узки
спиртным в компании нужных людей...
     Насмотревшись  на семейную жизнь старшего брата, я не торопился связать
себя  обязательствами.  Тем более что мне не доводилось сильно влюбляться. Я
был  рабом, я был заключенным. Кто имеет хотя бы поверхностное представление
о  том,  что  это  такое - писательство, тот не осудит меня. Изо дня в день,
окончив  дела  в  торговой  фирме  по  продаже  пишущих  машинок, я старался
постичь   тайны  литературного  ремесла,  нередко  доводя  себя  до  полного
изнурения.  У  меня не оставалось никакого запаса эмоций, тогда как любовь -
ощущение избытка эмоциональных запасов.
     Непосвященным  литература  представляется чем-то весьма доступным. Чего
проще:  взял  карандаш  и  нацарапал смешную или поучительную историю? И вот
оказывается,  -  после  того  как  написано  множество  подобных  историй  и
прочитаны  лучшие  писатели  мира,  -  что весь этот труд почти не приблизил
тебя  к  цели. Литература возникает из необыкновенного знания музыки людских
отношений,  цвета  слов  и стилевых ансамблей. Цепочка связанных между собою
слов  еще ничего общего не имеет с литературой, как клавиши рояля еще ничего
общего не имеют с футами и сонатами...
     Первый  сборник  стихов  я  издал  на  свой  счет.  Стихи не вызвали ни
малейшего  резонанса, и это заставило меня мучительно раздумывать о причинах
всякого  успеха  и  неуспеха.  Я  выпустил  еще  два  романа, прежде чем мне
открылось,   что  даже  виртуозная  техника  письма  -  всего  лишь  техника
извлечения  нужных  звуков, а до музыки еще далеко. Я понял и то, что музыка
-  наша  личная  позиция  в  борьбе  за  добро.  Как  и  общественная жизнь,
литература  пронизана  ожесточенной,  но  скрываемой чаще всего политической
борьбой.  Чтобы  занять определенное место в литературе, я должен был занять
определенное  место  в  политической  борьбе.  Но  этого  как  раз я и хотел
избежать,  убежденный,  что читатель извлекает из книг не то, что суют ему в
черепную коробку, - он освежает свои надежды, и только.
     Мне  было  уже за сорок, когда я стал получать кое-какие предложения от
издателей.  Впору  было  засесть  за  создание  шедевра.  И  тут  в приемной
какого-то  адвоката мне подвернулась Анна-Мария. Скучая, мы разговорились, и
через день проснулись в общей постели.
     Боже  мой,  мы  распускаем все паруса, преследуя счастье, и ни капельки
не  задумываемся над тем, что счастье - самое эфемерное сооружение. Рано или
поздно  приходится  с  ним  расставаться, и расставание приносит больше мук,
чем  если  бы  мы  жили, как жилось, без особенных взлетов и падений. Я знаю
людей, которые не хотят счастья именно потому, что уже теряли его...
     И  вот  когда  мне  показалось,  что  я нашел, наконец, свое счастье, у
Анны-Марии  обнаружилась  опухоль  желудка.  Женщина  быстро таяла. Она была
обречена  и догадывалась об этом. Может, именно поэтому у нее не завязывался
плод.  Во  всяком  случае,  онколог,  обследовавший Анну-Марию, связал это с
психической травмой.
     Понятное  дело,  я  ухватился  за  последнюю  соломинку,  узнав,  будто
аборигены  Австралии приостанавливают течение болезни, используя яд тайпана,
необычайно ядовитой змеи. Даже кобра уступает тайпану.
     Мы  распродали имущество и отправились в Канберру, а оттуда - в Маккай.
Разыскали знахаря, но он оказался шарлатаном...
     Я  прожил  целый  год в Австралии, не замечая ничего, кроме каменистого
кладбища,  возле  которого  шумели голубые эвкалипты. Наконец, я опомнился и
стал  собираться  в Европу. У меня были уже необходимые визы, когда я прочел
в   газете   обращение   адмирала   Такибае   к   деятелям   культуры.   Его
превосходительство  не  обещал  особых льгот и компенсаций, и тем не менее я
тотчас  решил  принять  предложение.  Во-первых,  отправляясь на Атенаиту, я
оставался  поблизости  от Анны-Марии. Во-вторых, возвращаясь к писательскому
ярму,  мог рассчитывать на то, чтобы как-то унять свою боль. В-третьих, пора
было  сказать правду о людях своего времени с их унылым весельем и бесстыжей
погоней  за  деньгами  и  властью.  Смерть  Анны-Марии  многое  изменила.  Я
постарел  и  полевел  в  своих  убеждениях,  хотя, как и прежде, не принимал
лозунгов ни одной из партий...
     В  тропиках  вечер  переходит в ночь без проволочек. Наблюдая с галереи
закат,  я  подумал, что поэту в Океании гораздо сложнее, чем поэту в средних
широтах.  Там  восход  и  закат  длятся  одинаково долго. Томительные минуты
гибели  или  нарождения  света  пробуждают  в  душе  много  волнений и много
возвышенных слов...
     В  сумерках я не рискнул бродить по незнакомому городу - решил привести
в  порядок мысли перед встречей с Такибае. Сбывалось злое пророчество Куины:
время  на  Атенаите,  действительно,  приобретало  чуждый мне смысл - как бы
теряло в ценности...
     У  Хуана  Арреолы  есть  новелла  о торопливых людях, которых никуда не
везут,  и  мелькание  пейзажей за окнами вагона, и объявляемые станции, мимо
которых  будто  бы  проносится  экспресс,  -  все фикция, все обман. И люди,
может  быть, лучшие из них, пережив разочарования, под конец тихо оседлают в
пустынной сельве...
     Если  разобраться,  и  я  был  одним  из миллиардов пассажиров, которых
никуда  не  везли, и станции, пробежавшие передо мной, ничего не изменили, а
стало быть, тоже были вымыслом...


     Офицер-меланезиец  пропустил  меня  в  кабинет,  где я не увидел ничего
примечательного,  разве  что  государственный  флаг во всю стену да плакат у
распахнутого  окна.  Крупные  четкие  буквы  раздражали  глаза:  "И тот, кто
хвалит,  и  тот,  кто  поносит  тебя,  -  твой  враг. Но с тем, кто сочетает
похвалы  и  поношения,  держи  ухо особенно востро!" Меня смутило изречение,
хотя его цель в том и состояла, чтобы ошеломить, сбить с толку.
     Пока  я раздумывал над столь необычным гостеприимством, в кабинет вошел
сам  адмирал.  Это  был  среднего роста меланезиец, пожалуй, уже с некоторой
примесью  европейской  крови.  Лицо  удлиненное  и  губы  тоньше,  нежели  у
типичного   меланезийца.  Самое  примечательное  крылось  в  его  глазах:  в
продолжение  беседы я не мог отделаться от впечатления, что глаза у адмирала
с двойными зрачками.
     Такибае пожал мне у своего живота руку и с улыбкой указал на кресло.
     - Не знаю, как вести себя, - я намекал на плакат.
     - Это   подскажут   наши   интересы.   Вы   не   очень   удивлены  моим
приглашением?..  Я  предпочитаю открытые карты: общество все меньше доверяет
своим  руководителям,  и  чтобы сохранить влияние, мы вынуждены опираться на
тех, чья репутация вне сомнений...
     Я  похвалил  безупречный  английский  язык  адмирала.  Поморщившись, он
сказал,  что  учился  в  Англии,  что  его  "готовились использовать в чужих
интересах", но "не на того нарвались".
     - Со  времен  Январской  революции,  когда я отнял власть у марионеток,
меня  упрекают  в диктатуре. Но с кем я могу разделить власть? Испорченные и
развращенные   долгой   империалистической   кабалой,   кругом  все  гнутся,
бездельничают,  не  проявляют  инициативы. Все сплошь полуграмотные болваны,
думающие только о себе!..
     И  адмирал обрисовал положение в стране, в самом деле, почти отчаянное.
Начать  с  того, что население острова говорило на восемнадцати папуасских и
полинезийских  языках.  Пиджин-инглиш,  колониальное чудовище из английского
пополам  с  меланезийским и китайским, хотя и получил некоторое развитие, не
разрешал  духовных  и  технических  проблем Атенаиты: крошечное государство,
сколько   бы   ни  стремилось  приобщиться  к  мировой  культуре,  не  могло
переводить  на  "пиджин"  художественную и техническую литературу. Для этого
требовались   сотни   специалистов   и  миллионы  долларов.  Между  тем  для
процветания  экономики  необходимо  было  национальное  единство, а единство
требовало  единого языка. Но даже и полный переход на английский не разрешил
бы  всех  проблем,  потому  что  поневоле  пришлось  бы пожертвовать языками
племен,  населяющих  Атенаиту,  стало  быть,  духовными  ценностями, которые
становились желанной мечтой по мере того, как слабели и вырождались.
     - Мне  нужны  капиталы,  чтобы  привлечь  для начала туристов и создать
крепкие  плантационные  хозяйства.  Но  деньги  дают,  когда  из  тебя могут
вытянуть  в  два  раза  больше.  Мне  пришлось поссориться с межнациональным
банковским  осьминогом,  они  захотели слишком много. Я был вынужден сдать в
аренду  пустынные  атоллы  в  сорока  милях  от  Куале.  Но  что  я получил?
Ненависть  оппозиции  и  партизанский  бандитизм,  который сводит на нет мои
усилия в экономической сфере...
     Адмирал сложил руки за спиной и прошелся по кабинету.
     - На  острове  действуют агенты мирового коммунизма... Теперь, надеюсь,
вы  понимаете,  почему  мне  нужны  единомышленники?  Я хочу агитации в свою
пользу, я хочу откровенной поддержки. И не только в моем носовом платке!
     Я  догадался,  что  "носовым  платком"  адмирал величал местную газету,
понял  и  то,  что  Такибае  рассчитывает  на  мою  поддержку  в европейских
изданиях...
     Возможно,  подумал  я,  на  этом острове я смогу принести людям гораздо
больше  пользы,  чем  у  себя  на  родине.  Правда,  насчет  коммунизма я не
поверил:  откуда  было  взяться  коммунизму среди голых аборигенов? Конечно,
человеку  свойственно  чернить  своего  противника и валить на него все свои
грехи...  Словно  предвидя  мои  сомнения,  адмирал  Такибае задержал меня у
самой двери.
     - Иные  утверждают, что нашли истинного бога, что истина у них в заднем
кармане.  Не верьте! Среди богов нет истинных. И если серьезно, мы не знаем,
что  есть  добро  или  зло.  Эти  категории  поддаются  обозрению  с  вершин
тысячелетий,  а  не с кочки сегодняшнего дня, где все пронизано подлостью. В
более  обширном  пространстве  добро  и  зло  переходят одно в другое, а для
бесконечности они вообще представляют единство сил.
     Я  готов  был  согласиться,  что  плюс  и  минус  -  свойство  природы,
стремящейся сохранить движение и тем самым бессмертие.
     - Ваше  превосходительство,  ваша  мысль  таит  в  себе  опасность  для
морали. Если все уравнивается бесконечностью, нет ничего святого.
     Адмирал засмеялся, запрокинув вверх голову. И вдруг посерьезнел.
     - Истину  нельзя  отвергать только потому, что она опасна для человека.
Человек оттого и бестия, что любой закон извращает ради своей выгоды...


     Гортензия  еще  не  вернулась.  Если ее не будет к ночи, утром придется
ехать  за  ней. Ламбрини готов дать лошадь. Но с лошадью много мороки и мало
проку.  Поеду-ка  я  велосипедом, как в прошлый раз. Если дождаться хорошего
отлива,  можно  за  полчаса  проскочить  лагуну,  а за ней неплохая тропа по
гребню прибрежных холмов.
     Впрочем,   я   рискую  недопустимо.  Вчера  ночью  была  перестрелка  с
партизанами  у  деревни Уулана. Власти об этом не сообщают, но в порту ходит
слух, что убит полицейский и наемник из батальона "белогубых".
     Уулана - в трех милях от Утунги...
     Возможно,  мне придется взвесить все за и против, если на острове будет
по-прежнему  неспокойно.  Я  не  смогу  сосредоточиться,  зная,  что  где-то
поблизости  стреляют.  Самокритично оценивая сделанное мною за последние три
месяца, я вынужден признать, что сосредоточиться мне не удается.
     Черт  возьми,  не  за  тем  же я забирался в эту дыру, чтобы дрожать за
свою шкуру!
     Исчезновение  тела  Фэнча  аборигены толкуют как знак ненависти духов к
иностранцам.  Конечно,  иностранцы,  монополизировав  на  острове  торговлю,
порядком  насолили местным жителям и порядком пограбили их, так что рано или
поздно дойдет до прямых столкновений.
     Утверждают,  будто  мертвеца  похитили партизаны. Мура собачья. Я так и
сказал  сегодня  Куицану,  к  которому перешел универсальный магазин: "Зачем
партизанам  тело  вашего  родственника?  Вот  если  бы  они  рассчитывали на
крупные  денежки!"  - "А зачем им денежки?" - расстелил улыбку Куицан. "Как?
-  сказал  я.  -  Если  они  всерьез  задумали  мятежить, им не обойтись без
оружия..."


     Да,  это  достойная  цель  -  написать  о  жизни  островитян так, чтобы
мировая  общественность  обратила внимание на их проблемы. Книга об Атенаите
будет  лучшей из моих книг - она послужит спасению неповторимой человеческой
природы.
     Впервые  после  разлуки  с Анной-Марией я почувствовал, что мои дни еще
могут  наполниться  смыслом,  и  был  благодарен  Такибае,  твердо  порешив,
однако,  что  не стану навязываться ему в друзья или набиваться в советчики.
Люди,  облеченные большой властью, никогда не вызывали во мне симпатии - тут
срабатывало какое-то инстинктивное чутье...
     Я  не  теряю  времени даром - изучаю улочки Куале, растянувшегося вдоль
залива,  давшего  имя  столице. Северовосточные холмистые берега - это почти
непроходимые  джунгли.  Напротив,  южный  берег болотист. В низовьях Покори,
главной  реки  острова,  водятся  крокодилы,  там же, среди душных, смрадных
болот  благоденствует  малярийный  комар.  Меры по его уничтожению, принятые
британской  администрацией  до независимости, не дали результатов. С помощью
ДДТ,   опасный  характер  которого  никого  всерьез  не  трогал,  комар  был
наполовину  истреблен  в  деревнях  на побережье, но болота Покори, источник
малярии и коварной слоновой болезни, остались непотревоженными...
     Удобство  заливу  Куале  придает  запирающий его почти целиком островок
вулканического  происхождения.  Он  необитаем  из-за  отвесных скал и рифов,
нигде  не  позволяющих  удобно  пристать  к берегу. Зато островок облюбовали
птицы  -  оттого он и называется Бердхоум. Правительство планирует построить
там  маяк  или  тюрьму, но, кажется, не будет сделано ни того, ни другого. К
острову  боятся подходить даже опытные мореходы. Приливы и отливы тут трудно
поддаются   прогнозированию.  Когда  движутся  огромные  массы  воды,  возле
островка  Бердхоум  возникают  мощные  течения.  По преданьям, на дне залива
покоится  не  менее  трех  десятков  кораблей.  Первооткрыватель Соломоновых
островов  Меданья  де  Нейра,  племянник перуанского вице-короля, побывавший
здесь  в  1567 году и оставивший, как и повсюду, трупы несчастных аборигенов
и  сифилис,  расстался у входа в залив с лучшим своим кораблем: буквально на
его  глазах  трехмачтовый галион подхватило подводным течением и швырнуло на
рифы...
     Многие  исследователи  с  пренебрежением  отзываются о меланезийцах. Но
этот  народ  породил  мифы,  по  силе  фантазии  и  философской  глубине  не
уступающие  мифам  Древней  Греции.  Здесь живые существа могут рождаться из
мысли,  здесь  не  вызывает  сомнения,  что  всякое  приближение  к предмету
означает удаление от него и что всякое познание углубляет невежество...
     Не  знаю,  как будет выглядеть в тропиках зима, но два дня с небольшими
перерывами  хлещет дождь. Несмотря на упрямство, он кажется мне ленивым. Над
землей  стоит  желтая  пелена  испарений.  Идти  никуда не хочется. Вечерней
мглою,  когда  устанавливается  жуткая  тишина,  в  парке  хлюпают  по лужам
лягушки,  уркая странными голосами. Говорят, это увесистые создания, но я их
пока не видел.
     Атенаита  - остров материкового и отчасти вулканического происхождения,
как  утверждает  Макилви,  антрополог  и  этнограф  из  Огайо,  с  которым я
познакомился  вскоре  после  приезда.  Как и австралийский континент, остров
сложен  из  докембрийских пород, базальтовый щит уходит в толщу земной коры,
благодаря   чему  остров  считается  сейсмически  устойчивым.  Горное  плато
Атенаиты  чуть  ли  не  самое высокое в Океании. "Между прочим, - подмигнув,
сказал  мне  Макилви, - в ущелье Коруа обнаружены золотые жилы и выходы руды
с 76-процентным содержанием железа".
     - А  вам-то  что?  -  спросил  я. - Или вы намерены создать компанию по
разработке ископаемых?
     Макилви только загадочно хмыкнул.
     Вообще  мне  пришелся по душе этот рыжебородый тип. Видя, что я скучаю,
Макилви  рассказывает  о своих путешествиях и "вахинах", женщинах Океании, -
перед  приездом  на  Атенаиту  он  охотился за экзотикой на островах Тонга и
Туамоту...
     Вчера   Макилви   нецензурно   бранил   своих  сограждан  за  трусость,
высокомерие и поклонение сытости.
     - Не  исключено, что все мы обречены, потому что умерщвляем все, к чему
ни  прикоснемся.  Даже  здесь,  в  Океании,  лет пять назад были совсем иные
нравы.  Цивилизованные люди тянулись друг к другу и сходились запросто, даже
незнакомые.  У  меня  в  номере  месяцами жили волосатые субъекты, которых я
поил и кормил только за то, что они обращались ко мне со словом "брат".
     - Да, - согласился я, - повсюду прогрессирует отчуждение.
     - Политикой  я  не  интересуюсь. Здесь нет телевидения, а радиопередачи
ориентированы  на  обывателя... Нет смысла жить, если не ценить каждого, кто
встречается на пути...
     Желая  отплатить  искренностью  на  искренность,  я принялся вспоминать
Вену,  своих друзей и знакомых. Макилви умел слушать! Его занимали и трогали
все  детали. Я чувствовал его симпатию и был уверен, что отныне целиком могу
полагаться на него.
     - Мистер  Фромм,  - проникновенно сказал Макилви, - ваши слова оживляют
тени  моего  прошлого.  И я острее наслаждаюсь тем, что получил здесь, вдали
от  суеты.  Там  у меня было то же самое: бег, гнетущая неудовлетворенность,
беспокойство,  что  события  обходят меня. Сколько упущенных шансов! Сколько
незаработанных  денег!.. Только на Атенаите я обрел подлинную свободу. Подле
меня  нет  лихорадочных  идиотов,  заражающих  меня тою же лихорадкой. Здесь
тепло,  здесь нет необходимости задумываться о своем гардеробе. Да и о своем
поведении.  Все общество - небольшой аквариум. Мне плевать здесь на доллары,
политические  интриги  и  социальную борьбу. Здесь не Полинезия, но все же и
здесь  полно женщин, которых ты можешь употреблять, не опасаясь конкуренции,
-  каждая  из  них  предложит  себя  строго  по  прейскуранту и не сорвет ни
шиллинга  больше.  Ее  не  перекупит ни один богач мира, потому что у каждой
есть  свое достоинство: получив деньги, она спокойно и гордо уйдет к чумазым
детям,  к  мужу  или  родственникам...  В  конце концов мы, конечно, и здесь
выкорчуем  непосредственность,  но пока, пока, черт возьми, это единственное
место  на свете, где душа не знает постоянного пресса зависти и конкуренции.
Где  тебя  принимают  таким,  каков  ты  есть.  Где от тебя никто не ждет ни
подвигов, ни славы...
     Мой   добрый   друг   слишком  перегрузился  кокосовой  водкой  и  явно
преувеличил  преимущества, связанные с жизнью в Океании, но я был благодарен
ему;  подспудно  меня терзало именно то, от чего он, кажется, освободился: я
по-прежнему  беспокоился о своем лишенном устойчивости и гарантий положении.
Слова  Макилви  немного  успокаивали  меня,  ослабляли нервное напряжение. Я
пожал  Макилви  руку, и мы, довольные друг другом, отправились пошататься по
ночному городу.
     Это  необыкновенное  чувство  -  в  полной  безопасности идти по темным
улицам.   Освещается   лишь,   и  то  скверно,  главная  дорога  и  немногие
учреждения.  Все  остальное  погружено  в  первозданную  тьму,  лишь кое-где
нарушаемую  тихим  сиянием  керосиновых ламп или огнями костров, - это уже в
бидонвиле, беднейшем квартале.
     Из-за  дороговизны  нефти и нефтепродуктов потребление электроэнергии в
Куале  весьма  ограничено.  Небольшая  электростанция  некогда  работала  на
мазуте,  но  еще  британская администрация приспособила ее для использования
городских  отходов.  Станция  не  обеспечивает  всех  нужд, поэтому в первую
очередь   энергией   снабжаются   холодильные  установки,  почта,  телеграф,
клиника,  канцелярия его превосходительства, главная техническая школа и два
колледжа.  Из-за нехватки топлива десять месяцев в году простаивает на рейде
военный  флот республ