они  не  побьют  нам  стекла.  Если  же  мы  их зажмем, они начнут
создавать  боевые подпольные группы... Поверьте, на Вококо было бы тихо, как
в  брюхе  мертвеца,  если  бы  мне  не навязали посторонней воли... Проблемы
образуют  круг,  и  это  называется  жизнью... Как в меланезийском анекдоте,
придуманном  англичанами.  Муж не принес домой денег, сказав, что потерял их
в  прореху.  Дура-жена  заштопала все его карманы. В следующий раз муж опять
явился  без  денег.  Жена  опять извлекла из подушечки иглу, хотя подруга ей
объяснила, что речь идет о глотке или о ширинке...
     Неладное   с  адмиралом  творилось.  Он  словно  побледнел  и  покрылся
испариной.  Глядя  на  него,  лишившегося  былого  нимба,  я  подумал,  что,
вероятно,  все  политические  деятели,  лишенные  власти,  производят жалкое
впечатление.  И  еще о том, что плохой политик, подобно плохому поэту, легко
теряет  вдохновение.  Несколько  дней осложнений в государстве, пусть даже и
созревшем  для  кризиса  и  переворота,  не  могли  так изменить человека, у
которого были твердые принципы...
     Такибае  внезапно  вскочил  со  своего  места. Глаза его блуждали. Руки
вцепились в телефонную трубку.
     - Стенографиста!   -   он  возбужденно  заходил  по  залу,  на  секунду
приостановившись   только   перед  рыцарем  в  серебряных  доспехах.  -  Все
выдающиеся  деятели,  мистер Фромм, одарили потомков мемуарами, над которыми
пыхтели,  конечно,  нанятые  люди...  Время  не  позволяет предаваться сразу
многим страстям. Я лично составлю политическое завещание...
     Бесшумно   вошел  стенографист,  тщедушный  рыжий  европеец  в  голубом
костюме, похожем на лакейскую ливрею.
     - Я  хочу добра всем людям, - продиктовал Такибае, глядя за окно поверх
линии  горизонта.  -  Они не знают, в чем заключается добро, и это - причина
трагедий.  Никому нельзя слишком широко разевать рот: в момент, когда голова
ближнего  поместится  в  открытую  пасть,  произойдет заглатывание. Любой из
людей  может  быть  хищником.  Так  называемые  революционеры - хищники: они
хотят  проглотить  порядок... Лично я, адмирал Такибае, никогда не стремился
к  тоталитаризму,  допуская  субкультуры.  Для  японцев я разрешил построить
синтоистский  храм...  Зачеркните все!.. Нет, оставьте, мы продолжим завтра,
а  сейчас  зовите  секретаря,  я подпишу билль об амнистии по случаю юбилея.
Народу  возвестят  об этом во время праздника... Обычно в день коронации или
какой-нибудь  годовщины выпускают мелких воришек. Я иду дальше, я освобождаю
тех, кто просидел пять и более лет.
     - Но это все опасные преступники! Они внесут дополнительную смуту!
     - Нет-нет,  мистер  Фромм,  не  отговаривайте  меня,  -  замахал руками
Такибае,  -  все  уже  согласовано  с  Атангой. Он считает, что эти элементы
усилят   стабильность.   Каждого   третьего   он   готов  взять  в  полицию.
Представляете, освобождение с предоставлением отличной работы?
     Он  засмеялся.  А  я подумал, что песенка адмирала уже спета, если он с
восторгом принимает решения, подтачивающие его власть.
     Появился  секретарь.  Положил  на стол кожаную папку, раскрыл ее, подал
золотое   перо.   Адмирал   Такибае   церемонно  уселся,  подвигал  локтями,
пристраиваясь.
     Секретарь, следивший за движениями адмирала, решительно кашлянул:
     - Ваше превосходительство, вы подписали не своим именем!
     - Да-да,  - смутился Такибае, - вы верно заметили, мой друг. Кажется, я
слишком глубоко задумался... Надо переписать последнюю страницу.
     - Но  мы  не  успеем,  ваше  превосходительство. По вашему желанию всех
машинисток давно отпустили на карнавал.
     - Тогда  пусть  с  помарками,  -  капризно  сказал  Такибае.  - В конце
концов, вот вам моя собственная подпись. И дата рядом...
     - Тут  надо  только  переправить две первые цифры, иначе мы ошибемся на
тысячу сто лет...
     Когда мы остались вдвоем, Такибае вздохнул:
     - Голова  идет  кругом.  Право, и не помнишь, когда живешь. Все времена
перемешались. И пламя в камине совсем угасло...
     Он  принялся подкладывать дрова, но хилое пламя затрепетало, забилось и
совсем исчезло.
     - Огонь должен разгореться снова. Из углей, которые остались.
     Он   встал  на  колени  и  принялся  дуть,  гоняя  пепел.  Когда  огонь
пробудился, Такибае рассмеялся до слез:
     - Это  знак,  мистер  Фромм,  это добрый знак! Сейчас нам трудно, но мы
посрамим своих противников!
     Отворилась дверь - шумно отдуваясь, вошел Сэлмон.
     - Пишете мемуары?
     - Почему без доклада? - нахмурился Такибае.
     - Милый  друг,  -  Сэлмон  плюхнулся  в кресло, широко расставил жирные
колени.  -  Милый друг, вы лично разрешили мне, послу Сэлмону, входить к вам
в любое время без доклада!
     - Ах,  да,  -  смутился  Такибае,  -  помню,  помню.  Мы  были вместе с
полковником Атангой...
     Даже  дышать  стало  трудно,  столько,  кажется,  поглощал воздуха этот
Сэлмон.  И  не  просто поглощал воздух, предназначенный для других, - вокруг
него тотчас образовывалось биополе наглости и коварства.
     - Вы были на Вококо?
     Я кивнул, ощущая на себе настороженный и даже ненавидящий взгляд.
     - С какой целью?
     - Ему, как писателю, интересно, - подсказал Такибае.
     - Предпочитаю   умных   врагов  глупым  друзьям.  Знаете  ли  вы,  ваше
превосходительство,      как      далеко     могут     заходить     интересы
облагодетельствованного вами журналиста?
     - Что вы имеете в виду?
     - Мистер  Фромм  имел  встречи  с коммунистическим агентом Око-Омо и не
торопится сообщить вам подробности.
     - Мистер   Фромм   писатель,   его  интересует  философия  людей  и  их
поступков.  Я  убежден,  что  его  встречи  не представляют для нас никакого
интереса.  Музыкант  слышит музыку там, где мы слышим всего лишь скрип колес
или шум прибоя.
     - Как  угодно.  Но не сложится ли у некоторых ваших друзей впечатление,
что вы добиваетесь закулисной сделки?
     - В конце концов, я еще президент!
     - Простите  мне настойчивость друга, - улыбнулся посол, - тем более что
у  меня  есть  дела  куда  поважнее...  Подразделением полицейских на Вококо
командует  капитан  Оеуа, не так ли?.. У него сложились крайне неприязненные
отношения с капитаном Ратнером.
     - Знаю.  Наемники  претендуют  только  на  трофеи  победителей,  а сами
трусят!
     - Я не о них, - я о капитане Оеуа... Он не выдержал боевой обстановки.
     - Как так? Это лучший из моих командиров!
     - Был,  -  сказал  Сэлмон,  протирая  платком лысину и шею. - Возможно,
был,  я  не  спорю. Теперь его придется срочно заменить: он сошел с ума, его
взяли  под  стражу.  Ратнер  прислал ему секретный пакет с планом совместной
операции. Он сгрыз пакет и пытался застрелиться...
     Нам,  привыкшим  регистрировать  эмоции  белых людей, не вполне понятна
эмоциональная  жизнь  людей  с  темной  кожей.  Но,  право,  они  краснеют и
бледнеют  на  свой  лад.  Возможно,  я  ошибаюсь,  но  мне показалось, будто
Такибае  смертельно  побледнел.  Он  прикрыл  глаза  рукою  и сказал голосом
больным и усталым:
     - Хорошо, я дам приказ заменить Оеуа... У вас есть кандидатура?
     - Мне,  как  вы  понимаете,  безразлично...  Атанга  считает  наилучшей
кандидатурой лейтенанта Уэсуа.
     - Начальника  тюрьмы?  У  него  нет никакого опыта командования боевыми
действиями!  Он  умеет  только  одно:  переламывать  заключенным  суставы  и
отбивать почки!
     - Как  раз  это  больше  всего  требуется.  Командовать  будет  Ратнер.
Надеюсь,   вы   понимаете,   что   успех   операции  требует  не  постоянных
согласований, а единого командования?
     - Хорошо, - сказал Такибае. - Как с новым оружием?
     - О,  этот  вопрос я еще не готов обсуждать... Военная мощь государства
сегодня  определяется исключительно суммарной энергией, которую оно способно
выдавать  в  каждую единицу времени... "Вспышка доктора Булла", о которой вы
говорили  после  статьи  в  "Нью-Йорк таймс", - это энергетическая установка
колоссальной  мощности. Направленное излучение частиц - поражается все живое
в  пределах  оптической  видимости.  Но  эта  дьявольская  штука  за секунду
потребляет столько энергии, сколько миллионный город за сутки...
     - Я  спрашиваю  о  реальных возможностях, - перебил Такибае, - эти виды
оружия для нас недоступны. Газы тоже неприемлемы...
     - Напрасно,  -  сказал  Сэлмон,  - в тотальной войне, которую мы ведем,
все  средства хороши. И чем дешевле, тем лучше. Разработана простая методика
использования   нервно-паралитических   газов   при  любой  погоде.  Паралич
дыхательных путей и полная слепота. Поражаемость - девяносто процентов...
     Часы  пробили  обеденное время. Мы перешли в столовую, где нас с низким
поклоном  приветствовал  уже  знакомый мне официант. Неожиданно Сэлмон, взяв
Такибае под руку, увлек его прочь из столовой.
     Я  остался  возле  витражного  окна,  вспоминая о чем-то торжественном,
неподвластном  людской  суете,  пока  не  услыхал  смешок  за  своей спиной.
Обернулся  -  Луийя  в  форменном  платьице  служанки манила меня рукой. Она
помолодела и похорошела, - скромный наряд был ей очень к лицу.
     - Здравствуйте,  -  сказал я негромко, но она приложила палец к губам и
повела  меня  через  дверь  в  курительную  комнату,  где  у стен с высокими
зеркалами  стояли  изящные  кресла,  а напротив жемчужной чистотою светились
кабины туалета.
     - Если  я  вам  понадоблюсь,  не ищите меня, это навлечет подозрения. Я
сама время от времени буду отыскивать вас...
     Мне  было  приятно  внимание этой женщины. Однако коробил заговорщицкий
тон,  -  уж  не  вообразила  ли Луийя, что я на стороне партизан? Необходимо
было  развеять  заблуждения,  но  я  тянул,  думая  о  том,  что вот с такою
женщиной можно было бы провести где-либо в уединении остаток своих дней...
     - Вы  рассеяны,  -  Луийя  чуть коснулась рукой моего плеча. - Слушайте
внимательно.  Ситуация  переменилась,  меня  держат  только  затем,  чтобы в
нужную  минуту  использовать  против  Такибае. Я на положении горничной, моя
хозяйка   здесь  -  Гортензия,  жена  художника,  которого  погубил  Атанга.
Остерегайтесь  полковника  и  еще Сэлмона. Это одна компания. Такибае теперь
ничего не значит...
     Я  передал  слова  Око-Омо  о  том,  чтобы  Луийя  берегла себя. В лице
женщины   засветилась   радость.  Меня  это  тронуло.  Меланезийцы  все  еще
сохраняют  отчасти  верность  давним  родовым  традициям,  когда для женщины
наибольшим  авторитетом  служил не муж, а отец и братья, вообще родственники
по  крови.  Впервые  столкнувшись  с  этим отголоском древности, я отнесся к
нему  с  высокомерием.  Теперь,  наблюдая  за  Луийей,  в лице которой играл
каждый  мускул, я почувствовал, сколько в обычае благородства. Преобладающая
на  Западе  буржуазность  напрочь  отрицает отцов и матерей, не говоря уже о
братьях   и  сестрах.  Да  и  дети  часто  приносятся  в  жертву  эгоизму  и
сексуальности.  Сколько  бы  ни  болтали  о  прогрессе, забвение родственной
связи свидетельствует о вырождении человека, о ненормальности его жизни...
     - Все  переменилось,  -  повторила Луийя уже грустно. - Сэлмон и Атанга
пойдут на любую подлость...
     Я  хотел  сказать,  что  меня  это  не  интересует,  что я по горло сыт
политикой  и  интригами,  что  на  днях  я покидаю остров, но вновь не сумел
побороть в себе неожиданную робость.
     - Послушайте,  -  сказал  я, - что за странное строительство ведется на
плато Татуа?
     - Обещаю  показать.  Сегодня  вечером,  когда  эти  скоты перепьются, я
открою  вам  то,  что держится в величайшем секрете... Между прочим, по этой
причине  я  уже  никогда не выйду за пределы этого дома, - добавила она. - Я
обречена. Пожалуй, обречена...
     Я   готов  был  расцеловать  обаятельную  женщину,  и  в  то  же  время
внутренний  голос  твердил  мне,  чтобы  я  избегал  ее,  если хочу поскорее
выбраться в Европу.
     - До встречи, - шепнула Луийя, - сюда идут...
     Она  исчезла за дверью, искусно скрытой возле зеркала, а я направился в
мужской  туалет,  откуда  раздавался  громкий  голос Сэлмона, вновь в чем-то
убеждавшего адмирала Такибае...
     К  застолью  явился Атанга. Кто бы мог сказать, что жить ему оставалось
несколько  часов,  гораздо  меньше,  чем  остальным! Он словно присвоил себе
роль прежнего Такибае, но держался еще более разнузданно и цинично.
     - Раньше  я думал, что государственные дела вершатся сверхсуществами, -
сказал  Атанга,  наливая  себе в рюмку. - А приглядевшись, понял, что все на
свете  делается  заурядными  людишками.  Побольше напора, и все в порядке!..
Только  что  я навестил Оренгу. Осьминогу около сотни лет, а он все еще сам,
без  помощи  клизмы, опорожняет желудок. "Как дела?" - говорю. "Великолепно,
бой",  -  он зовет меня боем. Улыбается и выкладывает из костей домино букву
О,  свое  имя - Оренга. "Пора вернуться к исполнению служебных обязанностей!
-  говорю  ему.  -  Иначе мы вас уволим". А он не понял шутки и встал передо
мной на колени...
     Посмеявшись,  Атанга  утерся  салфеткой и продолжал, ничуть не смущаясь
тем,  что в ответ улыбался один Сэлмон, тогда как Такибае оставался молчалив
и хмур:
     - Едва  я  стал  преемником,  только и слышишь: "Как мудро сказано! Как
убедительно замечено!" Этим они, конечно, подчеркивают мою должность...
     Он  хохотнул,  продолжая  есть  на  полный  рот,  выплевывая  кости  на
скатерть  и  рукою  вытирая  растопыренные  ноздри,  -  это  было  привычкой
полковника.
     - Лично  я  заметил  у  вас  слабую точку, - сказал Сэлмон, обращаясь к
Атанге, - ваше нежелание выступать с импровизированными речами.
     - Некоторые  считали  меня косноязычным. Но я внятно объяснил им, что к
чему.   Мое  "косноязычие"  в  прошлом  и  теперь  объясняется  тем,  что  я
остерегаюсь,  будучи  откровенным,  выдать  государственные секреты. Теперь,
когда  я  исполняю  обязанности  преемника,  к  моим  словам  прислушиваются
представители  великих  держав...  Нельзя  болтать  так, чтобы слова были, а
смысла не было...
     - Да-да,  -  подал  голос, болезненно скривившись, Такибае. Он почти не
притрагивался  к пище и пил одну минеральную воду. - И я замечаю: чем больше
я  теперь  говорю,  тем менее убедительно выходит. Слова изменили мне, в них
не  держится  правда,  как  вода  не  держится  в рыбацкой сети... Вроде все
правильно,  но  в  то же время все относится к чему-то другому. Например, ко
вчерашнему дню...
     - Ну,  это  не  та  опера, - перебил Атанга, раздувая ноздри. - Кстати,
подписанный  вами  указ  об  амнистии уже объявлен по радио, его огласили на
главной  площади  города,  где  все  подготовлено к большим гуляниям. Скажу,
однако, я не заметил большого энтузиазма.
     - Еще  слишком  рано  оценивать  реакцию публики, - упрекнул полковника
Сэлмон, разрезая ножом кусок поросятины.
     - Отчего  же?  -  пожал  плечами Атанга. - Мы уже арестовали троих. Они
распускали   слух,   что  правительство  хочет  пополнить  отряды  карателей
головорезами, которых по всем законам давно следовало бы казнить.
     - Я  не  верю  в существование оппозиции, - задумчиво сказал Такибае, и
глаза  его  наполнились  слезами,  - я люблю народ, и народ знает об этом. А
воду  мутят ублюдки. Они хотят всего даром. Передайте им, адмирал Такибае не
поскупится: он даст им и хлеба, и зрелищ... Полковник, вы любите народ?
     - Конечно,  -  Атанга не спеша утер салфеткой широкий рот. - Все любят.
Ведь  что такое народ? Это мы сами и есть, если разобраться... Из-за любви к
народу  мы  не  пойдем  ни  на  какие новые законы. Законы - это ограничение
прав.  Лучше  всего  было бы вовсе без законов. Настоящая свобода - там, где
нет законов!
     Сэлмон покосился на меня.
     - Зачем вы так о свободе? - спросил Такибае.
     - Затем,  что  это  хороший тон каждого политического деятеля. Отними у
нас  это  слово,  и  говорить  совсем  не  о чем. И народ нас уже не поймет.
Верно, мистер Сэлмон?
     - Куда  верней!  Есть  свобода  или нет, никто не знает. Но когда о ней
говорят, у каждого надежда: должна быть, если ей свечки ставят.
     - Забываю,  что  хочу сказать, - Такибае потер виски и лоб. - Ага, вот:
жизнь  -  все  равно  стихия.  И  государство,  и прочее - все равно стихия.
Океан.  Но кто ловит рыбу, я пока толком не разобрался. Может быть, вы, сэр,
самый  рыбак  и  есть?  - указал он на Сэлмона и тотчас будто позабыл о нем,
силясь  что-то вспомнить. - Есть масоны. Никто не знает, кто ими управляет и
чего  они  в  конечном  счете  добиваются. И сами масоны не знают: что знают
корни  пальмы  о  ее  вершине?.. Мерзавцы прибирают потихоньку к своим рукам
всех  нас.  Они  не  хотят ничьей свободы, они хотят тайной власти с помощью
интриг  и  денег,  потому  что  никто  на  свете не согласится с их подлой и
коварной  властью.  Они  все  анонимны  и  растворены повсюду. Международные
монополии - их руки...
     - Бред,  -  перебил Сэлмон. - Вымысел. Мания преследования. Уж вы-то не
должны повторять эти штучки.
     - Не  вымысел, - неуверенно возразил Такибае. - Это объявляют вымыслом,
потому  что  слишком  чудовищно.  В  том-то  и штука, что правду эти ловкачи
представляют  вымыслом,  а  ложь  -  более  простую  и  кудрявую - выдают за
правду...
     - Чепуха,   чепуха,   -   посол   брезгливо   поморщился.   -   Вымысел
безответственных   писак!  Трудно  себе  даже  представить,  что  ось  земли
поворачивается какой-то одной партией!
     - Нет,   Сэлмон,   -  сказал  Такибае,  -  не  засиживайте  мне  мозги.
Империализм - это чей-то офис. Может, и вы не вполне знаете, чей...
     - Нудную  тему  мы  ковыряем,  ребята,  -  сказал  Сэлмон.  - Борьба за
спасение  человечества  стала  преотвратительной модой. Каждый полагает себя
новоявленным  Иисусом Христом. А у самого вместо тернового венца пластиковые
броши: "Люблю женщин всего мира", "Все мы похожи: у каждого лицо и зад".
     - Именно,  -  кивнул  Атанга,  тяжело отдуваясь и тряся головою. - Если
речь  идет  о  философии,  я  считаю,  что два глаза у человека когда-нибудь
срастутся  в  один.  Жизнь, в сущности, надоедливая штука, и мы обалдели бы,
если  бы  постоянно не вносили в нее перемены. Как любовные позиции, следует
менять  привычки,  пристрастия  и,  конечно,  взгляды...  Именно  алкоголики
выведут  наши  острова  на  путь прогресса... Вы скажете, мы испортим народ,
генетика,  гомилетика  и так далее... Но это позволяет нам взяться за дело с
другого  конца.  Отобрать, положим, тысячу лучших девушек и позволить лучшим
мужчинам,  таким,  как  я, например, создавать более прекрасное потомство. -
Он  выпил  и  звучно  пожевал  цыпленка.  -  Если  публика  не  успокоится и
агитаторы  будут  брать верх, я прикажу развернуть в Куале бесплатные пункты
по выведению породистого народа. Это охладит политические страсти.
     - Браво, полковник! - похвалил Сэлмон.
     - Я  пойду  дальше,  -  воодушевляясь,  продолжал  Атанга.  -  Если  вы
настаиваете   на  коммунизме,  я  готов  провести  публичный  эксперимент  и
выделить  роту  своих  молодцов  для коммунистической ячейки. Пусть практика
подтвердит теорию!
     - Это идея не ваша, - сказал Такибае.
     - Да,  это  ваша  идея, - ответил Атанга. - Но ценность имеют только те
идеи,  которые  претворены  надлежаще.  Это  тоже  из  вашего вокабулярия...
Главное,  конечно, в кровопускании. Когда слишком высокое кровяное давление,
начинаются  глупости...  Мистер Сэлмон, расскажите про типа, который исходит
уже из моей идеи!
     Все посмотрели на Сэлмона.
     - Да,  господа, некий доктор Делинжер, ссылаясь на то, что человечество
переживает  неразрешимый  кризис,  предложил детальный план его уничтожения.
Посредством  особого,  им  самим  синтезированного  газа,  малейшие  примеси
которого   убивают   всех   теплокровных.   Этот  Делинжер  намерен  создать
международный   консорциум   для   постройки