потому что Дикобразу
дикобразово. Потому что совесть, душевные муки -  это  все  придумано,  от
головы. А суть его, дикобразова, была. Понял он  это  и  уж  тогда  только
повесился.
     Проводник слушает его приоткрыв рот.
     - Мне казалось, что я играю в интересную новую игру.  Приключение.  И
вдруг понял, дружище, что все это - не шутки. Я, по правде, не очень  даже
в чудеса эти верю. Ну, попрошу там чего-нибудь, все равно  это  сказки.  А
потом напишу. Об этом ведь никто еще не писал... Нет, соколиный глаз, друг
мой, я в такие игры не играю...
     - Слушай, Профессор, - говорит растерянно проводник. - Что это с ним?
Скажи ему!
     Профессор пожимает плечами.
     - Да как же так? - говорит проводник. - Я  ж  иду  за  здоровьем  для
дочери, для мартышки моей несчастной, а получу, значит, неизвестно что?
     - Известно, - ласково произносит Профессор. -  Все  совершенно  точно
известно...
     - Перестаньте, - перебивает его Писатель, и снова наступает тягостное
молчание.
     Потом проводник угрюмо говорит:
     - Хватит. Подъем.
     Профессор угрюмо идет впереди, за ним -  Писатель,  а  за  Писателем,
почти наступая ему на пятки, - проводник.
     - Ладно, врать не буду, - бубнит он. - Когда выходил, не  думал  я  о
мартышке, это точно... А теперь-то! Да я за нее кому хочешь горло порву! А
ты мне толкуешь...
     - Слушай, перестань бормотать, - говорит Писатель, не оборачиваясь. -
Что ты ко мне пристал? Не знаю я, чего ты на самом деле хочешь. И ты этого
не знаешь! И ради бога, не отвлекайся. Смотри за дорогой... Как раз сейчас
только гробануться не хватает...
     Впереди в дрожащем мареве виден задранный  ковш  покрытого  ржавчиной
экскаватора.
     И вот они останавливаются перед пологим спуском к тому самому месту и
завороженно глядят вниз,  на  волшебную  котловину.  Проводник  оглядывает
спуск и на ржавом склоне замечает странные черные кляксы.
     - Ну, счастлив ваш бог, ребята! - говорит он  сдавленным  голосом.  -
Сдохла она.
     - Кто? - не сразу откликается Профессор.
     - Мясорубка. Видишь эти черные сопли? Сдохла жаба.  Все!  Можно  идти
свободно.
     - Вот видите -  мясорубка...  -  говорит  Писатель  удовлетворенно  и
усаживается на землю. - Приятное название.
     - Да уж, брат, куда приятнее! Здесь  Дикобраз  свою  последнюю  живую
отмычку использовал. Кащей у него была кличка,  молоденький  такой  дурачо
к...
     - И ты бы меня сюда погнал? - говорит Профессор. - Меня? В мясорубку?
     - А ты как думал? Одна труба  да  мясорубка  чего  стоят...  А  здесь
только так и можно. А иначе - один шанс из четырех. Лотерея! А  в  Зоне  в
азартные игры не играют...
     -  Уму  непостижимо,  -  говорит  Писатель.  -  Переться  через   эти
смертельные горки, убить двух товарищей, и все ради мешка денег...
     - Во-первых, - жестко говорит проводник, - товарищей сюда  не  берут.
Да и не бывает у  сталкера  никаких  товарищей.  Я  сам  себе  товарищ.  А
во-вторых, из-за денег и не такие дела делают. Ты что, с луны свалился?
     - А если бы я не пошел? - спрашивает Профессор.
     - Да хватит вам об этом! - кричит проводник.  -  Пошел,  не  пошел...
Повезло нам, и все! Труба пустая оказалась, мясорубка сдохла, что я вам  -
злодей какой-нибудь? Думаете, мне много радости  было  -  живых  людей  на
смерть гонять? Ну - кто  первый  хочет?  Ты,  может?  Заслужил  ведь...  -
обращается он к Писателю.
     Писатель решительно мотает головой.
     - Нет. Я ведь сказал, что не пойду. Просто хочу  посмотреть  на  чудо
это собственными глазами. Я скептик.
     - Тьфу! Да не бойся, сдохла она, говорят тебе! Ну,  хочешь,  я  пойду
первым. Ты не против? - спрашивает он Профессора.
     - Идите, идите... конечно, - отвечает Профессор. - Я ведь  никогда  и
не собирался ни подходить туда, ни просить...
     - Как так - не собирался? - тупо произносит  проводник.  -  Зачем  же
тогда ты сюда перся? Это ж не  я  тебя  уговаривал  сюда  идти...  ты  сам
просил, деньги сулил! Как же так - не собирался?
     Вместо  ответа  Профессор  по  примеру  Писателя  садится  на  землю,
поставив рюкзак между колен.
     -  Нет,  вы  посмотрите  на  этих  идиотов!  -  ошеломленно   говорит
проводник. - Жизнью рисковали, через все прошли,  добрались,  и  на  тебе!
Сели и сидят!
     - И правильно делают, - говорит Писатель. - И ты  тоже  садись.  Надо
перед обратной дорогой посидеть.
     - Этот дурак облысел, этого  в  городе  участковый  ждет...  Ты  хоть
волосы себе обратно попроси!
     - Снявши голову, по волосам не плачут, - говорит Писатель.  -  Брось,
ангел, не унижайся! Садись с нами, закусим, коньячку  вот  выпьем...  И  с
богом домой.
     - Вот тебе - домой! - орет проводник, потрясая дулей.
     Он решительно поворачивается и идет к спуску. Шаги его, вначале очень
решительные,  замедляются,  и   он   растерянно   останавливается.   Потом
поворачивается и также решительно возвращается назад.
     - Ладно! Ты можешь мне объяснить, почему ты не идешь?  -  говорит  он
Писателю. - Только честно и без болтовни!
     - Пожалуйста! Я боюсь. Себя не знаю и не верю себе... Наверняка  знаю
одно: много дряни у меня в душе за жизнь накопилось.  Не  хочу  эту  дрянь
людям на голову выливать, а потом, как Дикобраз, в петлю  лезть.  Лучше  в
этом своем вонючем особняке сопьюсь тихо и  мирно.  Иди,  иди!  Только  не
думаешь ли ты, что если мы живы сейчас, то ты нас  не  убил?  Убил,  убил!
Хоть мы и живы. И не надейся. На что ты можешь  надеяться  с  такой  своей
натурой? Над дочкой своей слезы раскаяния проливаешь... Ты,  прости  меня,
как тот бандит, у которого руки по локоть в крови, а на груди  татуировка:
"Не забуду мать родную"... Уймись, сталкер. Не доросли мы до этого  места,
не нам с тобой сюда ходить за счастьем...
     - А чистеньким-то я бы, может, и не пошел! - зло кричит проводник.
     - Заговорила валаамова ослица! - мечтательно произносит Писатель.
     - Не понимаю, - бормочет проводник, в отчаянии тряся  головой.  -  Не
понимаю я...
     - И счастье твое, что не понимаешь! Сходи туда -  сразу  поймешь,  но
тогда уже... извини! Ты ведь всегда очень высоко себя ставил,  много  выше
всех остальных... Железный мужик, гордый и вольный, а на самом-то  деле  -
просто  скотина.  И  придешь  ты  оттуда  либо  калекой,   тухлой   гнидой
приползешь, ни на что не годной от срама, либо  таким  уж  зверем,  что  и
Дикобраз по сравнению с тобой ангелом покажется. Все. Отстань!
     Пока они конфликтовали, Профессор уже освободил из рюкзака  массивный
цилиндр, тускло отсвечивающий на солнце. На цилиндре нет  ни  циферблатов,
ни шкал, только диск наподобие телефонного в центре верхнего днища.
     - Что это у вас, Профессор? - спрашивает Писатель.
     - Это атомная мина.
     - Атомная!?
     - Да. Двадцать килотонн.
     - Откуда? Зачем?
     - Мы собирали ее с друзьями... с бывшими моими коллегами. Мы  решили,
что это место надо уничтожить. Я и до сих пор так думаю.  Никому  никакого
счастья оно не принесет. А если попадет в дурные руки... страшно подумать.
Впрочем, теперь я уже не знаю... Они потом стали говорить, что это чудо  и
надежда, что нельзя убивать чудо и нельзя убивать надежду. Мы поссорились.
Только ученые умеют так ссориться. Они спрятали эту мину, но я ее нашел...
- Он поднимает глаза. - Вы понимаете? Я и сейчас  совершенно  уверен,  что
все это надо к черту взорвать. Это просто: набрать четыре цифры,  и  через
час... В общем, сюда никто больше никогда не придет...
     Он долго молчит, затем добавляет:
     - И никогда больше на земле не будет такого места.
     - Бедняга... - тихо говорит Писатель. - Выбрал себе проблемку...
     - Понимаете, это общий принцип, - говорит  Профессор.  -  Никогда  не
совершай необратимых действий. Но пока эта язва открыта здесь для  всех  -
ни сна, ни покоя...
     И тут взрывается проводник.
     - Будьте вы прокляты! Какого дьявола я с вами связался? - ревет он. -
Интеллигенты хреновые! Болтуны! Пошел бы, взял деньги, не знал бы  ничего,
не думал бы, жил бы припеваючи, как люди живут!  Запутали!  Душу  разъели,
паразиты! А как же теперь я? А? Ничего нельзя! Туда  нельзя,  здесь  нельз
я... Значит, все зря? Навсегда зря? Никогда, значит, больше ничего?
     Он хватает Профессора за плечи.
     - Тогда взрывай ее к чертовой матери! Тогда - никому!  Хоть  какая-то
польза будет!
     Он обхватывает голову и раскачивается. Потом вдруг замирает.
     - Слушай! - хрипло шепчет он в  лицо  Писателю.  -  Ну  ладно,  я  не
гожусь... а жена? Ради дочери своей, а? Не я,  не  я,  жена!  Она  у  меня
святая, у нее же ничего, кроме мартышки, нет! Жена, а?
     Он кидается к Профессору.
     - Нет! Не надо! Нельзя! Не трогай ее! Другой же надежды нет!
     Профессор  отстраняет  его  руки.  И  Писатель   и   проводник,   как
завороженные, следят, как Профессор с натугой  отвинчивает  верхнюю  часть
цилиндра,  приподнимает  ее,  обрывает  тянущиеся  провода  и  принимается
разбирать,  рвать,  ломать,  далеко  вокруг  себя  разбрасывая  деталь  за
деталью.
     В это время заходит солнце и становится темно.



                           ОПЯТЬ ЗАБЕГАЛОВКА

     В кафе пусто. За стойкой копошится грузный кельнер в грязной  куртке.
За столиком в углу расселись наши герои - грязные,  оборванные,  заросшие.
Перед каждым - полупустая кружка пива. Писатель разглагольствует:
     - ...я представляю себе это здание в виде гигантского храма. Все, что
создало человеческое воображение,  фантазия,  дерзкая  мысль,  -  все  это
кирпичи, из которых сложены стены этого храма: философия, книги,  полотна,
этические  теории,  трагедии,  симфонии...  Даже,  черт  возьми,  наиболее
смелые, основополагающие научные идеи. Так уж и быть... А вот вся эта ваша
технология, домны, урожаи, вся эта маята-суета для того, чтобы можно  было
меньше работать и больше жрать, - все это леса, стропила... Они,  конечно,
необходимы  для  построения  храма,  без  них  храм  был   бы   совершенно
невозможен,  но  они  опадают,  осыпаются,   возводятся   снова,   сначала
деревянные,  потом  каменные,   стальные,   пластмассовые,   наконец,   но
всего-навсего  стропила  для  построения  великого  храма  культуры,  этой
великой и бесконечной цели человечества. Все умирает, все забывается,  все
исчезает,  остается  только  этот  храм...  Честно  говоря,   человечество
вообще-то существует лишь затем...
     Профессор отхлебывает из кружки и брюзжит:
     - И вы что, беретесь ответить, зачем существует человечество?
     - Не перебивайте, - бросает Писатель. - Это невежливо. Лишь затем,  -
продолжает  он,  -  чтобы  производить  произведения   искусства!   Образы
абсолютной истины. Это, по крайней мере, бескорыстно...
     Пауза.
     Писатель неожиданно ухмыляется:
     - Шутка, - добавляет он, почти смущенно. - Пиво  здесь...  разве  это
пиво? Давайте еще по одной, что ли?
     - У меня денег больше нет, - говорит Профессор.
     - И у меня нет, - упавшим голосом сообщает Писатель.
     - Вы же хвастались, что у вас везде  кредит,  -  раздраженно  говорит
Профессор Писателю.
     - Да! - с вызовом отвечает тот. - Везде! А здесь нет.
     Проводник высыпает на стол несколько мелких монет пополам с  мусором,
двигает монетки пальцем, пересчитывая.
     - Вот, - говорит он, - на две кружки еще хватит. Живем.
     В этот момент у столика появляется кельнер, ловко  расставляет  перед
ними полные, с шапками пены кружки и забирает кружки с опивками. Глядя  на
него, проводник с извиняющимся видом стучит грязным ногтем по жалкой кучке
монет. Кельнер делает успокаивающий жест и исчезает.
     - Мой читатель! - объявляет Писатель значительно. - Узнал!
     Проводник и Профессор смотрят на  него  -  на  его  небритую  грязную
физиономию, на огромный  синяк  вокруг  правого  глаза,  на  окровавленную
тряпку, съехавшую на лоб, - смотрят а потом, не говоря ни  слова,  надолго
припадают к своим кружкам.
     - Нет, - говорит проводник. - Это не выпивка, ребята. Я  сейчас  жене
позвоню, у нее десятка оставалась. Пусть принесет.
     Писатель удерживает его за рукав.
     - Какая там десятка? Да я сейчас в любую редакцию позвоню...
     Проводник отстраняет его.
     - Уймись... я угощаю, а не ты. Сиди.
     Он подходит к автомату, набирает номер, и в этот момент  видит  через
окно жену, которая идет в сторону кафе. Он вешает трубку и возвращается  к
столику.
     Она подходит к столику и говорит мужу:
     - Ну, что ты здесь сидишь? Пошли!
     - Сейчас, - говорит он.  -  Ты  присядь.  Присядь  с  нами,  ты  что,
торопишься?
     Она охотно садится, берет его за руку и обводит взглядом  Писателя  и
Профессора.
     - Вы знаете, - говорит она, - мама моя была очень против. Он  же  был
совершенный бандит. Вся округа его боялась. Он был  красивый,  легкий,  ка
к... А мама говорила:  он  же  сталкер,  он  же  смертник,  он  же  вечный
арестант... И дети - вспомни, говорила она, какие дети бывают  у  сталкеро
в... А я даже с ней не спорила. Я и сама все это знала: и что смертник,  и
что арестант, и про детей. Только что я могла поделать?  Я  уверена  была,
что с ним мне будет счастье. Я знала, конечно, что и горя будет много,  но
я подумала: пусть будет лучше горькое счастье, чем серая  жизнь.  А  может
быть, я все это уже сейчас придумала. Тогда он просто  подошел  ко  мне  и
сказал ласково: "Слушай, пойдем со мной!" И я пошла. И никогда об этом  не
жалела. Никогда. И плохо было. И страшно было. И стыдно было, и все-таки я
никогда об этом не жалела и никому не завидовала. И он тоже не жалел и  не
завидовал. Просто судьба такая. Жизнь такая, мы такие. А если бы не было в
нашей жизни горя, то не было бы лучше. Хуже было  бы.  Потому  что  такого
счастья тоже не было бы, и не было бы надежды. Вот.  А  теперь  нам  пора.
Пойдем, мартышка там одна.
     Они встают.
     - Это вот мои друзья, - говорит сталкер.  -  А  больше  у  меня  пока
ничего не получилось...
     Они уходят, а Писатель и Профессор смотрят им вслед.





                            Аркадий СТРУГАЦКИЙ
                             Борис СТРУГАЦКИЙ

                              МАШИНА ЖЕЛАНИЙ

                                (сценарий)



     Отвратительно резкий звонок будильника.
     В комнате темно, только каждую  секунду  озаряется  мертвенным  синим
светом далекой неоновой рекламы прямоугольник окна.
     Звонок обрывается, и сейчас же  вспыхивает  неяркий  огонек  ночника.
Угрюмый мужчина отбрасывает одеяло, и садится в постели, свешивает ноги  и
ожесточенно обеими руками чешет взлохмаченные  волосы.  Неожиданно  легким
скользящим  движением  отделяется  от  постели  и  оказывается   у   окна.
Оглядывает небо, улицу - неоновый свет равномерно выхватывает из  полутьмы
и гасит его быстрые внимательные глаза, твердо сжатые губы. Он словно и не
спал вовсе.
     Тихонько скрипит  дверь.  В  комнате  появляется  молодая  женщина  в
длинной ночной рубашке, бесшумно дудит к столу и ставит поднос: кофейник и
чашка с дымящимся кофе. Мужчина берет чашку, жадно, в два глотка  выпивает
и сейчас же наливает еще.
     - Что Мартышка? - хриплым голосом спрашивает он.
     - Спит... - тихо отзывается жена. - Ночью два раза плакала...
     Мужчина залпом выпивает  вторую  чашку  и  наливает  третью.  Женщина
закуривает  две  сигареты  сразу,  одну  протягивает   ему.   Он   глубоко
затягивается и, сказав: "Ну, ладно...", начинает одеваться.
     Он снимает пижаму и берет со стула нечто вроде белого длинного жилета
из  блестящего  материала,  расправляет   его   на   вытянутых   руках   с
растопыренными пальцами и внимательно оглядывает.  Жилет  соскальзывает  с
пальцев  и  падает  на  пол  со  странным   звякающим   звуком.   Мужчина,
чертыхнувшись невнятно, поднимает жилет и натягивает поверх майки.
     - Виктор... - тихо говорит женщина.
     - Ну? - Он не оборачивается.
     Но женщина молчит - курит и глядит, как он напяливает на руки длинные
рукава из такого же блестящего материала,  пристегивает  их  к  жилету,  а
затем принимается  бинтовать  кисти  рук  полупрозрачной  клейкой  лентой.
Снимает пижамные штаны и натягивает на ноги рейтузы со штрипками, такие же
серебристые  и,  видимо,  тяжелые,  как  жилет.  Облачившись,  он   делает
несколько резких гимнастических движений:  приседает,  нагибается  во  все
стороны, затем берет сигарету, затягивается и снова отхлебывает кофе.
     Громко стучит будильник. Стрелки показывают начало третьего.
     Виктор влезает в просторный  комбинезон,  тщательно  застегивает  все
пуговицы,  и  задергивает  все  молнии,  и  натягивает   перчатки.   Затем
опускается на корточки перед ночным столиком и открывает выдвижной ящик. В
свете ночника прежде всего бросается в  глаза  огромный  черный  пистолет.
Виктор  сдвигает  его  в  сторону  и  зачерпывает   горстью   из   россыпи
девятимиллиметровых гаек, устилающих дно ящика.  Ссыпает  гайки  в  правый
набедренный карман, зачерпывает еще одну горсть и ссыпает в левый  карман.
Закрывает ящик и поднимается. Глоток кофе, затяжка. Он садится на  кровать
и принимается бинтовать прозрачной лентой голые, ступни.
     - Хочешь еще кофе? - спрашивает женщина.
     - Нет.
     Он поднимается, докуривает сигарету, раздавливает окурок о блюдце. Не
взглянув на женщину, выходит в прихожую. Двигается он на редкость легко  и
бесшумно, как тугая резиновая шина.
     В прихожей он садится на низенькую скамейку  и  натягивает  резиновые
сапоги. Женщина, прислонившись плечом к  косяку,  молча  смотрит,  как  он
встает,  притопывает,  натягивает  плотно  кожаную   шапочку   с   длинным
козырьком, поднимает и вскидывает за спину тяжелый рюкзак и берет из  угла
футляр с удочками и сачок.
     - Сигареты, - говорит он.
     Женщина бесшумно скрывается в полутьме  комнаты,  а  он  в  два  шага
оказывается у входа в детскую, приоткрывает дверь, смотрит.
     В круге слабого света видна детская кроватка, голая детская  рука  на
подушке. Рядом с кроваткой - пара Детских костыликов, и на ночном  столике
- черные детские очки.
     Виктор тихо закрывает дверь. Женщина молча стоит возле него с  пачкой
сигарет в руке. Он берет пачку, засовывает ее в нагрудный карман,  неловко
действуя одной рукой (в другой у него удочки).
     - Все, - говорит он. - Держи хвост пистолетом.
     Он прикрывает за  собой  дверь  квартиры  и  начинает  спускаться  по
лестнице. Грязноватый  пролет  ярко  освещен  лампочкой  без  плафона.  На
шероховатой  стене  рядом  с  дверью  грубо  выцарапана  злая   и   глупая
карикатура: растрепанная уродливая девчонка в огромных черных очках  и  на
растопыренных костылях.
     Пролетом ниже,  на  площадке  в  углу  торчит,  заметно  покачиваясь,
какой-то хорошо одетый человек без шляпы, в испачканном пальто. Широченный
цветастый шарф, выбившись, свисает до полу.  Когда  Виктор  проходит  мимо
него, видно, что человек этот изжелта бледен и мертвецки пьян.


     ДИКТОР. Два десятилетия прошло с тех пор, как наш  маленький  голубой
шарик, несущийся по необъятным  просторам  Вселенной,  впервые  на  памяти
человечества  стал  объектом  внимания  могущественной   сверхцивилизации,
родина которой затеряна где-то в безбрежном Космосе. Кто они  были?  Зачем
посетили нас? Куда ушли потом - так те внезапно, как и появились? Об  этом
можно только догадываться. Были они добры или  жестоки?  Пришли  к  нам  с
миром или с войной? Видели в  нас  равноправных  братьев  по  разуму,  или
пренебрегли нами, или вообще не заметили нас? В ту страшную ночь  двадцать
лет назад тысячи людей поседели от ужаса,  сотни  стариков  и  детей  были
растоптаны в обезумевших  толпах  беженцев,  некоторые  навсегда  лишились
рассудка, некоторые временно потеряли зрение и слух, но! - ни один человек
не погиб  под  развалинами,  ни  один  человек  не  сгорел,  не  погиб  от
таинственных  излучений,  ни  один  человек  не  пострадал  от