ждого  в  руке  был щуп или
неизвестное  мне  оружие.  Я хотел остановить их, позвать, но язык пристал к
небу...
     Я  закричал,  пробуждаясь,  и  крысы от меня прочь побежали - я услыхал
пронзительный писк. Будто тупые сверла завязли в металле.
     Задыхаясь,  я сдернул с себя маску. И едва сдернул, понял, что белесый,
реденький  дымок,  поднимавшийся  из  трещин  в  породе,  смертельно ядовит.
Легкие  разрывались  на части, во рту запенилась горькая слюна, я сплевывал,
но  пены  все  прибавлялось.  Я маску вновь натянул и прибавил кислороду, но
облегчения  не  ощутил:  дыхание  было  сбито,  суставы  наливались  горячей
тяжестью, будто в полые кости заливали расплавленный свинец.
     "А  может,  он и не жил никогда? - подумал я о пророке Фромме. - Может,
все выдумано? И прошлое, и настоящее?.."
     Этого   нельзя   было   исключить.  Значит,  выдумкой  были  и  людские
страдания, и катастрофа...
     В  природе  нет  ничего  неопровержимого,  и  даже непрерывного течения
времени  нет.  Всюду  хаос,  и  только наш жалкий разум, чтобы доказать свою
необходимость,  вносит  в  явления  закономерность. Иначе - непонятно. И все
познание  -  лишь  самопознание,  в  каких  бы  структурах мы ни копались: в
космосе  или  в  хромосоме. Вся наша мораль зиждется на самопознании, она не
может  быть  всеобщей  и  объективной,  вот  отчего  кругом  были  тупики  и
приращение  науки  так  и  не  привело  к  рождению  новой картины жизни. Мы
пытались  увидеть в человеке облик изуродованного человечества, а нужно было
в человечестве видеть изуродованного человека...
     Я  осторожно  пробирался  по тоннелю, по которому некогда полз вместе с
Луийей.  Каким  бесконечным  он  мне  тогда  казался!  И  сколько терпения и
мужества  обнаружила  раненая  женщина! Не будь Луийи, я бы давно лежал тут,
среди этих трупов.
     Склеп   всегда  рукотворен.  Мы  сами  делаем  свои  усыпальницы.  Сами
возводим свои пирамиды...
     Вспомнилось  далекое,  доисторическое  даже: как моя тетка, у которой я
жил  после  смерти  родителей,  купила  участок  земли.  Это  было ее давней
мечтой.  Ну,  хоть  клочок, только чтоб приезжать туда и знать, что вот она,
твоя  земля. Посадить розы и знать, что вот они, твои розы... Земля дорогая,
всего-то  и наскребли денег, что на горбатый лоскут глинистого пустыря возле
какой-то  фермы.  "Что-нибудь да вырастет! - подбадривала себя тетка. - Если
тут  прижились  лебеда  и  полынь,  то  и розы должны прижиться. Или не одни
корни  у  всех  растений?"  А  ее  отец,  упрямый  старик,  стоял  на своем:
разравнять  бульдозером  участок  да  подсыпать  хорошей  землицы. И так они
препирались,  дочь  и  отец,  и каждый из них что-то втолковывал мне, но мне
было  безразлично.  Наконец,  появился  бульдозер, разравнял участок, словно
подготовил  место  для  укладки  дороги.  С подсыпкой чернозема запоздали, а
после  не  оказалось денег, так что тетка сажала свои розы прямо в глину. И,
конечно,  ничего  у  нее не получилось. Даже полынь и та не поднялась... "Не
трогали  бы  землю,  что-нибудь  да  росло  бы!  -  укоряла тетка старика. -
Верхний  слой  земли  столетия  обихаживают  растения, а теперь новая глина,
сплошной мертвый пласт, и нет дыхания ни семени, ни корню!.."
     Какая-то  связь была между этой историей и катастрофой - не случайно же
я  вспомнил о ней. Так и вертелось где-то какое-то необходимое мне, истинное
слово.
     Напряжение  взбудораженного  сознания  было  таково,  что  я  физически
ощущал опухоль в своем мозгу - в верхней лобной части чуть справа...
     И  вдруг  разом  -  вот  она,  связь! Вся наша прошлая жизнь напоминала
чахлый  бурьян  на  глинистом  холме.  Довольно было нарушить тончайший слой
культуры   или   морали,   и  человечество  превратилось  в  труп.  Не  будь
катастрофы,  оно  все равно бы не выжило, потому что там и сям носились люди
с идеей бульдозера...
     Легче  стало.  Даже  легко  стало:  не о чем сожалеть! И как жажда, как
приступ  зубной  боли,  пришло желание показать этому дерьму, как нужно было
жить,  чтобы  не  нарушать  верхнего слоя живой земли. Я знал, что я пророк,
самый  великий из пророков. К этому теперь добавилось чувство безраздельного
господства.  Я еще не знал, могу ли оживить мир, но был убежден, что лишь от
меня  одного  это  зависит.  Если  бы  я  захотел, я мог бы раздвинуть стены
тоннеля, мог превратить в изумруды лежавшие камни...
     Теперь  я  отлично  понимал адмирала Такибае, понимал Ксеркса и кайзера
Франца  Иосифа.  Да, конечно, и они были помазанниками божьими, его голосом,
его  волей.  И  действия  этих  властелинов  могли казаться простым смертным
удачными  или  неудачными,  -  бог вел их и за ними неразумные народы тропою
горнего восхождения...
     А   вот  и  железные  двери.  По  словам  Луийи,  они  скрывали  запасы
продовольствия  и  воды.  Я шел к ним, к этим дверям, это было главной целью
моего  похода.  Я  жаждал  увидеть эти двери, златые врата моей несокрушимой
подземной столицы...
     Там,  где маячит надежда, больше всего трупов. Пока люди были живы, они
пытались  взломать  двери.  Напрасные  попытки!  На  мощных гранитных стенах
остались   царапины,  а  на  дверях  не  осталось  даже  царапин  -  спасибо
строителям.  Строители,  конечно,  давно  погибли, - смерть была написана на
роду у всех строителей чужих пирамид...
     Здесь  жгли  особенно  сильные  костры. Здесь жарили человечину - здесь
иллюзия всего сильнее одуряла человека.
     В  мою  экипировку входил раскладной багор. Этим багром я оттащил трупы
от  двери.  Нашел  гнездо  для ключа. Электронный прибор опознал код и выдал
команду:  раздвинулась  стальная  дверь  и  сразу  же  захлопнулась  за моей
спиной.
     Вспыхнул  знакомый  синий  свет  - я увидел следы одной из бесчисленных
трагедий,   сопровождавших   агонию   человечества.   Я  не  содрогнулся,  я
математически  точно вычислил событие, которого больше не существовало и как
памяти.
     На  полу лежали два трупа. Судя по всему, дело было так: некто завладел
ключом   Сэлмона,  но,  вероятно,  долго  не  мог  дождаться  благоприятного
момента,  чтобы  им  воспользоваться: обнаружив дверь, обреченные с яростным
упорством  осаждали ее, полагая, что за дверью их ожидает утерянный рай, тот
самый,  который  они  еще  вчера  проклинали.  И  все-таки  владельцу  ключа
каким-то   образом   удалось   отвлечь  внимание  несчастных.  Он  юркнул  в
распахнувшуюся   дверь,   но   кто-то   другой  успел  последовать  за  ним.
Теоретически  они  могли  поладить:  запасы воды и продовольствия, к которым
они  получили  доступ,  были  значительны.  Практически все сложилось иначе:
катастрофа  упразднила  доверие  человека к человеку - между ними завязалась
борьба, в которой погибли оба...
     Я  безошибочно  определил  владельца  ключа. Надев перчатки, вытащил из
гниющего  кулака  ключ  с  первым  номером. После этого вновь открыл двери и
багром  выволок  оба трупа. Затем продезинфицировал перчатки из специального
баллона,  но  при  этом обнаружил в помещении ядовитый газ. Сомнений быть не
могло:  где-то  образовалась  щель,  куда и проникал газ. Это обстоятельство
несколько  по-иному  объясняло  гибель соперников, но возвращаться к версиям
на  эту  тему  мне  не  хотелось.  Не  хотелось  размышлять  и о том, отчего
владелец ключа не попытался проникнуть в наше убежище...
     Что  меня  волновало,  так  это  мои  запасы  воды  и пищи. Они были не
тронуты - радость, радость испытал я!
     Тут  было  все,  что  требовалось  для  продолжительного  существования
нескольких  десятков  человек.  В  специальной  книге имелись расчеты - было
недосуг читать их...
     Передохнув,  я  выбрался  из  склада  и  продолжил  обследование  своих
владений.  "В  каждом прошлом человеке явно и тайно жила мечта о господстве,
о  преобладании,  об  услаждении  своего чрева. И вот финал этого абсурдного
двигателя...   Я  сделаю  иначе:  заставлю  всех  явно  и  тайно  мечтать  о
подчинении..."
     "И  это  было,  -  возразил  мне Голос. - Подчинение - обратная сторона
господства..."
     Меня  снова искушали. Но я не сомневался, что найду правильные решения.
Я  буду  солнцеликим  вождем,  сыном  Неба,  общаться  с которым будут очень
немногие.  Все остальные будут получать за послушание. Малейшее непослушание
будет наказываться публичной и мучительной казнью...
     "И это было..."
     Потом-потом!  Будет  еще  довольно веков все обдумать и ввести то, чего
еще не было!..
     Луч  фонаря  уперся  в  стену. На стене сидело насекомое. Какой-то жук.
Нет,  какая-то  многоножка.  Насекомое  слабо  двигалось. Рукой в перчатке я
раздавил  насекомое.  Я  не  собирался  убивать  его,  просто так само собою
вышло, едва я поднес руку к стене...
     "Если  природа  не содрогнулась, когда я раздавил насекомое, зачем было
ей  содрогаться,  когда  погибло  человечество?.."  Мысль  эта  разрослась и
утяжелилась, так что я с трудом уже мог держаться на ногах.
     Всего  лишь  многоножку  раздавил  я, но я знал, что раздавил совсем не
многоножку... Раздавил, не собираясь вовсе раздавливать...
     Когда-то  Луийе  и  мне  потребовалось  пять-шесть  минут, чтобы пройти
бетонированный  ход  до  убежища.  Теперь  истекал второй час, а новая цель,
сама  собой  возникшая,  все  еще  не  была  достигнута.  Правда,  выход  из
подземелья  находился  уже  где-то  близко.  Я  определил  это по обгорелому
трупу.  Белых  червей  не  испугал  свет фонаря, они неустанно сосали мягкие
ткани  горла  и  искаженного тленом лица. Глаз не было, они были выжжены или
выдавлены...
     Озабоченный  тем,  чтобы не споткнуться и не упасть в копны гнили, я не
поверил  себе,  услыхав внезапно оклик: "Ни с места! Руки вверх, стреляю без
предупреждения!"
     Я  не  поверил  в  живой  голос.  Подумал, что почудилось. Оглядевшись,
заметил,  что  тоннель  раздваивается, обрывается разломом, широкая площадка
за которым справа освещена непонятным сплошным светом...
     Боже, да ведь это же солнечный свет, только рассеянный!
     Свет - моя миссия обретала высший смысл.
     - Руки вверх!
     Я  не  видел  глупца,  грозившего  мне. Я поднял руки, думая о том, что
каждое  живое  существо  тотчас  погибнет,  если  не упадет передо мною ниц.
Собственно,  я  был  богом,  поскольку знал тайну спасения. Она была открыта
мне в тот момент, когда провидение призвало меня в пророки...
     - Прямо, не сворачивай!.. Теперь направо, направо, говорю!..
     Свернув   направо,   я   очутился  в  огромной  пещере.  Ее  образовали
сместившиеся  пласты  породы.  В  узкую щель вверху падал сноп живого света.
Впрочем, он и умирал там, в вышине...
     "Если  природа  не  содрогнулась,  когда  я  раздавил насекомое, она не
содрогнется, когда в муках погибнет последний из людей..."
     - Солнце - вот символ высшей справедливости!..
     Я  произнес  это вслух. И собирался продолжить мысль, но как раз увидел
своего противника. Жалкую тень. Заморыша.
     В   голову   ударила   ненависть   и  презрение:  ничтожество  угрожает
Спасителю!  Отступить  назад,  укрыться  за выступом скалы, сдернуть с плеча
автомат и - всадить в негодяя очередь...
     Но  я не был уверен, что за мной не наблюдает еще кто-либо. Держит меня
на  мушке,  притаившись  в  темных  углах  пещеры. Тут, за обломками камней,
могли  прятаться  и  другие бандиты. Все они были теперь для меня бандитами.
Но  главное  было  не в этом, - все они отныне были моими рабами и я не смел
гневаться на них без достаточной причины.
     Я  сделал  еще  несколько  шагов  вперед.  Я  не боялся, ни капельки не
боялся,   уверенный   в  божественной  силе,  охранявшей  меня  для  великих
свершений.
     Тень  придвинулась,  ловкие  руки  отобрали  автомат  и фонарь. В лицо,
ослепив, ударил электрический свет.
     - Снять противогаз!
     Я опустил маску с очками на подбородок.
     - Я  пришел спасти вас, дети мои, - торжественно сказал я. - Соберитесь
все, сколько вас здесь осталось, и я скажу слово, дарованное мне свыше!..
     - На  кой  они  нам,  твои  слова? - хрипло сказал заморыш, светя мне в
лицо.  -  Все слова давным-давно сказаны, и больше нет таких, которые стоило
бы послушать...
     - Раб,  -  перебил  я нетерпеливо, - ты не осознал безнадежности своего
положения  и  ропщешь!..  Я скажу слова, какие вы никогда не слыхали и какие
дадут вам силы жить новой жизнью...
     - Игнасио,  -  крикнул  человек  в темноту, - подойди сюда! Мне попался
проповедник или идиот! Короче, не по моей части!
     Почти  тотчас появилось еще одно существо, которое тоже не упало передо
мной на колени.
     - Лицо человека мне знакомо, - услыхал я голос. - Вы Фромм, не так ли?
     И тогда я узнал голос - без удивления.
     - Ты Игнасио Диас?
     - Память  -  не  рыба,  она  не  дохнет, даже когда нас выволакивают из
родной стихии.
     - Все  дохнет,  - возразил я, потерявшись в темноте, потому что Игнасио
выключил  фонарь.  - У меня нет прежнего имени. Все опозорило себя. И теперь
преступление - хранить что-либо из того, что было...
     Я  говорил  машинально,  а  во мне все клокотало от ярости. Между этими
невеждами  существовали  прежние  связи - вот что бесило. Я, пророк, призван
был  вывести  людей  из  мрака  забвения, призван был поднять их, упавших на
самое  дно  жестокости  и  безверья,  полностью  озверевших  и потому только
преодолевших  невыносимые  лишения.  А эти непочтительные типы жили какой-то
своей  надеждой.  Не  той, какую я нес им, а своей. О, я тотчас почувствовал
все это!
     - Бог  оставил  человека между инстинктом и разумом, - сказал я, ожидая
ропота  и  решив  подавить  его  любой  ценой.  -  Можно  было  идти к богу,
пользуясь  разумом,  но  мы  поставили  на инстинкты, и теперь надо до конца
превратиться  в зверя. Надо сжечь и уничтожить все, что было создано! Прежде
всего книги. Надо убить всех, кто полагается на разум!..
     Это  было  не  вполне  то,  что  я  хотел  доверить  моему  стаду. Но я
проверял,  насколько  они способны к самоотречению и послушанию. Я, пастырь,
провоцировал  их,  чтобы  поразить  молнией, в случае если они были заражены
порчей...
     - Фромм,  вы ли это? - услышал я в ответ еще один голос. Я тотчас узнал
и  его.  Узнал  с  раздражением,  потому  что  он вызывал из небытия то, что
подлежало небытию. Это был голос брата Луийи...
     - Вы  неисправимы,  Фромм!  Резонерствуете  по  всякому  поводу,  как и
прежде.  Неужели вы так и не поняли, что мусор слов, завалив нам простор для
действия,  приблизил  катастрофу?  Все  было  страшным.  Но  это  было самым
страшным  порождением империализма - потоки демагогии и пропаганды, топившие
правду...   Но   -   к   делу!  Вы,  конечно,  вышли  из  убежища  разнюхать
обстановку?..
     "Да  кто  ты  такой,  Око-Омо, чтобы спрашивать меня о чем-либо? У меня
огромные  запасы  продовольствия  и  воды,  у  меня  запасы  оружия,  у меня
неприступные  крепости,  -  кто смеет тягаться со мною? Кто вправе диктовать
мне свою волю?.. И потом - мир жаждет новой философии..."
     - Не  спрашивать, но слушать отныне должен ты, Око-Омо, - строго сказал
я. - Разве ты знаешь, как теперь сберечь человека?
     Я  предпочитаю  разговаривать,  глядя  собеседнику  в глаза. Я не видел
Око-Омо, и это раздражало меня.
     - "Теперь",  -  повторил  Око-Омо.  -  Прежняя  пацифистская болтовня -
прежняя  буржуазная  подлость.  И  тогда,  и  теперь  мир требовал классовой
борьбы, непримиримости к тем, кто противится равенству!
     - Все истины разрушены катастрофой!
     - Ни  одна из истин не разрушена, - возразил незримый Око-Омо. - Правды
не  существует  без  людей,  это  верно.  Но мы живы. Значит, жива правда. И
правда  эта  - все та же правда, которой так и не получили люди... Теперь мы
живем  иначе,  -  мы  действуем  и  от  всех  друзей требуем действий. Мы не
допустим более болтовни. И средство - равенство. Его у нас не было...
     Я  готов  был  броситься  на Око-Омо и его прихвостней и разорвать их в
клочья.  Катастрофа  переменила облик мира, а они тянули старую волынку. Они
мне  путали карты, лишали смысла мою пророческую миссию. Я знал, что Око-Омо
никогда  не согласится со мной. Мои идеи были близки к его идеям, но в то же
время  и  противоположны.  Око-Омо  украл  мои  идеи, но, как всякий раб, не
понял их...
     - Что ты лично от меня хочешь? - спросил я.
     - Лично  -  ничего,  -  помолчав,  сказал  Око-Омо. - Коммуна, интересы
которой  я  выражаю этот месяц, нуждается в продовольствии, воде и оружии...
Я знаю, в убежище этого добра в избытке. Вы должны помочь нам...
     "Что  он,  с  ума  спятил?  С какой стати я должен делиться бесценными,
невосполнимыми  благами? Кто они мне? И даже если бы были братьями, я бы еще
крепко  подумал...  Разевать  рот  на  чужое  -  разве это не империализм, о
котором трещал Око-Омо?.."
     - В  убежище тоже коллектив. Я не имею права распоряжаться припасами...
Или  вы  замыслили  захватить  убежище?  Применить  насилие,  отнять  воду и
продовольствие, а людей убить?.. Но как это называется?..
     Я  говорил  зло,  захлебываясь  в  своей  неприязни,  и этого, конечно,
нельзя  было не заметить. Я понимал, что навлекаю на себя опасность, но я не
боялся  этих  голодранцев. Входной ключ был спрятан мною - по инструкции - в
отвинчивающийся  каблук  ботинка.  Но  не  каждый, далеко не каждый сумел бы
отвинтить   этот   каблук.  Тут  были  свои  секреты,  придуманные  досужими
мастерами еще до катастрофы.
     - Не  все  погибло  от  прежнего, - прокашлявшись, сказал Око-Омо, - не
все.  Но  прежнее право, построенное на признании преимущества одних за счет
других,  его  больше  нет. Нет и морали, освещенной этим правом... Мы просим
вас  о  посильной помощи, потому что она нам жизненно необходима. Мы умираем
от  голода  и  жажды,  а  у  вас  излишек,  созданный отнюдь не собственными
трудами...
     - Но  почему  ты  считаешь,  что  у вас больше прав на выживание, чем у
других?  -  меня  колотило от бешенства. - Речь идет о спасении человека как
такового. Стало быть, надо обеспечить выживание тех, кто имеет шансы!..
     - Вопросы  можно  продолжать  до бесконечности, потому что они основаны
на  неверном понимании ситуации. И прежде человечество могло спастись только
как  целое.  Только как целое оно может спастись и теперь. Сколько бы нас ни
было,  мы  не  смеем  обрекать на смерть одних ради выживания других. Отныне
все  равны,  и  наш  первейший  долг  -  защитить  равенство.  Мы  не  хотим
повторения  прежней  подлости, когда преимущества кучки заговорщиков привели
к  гибели  всех...  Мы  признаем  право  на  выживание лишь за теми, которые
признают  это  право  за  другими.  Эпоха  эгоизма и неравенства исторически
завершена.  За  нее  уплачено  слишком  дорого... Если вы там, в убежище, не
захотите  по-братски  разделить  доставшиеся вам блага, мы разделим их сами,
потому  что  у  вас  нет  на  них никаких особых прав. Эти блага захвачены в
условиях дискриминации слабых. Эпоха односторонних преимуществ завершена...
     Я  понял  его. Я понял, что Око-Омо и его люди - смертельные мне враги,
что я уже вступил в борьбу с ними и в этой борьбе оправданы любые средства.
     - Мистер  Фромм,  -  сказал молчавший доселе Игнасио, - у вас есть ключ
от убежища?
     - Ключа  нет,  -  схитрил я. - Мы уговорились, что мне откроют. Впустят
меня...
     - Хорошо, мы пойдем вместе, - сказал Игнасио.
     - Это опасно. Нужен противогаз.
     - У нас четыре противогаза.
     Меня загоняли в тупик. Но я не собирался уступать! Нет, не собирался!
     - Имейте,  однако,  в  виду,  что  из убежища можно наблюдать всех, кто
приближается  к люку. Если они увидят, что я не один, они не откроют. Так мы
условились...
     - Кто в убежище?
     Они  ловили  меня,  располагая какой-то информацией, я чуял это нутром.
Лучше всего в целях лжи было использовать искаженну