал мне
ты.
     Едва кончив говорить,  он повернулся и  скользнул в заросли.  Ни одна
ветка, ни один лист не шевельнулся, а его уже не было. Он исчез.

     - Как вам  это нравится? -  спросил Максим Экселенца.  - Ай да  Щеки!
Помните, что пишет  о нем Абалкин?  "Я учил его  языку и как  пользоваться
видеофоном.  Я  не  отходил  от  него,  когда  он  болел  своими странными
болезнями... Я терпел его  дурные манеры, мирился с  его бесцеремонностью,
прощал ему такие вещи, какие не  прощаю никому в мире... Если придется,  я
буду драться  за него,  как за  землянина, как  за самого  себя. А  он? Не
знаю..." Вот теперь и узнал.
     Экселенц сказал:
     - Ты всерьез допускаешь, что Лев Абалкин мог просить у них убежища?
     - Я не знаю,  просил ли он убежища,  но в убежище ему  отказано. Теми
самыми существами, ради которых он в свое время был готов на все...
     - По-моему, ты его жалеешь, - сказал Экселенц.
     Максим наклонился и принялся обирать репья с мокрых штанин.
     -  Почему  бы  и  нет?  -  сказал  он раздраженно. - Если я вижу, что
человек  с  изуродованной  судьбой  мечется,  не  находя  себе  места, как
отравленный,  и  сам  отравляет  всех,  с  кем  встречается...  отчаянием,
обидой, страхом...
     - Я тебе еще раз напоминаю, Мак, - произнес Экселенц, - Он опасен!  И
он тем более опасен, что сам об этом, видимо, не знает.
     -  Да  кто  он  такой,  черт  возьми? - спросил Максим. - Обезумевший
робот?
     - У  робота не  может быть  тайны личности,  - сказал  Экселенц. - Не
отвлекайся.
     Максим засунул репья в карман куртки и сел прямо.
     - Сейчас ты можешь идти домой, - сказал Экселенц. - Будь  поблизости,
в черте города, и жди моего вызова. Возможно, сегодня ночью он  попытается
проникнуть в Музей. Тогда будем его брать.
     - Хорошо, - сказал Максим без всякого энтузиазма.
     Экселенц, откровенно оценивая, оглядел его.
     - Надеюсь, ты в  форме? Будете брать его  вдвоем. Я уже слишком  стар
для таких упражнений.

     В  01.08  радиобраслет  на  запястье  Максима пискнул, и приглушенный
голос  Экселенца  пробормотал   скороговоркой:  "Максим,  быстро,   Музей,
главный вход, жду тебя..."
     Максим скатился с  крыльца, промчался по  ночному пустому бульвару  и
нырнул  в  будку  нуль-транспортировки.  Он  выскочил  на Площади Звезды и
скользнул в  тень Музея.  Экселенц уже  возился у  дверей главного  входа,
орудуя магнитной отмычкой. Дверь распахнулась.
     - За мной, - скомандовал Экселенц и нырнул во тьму.
     Они неслись огромными неслышными скачками, обтянутые черным,  похожие
на тени средневековых демонов. Экселенц вел Максима по сложной  извилистой
кривой  из  зала  в  зал  среди  статуй  и  макетов,  похожих на уродливые
механизмы,  среди  механизмов  и  аппаратов,  похожих на уродливые статуи.
Нигде не было света, видимо, автоматика была заранее отключена.
     Они  остановились,  только  оказавшись  в  кабинете-мастерской   Майи
Тойвовны  Глумовой.  Пустые  столы.   Стеллажи  вдоль  стен,   уставленные
инопланетными диковинами. А  из кресла, в  котором давеча сидел  журналист
Каммерер, поднялся  им навстречу  Григорий Каммерер-младший,  тоже весь  в
черном, почти невидимый в темноте.
     Экселенц шагнул  к стеллажам,  согнулся, с  натугой вытащил  что-то с
полки  и  направился  к  столу,  расположенному прямо перед входом. Слегка
откинувшись  корпусом  назад,  он  нес  в опущенных руках длинный предмет,
какой-то плоский брусок с  закругленными краями. Осторожно, без  малейшего
стука  он   поставил  этот   предмет   на   стол,  на   мгновение   замер,
прислушиваясь, а потом вдруг, как фокусник, потянул из нагрудного  кармана
длиннющую  пеструю  шаль  с  бахромой.  Ловким  движением  расправил  ее и
набросил поверх бруска. Потом повернулся к обоим Каммерерам и едва  слышно
прошептал:
     - Когда он прикоснется к платку  - берите его. Если он заметит  нас -
берите его. Встаньте здесь.
     Максим  встал  по  одну  сторону  двери,  Гриша  -  по  другую, а сам
Экселенц встал рядом с Гришей - позади и несколько правее. Сначала  ничего
не  было  слышно.  Даже  дыхания  троих  затаившихся  людей.  Потом  вдруг
послышался шум. Шум  был, прямо сказать,  основательный - где-то  в недрах
музея  обрушилось   нечто  обширное,   металлическое,  разваливающееся   в
падении. Максим с Экселенцем обменялись удивленными взглядами. Звон,  лязг
и дребезг постепенно  прекратились, но теперь  стали слышны другие  звуки.
Много разных звуков. Кто-то  явно приближался, нисколько не  скрываясь. Он
волочил  ноги  и  звучно  шаркал  подошвами.  Он задевал за притолоки и за
стены.  Один  раз  он  налетел  на  какую-то  мебель  и  разразился серией
невнятных восклицаний с преобладанием шипящих. И вот на стены кабинета  из
открытой двери упали слабые электрические отблески.
     - Это не он, - сказал Максим Экселенцу почти вслух.
     Экселенц кивнул. Вид у него  был недоумевающий и угрюмый. А  потом он
вдруг  оттянул  на  себе  борт  черной  куртки  и  правой  рукой  принялся
засовывать   за   пазуху   большой   черный   револьвер.   Увидевши   его,
Каммерер-старший  обмер,  потому  что  понял:  Экселенц  был  готов  убить
Абалкина.  Он  был  так  ошеломлен,  что  забыл  обо  всем  на  свете,   а
Каммерер-младший,  по-прежнему  напрягшись,  ждал,  вперившись  в  дверной
проем.
     Тут в мастерскую ворвался толстый столб яркого света, и,  зацепившись
в последний раз за притолоку, вошел лже-Абалкин.

     Вообще-то говоря, он был даже чем-то похож на Льва Абалкина:  ладный,
крепкий, с длинными  черными волосами до  плеч. Он был  в белом просторном
плаще и держал перед собой электрический фонарь, В другой руке у него  был
большой  портфель.  Войдя,  он  остановился,  провел  лучом по стеллажам и
произнес вслух:
     - Ну, кажется, это здесь.
     Голос  у  него  был  скрипучий,  а  тон - нарочито бодрый. Видимо, он
чувствовал, себя неловко, а может быть, ему было жутковато.
     Теперь было видно, что это,  собственно, старый человек. У него  были
впалые морщинистые  щеки, очень  высокий морщинистый  лоб, длинный  острый
нос с  горбинкой и  длинный острый  подбородок. В  общем, он  был похож не
столько на Льва Абалкина, сколько на Шерлока Холмса.
     Бегло оглядевшись, он подошел  к столу, поставил свой  портфель прямо
на  цветастый  платок,  а   сам,  подсвечивая  себе  фонариком,   принялся
осматривать  стеллажи.  При  этом  он  непрерывно бормотал что-то себе под
нос:
     - Ну,  это всем  известно... бур-бур-бур...  Обыкновенный иллизиум...
бур-бур-бур...  Предметы  невыясненного  назначения,  ха!  Хлам  и хлам...
бур-бур-бур...  Может   быть,  и   не  намоете...   Засунули  куда-нибудь,
запихали, запрятали... бур-бур-бур...
     Экселенц  следил  за  всеми  этими  манипуляциями,  заложивши руки за
спину,  и  на  лице  его  было  выражение  безнадежной  усталости или даже
усталой скуки.
     Когда  старик  добрался  до  самой  дальней  секции,  Экселенц тяжело
вздохнул и сказал брезгливо:
     - Ну что вы там ищете, Бромберг? Детонаторы?
     Старик Бромберг  тоненько взвизгнул  и шарахнулся  в сторону, повалив
стул.
     - Кто здесь?  - завопил он  фальцетом, лихорадочно шаря  лучом вокруг
себя. - Кто это?
     - Да я это, я, -  отозвался Экселенц еще более брюзгливо. Он  подошел
к столу и уселся на край рядом с портфелем. - Перестаньте вы трястись...
     -  Кто  вы?  Какого  дьявола!  -  луч  уперся  в  Экселенца.  -  А-а!
Сикорский! Ну, я так и знал!
     - Уберите фонарь, - приказал Экселенц, заслоняя лицо ладонью.
     - Я так и знал, что это  ваши штучки! - вопил старикан Бромберг. -  Я
сразу понял, кто стоит за всем этим бездарным спектаклем!
     - Уберите фонарь, не то я его расколочу! - гаркнул Экселенц.
     - Попрошу на меня не орать!  - взвизгнул Бромберг, но луч отвел.  - И
не смейте прикасаться к моему портфелю!
     Экселенц встал и пошел на него.
     -  Не  смейте  ко  мне  подходить!  -  завопил  Бромберг.  - Я вам не
мальчишка! Стыдитесь! Ведь вы же старик!
     Экселенц  подошел  к  нему,  легко  отобрал  фонарь  и  поставил   на
ближайший столик рефлектором вверх.
     - Присядем, Бромберг, - сказал он. - Надо поговорить.
     - Эти мне ваши разговоры... - пробурчал Бромберг и уселся.
     Поразительно,   но,   он   уже   совершенно   успокоился.  Бодренький
крепенький старичок. Пожалуй, даже веселый.
     - Давайте попробуем говорить спокойно, - предложил Экселенц.
     - Попробуем, попробуем!  - бодро отозвался  Бромберг. - А  что это за
молодые люди подпирают стены у дверей? Вы обзавелись телохранителями?
     Экселенц сказал:
     - Это Максим Каммерер и Григорий Каммерер. Сотрудники КОМКОНа. А  это
- доктор Айзек Бромберг, историк науки.
     Оба Каммерера кивнули, а Бромберг немедленно объявил:
     - Я так и  знал. Разумеется, вы побоялись,  что один на один  со мной
не   справитесь,   Сикорский...   Садитесь,   садитесь,   молодые    люди,
устраивайтесь поудобнее.
     - Сядьте, Максим, - сказал Экселенц.
     Максим сел в знакомое кресло для посетителей, а Гриша остался  стоять
у двери.
     - Так я жду ваших  объяснений, Сикорский, - произнес Бромберг.  - Что
означает эта засада?
     - Я вижу, вы сильно перепугались.
     -  Вздор!  -  мгновенно  воспламенился  Бромберг, - Чушь какая! Слава
богу, я не из пугливых...
     - Но вы так ужасно завопили и повалили так много мебели...
     - Ну,  знаете ли,  если у  вас над  ухом в  абсолютно пустом  здании,
ночью...