гда осьминог
нападет,  двумя-тремя щупальцами захватив охотника, тот должен подать сигнал
товарищам,  дергая  за  веревку,  привязанную к поясу. Товарищи рывком тащат
веревку,  и осьминог, не желающий упускать добычу, оказывается, как правило,
в  каноэ.  Иногда охотник обрубает щупальца, присосавшиеся к скалам, иногда,
если  удача  сопутствует  ему,  поражает осьминога ножом в голову. Но бывают
иные  случаи... У скал, запирающих залив Куале, одного из охотников, потянув
к  себе,  осьминог ударил головою о скалу, другого схватили сразу два старых
осьминога,  так  что  охотник,  сидевший  в каноэ, сам неожиданно оказался в
воде и захлебнулся...
     Понятно,  с  каким  любопытством  я  следил за действиями Игнасио и его
товарищей.  И  все  же ни Око-Омо, ни я не заметили, когда именно мексиканец
выволок на себе довольно крупного осьминога.
     Рыбаки  неторопливо  подгребли  к  берегу  и,  втащив  каноэ  на песок,
подошли  к  нам.  По-видимому,  все  трое  хорошо  знали Око-Омо, потому что
поздоровались с ним за руку.
     Меланезийцам  было  по  двадцать  пять  -  тридцать  лет.  Игнасио  был
несколько  выше  их ростом и шире в плечах. Голова тронута сединой. Поседели
и  короткие  усы.  Улыбка  и  глаза  выдавали  доброту  и отзывчивость этого
человека.
     Я  глядел  на  мужчин,  на  их  спокойные лица, и во мне скулила давняя
мечта  о  безмятежной  жизни.  Да,  человек  должен  брать  от природы самое
необходимое   и   довольствоваться   самым  необходимым.  Мудрость  -  не  в
утонченном  и  разнообразном  потреблении,  а в гармонии с природой. Избыток
желаний  калечит человека, закабаляет его. Радость - это уверенность в своей
жизнестойкости,  чувство  дружественности  окружающего  мира.  Чтобы ощутить
радость,  нет  нужды  в  сложнейших  философских  построениях,  - безбрежная
дерзость  духа тоже наносит ущерб гармонии судьбы. Владеть всем - гордыня, и
не бывает, чтобы она не наказывалась...
     - Кому пойдет ваша добыча? - спросил я Игнасио по-английски.
     - В  малайский  ресторан, сэр. Они хорошо зарабатывают на осьминогах. И
вот  мы  ловим  и  ловим, а они зарабатывают... Здесь водится еще мурена. На
вид  обыкновенная  змея,  но  прекрасно  смотрится на сковородке. Впрочем, я
постараюсь сегодня угостить вас этой лакомой пищей.
     По  уголкам  его  глаз  разбежались  морщинки  - он засмеялся. Глядя на
него, засмеялся и я - в ожидании для себя чего-то хорошего.
     Меланезийцы   подняли   балансир   каноэ,   закрепили  его  на  заранее
припасенных  шестах, протянули между каноэ и балансиром два куска парусины -
соорудили  навес.  После  этого  ушли  в кокосовую рощу, а Игнасио, надев на
предплечье  левой  руки  легкие  ножны  с торчавшей из них костяной рукоятью
ножа, поплыл к скалам.
     Око-Омо,  насвистывая,  готовил  на песке очаг, и я помогал ему таскать
камни.  Мы быстро справились со своей работой, разлеглись в тени и, обсуждая
предстоящее  путешествие,  сошлись  на том, что хотя главная его задача сбор
материала  для  книги,  все  же  всякая  самоцель  безнравственна - нарушает
цельность восприятия мира.
     Я  лежал на теплом песке под тентом, полоскавшимся от завихрений ветра,
слушал  накаты волн, голоса чаек, и впервые за много-много дней мне вовсе не
хотелось торопить события.
     Око-Омо,  напротив,  был  возбужден, все расспрашивал меня о написанных
книгах,  так  что  волей-неволей  приходилось  отвечать. В какой-то момент я
сказал,  что  творчество  дано поэту не столько для очищения других, сколько
для  самоочищения,  для  преодоления  своих недостатков и слабостей. Око-Омо
тут же обвинил меня в буржуазности.
     - Что  значит "буржуазность"? И почему это непременно плохо? - возразил
я благодушно.
     - Буржуазность    -    видимость    истины,   ложь,   скрытая   улыбкой
добропорядочности!  -  запальчиво  воскликнул  Око-Омо.  - Миллионер говорит
рабочему:  "Посмотри на мое богатство, я получил его потому, что в стране не
ограничена  частная  инициатива,  и  каждый  имеет право заработать столько,
сколько  может!"  И  ему  верят.  Особенно  те,  кто  жаждет  миллиона...  У
меланезийцев  есть миф о рыбаке. Дух моря объясняет ему, что всякой истинной
вещи  в  мире  соответствует  вещь  ложная, имеющая тот же внешний вид... Мы
слишком  преувеличиваем нашу цивилизованность. В человеке зверь сидит и чаще
всего  человеком,  стало  быть,  управляет,  а  мы близоруко помогаем именно
зверю,  подхватывая  чьи-то  подлые  слова  об  опасностях разума. Опасен-то
полуразумный  зверь,  использующий  разум как продолжение клыков... Бьюсь об
заклад,   почти   каждый   человек   на   вопрос,  жить  чувствами,  которым
прислуживает  разум,  или  жить  разумом,  у  которого  в услужении чувства,
посчитает  унизительным  положение,  когда чувства контролируются разумом. А
между  тем  это  капитальнейшее  заблуждение, исподволь вбитое нам в голову.
Кому-то   выгодно   оглупленное   человечество,   живущее   по   извращенным
понятиям...  Это  же  факт,  что  искусство  мы  ориентируем  на чувство, на
подсознательное,  на  инстинкт! Ослепленные химерами, мы напрочь забыли, что
мысль  -  то  же  чувство,  только  гораздо более высокого порядка! "Квадрат
гипотенузы  равен  сумме  квадратов катетов" - мысль. "Любит человек падение
праведного  и  позор  его"  -  тоже мысль. Но какая разница между ними! Одна
рождена    исследованием   предметов,   другая   -   страдальческим   опытом
человеческого  бытия...  Что  означает  гонимая повсюду мысль для подлинного
искусства?  Да  если  убрать  мысль,  положим,  у  Достоевского,  он  тотчас
обратился   бы  в  самого  заурядного  писаку.  Мы  обнаружили  бы  вопиющие
погрешности  его стиля, слабость воображения и неудачи в словесной живописи.
Но  в  том-то  и  дело,  что все изъяны никак не влияют на общую грандиозную
картину,  - работы гения пронизаны величайшими чувствами-мыслями как плодами
бесконечного  страдания  за  ложь людской жизни... Пора образумиться! Может,
только  искусство  и  способно  преобразить полуразумного зверя в человека -
искусство,  которое бы взывало прежде всего к разуму. Не о плоской дидактике
речь,  -  о  верности  правде  несовершенной,  мучительной  жизни, в которой
только  и  возможно  отыскать  мудрость,  побуждающую к действию. Мир жаждет
нового  искусства,  и  многим,  многим  придется  отложить  лживые  перья  и
оборотить    сытые    свои   лица   в   иную   сторону!..   Меня   возмущают
разглагольствования    проходимцев    о    том,    что    искусство   должно
приспосабливаться  к уровню потребителя, чуть ли не отвечать его вкусам. Это
все  равно, что рассчитывать науку на невежд. Искусство - не рейтузы, сшитые
по  габаритам,  не  чепчики  на разные головки! Истинное искусство - одно, и
каждый  обязан  подниматься  до него, только тогда можно всерьез говорить об
изменении  природы человека. И уж, конечно, будущий великий стратег культуры
уничтожит   псевдокультуру.   Это   будет   грандиозная  революция.  Кажется
кощунством  сама  ее  идея.  Но разве не казалась кощунством идея революции,
упраздняющей  основу  социальной лжи - неограниченную собственность? Заговор
кучки  против народов должен быть разбит материально и духовно... Разумны ли
чувства?   И  да,  и  нет.  И  если  чувство  допускает  насилие,  разве  не
справедливо  обуздать  его?..  Много  химер  в  истории  человечества. Много
болтали  о  свободе, но справедливость не восторжествовала, потому что она -
общее  достояние.  Ее нет ни вокруг, ни внутри нас. И прежде всего нет в нас
самих...
     Око-Омо  показал себя отнюдь не глупцом. Его речи были горькой пилюлей,
которую  я  поневоле  проглотил.  И все же меня раздражали его речи: неужели
вчерашний  папуас  способен  видеть  дальше  и яснее, чем все мы, кому много
веков принадлежала образованность и культура?
     Без  справедливости  так  или  иначе  сохранится  течение  жизни, а без
свободы, пусть однобокой, жизнь может остановиться.
     - Пожалуй,  лучше  без  справедливости,  чем  без свободы. Если глядеть
философски, на столетия вперед.
     - Вот  он, порок нашей цивилизации! - Око-Омо глядел на меня так, будто
уличил  в подлости. - Свобода в ней неизбежно противостоит справедливости, а
справедливость  свободе!..  Если  мы  не  найдем  новой формы жизни, где эти
ценности совместятся, мы погибнем!..
     Пропало   настроение  умиротворенности.  "Дай  волю  такому  типу,  как
Око-Омо,  в  костер  полетели  бы  все мои книги, - ничего не осталось бы от
моего следа на земле!.."
     Око-Омо  не  прятал  глаз,  и  я,  кажется,  прочитывал  его мысли: "Ты
собственник,  ты  буржуа!  Тебя  заботит  личный след; каким бы жалким он ни
был,  он  для  тебя  дороже,  чем след общей культуры! Ты красиво болтаешь о
человечестве,  но если вопрос встанет так - твой след или след человечества?
-  ты  не  ответишь  искренне в пользу человечества! Ты вновь станешь искать
лазейку!..   Трудно,  трудно  шагнуть  к  идеалам,  пока  идея  человечества
используется  для  сокрытия  личных пороков... Все религии содержат призыв к
жертве.  Но где подвижники среди христиан? среди мусульман? среди буддистов?
Знаю,  ты  станешь  первым  из  них, если тебе гарантируют вечную славу и...
вечное  продолжение  жизни,  наполненной  всеми удовольствиями. Не подлец ли
ты?.."
     Истина  тоже  требует  веры,  и  любое знание сводится к аксиомам. Мы с
равным  рвением  готовы  защищать  противоположные точки зрения, если они не
затрагивают  наши  шкурные  интересы,  и  часто  защищаем именно ту, которой
угрожает оппонент...
     Я  готов  был  спорить,  но  вернулись  рыбаки-меланезийцы  - притащили
несколько  коряг,  охапку  пальмовых  листьев,  кокосовые  орехи  и какие-то
корешки,  с  которыми обращались особенно бережно. Не суетясь, они разложили
костер,  обломком  раковины  настругали в жестяное ведерко волокна корешков,
залили их кокосовым молоком и поставили ведерко в тень.
     К  тому времени возвратился Игнасио. Принес в плетеном мешке две рыбины
с  красными  колючими  плавниками  и  пятнистое,  змееподобное  животное  со
светлым брюхом и широкой пастью. Это и была мурена.
     Игнасио отрезал ей голову и спрятал в корзину с осьминогами.
     - Из  яда  рыбы-змеи  знахари приготовят лекарство, очищающее печень, -
объяснил Око-Омо, - а зубы пойдут на сувениры туристам...
     Признаюсь,  было  неприятно  брать в рот мясо мурены, с которой Игнасио
ножом  спорол  обуглившуюся  кожу.  Мясо  напоминало по вкусу жареного угря,
которого  не  всякий  признает  за  лакомство, - такое же жирное и белое. Но
после забродившего кокосового молока мурена показалась мне гораздо вкуснее.
     - Отменная штука. С кукурузной лепешкой объедение!
     Игнасио кивнул согласно.
     - Рыба  ловится  все  хуже и хуже. И в сезон таубуру, и в сезон лабуру.
Ветры меняют направление, а люди все так же живут впроголодь.
     - Природа  сделала все, чтобы облегчить здесь жизнь человека, - добавил
Око-Омо,  -  но трудности с каждым годом растут. В пище островитян недостает
белков и микроэлементов. Высока детская смертность: умирает каждый пятый.
     Я  удивился  и выразил сожаление. Правда, слишком поспешно, не прожевав
пищу, и получилось как-то фальшиво. Люди заметили это.
     - Брату  Око-Омо  можно верить на слово, - сказал один из меланезийцев.
-  Духи  океана расположены к нему. Посетив другие земли, он вернулся домой.
Немногие  из  тех, кто посещает чужие земли, возвращаются домой. Люди больны
равнодушием.
     - Это  правда,  -  подтвердил  Око-Омо.  -  На  днях десяти выпускникам
колледжа  в  Куале  предложили  продолжить образование в Австралии. Двоих не
пустили  родители,  говоря:  "Глупые  дети, обучаясь за границей, становятся
надменными и презирают свой народ и его обычаи".
     Я  слыхал  об  этой  проблеме  стран,  пытающихся  вырваться  из тисков
бедности. "Утечка мозгов" - это, пожалуй, пострашнее утечки капиталов.
     - Просвещенный  невежда  -  самый  опасный  из  невежд,  -  сказал я. -
Понятно,  что  люди  связывают  с  теми,  кто возвращается домой, надежды на
более достойную жизнь. Но есть ли основания для надежды?
     Око-Омо пожал плечами.
     - Надежда  -  тень  страдания.  Разве  надежде обязательны рациональные
корни?  И  что  можно  изменить  в судьбах островитян, если правящая партия,
представляющая   немногочисленных   собственников,   подкармливается   из-за
рубежа?  Патриотическим  силам  здесь  нет  места...  Финансовые  накопления
страны  незначительны,  перспектив  на  развитие промышленности все еще нет.
Единственный  банк  в  Куале  -  иностранный.  Он  берет  высокие проценты -
препятствует  экономическому  развитию  под маской помощи. Формально продажа
земли иностранцам запрещена, но всесильные обходят законы.
     - Ну,  если  бы  у  оппозиции  была конкретная программа, можно было бы
привлечь общественное мнение.
     - Общественное  мнение? - переспросил Око-Омо. - Общественным мнением у
нас  признается  правительственный  клан и прихлебатели вокруг него. Такибае
убежден,  что  народ  и не должен выражать собственного мнения, поскольку он
"темен и поддается агитации со стороны"...
     В   политическом   плане   я  весьма  терпим.  Но  все  же  предпочитаю
определенность.
     - Здесь возможен коммунизм?
     - Не  знаю,  что  здесь  возможно. Но коммунизмом, как и повсюду, здесь
называют все то, что не хочет принять подавления и ограбления народа...
     Меланезийцы и Игнасио внимательно прислушивались к разговору.
     - Власть,   сосредоточенная  в  руках  олигархической  группки,  -  это
противоречит   здравому   смыслу,   -   продолжал   Око-Омо.  -  Возможность
бесконтрольно  повелевать  судьбами  других  калечит души повелителей, плодя
эгоизм,  фанатизм,  исключительность.  Власть  и  богатство  творят насилие,
распространяя   его   на  весь  мир.  Это  противоречит  законам  природы  -
сосредоточение    в   немногих   руках   основных   материальных   богатств.
Бесконтрольная  власть и неограниченное богатство - вот чудовища, пожирающие
человечество!
     - Вы склоняетесь к анархизму?
     - Анархизм  -  крайность  той  же  буржуазности,  - возразил Око-Омо. -
Власть   должна  принадлежать  сообществу,  в  котором  бы  каждый  посильно
участвовал  в  осуществлении  власти. И собственность должна быть достоянием
всех...  Я  за  возвращение  к  общинному быту моего народа, только на новой
промышленной и социальной основе.
     - Вы повторяете коммунистические идеи.
     - Плевать, как они называются! Это идеи жизни.
     Око-Омо  не  скрывал  раздражения.  Я не хотел с ним ссориться. В конце
концов, какое мне было дело до чужих убеждений, если они не застили света?
     - Довольно  политики!  И  пусть  наш прекрасный обед завершится стихами
Эготиаре!
     - Удачный  способ разрешить проблемы, - сказал Око-Омо. - Впрочем, если
бы  спорщики умели возвращаться к истокам, они всякий раз находили бы путь к
согласию...

                Вот срок пришел и мне:
                и я на берегу
                пустынном, где песок,
                где ветер и прибой,
                и никого вокруг.
                И эха нет со мной...
                Слова я берегу, -
                в них бились жилки чувств,
                а ныне дом мой пуст
                и отдан старику...
                Туман, вода, песок
                и чаек переклич...
                Кто бы подумать мог,
                что и они людьми
                когда-то жили здесь,
                на этом берегу?..

     ...Фромм  отправился  в глубь острова. Его сопровождают Око-Омо и Диас,
гитарист,  пропойца  и  лучший  знаток здешних троп. Как все одаренные люди,
которые  без  сожаления  зарыли  свое дарование и ничего не хотят, этот Диас
весьма  популярен  среди  аборигенов.  Я думаю, ищейки адмирала не выпускают
его из поля зрения...
     У  меня  появилась  склонность  к  изречениям. Жаль, что не записываю и
забываю их.
     Если  бы  я  занялся  поэзией,  а  не  живописью,  я бы в короткий срок
добился мировой славы...
     Я  первый  сказал,  что  дельце об исчезновении трупа, если им заняться
всерьез,  разворошит  гнездо  пауков,  которые  опутали  полмира.  Во  дворе
полицейского  управления  найдена  отрезанная  голова  жены Асирае, а в него
самого  стреляли  ночью  через  окно.  История  приобретает слишком зловещий
характер  даже  для  здешних  нравов.  Правительство  вынуждено будет занять
какую-то позицию.
     Поговаривают  о забастовке портовых грузчиков и рабочих электростанции.
Чепуха!  Профсоюзы на острове все еще в зародышевом состоянии, и возглавляют
их бывшие капралы, с помощью которых Такибае утвердил свою власть.
     И  все  же  не  случайно адмирал дал интервью о разработках фосфатов на
Муреруа.   По   соглашению,   подписанному   год   назад,  японцы  завершили
строительство причала для барж. Запасы гуано будут вывозиться баржами.
     Накануне   объявленных   выборов   Такибае   расхваливает   выгоды   от
соглашения:  мол, за "бесплатные дары природы" японцы построят еще поселок и
рыбоконсервную  фабрику  и  будут  закупать  половину  ее  продукции  в счет
поставок   жести.   Добычей   фосфатов   якобы   уже  занято  более  двухсот
рабочих-меланезийцев. Какой могучий стимул для процветания экономики!
     Газета  бьет  в  барабан  -  славит  прозорливость адмирала. Но кому не
ясно,  что  запасы  гуано  на  Муреруа  не  такие  мощные,  как на Макатеа в
Полинезии,  и  атолл  превратится в безжизненную пустыню уже через два года?
Да  и  консервная  фабрика вылезет боком. К тому времени, когда ее построят,
упадут  уловы  рыбы  или  возрастут мировые цены на железную руду и олово, и
это сведет к минимуму доходность фабрики...
     Чем  больше  размышляю  о жизни, тем больше теряю веру в разум. На моих
глазах разум все чаще прислуживает безумию. Разумен ли сам разум?
     Меня  бесит  от  нашего официального благочестия! Ханжество и лицемерие
стали  нормой  отношений.  По воскресеньям жители Куале, разодевшись в пух и
прах,  чинно  направляются  в  церковь  слушать  проповеди о спасении души и
вреде  пьянства;  возвращаясь  домой,  они  надираются,  как свиньи, и мажут
грязью друг друга. Вот и сейчас я слышу дикие крики. Кажется, это драка...
     Жизнь  людей,  не  занятых  повседневной,  но  благородной  борьбой  за
выживание,  потрясающе  пуста  и  нелепа.  Где искусство, где необъятный мир
мысли?..
     Гортензия  все  чаще покуривает "травку". Я нашел в ее спальне сигареты
с марихуаной. Она сказала, что сигареты забыла у нее Шарлотта. Ложь!..
     При  гибели  Римской  империи  не сыскалось и горстки порядочных людей,
готовых  жертвовать собой ради ее спасения. Я думаю, и среди нас не найдется
уже  таких, кто ценою жизни стал был добровольно защищать порядок, в который
втиснуты наши судьбы.
     Времена   заката  -  во  мраке  ослепительнее  блещут  случайные  огни.
Нынешняя  мода  на  мысль  продиктована исключительно господством безмыслия.
Это  мода, которой нет дела до существа, до содержания, до надежды. Отсюда -
пристрастие  к  болтовне.  Мой  отец,  мой  дед  и  прадед делали выписки из
двух-трех  книг  и  жили  ими  всю жизнь. Теперь же спрос на изречения - при
умственном убожестве и социальной близорукости - равнозначен эпидемии.
     Мудрость  не  поддается  фразам.  Фразы  блефуют.  Как  всякий истинный
закон,  мудрость  требует  прозаических  и  подчас  нудных  описаний. Но кто
станет  вчитываться  в неброские слова? Кому нужна мудрость посреди безумия?
Да   и   возможна   ли   она?   Все  люди  до  сих  пор  обходятся  в  своих
взаимоотношениях  чувствами  солидарности  и  ненависти,  ожидания, выгоды и
страха. Вот и весь прогресс.
     Работается  из рук вон плохо. Гогена, быть может, я бы и переплюнул, но
у  меня  нет его веры в то, что моя работа действительно необходима. Интерес
к  искусству  предполагает  ощущение  веч