алась   и   деградировала,  потому  что  церковные  и  светские  феодалы
допускали  мышление  только  в  рамках  догм. И в новейшие времена грядущему
высокомерно  отказывают  в  более  полном знании истины. Между тем без новых
подходов  человек  утратит  достижения  морали. Ситуация плачевна: недостает
энергетических   ресурсов,  не  хватает  продовольствия,  разрушается  среда
обитания,  сужаются  границы  человеческого  творчества.  Качество продуктов
падает,  количество  плодородных земель сокращается, вредные примеси в пище,
воде  и  воздухе  вызывают  необратимые  патологические изменения. Мы еще не
умеем  их  регистрировать, но они грозят обвалом чудовищной силы... Атенаита
станет   первой   страной  мира,  где  всем  этим  проблемам  будет  уделено
подобающее  внимание... Мы ограничим рождаемость, введя налог на ребенка. Мы
займемся   проблемой   породы,   иначе   говоря,   генетическим   улучшением
человека...   Я  положу  конец  классовой  ограниченности  знания,  заставив
каждого  думать категориями общества и планеты... Всеобщий психоз и апатия к
жизни  угрожают  нам сильнее атомной войны. Настанет срок - и он уже близок,
близок!  -  когда  доведенные  до  отчаяния массы, разуверясь в возможностях
достижения  свободы  и справедливости, добровольно согласятся на смерть... Я
предлагаю  свой  выход  из  тупика:  пропорциональное  и всеобщее сокращение
населения  и  в  качестве  первого  шага  -  стабилизацию  его численности и
контроль  над  рождаемостью.  Здесь скрыт источник напряженности, дающий все
козыри  в  руки  империализма...  Они насосались нашей крови. Нужно отменить
все  кабальные  договоры,  нужно упразднить все долги. Довольно! Люди устали
слушать   националистический   бред   безответственных  деятелей.  Я,  вождь
маленького  народа,  бросаю перчатку могущественным премьерам и президентам:
давайте  состязаться в мудрости, в способности предвидеть завтрашний день!..
Пора положить этому начало!..
     Я был в восхищении.
     - Браво,  адмирал! Вы и подобные вам деятели способны подтолкнуть мир к
реализму там, где оказываются негодными прежние средства!
     - То-то  же,  - Такибае принялся раскуривать сигару и проделывал это не
без  изящества.  -  Мы  живем  во  времена  драматического  абсурда,  мы или
превратимся  в  космическую  бабочку,  или подохнем личинкой! Пока впереди я
вижу  гигантский  концлагерь  или  гигантское кладбище. В конце концов людям
нужна  жизнь,  а  не  покупательная  способность, безопасность, а не насилие
законспирированных групп, нормальная еда и жилье, а не посулы рая...
     "А если это демагогия?" - мелькнуло у меня подозрение.
     - Можно  подумать,  что  мои  слова  -  демагогия, - продолжал Такибае,
глядя  на меня в упор. - Наше развращенное сознание не способно воспринимать
иначе  живую  мысль,  требующую  действия...  Гнев  и  разум, и я скажу даже
больше,  выгода  и  разум - вещи прямо противоположные. Кто истинно разумен,
не  поддастся  гневу,  кто  поддался  гневу,  уже  потерял  разум. То же и с
выгодой.  Кто  истинно  разумен, понимает, что его выгода - в выгоде других.
Но   кто   пошел   по  пути  собственной  выгоды,  поставил  себя  на  грань
катастрофы...
     Раздался  мелодичный  звоночек,  на  столе  вспыхнула зеленая лампочка.
Адмирал выключил лампочку, что, как я понял, означало разрешение войти.
     Адъютант  ввел  в кабинет крупного, одутловатого, с макушки облысевшего
человека,  скрывавшего  глаза  за  дымчатыми  очками. Человек был в кремовом
полотняном костюме с бордовой бабочкой.
     Такибае встал с кресла, чтобы пожать гостю руку.
     - Это  мои  друзья,  -  пояснил он с улыбкой, - мистер Фромм, писатель.
Мистер  Дутеншизер,  художник.  Они  готовят  обо  мне книгу... Знакомьтесь,
господа! Его превосходительство посол Сэлмон.
     Посол протянул мне пухлые, прохладные от пота пальцы.
     - Это  будет  превосходная книга! - громко сказал американец. - Один из
самых   динамичных   и  непреклонных  политиков!  Трудолюбив,  демократичен,
неподкупен!..
     - Не  совсем  так,  - перебил Такибае. - Я беру все взятки, которые мне
дают, ибо тем самым дешевле обхожусь своему народу.
     - Вы настроены чересчур воинственно!
     - Это и понятно: мы только что говорили о мире.
     - И  что  же  вывели? - зевнув, Сэлмон постучал указательным пальцем по
верхней  губе.  - Имейте в виду, именно состояние необъявленной войны больше
всего  сдерживает  "красных". Без угрозы войны мы с вами превратимся в нули,
станем мишенью для террористических шаек!..
     - Войны не будет, - проворчал Дутеншизер, складывая фотоаппараты.
     - Почему  же?  -  спросил  Такибае.  - Потому что абсурд, не правда ли?
Испепелить  миллиарда  два,  миллиард  удушить в ядовитом дыму и еще полтора
миллиарда обречь на вымирание в муках - абсурд?
     - Именно, - кивнул Дутеншизер.
     - Рассуждение    обывателя.   Разумному   кажется   противоестественным
антиразумное.  Но  антиразумное - самое типичное для разумного. И то, что он
кажется себе разумным, - тоже антиразумно...
     Заблистали  молнии,  покатились, нарастая, удары грома, хлестнул густой
ливень.  Такибае  отворил  из кабинета двери на веранду, все вышли на свежий
воздух и некоторое время слушали шум дождя.
     - Есть  вещи пострашнее, чем атомная война, - сказал Сэлмон, морща лицо
и  скаля  зубы.  Ему было душно, он с трудом стянул с себя пиджак, отстегнул
бабочку  и  спрятал  ее  в  карман. - Вчера мне снился сон... Нечто подобное
может произойти наяву. И гораздо раньше, чем война.
     - Что же именно? - спросил Такибае.
     - Не  правда  ли, в мире то здесь, то там вспыхивают эпидемии, уносящие
десятки,  а то и сотни тысяч жертв? Удушья, конвульсии, кровоизлияния, чума,
холера  и  все прочее, что несет с собой непобедимый микромир... Я увидел во
сне,  будто закрылись границы и возобладала ненависть. Всех охватила паника.
Государства потеряли прочность и распались...
     Шумел  дождь. В его пелене терялись очертания эвкалиптов, помнивших еще
времена полного душевного комфорта своих хозяев...
     - Зловещее иносказание, - покачал головой Дутеншизер.
     - В   химической   и  бактериологической  войне  результаты  еще  более
непредсказуемы,   -  нахмурился  Такибае.  -  Гигантские  территории,  смена
температур, дожди и ветры.
     - Все  это  учитывается,  -  усмехнулся  посол.  -  Уже  придуман  газ,
которым, как целлофановым мешком, можно накрыть весь мир.
     - Весь мир, - повторил Такибае.
     - Зато через полгода этот мир будет уже совершенно иным.
     - Сомневаюсь,  -  возразил  Дутеншизер.  -  Что  произойдет с теми, кто
постарается  уцелеть?  Я  полагаю,  на  этот счет никто не даст однозначного
ответа.
     - Неужели  все  мы настолько обречены? - вмешался я, озадаченный тем, с
какой  отстраненностью  обсуждается  самый  трагический  из  всех  вариантов
будущего.
     - Не знаю, не знаю, - развел руками Сэлмон.
     Адмирал Такибае, просвистав какой-то мотивчик, обернулся к послу:
     - Ситуация  гораздо  опасней, нежели вы думаете. Несмотря на болтовню и
горы  заверений,  кое-кто, действительно, способен пойти на риск ядерной или
даже,  скорее,  химической  или  бактериологической  войны. Опыт истории это
подтверждает...   А  в  причинах  для  острейшего  кризиса  нет  недостатка.
Продовольственный  или  энергетический голод. Непредусмотренное политическое
развитие   отдельных   стран...   Близится  время,  когда  обычные  средства
регулирования и контроля окажутся уже недостаточными...
     Мне  показалось,  я  схожу с ума. "О чем говорят эти люди? Откуда у них
столько  презрения к другим? Откуда такое патологическое бесстрашие? Люди ли
они?.."
     Дождь  кончился, в мокрых кустах бугенвилеи протенькала яркая птица. Из
кабинета  адмирала  донеслись  настойчивые  телефонные  звонки. Когда звонки
умолкли, Сэлмон спросил:
     - Для чего здесь лошади?
     И я вдруг увидел в глубине парка лошадей. Два темных силуэта.
     - Лошади?  -  переспросил  адмирал,  занятый своими мыслями. - Так, для
пейзажа...
     "Перед  тем  как перегореть, лампочка ярко вспыхивает, - подумал я. - И
люди,  перед  тем  как  совсем  обезуметь, щеголяют друг перед другом пустым
умом..."


     Боюсь,  мне не дождаться пенсии: дела идут все хуже и хуже. И в клинике
тоже.
     Мир  завтра  погибнет.  Непозволительно  терять  время  на суету. Самое
разумное  сегодня  - уединиться, отключиться, приготовиться к смерти в любую
минуту.
     Асирае  получил второе ухо своей жены. Но тактика устрашения на сей раз
отказала:   Асирае   рассвирепел  и  поклялся  отомстить,  назвав  в  газете
похитителей "гангстерской бандой империализма". Но что из этого выйдет?
     На  остров прибыло пополнение для "белогубых". Все держат в секрете, но
в  Куале  уже  шепчутся  о том, что наемники начали операцию по прочесыванию
острова.  Неужели  расплодилось  столько  мятежников, чтобы возникла нужда в
"прочесывании"? Еще недавно Такибае говорил о "единицах отщепенцев"...
     Говорят,  будто  с  какого-то  иностранного торгового корабля вертолеты
летают на плато Татуа. Власти об этом молчат...
     Поскольку  ситуации  всегда  различны,  опыт  мало  помогает. В клинике
появились  больные, страдающие странной разновидностью слоновой болезни: они
почти  полностью  теряют  способность  к передвижению и быстро сходят с ума.
Возможно,  к  элефантиазу  примешивается  заболевание,  влияющее  на обычную
картину симптомов... Чтобы не вызвать паники, я не бью тревоги.
     Мы  ничего  в точности не знаем о мире и его закономерностях, поскольку
уповаем  на  однозначный  опыт. Что же касается человека, он придуман только
затем,   чтобы   разрушать  гармонию  природы:  разум  его  слишком  слаб  и
противоречив и сам по себе не находит стимулов к созиданию.
     В  бога  я, конечно, не верю, но теперь убежден, что существуют явления
и  силы,  не  доступные  нашему  пониманию.  По  вечерам на лужайке, - возле
цветника,  где я в прошлом году поставил для красоты глыбы гранита, - из-под
земли  слышатся хрипы и стоны. Они продолжаются с восьми до девяти вечера, а
после  исчезают.  На  это обратила внимание моя служанка Ненуа. Она уверяет,
что  хрипит  и стонет дух человека, который был умерщвлен возле камней. "Дух
требует отмщения, иначе будет пролита новая кровь!" - твердит Ненуа.
     Когда  я послушал звуки и убедился, что змеи или газы здесь ни при чем,
я не поленился сходить к малайцу, продавшему мне гранит.
     - Далеко ли твоя каменоломня?
     - Нет,  сэр,  недалеко.  Если было бы далеко, я бы разорился. За парком
Вачача разрешают понемногу ломать камень. У меня есть лицензия.
     - Ты нанимаешь, конечно, аборигенов?
     - Да,  сэр,  -  малаец  терялся  в  догадках.  Я видел, как шныряли его
глаза. - Больше здесь некого нанимать.
     - Почему ты не заявил об убийстве, которое произошло в каменоломне?
     Я  брал  малайца  на  пушку.  Вся  моя  "осведомленность"  зиждилась на
причитаниях  Ненуа. Тем не менее торговец тотчас сник - принял разнесчастный
вид.  Мне  показалось  даже,  что  в ту же самую минуту на локтях его куртки
появились прорехи.
     - Почему вы об этом говорите?
     - Не  придуривайся,  ты  прекрасно  знаешь,  кто  я! Дело прошлое, я не
собираюсь доносить, но мне необходимо знать, не было ли тут магии?
     Томагавк точно поразил цель.
     - Вот   именно,   сэр,   -   закивал   малаец,  -  тут  было  настоящее
колдовство...  Мы используем пиропатроны. Конечно, строгий контроль, но ведь
даже  тигр  не  может  помешать  антилопе  побежать  в  ту сторону, куда она
захочет...  Пропал ящик со взрывателями и динамитом. Я допросил рабочих. Они
отрицали  свою  вину,  а потом одного из них нашли в карьере убитым. На него
все  и  свалили. Будто бы он крал динамит. Вы понимаете, не в моих интересах
впутывать  полицию,  тем  более  что убийство было ритуальным. Я бы навредил
себе, если бы вмешался в их обычаи...
     Мне  излагалась  давно  приготовленная  версия,  но,  черт возьми, меня
интересовало во всей истории совсем другое...
     Я  не  вижу  ничего  антинаучного  в  том,  что  некоторые материальные
объекты  не  могут  быть  обнаружены  и  осмыслены  с помощью доступных ныне
нашему  познанию  средств. И вообще, точка зрения, что абсурд невозможен, не
выдерживает  критики.  Абсурд  -  это  предел, за которым мы не воспринимаем
разумности...


     Я  получил  разрешение на посещение всех районов острова за исключением
"зоны  А",  под  которой  понимался,  очевидно,  район,  где  находились так
называемые мятежники. Сразу же встал вопрос о проводнике.
     Макилви  сказался  занятым, Верлядски для путешествий не годился. Тогда
я  разыскал Око-Омо. Он жил в доме двоюродного брата Асирае. Мое предложение
встретил с восторгом.
     - Надоело  быть  приживалой.  В  банке  вакансия откроется только через
полгода.  Место  преподавателя в колледже обошлось бы в кругленькую сумму, а
другой подходящей работы пока нет...
     Во дворе бегали ребятишки. Не меньше дюжины.
     - Это чьи дети?
     - Родня  Асирае,  -  объяснил  Око-Омо.  -  Обычай  стран, шагнувших от
общинного  строя  в  жесткость  и  анонимность  нашего  века. Кстати, весьма
препятствующий  выделению  в  среде  меланезийцев динамичных, предприимчивых
натур,  чем  пользуются  прочие  этнические группы. По обычаю, Асирае обязан
давать  кров  и  хлеб соплеменникам, а их тем больше, чем выше его доходы...
Кругом  осуждают  уже  этот  обычай.  В  африканских странах он почти сметен
психологией  накопительства  и  новой  структурой  семьи.  Но  я считаю, что
обычай  делиться  доходами уберегает народ от повального эгоизма и в будущем
поможет ему перейти к социализму.
     - Такибае и слушать не желает о социализме!
     - Он  не  свободен  в  выборе  своих  точек  зрения...  Общая, общинная
собственность  наиболее  соответствует  нашему  народному  духу. Но этот дух
выщелачивают, губят, и не без успеха...
     Разговаривая,  мы  прошли  вдоль  причалов и затем дальше - по грязному
песку  у  берега.  На  окраине Куале миновали склады акционерной компании по
продаже копры. Приторный запах сопровождал нас.
     Накатывались  на  берег  волны,  падали  тяжело  -  берег вздрагивал от
многотонных   ударов.   Кружили   над  мелководьем  чайки-фрегаты,  крабики,
наивные, как всякая молодь, полузарывшись, грелись в песке.
     По  моим  прогнозам, собирался дождь. Но облака неожиданно разрядились,
в просветы все чаще стало заглядывать солнце.
     Вблизи  от берега появилось каноэ с балансиром. Рыбаки подошли к рифам,
чуть обнажавшим в волнах свои покатые спины.
     - Смотрите,  смотрите!  - воскликнул Око-Омо. - Сейчас они будут ловить
осьминогов!
     Это  было  редчайшее  зрелище. Прогресс не внес перемен в способ охоты,
открытый  смельчаками  тысячелетия  назад.  Око-Омо  подробно  комментировал
действия  добытчиков,  двух  меланезийцев  и  мексиканца  по  имени  Игнасио
Диас...
     Этот  Игнасио  был  своего  рода знаменитостью среди куальского плебса.
Ему  было  под  пятьдесят.  Половину  своей  жизни  он  провел  на Атенаите,
промышляя в основном ловлей рыбы.
     - У  него  ни семьи, ни хозяйства, и никто не может сравниться с ним по
числу  друзей.  О, такой человек не даст погибнуть надеждам, - с восхищением
говорил   Око-Омо.  -  Его  бескорыстие  способно  поколебать  самого  ярого
националиста...
     Когда-то  этот  Игнасио - ради заработка - состязался в силе и ловкости
с  акулами.  Хищниц  запускали  в  узкий,  как корыто, отгороженный стальной
решеткой  заливчик  и подолгу держали впроголодь - возбуждали агрессивность.
Вооруженный  лишь  ножом,  Игнасио  прыгал  в прозрачно-голубые воды, с трех
сторон сдавленные скалами, и собравшиеся зрители следили за поединком...
     Зрелища  устраивались  до  провозглашения  независимости. За аттракцион
Игнасио   зарабатывал  до  двухсот  фунтов  стерлингов,  которые  тотчас  же
расходились по чужим карманам.
     В  дни  больших  представлений  акулам  бросали  на растерзание вначале
крокодила.  Убедившись,  что  спасения  нет,  крокодил  яростно сражался, но
неизменно  проигрывал.  Когда  облака  крови  рассеивались и вода возвращала
себе прозрачность, в бой вступал главный гладиатор - знаменитый Игнасио.
     Последний  бой  Игнасио  провел  в присутствии члена королевской семьи,
путешествовавшего  по  Океании.  На  зрелище  собралась добрая треть жителей
Куале.  Они  не  платили  ни  пенса  - им достались самые плохие места возле
мелководья, которого избегали акулы.
     Когда  был растерзан трехметровый крокодил и служители городского парка
торопливо  выловили  сетками  на  длинных  шестах  его останки, следя, чтобы
акульи желудки остались пустыми, пошел дождь.
     По  неписаным правилам аттракцион следовало немедленно отменить - из-за
плохой  видимости  для зрителей и прежде всего для самого бойца. Но чиновник
колониальной  администрации, пошептавшись с важным гостем, над которым слуги
распустили зонтик, дал сигнал начинать.
     Толпа  только  ахнула,  а  под водой уже разыгралась драма: разъяренные
схваткой с крокодилом акулы тотчас напали на человека.
     От  первой  акулы  Игнасио  увернулся.  Спасло  то,  что  она напала на
небольшой  скорости.  Однако  удар  ее  хвоста  был  настолько  сильным, что
длинный  нож  вылетел  из руки Игнасио. Искать его среди камней и водорослей
не  имело  смысла. Гладиатор вынырнул из воды, крича, чтобы ему подали новый
нож:  три  секунданта  из  меланезийцев, приятели Игнасио, дежурили в разных
местах  на  берегу.  Но  из-за  дождя и гула толпы они не разобрали криков о
помощи.
     Промедли  Игнасио,  и  поединок окончился бы для него трагически. Но он
словно  угадал  опасность:  нырнул  в  глубину  и,  держась  у  скал,  чтобы
предотвратить  нападение сзади, поплыл к отмели. "В воде все кажется ближе и
труднее  определить  расстояние,  -  потом  рассказывал  Игнасио. - Но самое
скверное, в тени почти ничего не разглядеть..."
     Акула   настигла   его  в  десяти  ярдах  от  песчаной  банки,  границы
спасительного  мелководья. Она шла наперерез, огромная, как торпеда, мощная,
как буйвол, с челюстями, разрубавшими пополам матерого крокодила.
     В  последний  момент  Игнасио  рванулся в сторону и изо всех сил ударил
кулаками  в  громаду  серого  тела.  Вода  ослабила  удар, но все же торпеда
скользнула  мимо.  Правда,  кожа  на пальцах была срезана, будто наждаком, а
острые зубы акулы распороли бедро...
     Ливень  оборвался  -  тучу  отнесло  ветром.  Тысячная  толпа взревела,
увидев  на  песчаной  банке  Игнасио.  Он возник из воды по пояс, жадно ловя
ртом  воздух, и руки его, простертые вверх, были в крови. Казалось, будто он
уже перекушен акулой и вот-вот рухнет замертво.
     Первыми  опомнились  секунданты  -  они  закричали,  требуя  остановить
схватку. Но Игнасио, получив новый нож, поправил маску и ушел под воду.
     Едва  он  показался  в  глубине,  акулы развернулись одна за другой для
новой  атаки.  Игнасио  терял  силы,  -  рана была достаточно серьезной, - и
потому   торопился:   поплыл  навстречу  свирепым  животным.  Первая  акула,
заподозрив  подвох,  повернула  у  своей  жертвы.  Но Игнасио только этого и
ожидал:  в  молниеносном  броске  он  проткнул  акуле  живот. Удар не был бы
смертельным, если бы Игнасио не удержал ножа.
     Ошеломленная  акула  яростно вспенила вокруг себя воду и вдруг ослабела
-  началась  агония.  Верно,  раненая  подавала  какие-то  звуки, потому что
вторая акула моментально отказалась от нападения...
     Аттракцион  с  акулами  с  тех  пор  больше  не устраивался - в людской
памяти Игнасио остался единственным покорителем акул...
     Промысел  осьминогов  тоже  требует  мужества. Главный охотник ныряет в
глубину  и  маячит  у  расселин подводных скал, где обитают осьминоги. Нужно
раздразнить  довольно  спокойное,  хотя  и коварное животное. Ко