ек  выбирал  наилегчайшие  для  себя  пути,  не  желая  понять, что это
губительные  пути.  Самый  главный  закон  жизни  так  и  не  был им освоен:
выигрывая  в  одном,  неизбежно  проигрываешь  в  другом,  а  пожинаемое зло
обратно  пропорционально  добру,  разделенному  на  число  людей,  ожидавших
помощи...  Сколько  сил  затрачивалось на победы, которые буквально назавтра
оборачивались  поражениями!  Никто не хотел признать, что подлинный прогресс
-  решения,  исключающие  выигрыш  одних  и  проигрыш других или, по крайней
мере,  непрерывно  меняющие местами выигравших и проигравших. Это тысячи раз
повторял  Око-Омо!  Но  кто  отнесся  к  его  словам всерьез? Никто не хотел
принять  истину  из  уст  простого смертного, все ожидали облеченного высшей
властью   пророка...   Ожидание   ничего  не  требовало,  утешая  видимостью
действия...
     Я  открыла  шкаф. На ящичках пестрели надписи и рисунки, пояснявшие все
не  хуже  текста.  Быстро  нашла  бинты, жгуты, мази, препараты по остановке
крови,   по   выводу  из  шокового  состояния,  пластыри,  используемые  при
ожогах...
     Выбрала   ампулы   для  инъекции  "при  средней  дозе  облучения".  Они
стимулировали  сопротивляемость  организма - содержали питательные вещества,
витамины  и  гормоны.  Довольно  было  снять  колпачок с иглы и прижать ее к
коже,   специальное  устройство  выпускало  иглу  и  под  давлением  вводило
препарат.
     Сделала  себе  укол  и сразу почувствовала облегчение. Возможно, эффект
был   психологическим:  сам  факт  медицинской  помощи  кое-что  значил  для
ослабления гнетущего чувства обреченности.
     Приободрившись,  запаслась  ампулами для Фромма. Не без колебаний - для
Гортензии.
     Сонливость  одолевала  меня.  Лишь огромным усилием воли я добралась до
спальни   и   оказала   помощь   своим  сотоварищам.  Если  бы  не  легкость
использования ампул, я бы не закончила работы...


     Во  мне  боролись  два  желания:  одно  -  спать  и второе - немедленно
подняться.  Не  хотелось  тревожить  вымотанное  тело,  и вместе с тем будто
какой-то  голос  твердил,  что  должна  случиться  беда.  Луийя впоследствии
говорила, если бы я не встал, сон затянулся бы на целую вечность...
     Открыв  глаза,  я увидел Гортензию - она обыскивала лежавшую подле меня
Луийю.
     - Ты что?
     Гортензия  отпрянула,  но  я не обратил на это внимания, - думал о том,
что  нахожусь  в убежище, выдерживающем давление в несколько тысяч фунтов на
квадратный  дюйм  поверхности, что меня ожидает еда и питье. Сознание, что и
еда,  и  питье  мне  гарантированы,  вызывало состояние эйфории. Может быть,
какой-то новый вид мании.
     - Луийя  спасла  нас  от  смерти,  -  сказала Гортензия, собирая пустые
ампулы. - Теперь наш черед помочь ей. У нее раздроблена ступня...
     Мне  была  безразлична  Луийя,  но  то,  что она спасла меня от смерти,
требовало ответа.
     - Там, в кухне, жратва. Мы нажремся все вместе...
     Кружилась  голова.  В  коридоре,  чтобы  не упасть на железный палубный
настил, я ухватился за поручень.
     Из  холодильника  я  достал  галеты, шоколад, изюм в оловянной фольге и
несколько  тюбиков  светло-коричневой  пасты, которая мне очень понравилась.
Это   было  что-то  калорийное,  кажется,  из  кокосового  ореха:  красочные
этикетки  на  тюбиках объясняли, что это, но читать их было лень. Даже глаза
заслезились, едва я взглянул на мелкие буковки.
     Пришла Гортензия, и приползла Луийя.
     - После  уколов  мы  проспали  больше  суток,  -  сказала Луийя, - пора
повторить прием лекарств.
     Я засмеялся, представив, как лягу в мягкую постель.
     - Тюбики  оставьте  для меня, - предупредил я, глядя, как жадно женщины
набросились на еду, каждая на свою порцию.
     - Вы обещали заняться ногой Луийи, - сказала Гортензия.
     - Вот  и  займись,  -  сказал  я, раздражаясь, что мне навязывают чужую
волю. - Я тебе поручаю. И не тревожьте меня по пустякам!..
     После  уколов  я  спал  и  бредил  во  сне.  Мне  казалось, что Такибае
пригласил  меня  на  дредноут  подписать  торжественный  акт  об  отказе  от
идеологии  эгоизма  и  о  введении  уголовной  наказуемости  за  все деяния,
нарушающие  равенство  между  людьми. Играли гимн. Стоял почетный караул. Мы
надели  белые  перчатки и взялись за перья. Такибае сказал, что без частного
интереса  никто  не  станет  изобретать  кастрюль и веников. Я возразил, что
никто  не  станет также изобретать атомного оружия и размножать смертоносных
бактерий.   Его   превосходительство  схватил  меня  за  горло,  крича,  что
абсолютизация   равенства   вызовет  идиотизм  унификации;  мораль  и  мозги
стандартизируются,  и  станут невозможны или погибнут гении духа. Я стал ему
доказывать,  что действительное равенство и всеобщий доступ к власти как раз
и  избавят нас от давления навязанных стандартов, что без бюрократии удастся
быстро  поднять  обеспеченность  общества  и  преодолеть  шаблон в понимании
новой философии. Такибае меня не слушал, и я ударил его чернильницей...
     Прошлый  мир  безраздельно  владел  подсознанием, и это раздражало меня
даже во сне...
     Прошлое,  конечно,  было  уродливо и несуразно. Какой смысл имел теперь
опыт преступной цивилизации?..
     Страх  смерти  отвращал от меня прошлое. Но тот же страх толкал вновь и
вновь  к  опыту  прошлых  времен.  Нет-нет  да и маячила мыслишка о том, что
наряду с плохим было много хорошего - лейтесь, слезки!
     Как будто у людей по отношению к природе могут быть какие-то права...
     Когда  я  вновь пришел в себя, самочувствие мое уже нельзя было назвать
критическим.  По  крайней  мере,  я  был способен на волевые действия, хотя,
признаюсь,  мне  стоило немалых усилии сдерживаться, не поддаваться страху и
апатии.  Отныне  я  существовал вовсе без надежды и впервые оправдывал такое
существование.
     Луийя,  наконец,  взялась  лечить  свою  ногу.  Опасаясь  гангрены, она
решила  отрезать  разбитую  ступню.  Однако  при  виде  электропилы потеряла
мужество и отказалась от ампутации.
     У  нее перебиты пальцы и сломана пяточная кость. Трудно понять, как она
передвигалась и сохраняла при этом твердость духа.
     Без  посторонней  помощи  она  обработала перелом, придала раздавленной
ступне  какую-то  форму  и  наложила  гипс,  имевшийся  у нас в достатке - в
специальном фарфоровом сосуде...
     Возникла   паника:   обнаружилось,   что   все  помещения  убежища,  за
исключением  кухни  и спальни, заперты. Были крепко закрыты и шкафы в кухне,
кроме  тех, в которых хранились медикаменты и аварийный запас пищи, понятное
дело, быстро истощившийся.
     Пришлось  тщательно  осмотреть  все убежище. На вделанном в стену сейфе
была  надпись:  "Главному  лицу в убежище". С примечанием: "Открыть одним из
ключей с первого по пятый номер".
     Выходило,  что  люди,  какие оказались бы в убежище, не имея ключей, не
могли бы ничем воспользоваться...
     Бросились  искать  ключ  Луийи.  После  лихорадочных поисков и взаимных
обвинений,  переросших  в  ссору  едва ли не с мордобоем, ключ обнаружился у
меня  в  кармане. Просто повезло, что я не забыл его в гнезде или не выронил
во время схватки перед открытым люком.
     На  ключе  был  выбит  третий номер. Этим ключом я отпер "командирский"
сейф, где нашел толково составленную инструкцию по управлению убежищем.
     Прежде  всего  как  "главное  лицо" я обязан был записать свой голос на
пленку  перед  микрофоном,  - прочесть декларацию, содержавшую обязательство
перед сотоварищами действовать в духе разума, гуманизма и общих интересов.
     Сколько  подобных деклараций оглашалось по ту сторону времени! И разум,
и  гуманизм,  и  общие  интересы  -  все  это было демагогией, маскировавшей
безумие...
     Но   стальной   ковчег   был  порождением  прошлых  времен,  и  с  этим
приходилось считаться...
     Я  прочел  декларацию. Вслед за мной текст повторили Луийя и Гортензия.
После  этого  автомат  выдал  каждому  небольшую  памятку, уведомлявшую, что
голоса  закодированы  и  заложены  в  компьютерную  систему и что отныне все
команды  по  управлению убежищем могут исходить только от "главного лица", -
любое  насилие  над  ним вызовет блокировку систем управления и гибель всех,
кто находится в убежище...
     Хитро,  хитро  придумали  все  это  конструкторы!  Отныне  я  мог  быть
совершенно  спокоен  за свою власть, как языческий царь, со смертью которого
подлежали  умерщвлению  его  жены,  слуги  и  ближайшее окружение. Без моего
ведома  никто  не мог открыть люки убежища, выключить атомную энергетическую
установку,   взорвать  убежище  -  это  тоже  предусматривалось!  -  не  мог
перевести  ковчег  на  режим  движения  в  подводном, наземном или надводном
положении.  Никто  не  мог  распорядиться  оружием, запасами продовольствия,
библиотекой и набором семян культурных и диких растений.
     Четкая  инструкция  предусматривала  все возможные казусы, регулировала
все  возможные  ситуации.  Забегая  вперед, скажу, что инструкция оказалась,
однако,  бесполезной  для  самого  существенного  -  для  налаживания  новых
отношений  между  людьми.  Этого  нельзя было достичь на принципах общества,
построившего   убежище:  его  мораль  и  философия  остановились  на  уровне
всеобщей  вражды  и разделения людей на тех, кто господствует и преобладает,
кто подчиняется и лишен влияния.
     Пользуясь   "командирским"   ключом  и  секретным  планом,  я  осмотрел
помещения   убежища.   Носовую   часть   занимали   приборы   и   компьютер,
регулировавший  производственные и бытовые процессы. Тут же находилась рубка
ручного  управления,  где  на  клавишной  панели все было разжевано до каши,
пригодной  для  пятилетнего  ребенка,  - "выпуск шасси", "подъем перископа",
"включение гребных винтов" и т.п.
     Самым  просторным  помещением  оказалась  спальня. Двухъярусные кровати
были   оборудованы  приспособлениями  для  чтения  лежа  и  для  автономного
прослушивания  радиопрограмм,  рассчитанных  на  две тысячи часов, - музыка,
литературные  композиции,  юмор,  а также передачи религиозно-философского и
психо-терапевтического   смысла,   призванные   закрепить  в  сознании  идею
выживания любой ценой...
     Большой  кассетный  телевизор  дополнял средства развлечения. Кассетные
программы  были еще более разнообразны. В спальне, в специальных нишах, были
расставлены пять тысяч томов библиотеки.
     От  кухни-столовой  спальню  отделяла  хорошо  знакомая  мне площадка с
железной  палубой.  Напротив  люка находился гимнастический зал, за залом, в
специальном отсеке, было сложено оружие - автоматы, гранатометы, мины.
     К  спальне  примыкал  отсек, который на секретном плане обозначался как
"морг".  Двери  напротив  него  вели  в  душевую  и  ванную с регенерируемым
запасом  воды,  а  также  в  туалетную  комнату,  единственное  помещение, в
котором разрешалось выкуривать две сигареты в сутки...
     В  уютной  кухне  помещался  обеденный стол. Здесь же была смонтирована
индукционная    печь,   как   выяснилось,   идеально   приспособленная   для
приготовления пищи из сублимированных продуктов.
     Из   кухни   дверь   вела   в   "аптеку",  где  хранились  лекарства  и
профилактические  препараты - бальзамы из Тибета, Китая и Индии, экстракты и
настойки  редчайших  целебных трав. Здесь же мы подобрали раздвижные костыли
для Луийи.
     За  кухней  помещались  запасы  воды  и  продовольствия  и  отсеки  для
отходов,   за   которыми   находилась   компактная  атомная  электростанция,
работающая в автоматическом режиме.
     После  того  как  я  запустил  ядерный  реактор, синий, гнетущий свет в
убежище  сменился на умеренно яркий белый. Заработала мощная система очистки
и  обогащения  воздуха.  Пространство  раздвинулось  -  за  окнами  спальни,
столовой   и   гимнастического   зала   засветились   великолепные  пейзажи.
Воспроизведенные  ухищрениями  техники,  макеты  природы не радовали глаз, -
душа постоянно ощущала невосполнимость своей потери...
     Теперь,  когда  быт  приобрел  понятную  завершенность, явилось желание
узнать,  что же все-таки произошло. Мысль об этом, хотя и всплывала прежде в
моем  сознании,  не  держалась  долго:  я  не верил в возможность возврата к
прежнему  существованию.  У  всех  нас,  пленников убежища, любимым занятием
было  сидеть  в  одиночестве безо всякого дела. Это было похоже на опьянение
безумием - состояние, которого я прежде не мог и представить...
     В  соответствии  с  инструкцией  я  тщательно  следил,  чтобы  никто не
приворовывал  и  не  прихватывал  пищу  с собой. После общей трапезы нередко
проходили долгие часы, прежде чем мы заговаривали друг с другом.
     Питались   мы   калорийно,   -   на   этом   этапе  нам  предписывалось
восстановление  нормальной  жизнедеятельности.  Но  проходили дни - никто не
избавлялся  от сонливости и истеричной раздражительности: чуть что, доходило
до  слез,  упреков  и драки. Наше состояние и самочувствие не укладывалось в
инструкцию.  Те,  кто  составлял  ее,  изучали облученных животных и слушали
показания   смертников,   побывавших  в  районах  ядерных  испытаний.  Но  у
смертников,  и  это  не  поняли составители инструкций, было совершенно иное
общее  мировосприятие...  Даже  умирая, они знали - счастливое знание! - что
живет и благоденствует остальной мир...
     Человек  вовсе  без  надежды  -  это  немыслимо.  И всевышняя сила была
придумана,  без  сомнения,  именно  для  того,  чтобы  не  иссякала надежда,
столько  же  опора  чести,  сколько  и подлости. Я не допускал, что жизнь на
планете  погибла  или бьется в последних конвульсиях. Я верил, с тех пор как
напился  в  убежище  воды,  верил,  что  атомный взрыв - результат случайной
катастрофы,  допустим,  на американской подводной лодке где-либо у Пальмовых
островов...
     Разум  сопротивлялся,  отказывался  принять  иное  допущение - подлость
надежды  опять-таки торжествовала. Вот отчего хотелось знать точно: наказано
все  человечество  или  в  жертву  принесена  только  его  часть? По нелепой
случайности  или  ради  прозрения другой части? Страдания жителей Хиросимы и
Нагасаки   оказались,  как  видно,  не  убедительными  для  гнусного  сброда
себялюбцев...
     Ни  Гортензия,  ни  Луийя  не  заговаривали со мной на тему о масштабах
катастрофы. Луийя часто плакала, но я не интересовался причиной ее слез.
     И  вот  пришел  день, когда я объявил, что собираюсь послушать "внешнее
радио".  Луийя  и  Гортензия  встретили мои слова не то со страхом, не то со
странным  ожиданием. Меня это вывело из себя, я накричал на них, придравшись
к какому-то пустяку.
     - Каждый  должен  делать  свое  дело!  Я  не  потерплю нахлебников!.. И
знайте, я имею право сообщать вам только то, что сочту нужным!..
     И  все же мне не по себе было - я пригласил в рубку обеих женщин. Сев в
командирское  кресло,  включил  радиоприемник.  Осветился  экран,  задрожали
зеленые усики настройки, зашуршали звуки...
     Через минуту я вспотел...
     Раздражала   теснота  рубки,  напичканной  сложнейшей  электроникой.  Я
включил  экран  с  рельефным  изображением  поверхности земного шара. Но вид
прежней  Земли  не  стал  психологической  отдушиной,  -  напротив,  нагонял
смертельную тоску.
     - Послушайте,  -  всполошилась  Гортензия.  - А если все это бред - то,
что  происходит  с  нами? Если коллективный психоз или гипноз? Ведь может же
быть   так:   нам   кажется,   что   все  происходит  на  самом  деле,  а  в
действительности ничего не происходит?..
     - Заткнись, дура, - оборвал я ее. - Не действуй тут на нервы!
     Она заплакала. Видимо, и ей невыносимо было узнать правду...
     После  долгих  поисков  по шкале в диапазонах всех волн, после сплошных
тресков  и сипений нащупалась будто человеческая речь. Но звуки были слабы и
неясны. Скорее всего это приемник барахлил...
     Я  изнемогал  от  усталости.  Лица  женщин  напряглись и наморщились. У
Луийи дрожали губы.
     И  вдруг  сквозь  свисты,  хрипы  и  бурчания  ворвался  бодрый голос -
обезжиренные  фразы:  "...гораздо более половины, организованно приступили к
восстановительным  работам.  Армия, верная своим традициям, оказывает помощь
населению.   Повсюду   развернуты  пункты  по  снабжению  продовольствием  и
медикаментами. Наш корреспондент сообщает..."
     Помехи  усилились,  прием передачи стал невозможным. Но было довольно и
того, что мы услыхали.
     Ничто  в  мире  не  изменилось.  Бодрые  речи  продолжались.  Нам опять
говорили о "верности традициям"...
     Чего мы ожидали? Чего хотели?..
     Это  была  вторая  вспышка,  второй взрыв. Душа окунулась в нестерпимую
тоску.  Усталость,  усталость испытывал я и нежелание жить. Кое-как добрался
до койки, упал, и сознание мое отключилось...


     Гортензия  переменила  тактику.  Но  рано  или  поздно  хищница покажет
зубки.
     Фромм  раздражителен  и  груб.  Это  ему  не  к лицу, он более смешон и
жалок, чем отвратителен. Но в минуты просветления он очень переживает.
     Моральный   крах   человечества   -  как  мы  допустили  такое?  Мы  не
человечество  предавали, не людей обманывали, мы предавали и обманывали себя
-  изо  дня  в день, не задумываясь о последствиях. Из песчинок выросла гора
и, сдвинувшись, засыпала нас...
     Вчера  Фромм  пытался  узнать,  что  произошло.  В эфире сплошные бури.
"Последствия  -  это  всегда  не  сумма,  а  новое качество суммы", - сказал
Фромм.  В словах много страшной правды, которая была скрыта от людей оттого,
что  они  суммировали  благоприятные  и неблагоприятные факторы, вместо того
чтобы   постараться   увидеть   новое  качество,  возникающее  от  сцепления
факторов.
     Поймали    обрывок    передачи.    Вероятно,   американская   армейская
радиостанция   на   Пальмовых  островах.  Будто  повсюду  люди  участвуют  в
восстановительных   работах,   а   бравые  янки  налево  и  направо  раздают
продовольствие и медикаменты.
     Не  верю,  не верю - прежняя ложь! Не знаю, что именно произошло, но не
верю  ни  одному  слову.  Ужели  же  и теперь ничего не переменилось? Как же
страшен мир, который не видит своих проблем!..
     Все  -  в  духе репортажа о футбольном матче. Фромм расклеился. Человек
чувствительный  и  тонкий, он во всем видит скрытый, обобщающий смысл. Фромм
сник  и  сразу  же  ушел, а мы с Гортензией поплелись в кухню, чтобы сделать
себе  уколы.  Горе,  непередаваемое горе давило меня: выходит, мы и не могли
образумиться?..
     Костыли мои, мои вериги, как вы теперь тяжелы!..
     - Есть  надежда, - сказала Гортензия и засмеялась, плача. Ее слезы меня
разозлили. Я рассвирепела - не знаю отчего.
     - Все,  должно  быть,  уже  окончено.  Русских долавливают где-нибудь в
степях и тундрах Сибири...
     - Ты полагаешь, русские начали войну?
     - Не могли же американцы воевать с какой-либо западной державой!
     - Странная  логика,  -  сказала  я.  - Разве янки не вмешивались в дела
некоммунистических  стран?  Разве  некоммунистические  страны,  в  том числе
ядерные,  не  вели  войн с некоммунистическими?.. И разве не русские первыми
поклялись перед всем миром, что не применят атомного оружия первыми?
     - В  общем, наплевать, кто начал и кто победил. Главное - надежда... Не
понимаю, Луийя, как можно не радоваться?
     - Радоваться чему?
     - Мы  переждем  в  убежище,  пока  все  утрясется.  И  вновь вернемся к
прежней жизни. Мы выжили, выжили! Ты понимаешь, мы выжили!..
     Мне   хотелось   ударить   Гортензию,   смять,  растоптать.  Негодяйка,
негодяйка, она ничего не поняла и ничего не хотела понимать!..
     Как можно было возвратиться к прежней жизни?..
     После  всего  того  ужаса,  который пережили мы и другие люди, жизнь не
имела  права идти так, как она шла в прошлом. Прежняя жизнь была идиотизмом:
более   сильный   эксплуатировал  и  грабил  слабых,  повсюду  торжествовала
коррупция  и  про