Я знаю куда ты идешь. И не думай даже. Не пущу.
     - Уймись! И не ори...
     -  Не  пущу!  Я  как  чувствовала:  опять  он  за  старое!  В  тюрьму
захотелось?
     - Да уж лучше тюрьма, чем это... чем такая жизнь. Хватит с меня.
     - Никуда ты не пойдешь.
     Он резко выпрямляется. Она кричит:
     - Ну ударь, ударь - это ты можешь! Чего же ты? Тряпка ты, тряпка! Где
твое слово? Ты посмотри, в кого ты превратился!
     - Уймись, говорю! Ребенка разбудишь...
     - И разбужу! Пусть посмотрит на папочку! Эх ты! Ну где же твое слово?
Слово твое где? Как вор, на цыпочках...
     - Так я и есть вор! Чего ты вдруг? Америку открыла?  Только  я  не  у
людей беру... Я сказал уймись!
     - Нет уж, теперь я не уймусь. Пять лет в Зону ходил - я  молчала.  Ты
от меня хоть одно слово слышал, а? Два года от тебя в  доме  ни  гроша  не
видели - я молчала! Браслет, мамину память, стащил, на ипподроме  просадил
- думаешь, я не знаю, куда он делся?..
     - Замолчишь ты или нет?
     - Послушай. Ну я тебя прошу! Я тебя никогда ни о чем не  просила.  Ну
хочешь на колени стану... Подожди, подожди, я сейчас...
     Она выскакивает из ванной и тут же возвращается с конвертом в руках.
     - Ну вот, здесь  десятка,  хочешь?  Возьми,  сходишь  с  ребятами  на
скачки... А может, и правда повезет...
     - Ты что мне суешь? Спятила? Это же на врача отложено...
     - Ничего, я еще достану. Я займу... ты только не ходи туда...
     - Уймись ты наконец! Ты можешь  помолчать?!  Не  займешь  ты  ничего,
никто тебе не даст больше... Ты посмотри, на что ты стала  похожа!  Нельзя
так жить больше!
     - Ты же обещал! Ты мне слово давал!
     - Дурак был, вот и давал. Сама виновата! Сама же  ты  меня  до  этого
довела! Чтобы я, сталкер, побирался? На твои  гроши  жил?  Все.  Лучше  не
мешай.
     - Тебе же обещали  работу!  Ты  мне  сам  говорил!  Ты  же  на  такси
собирался работать.
     - Тьфу ты, опять она с этим такси! Сколько раз  я  тебе  говорил:  не
буду я на них работать! Никогда не работал и не буду! Пусть сами  на  меня
работают! Отойди от двери!
     - Не отойду!
     -  Оттого,  что  я  перестал  туда  ходить,  что  изменилось?!  Дочка
выздоровела? Или денег больше стало?
     - А если ты вообще не вернешься?
     - Не каркай! Ворона! А не вернусь - туда и дорога!
     Он отпихивает ее.
     - Ну и катись! - кричит она. - Чтоб ты  там  сгнил!  Проклятый  день,
когда я тебя встретила! Подонок! Сам бог тебя таким  ребенком  проклял!  И
меня из-за тебя, подлеца! Вор! Вор! Вор!
     Заплакала девочка. Хлопнув дверью, он выходит на площадку.
     Грязноватый пролет ярко освещен лампочкой без плафона.
     Пролетом ниже,  на  площадке  в  углу  торчит,  заметно  покачиваясь,
какой-то хорошо одетый человек без шляпы, в испачканном пальто. Широченный
цветастый шарф, выбившись, свисает до  полу.  При  ближайшем  рассмотрении
видно, что незнакомец мертвецки пьян.



                               ЗАБЕГАЛОВКА

     Пройдя квартал по темным  заслякощенным  улицам  под  мокрым  снегом,
сталкер входит в  забегаловку,  открытую  круглые  сутки.  Пусто,  кельнер
дремлет за стойкой.
     За одним из столиков сидит над чашкой кофе ученый. При виде  сталкера
он смотрит на часы, но тот машет ему рукой:
     - Подожди, я кофе выпью.
     Берет у стойки чашку кофе, садится  напротив  ученого,  пьет.  Ученый
глядит на него.
     - Ты, в общем-то, не очень рассчитывай. Может, нам  еще  и  вернуться
придется. Это как погода... так что не радуйся заранее. Пошли.  Фонарь  не
забыл?
     - Не забыл, в машине.
     Они выходят из кафе и садятся в машину, стоящую  неподалеку.  Сталкер
садится за руль. Машина трогается.



                             ОСОБНЯК ПИСАТЕЛЯ

     Все окна ярко освещены. Слышится музыка, пьяные голоса, женский смех.
У ворот ограды стоят двое - Писатель и один  из  его  гостей.  Писатель  в
длинном черном пальто и вязаном шарфе. Гость стоит  перед  ним  с  початой
бутылкой и рюмкой в руках.
     - Дорогой мой! Мир по преимуществу скучен, - вещает Писатель,  слегка
покачиваясь и размахивая пальцем.  -  Непроходимо  скучен,  и  поэтому  ни
телепатии, ни привидений, ни летающих  тарелок...  Ничего  этого  быть  не
может.
     - Однако же меморандум Кемпбела... - слабо возражает гость.
     - Кемпбел - романтик. Рара авис ин  террис,  таких  больше  нет.  Мир
управляется железными  законами,  и  это  невыносимо  скучно.  Неужели  вы
никогда не замечали, что  интересно  бывает  только  тогда,  когда  законы
нарушаются? Но, увы, они не нарушаются. Никогда. Они не умеют  нарушаться.
И не надейтесь ни  на  какие  летающие  тарелки  -  это  было  бы  слишком
интересно...
     - Однако же Бермудский треугольник... Вы же не станете спорить...
     -  Стану.  Спорить.  Нет  никакого  Бермудского  треугольника.   Есть
треугольник а-бэ-цэ, который равен треугольнику а прим-бэ прим-цэ  прим...
Вы чувствуете, какая тоскливая скука заключена в этом утверждении?  Это  в
средние века было интересно. Были ведьмы, привидения,  гномы...  В  каждом
доме был домовой,  в  каждой  церкви  был  бог...  Люди  были  молоды,  вы
понимаете? А сейчас каждый четвертый - старец. Скучно, мой ангел.  Ой  как
скучно!
     -  Но   вы   же   не   будете   спорить,   что   Зона...   порождение
сверхцивилизации, которая...
     - Да Зона не имеет  никакого  отношения  к  сверхцивилизации.  Просто
появился еще один какой-то паршивый скучный закон, которого мы до этого не
знали... А хотя бы и сверхцивилизация...  Тоже,  наверное,  скука...  Тоже
какие-нибудь законы, треугольники, и никаких тебе домовых и  никакого  бог
а...
     Гудок машины. Писатель оборачивается.
     - Это за мной, - говорит он. - Прощайте, друг ситный...
     Он забирает у гостя бутылку и идет к машине.
     В отсветах фар возле водительской  двери  появляется  мокрое  веселое
лицо, которое, впрочем, тут же недоуменно вытягивается.
     - Пардон, - произносит Писатель. - Я думал, это за мной.
     - За вами, за вами, - говорит проводник. - Садитесь сзади.
     - А, вы здесь... прелестно. А кто же этот тип? По-моему,  он  в  очка
х...
     - Быстро!
     Машина резко берет с места.
     Писатель заваливается на заднее сиденье.
     - Надо вам сказать,  -  говорит  он,  чуть  запинаясь,  -  я  испытал
некоторый шок: откуда очки? Почему на моем проводнике очки?..
     Ученый поджимает губы.
     - Очки - это, как ни крути,  признак  интеллигентности!  -  объявляет
Писатель.
     Проводник произносит через плечо:
     - Напился?
     - Я? В каком смысле?.. Ни в коем  случае.  Я  не  напился.  Я  выпил.
Направляясь на рыбную ловлю. Ведь мы направляемся на рыбную ловлю. А?



                                 ЗАСТАВА

     Машина останавливается на проселке. Вокруг  смутно  виднеются  мокрые
кусты. Проводник бесшумно выходит из машины  и  идет  туда,  где  в  конце
проселка влажно поблескивает асфальт ученный тоже выходит, догоняет его  и
идет рядом.
     - Зачем вы взяли этого интеллектуала? - говорит он.
     - Ничего, - отзывается проводник. - Он протрезвеет. Я вам  обещаю.  -
И, помолчав, добавляет: - А потом, его деньги ведь ничуть не хуже ваших...
     Ученый быстро взглядывает на него, но не говорит больше ни слова. Они
останавливаются на перекрестке и из-за кустов смотрят на заставу  в  сотне
метрах впереди по шоссе. В маленьком домике горит одинокое окошко. Рядом в
мертвом свете мощного прожектора  чернеют  два  мотоцикла  с  колясками  и
бронированная патрульная машина. Вправо и  влево  от  шоссе  уходят  через
холмы стены с колючей проволокой и вышками, оснащенными пулеметами. Ворота
в Зону распахнуты настежь.
     - Патруль, - говорит проводник.
     - Они все  спят,  -  шепчет  ученый.  -  Разогнаться  как  следует  и
проскочить на полной скорости... Они и мигнуть не успеют.
     - Стратег, - говорит проводник. - Быстрота и натиск...
     Он смотрит вниз, на здание заставы,  на  которое  медленно  наползает
серый клочковатый туман. Через несколько минут он  проглатывает  и  здание
заставы, и ворота, и стену. В серой мути,  как  утонувший  фонарь,  маячит
тусклое пятно света.
     - Вот так-то лучше, - говорит проводник.
     Они быстро возвращаются к машине.
     Писатель, заснувший на заднем сиденье, вскидывается.
     - А? - зычно произносит он. - Приехали?
     Проводник поворачивается и, взяв его пятерней за физиономию, с  силой
отталкивает назад.  Писатель  ошеломленно  таращит  глаза,  затем  говорит
шепотом:
     - Понял... понял... молчу...
     Машина трогается, на малых оборотах выползает на шоссе, сворачивает и
тихо,  в  полном  соответствии  со  знаками,   ограничивающими   скорость,
светящимися на обочине, катится мимо  заставы.  Когда  она  входит  в  луч
прожектора, клубящийся в тумане, на черном мокром кузове ее видны  надписи
на трех языках: "ООН. Институт внеземных культур".
     Неожиданно сзади раздается пулеметная очередь.  В  тумане  вспыхивает
фиолетовый прожектор охраны.
     Машина на бешеной скорости  несется  во  тьме  по  мокрому  проселку.
Проводник с потухшим окурком в  углу  рта  -  за  рулем.  В  отсветах  фар
поблескивают очки его соседа  справа.  Писатель,  весь  подавшись  вперед,
держится обеими руками за спинки передних сидений и напряженно смотрит  на
дорогу. Он уже заметно протрезвел.
     Проводник сбрасывает газ, и машина  с  потушенными  фарами  осторожно
сползает с проселка, вваливается в кювет, вылезает из него  и,  пофыркивая
двигателем,  вламывается  в  кусты.  Потом  двигатель   затихает,   гаснут
подфарники и голос проводника произносит во тьме:
     - Быстрее. Ползком за мной. Головы не поднимать, мешок держи вот так,
слева. Не бойтесь, они нас не видят. Если кого зацепит,  -  не  орать,  не
метаться: увидят - убьют. Ползи назад, выбирайся на шоссе. Утром подберут.
Все ясно?
     - Я бы хлебнул... - тихонько говорит Писатель.
     - Уймись, запойный... пошли.



                              ПЕРЕД ПОХОДОМ

     Темный неосвещенный туннель. Поблескивают  рельсы  в  пляшущем  свете
электрического  фонаря.   Троица   взгромождается   на   узкую   платформу
электродрезины. Синяя искра на мгновение с  треском  озаряет  сырой  свод.
Мимо проплывает лампочка, горящая вполнакала.
     - Как красиво, - говорит Писатель. - Темнота и ничего не  видно...  А
вы в самом деле профессор?
     - Да.
     - Меня зовут... - начинает Писатель, но проводник прерывает его:
     - Тебя зовут Писатель.
     - Гм... - говорит Профессор. - А меня как, в таком случае?
     - А тебя - Профессор, - отвечает проводник.
     - Меня зовут Профессор, и я профессор.
     - Польщен, - говорит Писатель.  -  Значит,  я  -  писатель,  и  меня,
естественно, все зовут почему-то Писатель. Представляете, как неудобно?
     - Известный писатель?
     - Нет. Модный.
     - И о чем же вы пишете?
     - Да как вам сказать... в основном о читателях. Ни о чем  другом  они
читать не хотят.
     - По-моему, они правы, - замечает Профессор. -  Ни  о  чем  другом  и
писать, наверное, не стоит.
     - Они не совсем правы. Писать вообще не стоит.  Ни  о  чем.  А  вы  -
химик?
     - Скорее физик.
     - Тоже, наверное, скука, а?
     - Пожалуй. Особенно когда долго не везет...
     Туннель  позади.  В  предрассветной  темноте,  озаряемая  искрами  от
тролля, электродрезина катит по насыпи.
     - А у меня наоборот, - говорит Писатель. - У меня скука, когда  долго
везет...
     - Это кому долго везет? - осведомляется проводник.  -  Ты  же  каждый
день на скачках просаживаешься.
     -  Уважаемый  Соколиный  Глаз!  -  провозглашает  Писатель.  -  Мы  с
Профессором говорим о совсем других скачках. Мы с ним скачем всю жизнь,  и
это  называется   у   нас   не   стипль-чез,   а   отражение   объективной
действительности,  или,  говоря  языком  профанов,  поиски   истины.   Она
прячется, а мы ее ищем.  Найдем,  поймаем,  побалуемся  и  скачем  дальше.
Верно, Профессор?
     - Моя истина, во всяком случае, не прячется, - отвечает Профессор.  -
"Бог хитер, но не злонамерен".
     - Дьявол, - поправляет Писатель.
     - Эйнштейн говорил - "бог", а имел в виду природу
     - А манихейцы говорили - "дьявол", и имели в виду  дьявола.  Так  вот
ваш дьявол, может быть, и не злонамерен: он  как  спрятал  вашу  истину  в
самом начале один раз, так и плюнул на нее. А вы ходите и копаете -  то  в
одном месте, то в другом. В одном копнули - ага, ядро состоит из протонов.
В другом месте копнули - красота, треугольник а-бэ-цэ равен треугольнику а
прим-бэ прим-цэ прим. Вы неплохо устроились. А вот  мой  дьявол  -  другое
дело. Он не сидит сложа ручки. Я истину откапываю, а он в это время с  нею
что-то делает. И получается так, что откапывал я истину, а выкопал дерьмо.
Возьмите там  какой-нибудь  закон  Архимеда...  С  самого  начала  он  был
правильный, и сейчас он правильный,  и  всегда  будет  правильным.  Каждый
может его проверить, пожалуйста.  А  стоит  взять  какой-нибудь  расписной
горшок восьмого века... Да в восьмом веке в него объедки кидали,  а  нынче
он  в  музее  стоит  и  вызывает  восхищение   лаконичностью   рисунка   и
неповторимостью формы, и все вокруг ахают до тех пор, пока не  выясняется,
что никакого он не восьмого века, а сработал его одноглазый Гур и подсунул
в раскоп для сенсации... И форма у него осталась неповторимой,  и  рисунок
лаконичный, но аханье, как ни странно, стихает...
     - Ну, вы неправы, - говорит Профессор. - Вы  говорите  о  профанах  и
снобах...
     - Ничего подобного, - говорит Писатель. - Я говорю о горшках.  Я  сам
двадцать лет  леплю  такие  горшки.  И  поскольку  я  писатель  достаточно
известный,  то  они   восхищают   книголюбов   лаконичностью   рисунка   и
неповторимостью формы. А лет через десять  придет  мальчик  и  в  простоте
душевной заорет про голого короля... А через сто лет - кто  его  знает?  -
явится другой мальчик и заорет "эврика!" по моему  поводу.  Что,  и  такие
случаи бывали...
     - Господи, - произносит Профессор. - И вы об этом все время думаете?
     - Первый раз в жизни. Я вообще очень редко думаю. Мне это вредно.
     - Я имею в виду, что невозможно, наверное, писать, например, роман  и
все время думать, как он будет читаться через сто лет...
     - Конечно, невозможно. А с другой стороны, если его не  будут  читать
через сто лет, на кой черт его писать..
     - А деньги! -  со  злостью  замечает  проводник.  -  Ты  за  него  не
беспокойся, Профессор, ни о чем таком он не думает. О бабах он  думает,  о
скачках, вот и все его размышления... Истина! Ты его лучше спроси, сколько
ему за строчку платят!
     Пауза. Потом Профессор тихонько говорит:
     - Если все это так просто, то зачем он с нами в Зону пошел?
     - Тихо... - говорит проводник.
     Дрезина  замедляет  ход.  Впереди  из  тумана  надвигается   какое-то
полуразрушенное станционное строение.
     - Приехали. - Проводник спрыгивает на шпалы. - Отдых!
     - Фу-ты! - произносит Писатель, распрямляясь.  -  Ну  теперь-то  хоть
можно хлебнуть?
     На газете,  расстеленной  поверх  платформы,  стоят  термос  с  кофе,
бутылка спиртного, развернуты пакеты со снедью.  Все  трое  усердно  жуют,
прихлебывая из складных стаканчиков. Теперь уже совсем светло, но туман не
рассеялся, он такой же густой, как и раньше, только  не  молочно-белый,  а
зеленоватый.
     - Вы для меня оба новички, - говорит проводник. - Я  вас  в  Зоне  не
видел и ничего хорошего от вас не жду. Вы меня  наняли,  и  я  постараюсь,
чтобы вы остались живы как можно дольше, а поэтому не извольте  обижаться.
Церемониться некогда. Буду просто лупить чем ни попадя, если что не так.
     - Только, пожалуйста, не по левой руке, - говорит Писатель.
     - Почему?
     - Она у меня сломана в детстве. Я ее берегу.
     - А... - Проводник усмехается. - А я думал - ты левша, пишешь  левой.
Ладно, тогда буду по голове. Как она у тебя с детства?
     - Уж очень вы с нами суровы, - говорит Писатель и тянется к бутылке.
     Проводник перехватывает бутылку, накрепко завинчивает пробку  и  сует
бутылку в карман куртки.
     - Эхе-хе-хе-хе, - произносит Писатель и наливает себе кофе.
     - Тихо как, - говорит Профессор. Он  задумчиво  курит,  прислонившись
спиной к борту дрезины.
     - Здесь всегда тихо, - говорит  проводник.  -  До  пулеметов  далеко,
километров пятнадцать, а в Зоне шуметь некому.
     -  Неужели  пятнадцать  километров?  -  говорит  Профессор.  -  Я   и
представления не имел, что можно так углубиться.
     - Можно. Углублялись. Сейчас вот туман разгонит, увидишь, как они тут
углубились.
     Длинный  скрипящий  звук  доносится  вдруг  из  тумана.   Все,   даже
проводник, вздрагивают.
     - Что это? - одними губами произносит побледневший Писатель.
     Проводник молча мотает головой.
     - А может быть, это все-таки правда, что здесь...  живут?  -  говорит
Профессор.
     - Кто? - презрительно бросает проводник.
     - Не знаю... Но есть легенда, будто какие-то люди остались в Зоне...
     - Болтовня это, а не легенда, -  обрывает  его  проводник.  -  Никого
здесь нет и быть не может. Зона это, понятно? Зона!
     На протяжении  этого  разговора  Писатель  вертит  головой,  переводя
взгляд  с  одного  на  другого.  Он  все   еще   бледен,   но   постепенно
успокаивается.
     - Я, конечно, понимаю, - говорит он, - что Зона - это именно Зона,  а
не лоно, не два газона и не три, скажем... э...  бизона...  Но  на  всякий
случай я с собой кое-что прихватил.
     - Что прихватил? -  проводник  уставляется  на  Писателя  неподвижным
взглядом. - Что ты там еще прихватил, чучело?
     Писатель многозначительно похлопывает себя по заду.
     - Дай сюда, - говорит проводник и протягивает руку.
     - Зачем?
     - Дай сюда, говорю!
     Писатель  колеблется.  Выражение   многозначительного   превосходства
сходит с его лица.
     - В Зоне стрелять не во что, дурак, - говорит проводник. -  Дай  свою
пушку.
     - Не дам, - решительно говорит Писатель, но сейчас же добавляет тоном
ниже: - Мне нужно, понимаете?
     - Понимаю, - говорит проводник неожиданно мягко. -  Только  на  самом
деле  ничего  такого  тебе  там  не  понадобится.   Если   долбанет   тебя
по-настоящему, то ничего тебе уже не поможет. А  если  прикует  тебя  или,
скажем, прижжет, то я тебя вытащу. Мертвого - да, брошу. Ну,  а  живого  -
вытащу. Это я тебе обещаю. Зря денег не беру. Давай.
     Писатель нехотя вытаскивает  из  заднего  кармана  крошечный  дамский
браунинг.
     - Там всего один заряд, - бормочет он. - В стволе.
     - Поня-атно... - Проводник  выщелкивает  патрон  и  небрежно  бросает
оружие на шпалы. - В Зоне стрелять нельзя, - говорит он поучительно.  -  В
Зоне не то что стрелять - камень иной раз бросить  опасно.  А  у  тебя?  -
обращается он к Профессору.
     Тот берется двумя пальцами за край воротника куртки.
     - У меня на этот случай ампула.. - говорит он виновато.
     - Чего-чего?
     - Ампула зашита. Яд.
     Проводник ошеломлен.
     - Ну-ну, ребята!..  Нет,  это...  Вы  что  сюда  -  помирать  пришли?
Облегчиться никто не хочет? - Он соскакивает на шпалы. - Смотрите,  потом,
может, и некогда будет. Или негде...
     Он отходит от дрезины и сейчас же скрывается в тумане.
     - А действительно, зачем вы сюда пришли?  Модный  писатель,  вилла...
Женщины, наверное, на шею вешаются гроздьями...  -  Профессор  смотрит  на
Писателя, высоко задирая брови.
     - Это вам не понять,  профессор,  -  рассеянно  отзывается  Писатель,
подбрасывая  на  ладони  складной  стаканчик.  -   Есть   такое   понятие:
вдохновение. Так вот: понятие-то у меня есть, а  самого  вдохновения  нет.
Иду выпрашивать.
     - То есть вы что же - исписались? - негромко говорит Профессор.
     - Что? А, да, то  есть  у  меня  его  никогда  не  было.  Да  это  не
интересно. А вы?
     Профессор не успевает ответить.