разуме, и это невыносимо.
     Мы   протискались   в  дальний  угол  зала.  Там  можно  было  спокойно
угоститься  и спокойно поговорить - под гомон возбужденного сборища. Макилви
торопился надраться.
     - Здорово  ты  пристукнул  этого  паразита,  - похвалил он, опрокидывая
порцию  виски.  -  Если  бы  ты  этого  не  сделал,  сидеть бы тебе сейчас в
кутузке!
     - Они  не  остановятся на полпути. Поэтому я поскорее хотел бы удрать с
острова.
     - Я  помогу,  -  сказал  Макилви, - только признайся честно: на кого ты
работаешь? Все останется между нами, клянусь памятью своей матери.
     - Парень,  -  сказал  я, - я тебе верю, как никому здесь, потому что ты
сам добрался до многих истин. Как, по-твоему, кого я могу представлять?
     - Не  знаю. Может быть, Москву. Может быть, Ханой. Но не исключено, что
и какую-нибудь Прагу.
     - Если  бы я выполнял волю хотя бы одной из этих столиц, ты бы давно об
этом  пронюхал.  Но  я  приехал просто от скуки, и ты это знаешь, потому что
следил за мной сам и через своих людей.
     - Пожалуй,  -  согласился  Макилви. - Моим шефам повсюду мерещится КГБ.
Им  это  выгодно  - помогает обтяпывать грязные делишки. Нынешний вор громче
всех вопит о воровстве.
     Мы выпили на брудершафт.
     - Дела  принимают  скверный  оборот, и я бы тоже желал выйти из игры, -
сказал  Макилви.  - Если ты не против, можно завтра сесть на корабль. Плевая
посудина, но дотянет нас прямиком до Сингапура...
     Я пожал ему руку.
     - Говорят,  раньше лицедеи все же молились какому-то богу, - продолжал,
раздражаясь,  Макилви,  -  теперь  они  лгут  перед  любым алтарем. Они лгут
другу,  жене,  самим  себе. Особенно самим себе. И это удел всех, кто теряет
последнее  пристанище святого. Я не хочу походить на них, нет... Образовался
новый  вид  человека-паразита,  достойного  физического уничтожения. Куда ни
посмотри,  трусы  и прихлебатели. И разве только насилие довело их до полной
потери совести и достоинства?..
     Хорошие отношения с Макилви были мне выгодны. Я поддакнул.
     - Уж  не  знаю, вера ли тому причиной или культ благородства, но раньше
люди  имели  стыд  и  совесть.  Теперь  бог  -  цель,  и  никто не стыдится,
добиваясь  ее.  Ни  стыд, ни честь не признаются более за первое достоинство
человека.  Чего  мы  хотим, если оболган суд, в который бы добровольно пошел
современный  человек?..  Но  без  высшей  идеи  все  равно не обойтись - без
кумиров  человек  невозможен.  Страх  и растерянность перед грядущим породят
культ,  который  оправдает  ничтожество.  Мы  повсеместно  движемся  к новой
деспотии.  И  то,  что деспоты скрываются за фасадами конституций, ничего не
значит.
     - Год  от  года мы все громче кричим о демократии, и год от года ее все
меньше. Я спрашиваю, кто хозяин положения?..
     Макилви кусал губы.
     - Множество  заезжих  типов  с  нефотогеничным  прошлым.  Обилие  новых
людей,  новых  контор, и всюду - сговор... Ты знаком с Оренгой?.. За хорошие
денежки  он  приобрел  в  Европе  рукопись,  опубликовал  ее  в США как свое
"исследование".   Собачий   кулич,   но   местные   газеты  называют  Оренгу
"крупнейшим     ученым     Южного     полушария".    Кому-то    понадобилось
скомпрометировать  общину,  полностью  стереть  лицо  меланезийцам.  И  этот
недоносок   -   чужими,   разумеется,   руками   -  стряпает  сейчас  нужное
"исследование"...  Он и Атанга, оба они пытают людей... Тебя замутит, если я
расскажу,  что  проделывают  эти  ублюдки...  И  ты  говоришь  о  прогрессе,
демократии,  торжестве  разума!..  Уж  на  что  свинья  Такибае,  но  Атанга
переплюнул  и  его.  Такибае при всех мочился на пол. Атанга упростил и этот
признак  гениальности...  Гнилое  общество  - вонючие развлечения... Если бы
люди  знали,  что  за  твари ими управляют! Если бы еще знали, кто управляет
управляющими!..   Поверь,   выиграет   система,   которая  на  всех  уровнях
управления  сможет поставить наиболее способных и наиболее честных. Бьюсь об
заклад, нам это не удастся...
     Он  был прав. Но он знал отлично, как и я, что взрыв откровения - та же
болтовня,  никаких  реальных  действий  не  последует,  и он, Макилви, будет
по-прежнему  исправно и усердно служить тем, кого ненавидит. По логике вещей
вслед  за  откровением  должна  была  последовать  дымовая завеса. Я чуть не
расхохотался, увидев, сколь заурядный маневр проделал Макилви...
     - Чем  мельче  человек, тем крупнее памятник он себе заказывает!.. Но я
честен, я лоялен, я взял на себя обязанности и буду исполнять их...
     "Весь  прогресс  свелся  к тому, чтобы непрерывно увеличивать дистанцию
от  слова  до дела. И сейчас они существуют уже сами по себе - слово и дело.
Это  даже  признак  хорошего  тона  - говорить на тему, требующую не слов, а
действий...  И  если  человек в прошлом все же стремился получить какую-либо
положительную  роль,  теперь  он  удовлетворяется, играя ее в воображении...
Процветание болтовни - следствие чудовищной бюрократизации жизни..."
     Шум  усилился.  Что-то  произошло.  Закричала женщина. В зале появились
полицейские. С каменным зловещим лицом прошагал Сэлмон...
     Все повторяли потрясающую весть - убит полковник Атанга...
     После  неудавшейся  речи  адмирала Такибае Атанга собрал представителей
прессы  в  отдельном зале - чтобы разъяснить им их задачи. Но оказалось, что
двое  ретивых  корреспондентов  успели  уже улизнуть в город. Рассвирепевший
полковник  ринулся  в  Куале, где толпы обывателей, заполнившие парк Вачача,
пьяным  весельем  отмечали очередную годовщину свободного президенства. Небо
было   дымным  от  фейерверков,  оркестрики  наяривали  танцевальные  ритмы,
спиртные  напитки  продавались  с десятипроцентной скидкой. Городские власти
показывали  бесплатно  голливудский фильм о ковбоях, используя вместо экрана
выбеленную   стену   общественной  уборной.  Здесь-то  и  появились  ретивые
корреспонденты.  Подкрепившись  двойной  порцией  виски, они пустили новость
прямо  на  улицу  -  о  том,  что  правительство готово допустить оппозицию.
Возможно,  они  сделали  это  умышленно,  зная,  что звезда адмирала Такибае
меркнет  и его заявление, если не попадет на газетную полосу, не повлияет на
позицию  преемника.  Не  исключено, однако, что они сообщили новость, потому
что  в  ней  блистала надежда на перемену тиранического строя. Как бы там ни
было,  обыватели  пришли  в  восторг.  Сообщение  тотчас обросло домыслами и
предположениями.  Возник  импровизированный митинг. В это самое время в парк
нагрянул   Атанга.   Сопровождаемый   полицейскими   чинами,   он  с  бранью
протиснулся    сквозь    толпу    и    стянул    со   скамейки   полупьяного
грузчика-меланезийца,  который  как  раз  говорил  о  том, что правительство
должно   отказаться   от   реконструкции   порта,  чтобы  не  лишить  работы
грузчиков...
     - Прочь,  свинья,  -  заорал Атанга, взбираясь на скамейку. - Эй, вы! Я
полковник  Атанга! Тут распространяют гнусные слухи о том, что правительство
согласно   допустить  оппозицию  и  якобы  дать  ей  несколько  портфелей  в
государственном  совете...  Это  крокодилий  кал! Никакого спуску оппозиции!
Сегодня  мы  позволим  им  выражать  свое  мнение, завтра они введут повсюду
систему коммунистического террора! Место оппозиционеров - в тюрьмах!..
     Пухнули  подряд два коротких выстрела. Это Верлядски, стоявший в толпе,
неожиданно  посчитал  себя  лично  оскорбленным  и  решил  наказать  злодея,
рассеявшего  надежды.  Тотчас  в  смятении  люди  с криком прочь побежали. В
темноте  было  бы легко ускользнуть и экспансивному поляку, но он остался на
месте. Прежде чем его сбили с ног, он выкрикнул: "Смерть тирану!"
     Атанга  скончался  от  полученных  ран на месте. За минуту до смерти он
еще скрипел зубами и матерился, грозя срыть остров до основания...
     Макилви протяжно свистнул:
     - Это  меняет  дело,  старик!  Хотел  бы  я сейчас увидеть морду посла,
поставившего  на  паяца!..  Ах,  Верлядски,  Верлядски,  ты  перепутал  весь
пасьянс!
     Я   был  ошеломлен.  Я  вообразить  не  мог,  что  этот  рафинированный
бездельник решится на политическое убийство.
     - Может,  Верлядски  выполнял  чью-то  волю?  -  спросил  я Макилви. Он
пробовал танцевать румбу, которую как раз играл оркестр.
     Макилви хлопнул меня по плечу и подмигнул.
     - В таком случае ты просто молодец!
     - А если нет?
     - А  если  нет,  скоро  всех  нас  повышвыривают  отсюда, как шкодливых
котов. Национальное и социальное самосознание - штука опаснее холеры!..
     Он  повернулся  и,  прищелкивая  пальцами,  пошел  прочь. "Интересно, -
подумал  я,  глядя  на  людей,  по-прежнему  объедающих  столы, - кто из них
опечален,  кто  рад?.."  Ни  одна  физиономия,  однако, не позволяла сделать
определенного   вывода.   По-моему,   всем   было   безразлично,  кто  будет
командовать,  каждого интересовал вопрос, сохранит ли он лично свои позиции.
А  потом  мне  пришло  в  голову  другое: люди прячут чувства, потому что не
знают  будущего  лидера;  есть  ли  смысл радоваться или печалиться, пока не
известен новый преемник адмирала Такибае?..
     Неожиданно я увидел Луийю.
     - Я  вас  давно  разыскиваю,  -  шепнула  она,  увлекая  меня в комнату
отдыха,  почти  пустую,  где  стояли  мягкие кожаные кресла. Широкие окна во
двор были раскрыты. Я почувствовал теплую сырость: на улице шел дождь.
     Мы присели у окна.
     - Собираетесь уезжать? - Луийя раскурила сигарету.
     - Да. Любым путем - завтра.
     Луийя сделала несколько затяжек.
     - Теперь  вы  многое знаете, мистер Фромм. Писатель не может смотреть и
не   видеть...   Эксплуатация   бывает  не  только  социальной.  Культурная,
идеологическая  -  это,  пожалуй,  еще опасней... Мог ли иначе поступить мой
брат?
     Я  промолчал.  Око-Омо  был выше меня: он выбрал путь борьбы, а я знал,
что до скончания дней буду собираться пожить не клоня головы.
     - У  каждого  свой  путь,  - словно прощая меня, сказала Луийя. - Когда
вернетесь  в Европу, расскажите о нашей общей постыдной жизни... Кажется, вы
спрашивали, что за объекты строят на плато?
     - Спрашивал,  -  я  не  исключал  в  тот  момент, что кое-что напишу об
острове...
     - Плато   -   сплошной   базальтовый  массив.  В  его  восточной  части
обнаружена  пещера,  уходящая  в толщу породы. Утверждают, что это канал, по
которому  в  незапамятные  времена вытекала расплавленная лава. Вот уже год,
как  в  пещере оборудуются дорогостоящие убежища. Для кого они предназначены
-  секрет, в который не посвящен даже Такибае. Да, видимо, и Сэлмон не знает
этого  в  точности...  Хотя,  конечно,  уступка  Пальмовых  островов  как-то
связана  со  всем  этим.  Кстати,  одно  из убежищ смонтировано в скалах над
замком.  Там  выделено  местечко  и для Такибае. Оно обошлось островитянам в
миллионы и миллионы...
     Да,  да,  я и прежде, едва услыхав о секретных работах на плато, имел в
виду  сооружения  на  случай глобальной войны. Только я думал, что это будет
какой-нибудь  штаб  по  управлению  войсками  или  по  использованию военных
космических объектов.
     - Надеюсь, Такибае взвесил все последствия своего шага?
     - Его  никто  об  этом  не  спрашивал.  Во  всяком  случае, мне было бы
кое-что известно... Такибае доверяет мне больше, чем другим.
     - Такибае  знает вашу порядочность, - я не мог не восхититься женщиной,
которая  жертвовала  собой ради того, чтобы помочь своему народу. Да, именно
с Луийей я пошел бы на край света - такое чувство во мне возникло.
     Луийя тряхнула густыми волосами.
     - Перед  тем  как  он  согласился назвать Атангу преемником, он показал
мне убежище и дал ключ...
     Мы  вышли  на  лестницу,  которая  вела во двор. Слева на площадке была
железная  дверь,  рядом  с  которой  висел за стеклянным окошечком свернутый
кольцом  пожарный  рукав.  Это  соседство  возбуждало  мысль  о  том,  что и
железная дверь как-то связана с противопожарной безопасностью.
     Луийя  достала  ключ.  Он  висел,  оказывается,  у  нее  на  шее в виде
украшения  -  медная  овальная  пластинка  с дырочками. Вставила пластинку в
прорезь  на  двери,  и  дверь  тотчас  отворилась  вовнутрь.  Мы очутились в
бетонированном коридоре, освещенном, вероятно, от аккумуляторных батарей.
     - Ну,  вот  теперь  мы  углубляемся в толщу скалы, которая нависает над
резиденцией, - объяснила Луийя.
     Голос  ее  дрогнул. Спертый воздух и глухая тишина действовали на нервы
и мне.
     - А если нас застанут?
     - Сейчас  никому  дела нет. Об убежище не знает даже охрана... Эти люди
учли  все. Случись беда, нельзя будет положиться ни на одну охрану мира. Кто
знает, чему сохранит человек верность, когда все полетит в преисподнюю?..
     Мы  прошли  по коридору прямо и затем поднялись ступенек на двадцать. Я
обратил внимание на широкую стальную дверь.
     - Там  хранятся  запасы  воды  и  продовольствия,  а  также оружие. Так
объяснил Такибае...
     Одолев   еще   один   небольшой   подъем,  мы  оказались  в  помещении,
напоминавшем  по  форме  отрезок  громадной  трубы.  Здесь находилось нечто,
принятое  мною  вначале  за  баллистическую  ракету  колоссальной  мощности.
"Ракета"  покоилась  на  передвижной  платформе,  колеса  стояли на стальных
рельсах, упиравшихся в гранитную стену.
     - Автономное  противоатомное  убежище,  рассчитанное на пять человек, -
сказала  Луийя.  - В случае угрозы затопления ангара вся штука передвигается
к стене, срабатывает специальное взрывное устройство...
     Она  что-то  еще  объясняла,  но  слова  больше  не доходили до меня. Я
дрожал мелкой дрожью, сам не зная отчего.
     На  корпусе убежища, разделенного на секции стальными обручами, темнело
овальное  углубление. Луийя нашарила прорезь и вставила тот же ключ. Машина,
скрытая  в  чреве  сооружения,  опознала  код,  по ее сигналу открылся люк и
выбросилась лесенка с тонкими поручнями.
     Я  плохо  владел  собой,  поднимаясь в убежище следом за Луийей. Голова
кружилась - загробный мир разверзся передо мною...
     Синий  сигнальный  свет  освещал  отсеки, нашпигованные техникой. Глаза
разбегались  от  зловещего  совершенства  предметов,  назначение  которых  я
только  угадывал. Над созданием этих чудес трудились, конечно, тысячи умов и
тысячи рук...
     Оставаться  в  убежище  не  хотелось,  оно  подавляло  и вместе с тем -
страшно!  страшно!  -  манило,  как  манит  раскрытый  зев могилы: мы только
боимся в этом сознаться, торопясь уйти прочь с кладбища...
     - Угроза  войны  -  не  вымысел,  -  у  самого  уха  сказала  Луийя.  Я
почувствовал   даже   колебание   теплого   воздуха   из  ее  рта.  -  Время
отсчитывается  уже в обратном направлении. Завтра уже будет поздно. Но много
ли  надежд  у  обманутого,  ограбленного,  разобщенного,  лишенного права на
определение своей судьбы человечества?..
     Мысль  шибанула:  немедля  покончить  самоубийством, здесь же, вдвоем с
этой женщиной. Вскрыть себе и ей вены...
     Но и это было бессмысленно, как все остальное...
     Я  вылез  из  убежища.  Отчаяние  владело  мною: что, что я мог сделать
реально,  чтобы  не  чувствовать  себя  обреченным  на бессмысленную жизнь и
бессмысленную  смерть?  Я  ничего  не мог сделать, и потому безразличие было
моим уделом - полное безразличие ко всему: что будет, то будет...
     - Убежище  напоминает  снаряд. Или ракету, на которой хотят скрыться...
Человек  впервые  стал строить свой гроб, используя все ухищрения техники. И
мы глядим на этот гроб и не умираем от стыда.
     - Иногда  мне кажется, что люди придумали слова, чтобы скрывать от себя
правду,  -  сказала  Луийя,  будто  бы безо всякой связи с моей репликой. Но
связь эта была, была!..
     Луийя  спустилась по лесенке, лесенка тотчас убралась внутрь - стальная
створка поднялась и встала на свое место.
     - Привести  численность  человечества  в  соответствие  с возможностями
среды,  имея  в  виду миллиарды лет перспективы, посредством ракетно-ядерной
войны  невозможно.  В  этом  убеждены  лучшие  умы.  И вообще невозможно, не
изменяя радикально структуру социальной жизни народов, - сказала Луийя.
     - Вы знаете, как ее изменить?
     - По  крайней  мере,  я  знаю,  что  должно  измениться...  Должны быть
вырваны    все    корни   лжи...   В   странах,   где   господствует   мафия
сверхсобственников,  кандидаты на главные посты в государстве выращиваются с
детства.  Их  тщательно  готовят к будущей роли. Перед бедным народом каждый
раз  разыгрывают  подлый и постыдный фарс... Даже Такибае дважды называл мне
разные учебные заведения, в которых учился...
     Мне было это уже безразлично. Сонливость или апатия одолевали меня.
     Обратную  дорогу  мы  проделали  молча  -  в  каком-то  сомнабулическом
состоянии.  Когда  мы вышли из бетонного коридора во двор сверкающего огнями
замка  и  я,  глядя  на  звезды,  стал  грудью  гонять  живой  и живительный
океанский  воздух, чтобы вытеснить мертвый смрад подземелья, мне почудилось,
что  никуда  я  вообще-то  не уходил и никакого убежища не видел. То есть, я
сознавал,  что  ходил  и  видел, но было противно и горько от того сознания.
Ложь,  о которой говорила Луийя, была столь чудовищна, что разум отказывался
осмыслить  ее:  кто-то,  незримо  управлявший  моей  судьбою,  дурачил  меня
надеждами,  а  сам  приготавливался  втайне  от  меня  жить и тогда, когда я
должен был сгореть и задохнуться...
     Луийя смотрела в небо.
     - Сможете вы рассказать о том, что видели?
     - Нет,  -  сразу  ответил я. - Зачем будоражить стадо? Все мы все равно
обречены, а я маленький человек.
     - Нет,  мы не обречены. Еще не обречены. Еще есть шансы. Но они требуют
мужества и жертвы. Они требуют подвига...
     - Ради чего?
     Соря  непристойными  словами, мимо нас прошла кучка перепившихся мужчин
и  женщин,  белых  и черных, - откуда они взялись? Кто-то крикнул нам, чтобы
мы  присоединились  и  встретили  полночь  "в обнаженности истины". Какие-то
нудисты. Ненавидя их, я завидовал им.
     - Повсюду  все  больше  презирают  конкретный, производительный труд, -
сказал  я.  -  Это  Вавилон,  следствие  тотального  рабства  тела и духа. А
Вавилон  должен  погибнуть.  Из  этих  скотов  ни  один  понятия  не имеет о
подвиге.
     - Они  живут  так,  -  возразила  Луийя, - потому что убедились за годы
своей  жизни:  кого слепит труд, тот остается кротом. А болтовня и демагогия
приносят  дивиденды.  Они  убедились,  что разрознены, и борцов прихлопывают
поодиночке,  как мух. Среди них, пожалуй, тоже сыскалось бы мужество. Только
ведь некому подать пример и вселить надежду.
     - А  ваш брат? Разве он не подает примера?.. Молчите? Да вы и не можете
ответить,  потому  что  пример вашего брата требует самоотречения, веры, а у
этих  людей,  точнее,  у  всех  нас,  нет  уже  ни  веры,  ни  способности к
самоотречению.  Наш  разум  давно  утратил  высокие,  божественные свойства,
превратясь в калькулятор личной выгоды... Не знаете отчего?
     - Все  оттого же: разумных всегда выдергивали с корнем, как сорняк... Я
чувствую роковую связь между сексом и политикой...
     Ну,  да,  я тоже ощущал эту связь: политика служила борьбе за изменение
мира, а секс - примирению...
     - Когда  политика  заходит в тупик, торжествует разврат и безразличие к
общественным идеалам.
     - Пожалуй,  - подхватила Луийя, будто моя мысль натолкнула ее на другую
мысль,  еще  более  важную:  -  Вы  совершенно  правы,  с  некоторых  пор мы
существуем  в  выдуманном  мире,  реальность  подлинных  вещей покинула нас.
Никто  не  находит  наслаждения  в  труде,  хотя все человеческие ценности -
превращенная  форма  труда.  Никто  не  возьмется за дело, если оно не сулит
прибыли.  А  ведь  самое  прибыльное  дело  -  именно  то,  которое не сулит
прибыли...  Мы  болтаем  всюду  -  в  парламенте,  в  печати,  в обществе, в
постели,  потом