не отдых, совсем не отдых! Все - функция отныне, решительно все...
     Он   наполнил   бокалы,  но  к  вину  даже  не  притронулся,  застыв  в
задумчивости.
     - Кажется, яхта встала на якорь.
     - Какая  необходимость  плыть среди ночи? - Кордова пригладил волосы на
висках.  -  Не надо торопиться. Весь район от Вококо до Утунги оцеплен. Зона
заражения... Нечто, от чего люди подыхают в пять минут...
     Поколебавшись, я спросил, что имеется в виду.
     Кордова   засмеялся   и   вдруг  резко  оборвал  смех,  глядя  на  меня
исподлобья.  Мне  стало  не  по себе. И даже догадавшись, что Кордова сильно
пьян, я не мог унять тревогу.
     Миллионер  встал,  прошел до камина, включил телевизор, поманипулировал
рычажками. Махнул мне, подзывая...
     Я  увидел на экране свою каюту, Око-Омо и Игнасио, играющего на гитаре,
услышал его голос.
     Щелчок  -  женщина,  стоя  вполоборота  перед  ванной,  натирает  мазью
массивные  ноги... Изображение приблизилось - я узнал Шарлотту, жену доктора
Мэлса.
     Я  ожидал, что увижу сейчас и самого доктора, с брезгливостью чувствуя,
что  это  нехорошо  -  подсматривать  за  людьми.  Однако  увидел  другое  -
просторную  каюту  с  картинами  по стенам и скульптурой а-ля-антик. Посреди
каюты  в  короткой  пижаме  стоял  Герасто.  Одною  рукой он держал какой-то
документ,  а  другой  неторопливо  надевал  очки.  Появилась  Гортензия. Она
говорила что-то, жестикулируя энергично...
     Кордова погасил экран.
     - Можно  было  бы  подробно  пронаблюдать  за  двуногими  актерами,  но
признаюсь  вам:  скучно. Наедине всякая мразь подобна другой. Я давно изучаю
человекообразное  и  скажу  твердо: если бы войны не существовало, ее стоило
бы  придумать.  Человек  не  достоин  великих,  что  случались на протяжении
истории.
     - Но ведь и вы человек.
     - В  какой-то  степени... Если даже мы взорвем шарик, природа останется
непобедимой:  она  поместила  ублюдков-поваров в тот же самый котел, где они
варят  пищу  будущему  миру.  Все  наше  дерьмо  останется на земле - будьте
уверены...
     Я плохо понимал ход мыслей Кордовы.
     - Вы исходите из того, что все погибнет?
     - Решительно  знаю...  Может  быть,  погибнет  не  все,  но  это  будет
катастрофой еще более страшной, чем если бы погибло все.
     - Необходимо любой ценой удержать человечество от войны!
     - Так все говорят.
     - Я не верю, что военное столкновение с коммунистами неизбежно.
     - Мы  бесконечно опасней коммунистов... Если бы не они, мы бы уже давно
затеяли  большую войну... Нам нужен враг, чтобы создать видимость единства и
видимость   цели.  Самое  невыносимое  -  потерять  врага,  ибо  все  тотчас
отвернутся  от  нас...  Вне политики войны у нас нет ни единства, ни цели. А
война  с  первой  же секунды выявит, что их и не может быть... Кому-то очень
надо,  чтобы  у нас был общий враг, - так ему проще обтяпывать свои делишки.
Когда  перед глазами маячит красная тряпка, удобнее дурить нас, чистить наши
карманы  и вместо галстуков прилаживать нам удавки. Мы все, все мертвецы, но
не  хотим  признать  этого!..  И самое невыносимое - я обречен точно так же,
как и вы!
     - Чьи же, в таком случае, интересы движут всеми нами?
     Кордова засмеялся.
     - Я  хочу  жить! Но не могу придумать, как уцелеть... Что мне скрывать?
Вы  целиком  в  моих  руках.  Я  держу  сейчас ваше сердце, ваши мозги, вашу
печень...
     Кордова  протянул  ко  мне  руки  и пошевелил пальцами. Я знал, что я в
этих  руках:  меня могут швырнуть за борт, пристрелить, и никто и никогда не
станет  вести  дознания.  Впору было содрогнуться. Нужно было бежать, скорее
бежать  прочь  от  этого  опасного  человека,  но  мог  ли  я скрыться? О, я
догадывался, что Кордова - человек прихоти и жестокость его безгранична...
     - Не  могу  допустить,  чтобы  все  согласились  на  самую  мучительную
смерть.  Ведь  есть же проблески разума? Или все было ложью? - пробормотал я
в   растерянности.   -   И  свобода,  и  права  человека?  И  терпимость,  и
сосуществование?
     - Собачий  кал  на  тротуаре,  -  шумно выдохнув винные пары через нос,
сказал  Кордова.  -  Какая  свобода?  Какие  права? Какая терпимость? Все мы
пешки.  Рыбы  в  чужом  аквариуме...  Их  место на сковородке. Среди мусора,
накопленного  человечеством  за  тысячелетия,  есть  крупицы  истины. Но все
это... собачий кал, от которого резь в глазах!..
     Я дрожал, как в ознобе.
     - Все-таки  в  чьих  же  мы  руках?.. Чем выше сила, повелевающая всеми
нами, тем ближе она истине, стало быть, справедливости...
     Кордова согнулся от иронического смеха. Утер слезы.
     - Ты  вонючка,  а не писатель! - с презрением сказал он. - Баран, как и
остальные,  и  всей  твоей учености хватает ровно настолько, чтобы блеять!..
Кто много хочет, тот ублюдок!
     Он засопел, пальцы его клещами вцепились в кресло.
     - Убивать   -  вот  желание!..  Оно  щекочет  мозги...  Трусливые  люди
недостойны  жизни,  и  ты, старый пачкун Фромм, недостоин, сколько бы тут ни
трепался...  Молчи,  молчи,  ни  слова!  Не  ссылайся  на  мораль и кодексы,
сочиненные  преступниками  более  высокого пошиба... Чем ты можешь оправдать
свою  жизнь?..  Представь,  я  убийца,  вурдалак,  вампир и я требую от тебя
доказательства твоего права на жизнь! Ну?..
     Я  дрожал. Я видел, что Кордова видит, как я дрожу. Боже, до чего я был
жалок!
     - Я  человек, - сказал я, чувствуя, что сам по себе, взятый отдельно от
других  людей,  я  не  представляю  никакой  ценности  и  жизнь моя столь же
необязательна,  как жизнь малярийного комара. - Я член сообщества, принявший
его устои...
     - Устои  -  ложь!  - Кордова плеснул остатки вина на ковер и налил себе
коньяка. - Ну? Дальше, дальше! Чего вы хотите?
     - В конце концов я хочу добра...
     Я  не  договорил  - Кордова стукнул меня по шее ребром ладони. Кажется,
ребром  ладони. Я сполз на пол, ожидая очередного удара в лицо. Мне было все
безразлично...
     Кордова, смакуя, допил коньяк.
     - Считайте,  что  мы  окончили  диспут,  - сказал он совсем спокойно. -
Пойдемте  к  вам  в  каюту,  я  хочу  послушать последнего человека, поющего
знакомые мне песни...
     Я  двигался  как лунатик. Когда мы выходили из каюты, зазвенел телефон,
замигал  зеленый  глазок какого-то аппарата и мягкий женский голос несколько
раз произнес: "Мистер Кордова, вас вызывает Сан-Франциско!.."
     Игнасио  пел  мексиканские  песни. Кордова, будто окаменев, слушал его,
опустив  голову. Око-Омо дремал, а я, подавленный, полный отвращения к себе,
пытался  найти  разумное  обоснование  своей  жизни,  а заодно и жизни всего
человечества.   Увы,   все   аргументы   один   за   другим   выявляли  свою
несостоятельность, - абсолютного смысла своему бытию я не находил...
     Уже  рассвело,  когда  ушел  Кордова.  Сморенные  усталостью,  мы легли
спать...
     Во   сне  мне  привиделся  гигантский  паук,  ползущий  по  пустыне.  В
стеклянных глазах его отражалось черное, потерявшее глубину небо...
     Островитяне  убеждены:  если  люди  позволяют встать над собой людям, в
этом  повинны  злые  духи.  Может,  оно  и так, потому что, прежде чем стать
рабом, человек должен смириться с полной потерей своей свободы.
     Все мы уже смирились и с этим.
     Через  капитана,  который  вывозит  на  своей  шхуне копру из Утунги, я
получил  записку от Гортензии. Сумасбродка затеяла перестройку бунгало и уже
заказала  необходимые  материалы. Планы мои, таким образом, откладываются. Я
переберусь  на  берег  океана  не раньше чем через месяц. Что ж, до той поры
надо  закончить портрет Такибае. Я начал работу с энтузиазмом, но теперь она
гнетет меня сознанием причастности к грязному делу.
     Во  вторник  на  милость  правительства сдалось несколько партизан. Они
спустились  с гор безоружные. Их допросили в полицейском управлении, а затем
вызвали   репортеров  местной  газеты.  Не  называя  своих  имен,  сдавшиеся
сообщили,  что  партизанская  группа  захирела  и  распалась, что ее главари
проповедуют   коммунизм   и   рассчитывали   захватить   власть,   уничтожив
состоятельных граждан.
     Все  эти люди получили обещанную сумму выкупа и отбыли на аэродром, где
их ожидал австралийский самолет.
     В  газете  подчеркивалось,  что  режиму  адмирала  Такибае нет разумной
альтернативы  и  шансы  любой оппозиции практически равны нулю. На следующий
день  по  Куале поползли слухи о том, что "выкупившиеся" вовсе не партизаны,
а  выселенные  жители  Пальмовых  островов,  согласившиеся  за  мзду принять
участие в полицейском спектакле...
     В  четверг  утром  забастовали грузчики порта. Возмутясь бесконтрольным
ростом  цен  на  продукты  питания,  они  потребовали  увеличения заработной
платы.  Профсоюз портовиков осудил забастовку. Забастовщики, в свою очередь,
заявили,  что  профсоюзные  боссы не выражают интересы рабочих, и предложили
провести  перевыборы.  Это  случилось  к  полудню.  А  после  полудня власти
применили  оружие. Рабочие в панике разбежались, оставив в районе порта двух
убитых и тринадцать раненых.
     Вечером  в  залив  Куале  вошел сторожевой корабль. Пушки нацелились на
бидонвиль,   лучи  прожектора  зловеще  зашарили  по  притихшим  жилищам.  С
обращением  "к  нации"  по радио выступил Такибае. "Коммунистические агенты,
затесавшись   среди   бастующих,   накалили   обстановку   и  спровоцировали
кровопролитие,  - заявил он. - Порядок восстановлен, закон защищен, в городе
произведены    необходимые    аресты.    Враги,    которые   покушаются   на
конституционные завоевания народа, будут сокрушены железной рукой..."
     Такая  многозначительность показалась мне неуместной: ну, погорячились,
ну,  подстрелили  пару  черномазых,  чего  не  бывает? Зачем драматизировать
положение?  Но,  видимо,  правительство  знало  кое  о  чем  гораздо  больше
обывателя...
     В   пятницу   забастовали   рабочие   фосфатных  рудников  на  Муреруа,
навербованные  из  рыбаков острова Вококо. Японцы обещали хорошие заработки,
но   когда  дело  дошло  до  расчетов,  оказалось,  что  за  тяжелую  работу
причитаются  гроши.  Обещали  японцы и общежития - бамбуковые четырехместные
домики,  газовые  примусы  и  общие  столовые  со  скидкой.  Однако и тут не
выполнили  обещаний,  ссылаясь  на  малую мощность фосфатного пласта: вместо
бамбуковых  домиков  разбили старые армейские палатки, столовую устроили под
навесом, и продукты в ней оказались гораздо дороже, чем в Куале.
     Впрочем,  не это привело к взрыву. Передают, будто кто-то, вернувшись с
Вококо,  объявил,  что  в  Кикиле  и  других поселках начался мор, вызванный
кознями  белых  людей.  А  тут  как  раз четверо рабочих ни с того ни с чего
потеряли  рассудок и скончались в конвульсиях. Когда же подоспело известие о
забастовке  в  Куале,  якобы  вызванной  эпидемией,  люди решили последовать
примеру  куальцев  -  потребовали  улучшения  условий  жизни и расследования
случаев  смерти.  Поскольку  компания по контракту обязалась выплачивать при
смертных  случаях  или  увечьях  крупные  страховые  суммы, ее представители
возложили  вину  за  гибель  рабочих  на  власти  Атенаиты. Вот какой узелок
стремительно завязался.
     Вчера  добавилось  еще  одно  обстоятельство:  рыбаки  с атолла Муреруа
рассказали   в  Куале,  что  в  проливе  между  Атенаитой  и  Вококо  видели
иностранный  корабль,  откуда вертолеты доставляли крупногабаритные грузы на
плато  Татуа.  За  это  тотчас  ухватилась  японская  сторона. Она попросила
Такибае  сообщить  о  национальной принадлежности судна, намекая, что именно
оно могло явиться причиной трагических случаев.
     Вслед  за  тем  последовали  вещи  необъяснимые. Еще накануне о просьбе
японцев   сообщила   газета.   Сегодня   она   извинилась,   что   поместила
непроверенный  материал.  И  японцы  отрицают, что обращались к Такибае. Что
произошло? Кто зажал уже раскрывшиеся для перебранки рты?
     Я  был  бы  не  против, если бы черномазые подняли восстание и устроили
резню.  Революция, пожалуй, дала бы стимул моему творчеству. Я бы запечатлел
местных Маратов и тьеров...


     Ни  Кордова,  ни  капитан  Грей  не  пожали  нам  рук на прощанье. Они,
конечно, сожалели, что взяли нас на борт, - после той кошмарной ночи...
     Первое,  что  мы  сделали,  сойдя  на  берег,  -  зашли  в ресторан. За
бутылкой вина подвели первые итоги путешествия.
     - Что-то  вообще  случилось,  -  предположил Игнасио, осматриваясь, - в
это  время  здесь  полно  посетителей.  -  Он выглянул в окно. - Или я плохо
слышу? В порту не гудят подъемные краны...
     И  тут  стеклянные  бусы  на  бечевках  раздвинулись  с перестуком, - в
ресторан  вошел Верлядски. В полосатой майке и широкополой шляпе. Узнав, что
мы  ничего  еще  не  слыхали  о  событиях  в  Куале,  Верлядски распорядился
прибавить  к нашему счету бутылку вина и цыпленка и с наслаждением приступил
к подробному рассказу...
     В  гостинице  я  наскоро  принял  душ  и  переменил  рубашку. Я чего-то
ожидал.  Телефонный  звонок  от  портье  вызвал у меня сильное сердцебиение.
Звонил Куина.
     - Внизу ждет машина. Его превосходительство желает видеть вас...
     Шел  сильный  дождь,  не  перебивая  запаха  магнолий и переувлажненной
земли. Все тот же лэндровер протащился на малой скорости по улицам города.
     - Поздравляю,  -  с  подобострастием  сказал  Куина, - вы пользуетесь у
адмирала большим кредитом...
     Он  не  договорил,  ожидая, что я отвечу. Но я промолчал, раскусив, что
ему  хочется  знать о подоплеке моих отношений с Такибае. Откровенно говоря,
я  и сам не понимал, зачем я понадобился. Я не жаждал видеть Такибае: у меня
были еще свежи воспоминания о встрече с Кордовой.
     В  гостиной,  где  мне  велено  было  обождать, внезапно, как от пинка,
распахнулась одна из дверей.
     - Мистер Фромм, идите сюда!
     Я  последовал  приглашению и оказался в просторной ванной с высоченными
потолками - архитектура ушедших столетий.
     Передо  мной  стоял  мокрый  Такибае.  Расправив мохнатое полотенце, он
принялся энергично обтираться.
     Он  не  впервые  сбивал меня с толку своими выходками. Конечно, это был
его  стиль.  Но  я не представлял, что можно было с успехом противопоставить
этому стилю.
     - Власть  тоже  знает  свой маразм, - говорил адмирал, ерзая полотенцем
по  пояснице.  -  Жизнь  убога.  Что  она  может дать, кроме лени, постели и
алкоголя? То, при помощи чего мы разлагаем людей, разлагает и нас.
     - Мы  живем  в  обществе  и  дышим  одним  воздухом со всеми... Если вы
считаете  полезным  разлагать  массу,  то,  может быть, кто-либо еще считает
полезным разлагать первых лиц государства?
     - Даже наверняка...
     Он  натянул  шорты, поерзал, с трудом умещаясь в них, причесался, надел
безрукавку.  Застегивая  пуговицы,  повел  меня  в комнату рядом, прекрасную
спальню  с окном во всю стену, за которым сыпался перламутровый дождь и чуть
проступали столетние эвкалипты.
     На  резной  кровати  спала  на  животе  темнокожая  женщина.  Пурпурные
простыни придавали ей живописный вид.
     Адмирал похлопал женщину по спине.
     - Какой  изгиб,  мистер  Фромм!  Черт  возьми,  мы  никогда не успеваем
насладиться  мгновением. Оно уходит от нас, чем больше мы торопимся. И когда
нам  представляется,  что  мы  летим  вместе  со  временем, на самом деле мы
вступаем в эпоху, которой уже нет в календаре...
     Женщина  повернулась,  щуря  глаза.  Она  была  симпатична, эта молодая
меланезийка, владевшая гибким, сильным телом.
     У  окна  на  низком  столе поблескивали хрустальные бокалы, оправленные
серебром, - изящество колонизаторской эпохи.
     Такибае налил вина. Мы выпили.
     - С  женщинами я не придерживаюсь ни правил, ни привычек. "Любая теория
препятствует наслаждению", - говорил Гете. Я с ним согласен.
     - Вы  никогда  не  были  женаты? - я старался не особенно уничижаться -
догадывался, что адмирал презирает откровенных льстецов.
     - Леонардо  да  Винчи  был  побочным  сыном.  Вот  и я делаю побочных в
надежде,  что  хоть  один  из  них  будет  Леонардо,  - отшутился Такибае. И
повернулся  к  женщине,  все  еще  с  недоумением  осматривавшейся вокруг: -
Веселей, Луийя! Выйди под дождь, освежись!
     - Под  дождь  не хочу, - по-английски сказала женщина. - От современных
дождей, бывает, вылазят волосы.
     - Бывает  и  хуже,  -  буркнул  Такибае,  между  тем как женщина, легко
соскочив  на  пол,  босиком  пошлепала на балкон. - На Бикини вновь испытаны
ядерные  заряды. Комбинированные, кассетные. Сложная программа... Вы никогда
не   видели   Бикини?..  Ложь,  что  природа  расцвела  там  еще  пышнее,  -
яйцеголовые  дурачат публику. Но мы-то, слава богу, знаем, что к чему... Она
разбухла,  природа, она стала рыхлой, как опухоль... Взрывы чудовищно меняют
равновесие  сил.  И  если  один атолл, даже омертвев, получит новые семена и
новые  семьи пернатых, континент, который расплющат тысячи огненных молотов,
никогда не вернется в прежнее состояние...
     Такибае сел в кресло и вновь наполнил бокалы.
     - Если  разобраться,  истина  в голом виде безобразна, она отрицает нас
самих.  Напрасно  мы тужимся доказывать при помощи ее такие химеры одинокого
ума, как счастье или справедливость...
     Такибае,  несомненно,  производил  на собеседников сильное впечатление.
Нестандартность  его  суждений  вызывала  ощущение  правдоподобия  или  даже
какой-то  высшей  правды.  Он  так ловко смешивал понятия, что уличить его в
ошибке было почти невозможно.
     - Если  бы  я  как  всякий  диктатор  нуждался  только  в  прославлении
собственной  персоны,  мне  ничего  не  стоило бы нанять писак, какие быстро
состряпали  бы  образ  "отца  нации".  Но  я  хочу  не  славы, а бессмертия,
странички,  которая  передала  бы потомкам частицу моей души, не извращенной
властью,  частицу  моего  сердца, не оскопленного компромиссами. Может быть,
сегодняшний  день  -  единственный,  когда  я  не  притворяюсь...  Диктаторы
рождаются  там, где человеку не дают высказаться. Мне слишком долго затыкали
рот.  И  пришел  день,  когда  я  готов  был  скорее  умереть,  чем  жить  с
завязанными  глазами  и с кляпом во рту. Поэтому я и победил. Побеждает тот,
кто не страшится личных жертв...
     Для  меня  мысль  - образ живого чувства. Для кого-то, допускаю, пейзаж
значит  больше слов. Другой посчитает, что слова опошляют, и будет по-своему
прав.  Но  лично  для  меня  всего  дороже  мысль. Не важно, как и когда она
возникла.  В  любом  случае  она несет слепок своего создателя. Мне довольно
мысли,  чтобы  сказать  о  человеке  больше,  чем  это  сделает художник, не
безразличный  к  мельчайшей  бытовой  детали.  И  дело  тут  не в портретном
сходстве, а в существе натуры...
     Слушая  Такибае,  я  рисовал себе его характер. Но - странно! - впервые
все  линии  рисунка  тотчас  же  пропадали, ощущалась бездна с ее чернотой и
беспредельностью.  Я  бы  назвал  Такибае  пришельцем из космоса, если бы не
знал наверняка, что он рожден в семье безграмотного рыбака.
     - У  меня  нет  доверия к добру. Добро ничего не гарантирует, тогда как
зло  сулит  ряд  преимуществ. Добро слишком слабо, чтобы быть притягательным
для  сильных.  Это  прибежище слабых - добро, право, мораль. Не зло, а добро
подтверждает  кризис  человечества. Если бы оно было здоровым, торжествовало
бы  либо  добро,  либо  зло.  Добро  -  питательная  среда  для  зла. Зло бы
немедленно  задохнулось  без добра, ему тотчас же пришел бы каюк: все резали
бы  друг  другу  глотки,  и  ни  один не стал бы оголять шею, проверяя чужие
нервы...
     - Все это философия, - осторожно заметил я.
     Такибае  подхватил  мою  реплику,  как  мяч  с  угловой подачи, и вновь
устремился к воротам моего сознания.
     - Но  заметьте,  нет и не было философии, которую бы кто-либо не брался
претворить  в  жизнь.  Скажу  больше:  в