в, следует срывать плоды, не заботясь о том, посохнут
или  поломаются  ветви...  Я  готов  рисковать  - я ни во что не ставлю свою
жизнь и жизнь всех остальных.
     - Человечество  не  повинно  в том, что подлы и трусливы люди, - сказал
я.  -  Человечество  не  может  отвечать  ни  за кого из нас, потому что оно
больно... Зашла в тупик наша вера, и оттого зашло в тупик человечество.
     - Когда-то  миром двигало желание доброй славы. Теперь людей обокрали -
в  них  оскудело  это  великое  чувство.  Их  все  более превращают в стадо,
вдалбливая  идейку  об  относительности  всех  ценностей.  А  между  тем это
бессмертное  дело,  если  человек,  жертвуя  именем, благополучием и жизнью,
отстаивает  честь и правду. Бессмертное - независимо от того, вписано оно на
скрижали  или  не  вписано...  Героизм  - русло, по которому течет подлинная
жизнь  народов...  Разумеется,  теперь  и  я  убежден в ненужности подвигов.
Значит, и я вполне готов к самоубийству...
     Разыгрывал меня Такибае или говорил искренне?
     - Ныне  теряет  свой смысл даже страх, - адмирал потянулся к бутылке. -
Думаете,  я  всерьез озабочен тем, что вы нашкрябаете обо мне? Плевать! Да и
не  напишете вы вовсе, это я вижу, и не потому, что не хотите написать, - вы
просто  самовлюбленный лентяй, Фромм, как и все мы. Не оскорбляйтесь. Правда
не должна оскорблять...
     Зная,  как  он  опасен,  я  с  улыбкой  выпил  вместе  с ним. Он больно
оскорбил меня, это верно. Но все же в чем-то он был прав.
     - Возможно,  меня  скоро  прикончат. Чужие или свои. Задушат в клозете,
отравят,  устроят  автомобильную  катастрофу...  Не  думайте,  что я покорно
подниму  лапки.  Я буду огрызаться до последнего и немало негодяев потащу за
собою.  Я  азартный  игрок, Фромм, и поверьте, приятно сознавать, что я могу
снимать  крупные  ставки,  тогда  как  моя  собственная  -  всего  лишь  моя
дерьмовая  жизнь,  к  которой  время  уже  ничего  не  прибавляет... Порою я
напрочь  забываю о том, где живу, в каком веке и кто я такой... Все вокруг -
бред,  если  посмотреть  с  несколько  иной точки зрения. В сущности, нет ни
прошлого,  ни  настоящего, ни будущего, - это абстракция логики. Мы молекулы
в огромном котле, где все перемешано, и никто не знает, когда закипит...
     Тоскливые  и холодные, безжалостные глаза, никак не связанные с голосом
звучащим,  полоснули  меня.  Да,  он был опасен, этот зверь, избравший мысль
своим оружием.
     - Ваше  превосходительство,  самая  крупная ставка в нашей общей игре в
жизнь - не судьба индивида, а судьба сообщества, судьба планеты, что ли!
     Такибае устало закхекал. В уголках рта очертились морщины.
     - Кто  клянется  судьбою  планеты, думает о собственной судьбе. Но если
человеку  безразлична уже собственная судьба, разве станет он беспокоиться о
судьбе  планеты?..  Он  согласится на мор, на эпидемию, на войну. "После нас
хоть  потоп"  - это суть человеческой натуры, и она не меняется от того, что
прицепляют  козлиную  бороду  и  роговые  очки  и начинают нести околесицу о
всеобщем  благоденствии... Вы, я вижу, хотите возразить. Хотите воскликнуть:
"Это  очень  опасно!"  Ваш козлиный бред продиктован страхом за самого себя.
Но  ведь  вы при этом допускаете, чтобы кровь лилась где-нибудь в Сальвадоре
или  в  Ливане.  Не  юлите,  черт вас дери! Вы допускаете, чтобы горели все,
кроме вас...
     "Деньги  на  бочку!  Деньги  на  бочку!"  -  выкрикнул хриплый голосок.
Попугай заволновался, перебирая мохнатыми ножками по шестку.
     В  столовую  вошла  Луийя,  пышноволосая  вахина  Такибае.  В пристойно
декольтированной кофточке и длинной, до пола, юбке из голубых лент.
     - Как поживаете, мистер Фромм? - приветствовала она меня.
     - Свинство! - пропищал попугай, надувая щеки.
     - Ваш  попугай,  папа,  слишком радикально критикует ваш стиль жизни. Я
бы  хотела, чтобы однажды мне подали критикана жареным - в соусе из перченых
помидоров.
     - Разрази  меня  гром, если однажды я не поджарю тебя, Луийя, живьем! -
раздраженно ответил Такибае, поспешно выбираясь из-за стола...
     Хлопнула дверь. Мы остались вдвоем.
     Я  молчал.  Вахина  села  за  стол,  ковырнула  вилкой какое-то блюдо и
взглянула  на  меня  в  упор.  Чуть  лукавые,  серые  глаза  и широкие губы,
раздвинутые   в   легкой   насмешке,  придавали  ее  темно-шоколадному  лицу
непередаваемую прелесть.
     - До  недавнего  времени  диктатор  был  моим  дружком, - просто, как о
погоде,  сказала  она.  -  Но  не  более того... Я сестра Око-Омо, и теперь,
разумеется,  папа  не может полагаться на меня, как прежде. Но он не смеет и
выбросить  меня за дверь. Есть обстоятельства. И, конечно, он скорее зажарит
меня, чем выпустит на свободу... Когда вы едете на встречу с Око-Омо?
     - Откуда вы взяли эту встречу?
     - Я  посоветовала  ему  попросить именно вас... Он попросит, непременно
попросит.   И  я  попрошу...  Передайте  брату!  -  Она  протянула  вчетверо
сложенный  листок,  а потом еще один. - Возьмите и это. Ксерокопия последней
дневниковой  записи  бедного,  наивного Дутеншизера. Прочтите, напоследок он
все-таки что-то понял в жизни. Именно то, чего не хотим понять мы...
     - Откуда  вы  взяли,  что  я должен непременно увидеться с Око-Омо? - я
продолжал   разыгрывать   дурачка,   как  бы  вовсе  прослушав  замечание  о
художнике.
     Она   нежно   погладила  мою  руку  тонкими,  нежными  пальцами.  Глаза
наполнились  такою мольбой и такой надеждой, что я поневоле взял обе бумажки
и машинально спрятал их в карман.
     - Брат  уважает  вас, и это достаточная причина, чтобы и я преклонялась
перед вами...
     Эта  женщина  не  казалась  мне больше вульгарной. "Что она за человек,
Луийя?.."
     - Допустим,  я случайно увижу вашего брата и передам ему записку, - как
я сообщу вам?
     - Это моя забота...
     Всполошенно  закричал попугай - появился Сэлмон. Сутулясь, он энергично
потирал  руки,  и  вид  у  него  был такой, будто он к чему-то принюхивался.
Коротковатые брюки пузырились на коленях.
     - Обалдеть  можно! Пешком взбираться на гору, чтобы увидеть эту гнусную
птицу. Я дам сто долларов, чтобы свернули ей шею.
     - Я  уже  предлагала  триста,  -  сказала  Луийя,  закуривая сигарету и
помахивая спичкой.
     Сэлмон присел к столу, выбирая себе напиток по вкусу.
     - Жаль,  что  я  никогда не занималась политикой, - сказала Луийя. - Мы
уступали политику проходимцам, полагая, что это слишком грязно...
     Она немного помолчала, кусая губы, и ушла.
     - Да,  это  ассенизаторская  работа,  -  покосившись  на  дверь, сказал
Сэлмон. - Вчера спустились с деревьев, а сегодня подавай им политику!..
     Вернулся Такибае.
     - А,  мистер  Сэлмон,  -  приветствовал он жестом нового гостя. - Я как
раз  подумал  о  том,  что  именно вы могли бы лучше всех ответить на вопрос
мистера Фромма.
     - Какой вопрос?
     - Люди  требуют  демилитаризации  Океании,  вывода иностранных воинских
контингентов,  демонтажа  баз,  прекращения  ядерных  и  прочих  испытаний в
регионе.  Они  ссылаются  на  угрозу  миру, ущерб природной среде и туризму,
главному  источнику дохода этого района... Я сказал мистеру Фромму: а какое,
собственно,  право  имеют  крикуны  выступать от имени народов? Мистер Фромм
писатель и не понимает отдаленных намеков.
     Сэлмон с неприязнью взглянул на меня.
     - Синдром  интеллигентности? Это тоже форма шизофрении - когда неглупый
человек  верит  лозунгам  и  химерам.  Заклинания и надежды времен пещерного
бытия  очень сильны в нас, - Сэлмон вздохнул. - Тогда как реальности совсем,
совсем  иного  свойства.  Зачем  мир  перенаселенной  планете?  Да люди не с
ракетами,  а  с дубинами скоро набросятся друг на друга и вымолотят с тем же
успехом  пару  миллиардов  обывателей. Наконец, зачем бесчисленные иллюзии и
утопии   в   виде   социальных   программ?  Если  спокойно  проанализировать
политические   обещания,   начиная   с   Платона,   мы   убедимся  в  полной
бессмысленности очередного предстоящего рая...
     Лучше  было  не  спорить тотчас с Сэлмоном, матерым, видимо, демагогом.
Лучше было уступить ему, чтобы он, войдя в раж, раскрылся полнее.
     - Все  мы  хотим  чего-то  необыкновенного. У нас в крови - выделиться,
добиться  признания.  Это  нормально  для  смертного  существа.  Но  давайте
отбросим  дымную  завесу  школьных  учебников,  снимем флер идеализации. Все
герои,  которых мы славим, старались исключительно для себя. Даже те из них,
кто  не  пользовался  богатством и властью и был вынужден искать признания в
так  называемом  самопожертвовании  и  страдании,  - даже они старались ради
своего неукротимо алчного "я"...
     Видя  на  моем лице подобострастие и внимание, Сэлмон, довольный собою,
продолжал:
     - Не  надо  бояться  войны.  Смерть,  вызванная чумой, не отличается от
смерти,  причиненной  радиоактивностью.  Все  сторонники  мира  - или агенты
коммунизма,  или  скопище  трусов  и евнухов. Как в прежние времена прихожан
пугали  сатаной,  так теперь ловкие жрецы новой мировой религии пугают массы
войной...  Но  мы-то  с  вами уже знаем, что война - самое законное и притом
очищающее  явление природы. Вроде грозы и молнии... Лично вас, мистер Фромм,
я  готов  успокоить.  Если  сюда  и  залетят  бомбы  в  случае конфликта, то
считанные...  Не  надо бояться современного сатаны: он так же безвреден, как
и  сатана прошлых времен. Конечно, и раньше сжигали какое-то число еретиков.
Аутодафе  -  это  было.  Но  тысячи  или  миллиарды  -  какая принципиальная
разница?  Несколько лишних нолей, и только. Самое главное - уцелеть лично, и
сколько  бы  мы  ни болтали об общих интересах, мы имеем в виду прежде всего
самих  себя...  Допустим,  погибнет  более  четырех  миллиардов.  Даже  если
останется  сорок  тысяч  двуногих,  мы  заставим  их  трудиться  на  нас, их
повелителей,  и будем благоденствовать, скрывая все секреты науки и техники.
О,  поверьте,  служители богов и в древности не случайно скрывали достижения
науки  и  технологии.  Мы,  мистер  Фромм,  тоже  служители  богов,  и мы не
повторим  уже  прежних  ошибок:  мы  никогда  не  освободим  своих рабов. Мы
сделаем  рабство  философией,  мы  внушим, что у человека нет никаких особых
прав...  Что  же касается высшей касты, мы будем постоянно подтверждать, что
мы  сверхлюди.  Мы  даже  генетически  отделимся  от  них  и  будем  убивать
забеременевших рабынь, если нам случится развлечься...
     - Но  сами-то  мы,  надеюсь,  будем пользоваться благами цивилизации? -
спросил Такибае.
     - Очень   умеренно   и   только   для   того,  чтобы  подчеркнуть  свою
избранность.  Мы  будем  летать на вертолетах и стрелять из автоматов, но мы
откажемся  от тракторов, сеялок и прочей дребедени, облегчающей труд рабов и
высвобождающей  время,  которое  может быть использовано для размышления. Мы
полностью  подавим  мысль,  объявив невежество высшим знанием. Идеалом среди
масс  станет  тупость,  полная покорность и готовность к смерти. У нас будет
две  касты,  но  не  будет общих богов. Мы запретим мечту и сделаем так, что
все  желания, все помыслы рабов ограничатся сексом, алкоголем и наркотиками.
Жизнь  навозных  жуков, ползающих по луже виски. Пожалуй, мы даже навяжем им
общую  собственность,  постоянную  бедность  и  полуголодное  существование.
Тогда  будет  исключена любая революционная зараза, грезы о всеобщем счастье
отсохнут,  как  пупок  у  новорожденного.  Мы будем регулировать численность
рабов,  оставляя  столько,  сколько  нам  необходимо, и умерщвляя остальных,
чтобы  они  не  загаживали  землю  и  не помышляли о равенстве. Да и в своей
среде  мы  будем  поддерживать постоянное равновесие, не допуская превышения
рождаемости  над смертностью... Пора вычеркнуть из лексикона слово прогресс.
Мы   должны   в  корне  перестроить  свое  мировоззрение...  Гарантированная
неизменность  -  вот  новая  основа мира и жизни. Мы вернем рабам пещеры без
холодильника   и   водопровода,   но   при   чувстве  постоянства.  Все  они
истосковались  по  постоянству.  Придет  день, и они примут нашу центральную
идею   путем   свободного   голосования...   Итак,  никакого  страха!  Будем
готовиться  к  новой  главе земной истории, а эта должна быть закрыта шумной
войной  или бесшумной эпидемией, выполняющей те же задачи. Могу доверительно
сообщить,  что и этот технический вопрос вполне поддается разрешению. Теперь
бомбы  и  ракеты  вовсе не обязательны. В одно прекрасное время все начинают
дергаться   и   задыхаться,  пуская  розовую  пену,  и  только  посвященные,
удалившись  в  особые  покои,  пересидят смрадный период, пока черви источат
миллиарды тел...
     Терзаемый  неожиданной  жаждой,  я  выпил  бокал неразбавленного джина.
Мозги   мои   затуманились,   беспокойство   сфокусировалось   на  локальном
пространстве.  Прежде  я  не  задумывался  о  том,  что  у человечества есть
принципиальные враги и они методически делают свое гнусное дело.
     - Вы  не  иронизируете,  мистер  Сэлмон?  -  спросил  я,  не  испытывая
неудобств  оттого,  что  мой  язык заплетался. - Скажите тогда, кто войдет в
касту достойных?
     - Их не так много. Но они есть. Откуда звезда, оттуда и скипетр...
     Секундой  раньше  я  ненавидел  Сэлмона.  И вдруг почувствовал, что моя
ненависть  ровно  ничего  не  значит - ненависть комара к горящей лампе. Мне
стало  ясно,  что все будет именно так, как предсказывает Сэлмон, потому что
он  наверняка  представляет  самый могущественный клан мировой власти. Я был
благодарен   ему,   доверившему   мне,   быть   может,  величайшую  из  тайн
оглупленного  верой  в  добро  человечества. Сэлмон не оспаривал лично моего
права  на жизнь в новом мире, и за это я тоже был бесконечно благодарен ему.
Мне  захотелось  быть  полезным,  доказать свою нужность, вызвать доверие. Я
готов  был сделать ради него многое. О, многое я готов был сделать ради него
в ту минуту!
     - Сэр,  мы  уничтожим библию как орудие вражды и расизма, мы заменим ее
неписаной практикой!
     Сэлмон подмигнул Такибае:
     - Вы   просили   кое-что   разъяснить  этому  человеку.  Ему  не  нужно
разъяснять, он все понимает!
     Я  хотел  целовать  м-ру  Сэлмону  ноги.  Точно помню, что хотел. И это
ничего,  что  я  был  пьян.  Слезы  умиления  текли  по моим щекам. Мне было
приятно   среди   этих   всесильных   людей,  я  чувствовал  себя  в  полной
безопасности.  Мне  подумалось,  что  всю  мою  прошлую  жизнь  я был только
личинкой и лишь теперь обрел крылья.
     - Сэр,  мы  вернем  утраченное  мужество,  когда  откажемся  от  пустых
надежд! Ложь, будто кто-то поможет верующим! Пора покончить с верой!
     Сэлмон  послал  мне  воздушный  поцелуй. Он руками разрывал курицу, и с
пальцев его стекал жир, красный в отсветах витражей.
     - Лично  я  после  проповеди  моего  друга  ощущаю  восторг  и тоску, -
прозвучал  как сквозь толщу воды голос Такибае. Адмирал улыбался, и я послал
ему  воздушный  поцелуй.  Я  тоже  ощущал восторг и, пожалуй, тоску. - После
проповеди мне хочется взять бритву и полоснуть себе по шее!
     - Не  торопитесь,  ваше  превосходительство,  - сказал Сэлмон, - другие
это сделают более квалифицированно...
     Они  засмеялись,  встали  из-за стола и поцеловались. Я плакал, готовый
исполнить  любую прихоть этих славных людей. Я дал себе слово написать о них
гениальный   роман.   Кажется,   я   дал  такое  обязательство  вслух.  Даже
официант-малаец  был  растроган  щедростью моего сердца. Он дружески кивнул,
встретив   мой  взгляд,  а  мне  хотелось  лететь,  лететь,  махая  большими
лучистыми крыльями...


     Смысл  жизни? Это - труд ради космической вечности человечества. Отсюда
все  остальное:  сохранение  культуры  прошлого и накопление новой культуры,
науки  и  социальные  революции.  Отсюда  смысл  и ценность личности, семьи,
потомства,  природы,  дружбы, любви, красоты. Побудить всех людей свободно и
равноправно  трудиться  ради  вечности  человечества  -  вот  он,  смысл. Я,
Дутеншизер,  открыл  его.  Но  не  в  красках  неба  и моря, а в боли своего
сердца.
     Главное,  чему  мы  должны учить своих детей, - не счет, не букварь. Мы
должны  учить  их видеть правду, говорить правду, любить правду, поклоняться
правде как высшей справедливости, высшему счастью и высшему милосердию.
     Низменное нельзя использовать в возвышенных целях - это аксиома.
     Мы  считаем  человека  самым  тонким  созданием  природы  -  образом  и
подобием  бога.  Но  разве случайно его разум уравновешен "механизмом" души,
совести  и  сердца?  "Божий  человек"  вырождается  в  скотину,  едва  в нем
недостает  души,  сердца  и  совести!  Чуть-чуть  нарушилось  равновесие,  и
человек исчезает в туманах эгоизма.
     Наши   враги  славят  робота.  Они  выдумывают  все  более  совершенных
роботов,    способных    разговаривать,   выражать   простейшие   эмоции   и
воспроизводить  себе  подобных.  Они кичатся этим и называют это прогрессом.
Но  это  зловещий прогресс. Допускаю, он стал неизбежным в том прогнившем от
искусственных  противоречий  мире,  в  котором  мы  живем,  но это отнюдь не
свидетельствует в его пользу.
     Подобие  человека,  лишенное сердца и души, - преступно и омерзительно.
Вряд  ли мы обозреваем теперь все последствия этого эпохального изобретения.
Речь  идет  не  о  восстании роботов, речь идет о более ужасном: о падении в
человеке  душевности,  сердечности  и  совестливости  от  общения с царством
механических  рабов.  Человек  становится  все  менее нужен человеку - и это
симптом общей погибели.
     Мы  на  грани  катастрофы.  Что  ожидает  нас  завтра?  Я,  Дутеншизер,
торжественно  заявляю: я противник нынешнего прогресса. Вчера я соглашался с
ним,  сегодня - восстаю, понимая, сколь непопулярен мой бунт. Но я не боюсь.
Я  хочу  открыть  глаза заблудшим, обманутым, гонимым бичом необходимости по
жалкому кругу своих монотонных судеб.
     Мы поддались своим врагам, и потому прогресс стал убийственным.
     Этот  "прогресс"  всегда  был  односторонним,  более  техническим,  чем
социальным,  более  просвещенческим,  чем  нравственным.  Мы остановились на
пути  к идеалу, и технология увлекла нас в бездну. Нам кажется, что прогресс
бесконечен.  Да,  познание  бесконечно, но технологический прогресс на земле
знает  свои  оптимальные  границы.  Не  улюлюкайте, не спешите объявить меня
ретроградом,  -  вы  всегда легко доказывали то, во что верили, но не давали
себе  труда  вникнуть  в  логику,  которая  противостояла  вашим  ублюдочным
схемам.
     Независимо  от  нашей воли может произойти то, чего мы все не хотим, но
что  допускают  некоторые  из  нас,  и произойти может именно потому, что мы
боимся  говорить  открыто об этих "некоторых", мы боимся восстать против них
и  накинуть  на  них узду, лишить их колоссальной собственности, которую они
украли у нас. Это главная истина времени.
     Они  правят  нами,  зримо и незримо, они правят нашими правителями, они
правят  правителями  наших  правителей.  Они  контролируют  все политические
партии, нелегальные союзы и бандитские шайки...
     Вслушайтесь  в  мой  крик  -  в нем страшная правда, в какую не хочется
верить. Но я знаю это, теперь я знаю!
     Механизация  мышления  с помощью микромодулей не прибавляет ни здравого
смысла, ни мудрости.
     Какой  бы  могущественной ни стала техника, человек должен сохранить за
собой  право  на  все  человеческие  операции, не передоверяя их роботам. Он
должен  пахать  и  сеять,  любить  и  растить  детей, помогать более слабым,
любоваться  ландшафтами  и облагораживать свою душу. Иначе человек выродится
в существо, по сравнению с которым самый злой хищник покажется безобидным.
     Не таков ли уже человек ныне?
     Какой  бы  могущественной  ни стала техника, человек не должен забыть о
свободе,    равенстве,    добре,   сочувствии,   истине,   о   тех   идеалах
справедливости,  которыми