Появляется проводник.
     - Скоро пойдем. Укладывайтесь.



                                   ЗОНА

     Тумана больше нет.
     Слева от насыпи расстилается до самого горизонта  холмистая  равнина,
совершенно  безжизненная,  погруженная  в  зеленоватые  сумерки.   А   над
горизонтом, расплывшись  в  ясном  небе,  разгорается  спектрально  чистое
изумрудное  зарево  -  нечеловеческая  заря  Зоны.  И   вот   уже   тяжело
вываливается из-за черной гряды холмов разорванное на  несколько  неровных
кусков зеленое солнце.
     - Вот за этим я тоже сюда пришел... - сипло произносит Писатель.
     Лицо его зеленоватое, как и у Профессора. Профессор молчит.
     -  Не  туда  смотрите,  -  раздается  голос  проводника.  -  Вы  сюда
посмотрите.
     Писатель и Профессор оборачиваются.
     Справа от насыпи тоже  тянется  холмистая  равнина,  вдали  виднеются
какие-то столбы, торчит искореженная конструкция высоковольтной  передачи.
Среди холмов видна дорога. Насыпь здесь изгибается широкой дугой, и с того
места,  где  стоят  наши  герои,  хорошо  видна  голова  состава,  которым
доставлена была сюда когда-то танковая часть.
     Но что-то случилось там, впереди: тепловоз  и  первые  две  платформы
валяются под откосом, несколько следующих стоят на рельсах  наперекосяк  -
танки с них сползли и валяются на боку и вверх гусеницами на насыпи и  под
насыпью.  Несколько  машин  удалось,  видимо,  благополучно  спустить  под
насыпь: видимо, их даже пытались вывести на дорогу, но до дороги они так и
не дошли - остались стоять между дорогой и  насыпью  небольшими  группами,
пушками в разные стороны,  некоторые  вросшие  в  землю  по  самую  башню,
некоторые наглухо закупоренные,  а  некоторые  -  с  настежь  распахнутыми
люками.
     - А где же... люди?.. - тихо спрашивает Писатель. - Там же люди были.
     - Это я тоже каждый раз здесь  думаю,  -  понизив  голос,  отзывается
проводник. - Я ведь видел, как они грузились  у  нас  на  станции.  Я  еще
мальчишкой был. Тогда все думали, что это пришельцы нас  завоевать  хотят.
Вот и двинули этих...  Стратеги...  -  Он  сплевывает.  -  Никто  ведь  не
вернулся. Ни одна душа. Углубились. Ну ладно. Значит, общее направление  у
нас будет вон на тот столб... - Он протягивает руку, указывая. - Но вы  на
него не глядите. Вы под ноги глядите. Я вам уже говорил и скажу  еще  раз.
Оба вы - дерьмо. Новички. Без меня вы ничего  не  стоите,  пропадете,  как
котята. Поэтому я пойду  сзади.  Идти  будем  гуськом.  Путь  прокладывать
будете по очереди. Первым пойдет Профессор. Я указываю  направление  -  не
отклоняться, вам же будет хуже. Бери рюкзак.
     Профессор поднимает на плечи рюкзак.
     - Так, Профессор, первое направление - вон тот белый камень.  Видишь?
Пошел, - приказывает проводник.
     Профессор первым начинает спускаться с насыпи. Отпустив его на  пяток
шагов, проводник командует.
     - Как тебя... писатель! Пошел следом!
     И, подождав немного, начинает спускаться сам.
     Зеленое утро Зоны  закончилось,  растворившись  в  обычном  солнечном
свете.
     Спустившись с насыпи, они теперь  медленно,  гуськом  поднимаются  по
склону пологого холма. Насыпь видна отсюда как на ладони. Что-то  странное
происходит там, над поверженными танками:  словно  бы  струи  раскаленного
воздуха поднимаются над этим местом и в них время от времени вспыхивает  и
переливается яркая радуга.
     Но они смотрят не туда. Профессор идет впереди, и перед каждым  шагом
настороженно высматривает место,  куда  поставить  ногу.  Писатель  бредет
следом, глядя не столько себе под ноги, сколько под ноги Профессору.
     Дистанцию он соблюдает плохо, но проводник пока молчит. Взгляд его  с
привычной автоматической быстротой скользит от собственных ног  к  затылку
Писателя, к затылку Профессора, вправо от Профессора, влево от  Профессора
и снова себе под ноги.
     Профессор  добирается  до  вершины  холма,  и  проводник  сейчас   же
командует:
     - Стой!
     Профессор послушно замирает, а  Писатель  делает  еще  пару  шагов  и
оборачивается, очень недовольный.
     Проводник стоит неподвижно,  полузакрыв  глаза,  и  шевелит  пальцами
вытянутой руки, словно что-то ощупывая в воздухе:
     - Ну, что там еще? - брезгливо осведомляется Писатель.
     Проводник осторожно опускает руку и бочком-бочком придвигается  ближе
к Профессору. Лицо его напряженное и недоумевающее.
     - Не шевелитесь... -  хрипло  говорит  он.  -  Стоять  на  месте,  не
двигаться...
     Писатель испуганно озирается.
     - Не шевелись, дурак! - севшим голосом шипит проводник.
     Они стоят неподвижно, как статуи, а вокруг - мирная  зеленая  травка,
кусты тихонько колышутся под ветерком, и над всем этим  -  яркое  ласковое
солнце. Потом проводник вдруг говорит на выдохе:
     - Обошлось... Пошли. Нет, погоди, перекурим.
     Он присаживается на корточки и тянет из кармана пачку  с  сигаретами.
Губами  вытягивает  сигарету  и  протягивает  пачку  Профессору,   который
присаживается рядом.
     Писатель спрашивает с раздражением:
     - Ну хоть подойти-то к вам можно?
     - Можно,  -  отзывается  проводник,  затягиваясь.  -  Подойти  можно.
Подойди. - Голос его крепнет. - Я тебе что говорил?
     Писатель останавливается на полпути.
     - Я что тебе говорил, дура? Я тебе говорю "стой",  а  ты  прешься,  я
тебе говорю "не шевелись", а ты башкой вертишь... Нет,  не  дойдет  он,  -
сообщает проводник Профессору.
     - Что ж делать? У меня реакция плохая, - жалобно говорит Писатель.  -
Дайте сигаретку, что ли...
     - А реакция плохая - сидел бы дома, - говорит  проводник,  вытаскивая
из кармана горсть разнокалиберных гаек.
     Он начинает "провешивать" дорогу.
     Бросает одну гайку впереди себя. Пауза. Медленно  подходит  к  месту,
где она упала. Кидает другую. И так шаг за шагом, от гайки к гайке.
     - Давай! - зовет проводник Профессора. - Вроде обошлось...
     Осторожным аллюром  они  движутся  дальше.  Профессор  -  Писатель  -
проводник. Солнце уже поднялось высоко, на  небе  ни  облачка,  припекает.
Слева - склон, справа - канава, наполненная черной  стоячей  водой.  Очень
тихо: не слышно ни птиц, ни насекомых. Только шуршит трава под ногами.
     Через несколько  шагов  Писатель  начинает  насвистывать.  Еще  через
несколько шагов он наклоняется, подбирает прутик и идет дальше, похлопывая
себя прутиком по штанине.
     Проводник тяжелым взглядом  наблюдает  за  его  действиями  и,  когда
Писатель принимается своим прутиком сшибать  пожухлые  цветочки  справа  и
слева от себя, проводник достает из кармана гайку и очень точно  запускает
ее в затылок Писателю веселый свист обрывается тоненьким взвизгом.
     Писатель хватается за голову и приседает на  корточки,  согнувшись  в
три погибели. Проводник останавливается над ним.
     - Вот так это и бывает, - говорит он. - Только вот взвизгнуть ты вряд
ли успеешь... В штаны не наложил?
     Писатель медленно распрямляется.
     - Что это было? - с ужасом спрашивает он, ощупывая затылок.
     - Это я хотел тебе показать, как будет, - объясняет проводник, - если
ты так по Зоне ходить будешь! Самоубийца.
     - Ладно, ладно, - отвечает Писатель, облизывая губы. - Понял.
     Они  бредут  через  свалку.  Блестит  битое  стекло,  валяется  мятый
электрический чайник, кукла с оторванными ногами, тряпье,  россыпи  ржавых
консервных банок...
     Впереди теперь идет Писатель, лицо у него злое  и  напряженное,  губы
кривятся.
     Огромный ров,  заполненный  вздутой  тушей  полуспущенного  аэростата
воздушного заграждения. Они ступают на прогибающуюся поверхность, медленно
идут,  осторожно  переставляя  ноги,  и  вдруг  Писатель  издает  странный
каркающий звук и останавливается.
     И начинает намокать. Влага  проступает  от  его  тела  наружу  сквозь
одежду, влага струится по его лицу, струйки сбегают со скрюченных пальцев,
волосы облепляют щеки и потом целыми прядями начинают сползать на грудь  и
на плечи.
     - Спокойно, ребята, -  произносит  проводник.  -  Влопались.  Ляг!  -
кричит он Писателю. - Лечь попробуй! И ты ляг! Профессор! Ложись!  Ничего,
ничего, сейчас он ляжет...
     Проводник и Профессор ложатся, а Писатель не может.  Видно,  как  его
тело сводит судорога.
     А затем все также неожиданно прекращается. Влага высыхает на  глазах,
и вот уже Писатель такой же сухой, как прежде, только на  плечах  и  груди
висят, колышась под ветерком, сухие пряди выпавших волос. Обессиленный, он
валится на бок.
     Проводник,  за  ним  Профессор  поднимаются,  осторожно  подходят   к
Писателю.
     - Ничего, ничего, - говорит  проводник.  -  Сейчас  он  встанет...  А
действительно, везучий дьявол...  У  добрых  людей  здесь,  бывало,  глаза
вытекали, а он одними волосьями отделался... Ну, вставай, вставай,  нечего
валяться...
     Писатель с трудом поднимается, ощупывает голову, рассматривает волосы
на пальцах.
     - Пошли, - говорит проводник. - Все равно не сосчитаешь... Профессор,
вперед.
     Они вступают под истлевшую от времени  маскировочную  сетку.  Видимо,
когда-то здесь были пулеметные позиции: валяются патронные ящики,  вросшие
в землю пулеметы, занесенные песком каски и противогазы.
     - Привал, - объявляет проводник.
     Все стоят неподвижно. А вокруг тишина, только  посвистывает  ветер  и
шуршит мятая грязная газета, обмотавшаяся вокруг ноги Профессора.
     - Погодите, - говорит Писатель. - Ноги что-то... шалят...
     - Что это было? - спрашивает Профессор, не оборачиваясь.
     Писатель нервно хихикает, проводник говорит:
     - Не знаю я... Было и прошло, и слава богу. - И  шипит,  озираясь:  -
Экое дрянное место!
     Они расположились в тени маскировочной сетки. Проводник  разливает  в
протянутые стаканчики спиртное. Все выпивают.
     - Как у вас аппетит, Профессор? - спрашивает Писатель, с  отвращением
откусывая от крутого яйца.
     - Признаться, неважно, - отзывается тот.
     - Пива бы сейчас, - вздыхает  Писатель.  -  Холодненького!  В  глотке
пересохло.
     Проводник сейчас же разливает  еще  по  стопке.  Профессор  осторожно
спрашивает его:
     - Долго нам еще?
     Проводник молчит, а потом угрюмо отвечает:
     - Не знаю.
     - А по карте?
     - А что по карте? Потом, разве это  карта?  Масштаба  нет.  Дикобраз,
правда, за двое суток обернулся, так то Дикобраз.
     - Какой Дикобраз? - спрашивает Писатель.
     Проводник усмехается, неторопливо закуривает.
     - Дикобраз - это, брат, не нам чета. С первых дней начал, меня водил,
когда я подрос. Большой был человек. Ас.
     - А почему - был? - спрашивает Писатель. - Он что...
     - Во-во. То самое. Уходил вдвоем-втроем, а возвращался один. Вот  вам
бы с ним сходить... - Он неприятно смеется, переводя взгляд  с  Профессора
на Писателя и обратно. - А, впрочем, досюда бы вы и с ним дошли. Ладно!  -
Обрывает он себя. - Вы как хотите, а я  присплю  немного.  Да  не  галдите
здесь... И не вздумайте здесь разгуливать...
     Проводник  засыпает,  положив  голову  на  рюкзак,  а   Профессор   с
Писателем, прислонившись спинами к глиняному откосу, курят и беседуют:
     - А что с ним все-таки случилось, с этим асом? - спрашивает Писатель.
     - Он единственный, кто до места добрался  и  вернулся,  -  отзывается
Профессор. - Вернулся и в два дня разбогател... - Профессор замолкает.
     - Ну?
     - А потом повесился. Через неделю.
     - Почему?
     Профессор пожимает плечами.
     - Темная история. Он снова собирался туда, вдвоем с...  нашим...  Наш
пришел к нему в назначенное время, а Дикобраз висит. А на столе - карта  и
записка с пожеланием всяческих успехов.
     - А может быть, наш-то его и... того?
     - Да. Он может, - легко соглашается Профессор.
     Некоторое время они молча курят.
     - А как  вы  полагаете,  профессор,  это  самое  место  действительно
существует? Где сбываются желания...
     - Дикобраз разбогател. Он всю жизнь мечтал стать богатым.
     - И повесился...
     - А вы уверены, что он шел за тем, чтобы разбогатеть? Дикобраз  этот?
Он что, говорил кому-нибудь, зачем он ходил в Зону? Просто на  самом  деле
человек никогда не знает, чего он  хочет.  Существо  сложное.  Голова  его
хочет одного, спинной мозг -  другого,  а  душа  третьего...  И  никто  не
способен в этой каше разобраться. Во всяком  случае,  здесь  речь  идет  о
сокровенном. Вы понимаете? О сокровенном желании!
     - Это верно, - говорит Писатель.  -  Это  очень  верно  вы  говорите.
Давеча вот я сказал, что иду сюда за вдохновением... вранье это. Плевал  я
на вдохновение...
     Профессор с любопытством смотрит на него.
     Писатель помолчав продолжает:
     - Хотя, может быть, и в самом деле за вдохновением... Откуда я  знаю,
как назвать то, чего я  хочу?  Это  какие-то  неуловимые  вещи:  стоит  их
назвать,  и  их  смысл  исчезает,  тает.  Как  медуза  на  солнце.  Видели
когда-нибудь?
     Профессор опускает глаза и  принимается  рассматривать  свои  грязные
обломанные ногти.
     - Ну-ну. Кстати, должен вам сказать, что вам... именно вам  -  вообще
ходить туда противопоказано.
     Писатель лицемерно кивает.
     - Ну да, ну да... Я, конечно, не ученый... Вот вы - другое дело! Вы в
самом деле ученый? Тогда конечно! Эксперимент, факты... Истина в последней
инстанции. Только, по-моему, фактов не не бывает. Их вообще не  бывает,  а
уж здесь, в Зоне, и подавно. Здесь все  кем-то  выдумано,  неужели  вы  не
чувствуете? Все это чья-то идиотская выдумка! Нам всем морочат голову. Кто
- непонятно. Зачем? Тоже непонятно.
     - А может быть, все-таки интересно узнать: кто и зачем?
     - Да не в этом дело! "Кто и зачем"? Что толку от  ваших  знаний?  Чья
совесть от них сделается чище? Чья совесть от этого заболит? Моя?  У  меня
нет совести, у меня есть только нервы.  Обругает  какая-нибудь  сволочь  -
рана. Другая сволочь похвалит - еще рана... Им ведь все равно, что я пишу!
Они все сжирают! Душу вложишь, сердце свое  вложишь  -  сожрут  и  душу  и
сердце. Мерзость вынешь из души -  жрут  мерзость...  Им  все  равно,  что
жрать. Они все поголовно грамотные, у всех у них сенсорное голодание...  И
они все жужжат, жужжат вокруг меня - журналисты, редакторы, критики,  бабы
какие-то непрерывные... А  потом  они  хвастаются  перед  мужьями,  что  я
соизволил с ними переспать! И все они требуют: давай, давай! И  я  даю,  а
меня уже тошнит, я уже давным-давно перестал быть  писателем...  Какой  из
меня к черту писатель, если я ненавижу писать, если для меня писание - это
мука,   постыдное   неприятное   занятие,   что-то   вроде    болезненного
физиологического отправления...
     Он замолкает внезапно и некоторое время лежит  с  закрытыми  глазами.
Лицо его подергивается.
     - Я ведь думал раньше, что я им нужен, -  продолжает  он  тихо.  -  Я
верил, что кто-то становится лучше и честнее от моих книг. Чище, добрее...
Никому я не нужен. У меня один особняк за душой.  С  баней.  Я  сдохну,  а
через два дня меня забудут и станут жрать кого-нибудь другого. Разве можно
все это так оставить? Я хотел переделать их по своему образу и подобию.  А
они переделали меня по своему. Это раньше будущее было  только  повторение
настоящего, и все перемены  маячили  где-то  за  далекими  горизонтами.  А
теперь нет никакого будущего. Оно слилось с настоящим. А разве они  готовы
к этому? Я пытался подготовить их, но они не  желают  готовиться,  им  все
равно, они только жрут.
     -  Темпераментно...  -  медленно   говорит   Профессор.   -   Оч-чень
темпераментно... А ведь вы готовы облагодетельствовать их  всех,  господин
писатель!
     - А ну вас совсем! - не раскрывая глаз, отзывается тот.
     - Нет-нет,  ведь  это  очень  опасно,  вы  понимаете?  Темпераментный
благодетель!
     Писатель рывком садится и в бешенстве глядит на Профессора.
     - Что опасного? Что опасного? Я покоя хочу, понимаете? Покоя!
     - Понимаю. Но ведь вы не в пустыню удаляетесь сейчас -  искать  тихой
жизни. Вы идете в Зону! К тому самому месту!
     Писатель снова откидывается на спину и закрывает глаза ладонью.
     - А, не хочу я с вами спорить! В спорах рождается  истина,  будь  она
проклята!..
     Проводник открывает  глаза.  Некоторое  время  лежит,  прислушиваясь.
Затем  бесшумно   поднимается,   мягко   ступая,   выходит   из   тени   и
останавливается над спящими Профессором и  Писателем.  Какое-то  время  он
внимательно разглядывает их  по  очереди.  Лицо  у  него  сосредоточенное,
взгляд оценивающий. Наконец, покусав нижнюю губу, он негромко командует:
     - Подъем!
     Узкая расщелина между двумя холмами, наполненная грязной  жижей.  Они
идут по полусгнившей хлюпающей  гати.  Над  поверхностью  болота  клубится
отвратительный туман.  Проводник  идет  впереди,  Писатель  с  Профессором
тащатся сзади. Они тяжело дышат, видно, что изрядно устали.
     Проводник  вдруг  останавливается,   будто   налетев   на   невидимое
препятствие. Он стоит совершенно неподвижно и осторожно поводит  носом  из
стороны в сторону.
     Писатель останавливается рядом и, опираясь на  жердь,  еле  переводит
дух.
     - Ну... что такое еще? - спрашивает он.
     - Помолчи... - тихо говорит проводник.
     Он делает движение шагнуть, но остается на месте.  Запускает  руку  в
карман, вытаскивает гайку, хочет замахнуться, но не решается. Гайка падает
из его руки. Лицо его бледно до зелени и покрыто потом.
     - Н-ну уж нет... - бормочет он.
     Растопырив руки, он  пятится  назад.  Потом,  не  глядя,  отбирает  у
Писателя жердь и тыкает ею в болото рядом с гатью.
     - Так-то оно будет вернее... - сипит он. - А ну, давай за мной...
     Он осторожно слезает с гати и сразу проваливается выше колен.
     - Это еще зачем? - жалобно и устало спрашивает Писатель.
     Проводник не отвечает. Ощупывая перед собой  дорогу  жердью,  он  все
круче забирает в сторону от гати.
     Они бредут в тумане по пояс  в  чавкающей  жиже,  то  и  дело  падая,
погружаясь с головой, отплевываясь и кашляя. Остановиться нельзя,  трясина
засасывает.
     Вдруг Профессор проваливается по шею,  тщетно  пытается  подняться  и
лечь плашмя, но у него ничего не получается.
     - Помогите! - из последних сил кричит он.
     Проводник оборачивается. Неподдельный ужас изображается на его лице.
     - Ты к-куда? - хрипло  кричит  он  и,  расплескивая  грязь  бредет  к
Профессору. - Рюкзак! Рюкзак сбрось!
     Профессор мотает головой, торчащей над поверхностью жижи.
     - Жердь! - сипит он. - Дайте мне жердь!
     - Бросай рюкзак, тебе говорят!
     - Рюкзак сними, идиот! - визжит  Писатель,  беспомощно  барахтаясь  в
грязи.
     - Же... - Профессор уходит в болото с  головой,  снова  выныривает  и
ревет страшным голосом: - Жердь давай, скотина!
     Он пытается схватиться за  протянутую  жердь,  промахивается,  потом,
наконец, ощупью находит и вцепляется в нее обеими руками.
     С трудом они выкарабкиваются на сухой глинистый склон.
     - Ну и утонул бы, как топорик, - ворчит проводник.  -  И  меня  бы  с
собой утянул. Остался бы писатель один  по  трясине  ползать.  Вцепился  в
мешок свой!
     - Нечего было туда лезть, - огрызнулся Профессор.
     - Не твоего ума дело, куда мне лезть...
     - Вот и мешок мой - тоже не твоего ума дело!
     - Что у вас там - сокровища? - раздраженно прикрикивает Писатель,  но
Профессор не обращает на него никакого внимания.
     - Это просто уму непостижимо! - говорит  он.  -  Идем  по  прекрасной
ровной дороге, и вдруг он лезет в эту... выгребную яму!
     - Чутье у меня, ты можешь это понять или нет? Чутье!
     - Хорошенькое чутье!
     - Вот дурак очкастый. - Проводник хлопает себя  по  коленям,  с  него
ссыпаются ошметки присохшей грязи.
     - Мое зрение - это не ваше дело. И вообще - хватит. Глупо.
     - Не глупо. А тебе жердью этой надо бы промеж ушей! Дай  сюда  бутылк
у... Это надо  же  -  из-за  пары  грязных  подштанни