менил  беседу  епископ. -
Земные  дела,  требующие  небесных  помыслов...  Если  разобраться,  Такибае
озабочен тем же, что и мы с вами.
     Газеты я не видел.
     - Я  слабый  знаток  политики, - сказал епископ. - Но если я что-нибудь
смыслю   в   жизни  здешнего  общества,  адмирал  делает  то,  что  нужно...
Заговорщики  восстановили  против  правительства  аборигенов, переселенных с
Пальмовых  островов, и, раздобыв где-то оружие, занялись терроризмом. Многие
неповинные   убиты...   А   какое  бремя  легло  на  налогоплательщиков?  Не
располагая   обученной   армией,   Такибае   вынужден  прибегнуть  к  помощи
наемников,  а  каждый  из  этих головорезов обходится ежедневно чуть ли не в
тысячу   фунтов   стерлингов.   Оружие.  Боеприпасы.  Транспорт.  Питание  и
размещение.   Плюс  проблемы,  связанные  с  бандитскими  манерами  отребья.
Адмирал   предпочел   истребительной   кампании  полюбовное  соглашение.  Он
предложил  каждому  заговорщику  -  и  об этом как раз напечатано в газете -
компенсацию  в  десять  тысяч  фунтов  и свободный выезд из страны. Если все
уладится  без кровопролития, это обойдется меланезийцам гораздо дешевле, чем
затяжная  борьба  в  джунглях... С теми же, кто не пожелает покинуть страну,
Такибае готов вести открытую дискуссию...
     Мы  завершали  трапезу,  когда вдали, над плато Татуа, сверкнули первые
молнии.  М-р  Лэмс  проворно  раскинул  палатку,  и едва мы забрались в нее,
обрушились  потоки  дождя. Гром грохотал над головой, тревожный шум непогоды
отбивал  всякую  охоту  думать, лишний раз подтверждая, что разум, созданный
природой, вовсе не безразличен к ее состоянию...
     Вскоре   дождь   прекратился.   Повсюду   звенели  ручьи.  Травы  пахли
оглушительно.  От  земли  поднимались  испарения.  М-р  Лэмс  предложил идти
пешком, опасаясь оползней, и мы потянулись гуськом, ведя за собой лошадей.
     Спускаясь   с   холма,   мы   уперлись   в  бамбуковую  рощу.  Издалека
серо-голубые   заросли   были   привлекательны,  но  пробираться  через  них
оказалось нелегко, хотя тропа привела нас к просеке.
     - Пожалуй,  бамбук  -  самое  загадочное  растение  на  земле, - сказал
Ламбрини.  -  Он  из  семейства  злаковых  и приносит иногда обильные урожаи
зерна.  За  сутки способен вытягиваться на метр. Но самое таинственное в нем
-  цветение.  Оно  следует  с промежутками в десятки лет. Цветение - симптом
смерти.  Вскоре  после цветения бамбук гибнет, причем гибнет весь бамбуковый
лес,  гибнут  и  те  новые  посадки, которые были взяты для разведения. Если
побеги  с  Гималаев  посадить  в  Новой Гвинее, в тот же год, когда погибнут
рощи в Гималаях, они погибнут и в Новой Гвинее.
     - Какой-то  намек  на  судьбу  человека,  -  сказал я. - Политика у нас
разная, а генетика вида общая...
     Двигались  в сыром полумраке. Срубленные под косым углом стебли бамбука
могли  опасно  поранить  ногу. Лошади, будто понимая это, ступали осторожно,
но  у  земли  торчащие  пеньки  были  почти не заметны из-за дружной молодой
поросли.
     - Хорошо,  что  на острове не водятся ни слоны, ни тигры, - промолвил в
тишине м-р Лэмс. - Повстречайся они сейчас на тропе, мы бы не разминулись.
     - Кроме  слонов  и  тигров,  -  отозвался епископ, - есть немало других
опасных тварей...
     Словно  в  ответ  на  его  слова  раздался неприятный, какой-то кошачий
крик.  Мне  подумалось,  что именно так подают сигнал друг другу партизаны в
засаде.
     Крик  повторился,  потом  кто-то зашипел за моей спиной. Признаюсь, мне
стало  жутко.  Но Лэмс и Ламбрини оставались спокойны, и я промолчал о своих
подозрениях.
     Наконец,  бамбуковая  роща  кончилась.  Я вздохнул свободно. Но радость
оказалась  непродолжительной  - мы приблизились к пойме Покори. Духота, топи
встретили  нас  и ярость насекомых. Тут еще попадались магнолии и эвкалипты,
но  преобладали  заросли мангра и колючих кустов с яркими розовыми цветками,
которые  в  Куале  называют  бладбуш. Из кустов всполошенно взлетали крупные
белые попугаи.
     Лошади  выбились  из  сил,  поскольку  путь  то и дело преграждали ямы,
рытвины,  камни,  поваленные стволы деревьев, языки хлипкого черного болота.
Полумрак  под  сводами  буйной  растительности  и безжалостные укусы комаров
угнетали меня: я даже пожалел, что отправился в путешествие.
     Обещанный  "мост  через  Покори"  представлял  из  себя  жерди бамбука,
связанные  полосами  луба,  - самое шаткое сооружение, какое мне приходилось
встречать.  Над  стремниной  зелено-желтой  воды  я испытал головокружение и
страх.  Епископ  Ламбрини  довольно  ловко  перебрался через мост босиком, а
Лэмс переправился с лошадьми метров за триста вниз по реке.
     С  вершины  голого, как плешь, холма взору открылись сплошные леса, над
которыми  кое-где  торчали  безжизненные  скалы.  Я  пал  духом,  не  увидев
человеческого  жилья,  но епископ стал уверять, что до Канакипы осталось уже
не более часа пути.
     Бодрость  вернулась ко мне, когда мы добрались до огородов на выжженных
и  выкорчеванных  участках  леса.  Зная  уже, что такое тропический лес, я с
уважением   глядел   на   небольшие   поля,  издали  походившие  на  колонию
муравейников.
     - Посевы  таро,  -  епископ  ступил  на  участок,  покопался  в земле и
извлек,   наконец,   большой   корень  или  клубень  толщиною  в  пять-шесть
сантиметров и весом около килограмма...
     Навстречу  нам  из  лесу вышло несколько мужчин в набедренных повязках.
Кожа  у  них  была цвета гречишного меда, волосы курчавые, но не столь мелко
закручены,  как  у темнокожих жителей Африки. Кажется, мужчины узнали Лэмса,
который  объяснил  им  на  пиджин, какие важные гости пожаловали в Канакипу.
Меланезийцы стали креститься, а один тотчас стрельнул в лес.
     Мне  показалось,  что  нас ведут не самой короткой дорогой. Я сказал об
этом  епископу,  успевшему  облачиться  в  одежду, более соответствующую его
сану.  Он подтвердил, что это действительно так: люди хотят дать время вождю
подготовиться  к  встрече.  Иначе  мы  никого  не найдем в Канакипе, добавил
епископ,  все  заняты  работой, женщины на огородах, мужчины на рыбной ловле
или на расчистке новых участков.
     И  точно,  вступив  на  поляну, где эвкалипты и пальмы окружали десятка
два  хижин,  мы  увидели старуху, кучку голопузых детишек и собак, которые в
отличие  от  европейских  не заливались глупым лаем. Чуть в стороне от хижин
под  широкими  листьями  банана  нежились,  похрюкивая,  серые,  длиннорылые
свиньи. Возле них ходили мелкие куры.
     Все  хижины  были  на  сваях - защита от проливных дождей и наводнений.
Бамбуковый  настил  на  полуметровой  высоте от земли покрывали панданусовые
циновки.  Ими  были  завешены  кое-где  и  стены  хижин.  Крыши  двускатные,
тщательно  и  даже  изящно обделанные пальмовыми листьями. Впрочем, я тотчас
же  обнаружил  современность, неуверенно потеснившую эпоху каменных топоров:
на  одной  из  крыш  жердины  прижимали  к  пальмовым  листьям большой кусок
полиэтиленовой пленки.
     Появился  вождь деревенской общины, пожилой, но все еще крепкий мужчина
по  имени  Огийя.  Голову  и  шею  его обрамляли голубые перламутровые бусы,
повязка  на  предплечье  имела  цвета национального флага, к кожаному поясу,
украшенному  старинными  монетами,  были  привязаны  талисманы,  похожие  на
засушенных  ящериц.  Пояс  поддерживал  поношенные  коричневые  шорты. Вождь
выступал босиком.
     После  вопроса  о  делах  в Куале Огийя осведомился о здоровье адмирала
Такибае,  назвав  его  "нашим  братом"  и "большим человеком". На лице вождя
светился  такой  неподдельный  интерес,  будто  "биг  мэн"  из Куале был его
лучшим другом. Позднее мне сказали, что таков обычный ритуал беседы.
     Когда  Огийя  стал благодарить адмирала за "милости, присланные в обмен
на  налоги",  сиречь  за  керосиновые  лампы, ножи и мотыги, епископ пояснил
мне,  что  жители  острова  платят  налоги  в  зависимости от удобства путей
сообщения  с  Куале.  Для  горных  районов  налог  невелик, но власти строго
взыскивают  его,  стремясь побудить общины к развитию промыслов. Так, жители
Канакипы  участвуют  в  программе  восстановления  сандалового дерева, почти
полностью  истребленного  лет  пятьдесят  назад  из-за  хищнической вырубки.
Помимо  этого  поставляют в столицу сувенирные маски и талисманы из нефрита,
которые  затем  реализуются  перекупщиками  на  твердую  валюту, пополняющую
бюджет  республики. Правительство поощряет дополнительную товарную продукцию
любого   вида,  выплачивая  надбавки.  Налоги  повсюду  собирают  откупщики,
владельцы  торговых лавок, так что местное население практически в их руках.
Год  назад  парламент  принял  закон,  запрещающий  давать откупы некоренным
жителям   острова,   однако   ожидаемых  последствий  закон  не  возымел,  -
лавочников среди меланезийцев до сих пор практически нет...
     Узнав,  что Карпильо, миссионер, которого хотел повидать епископ, уехал
в  Ронгу,  что в восьми километрах от Канакипы, мы вошли в хижину вождя. Она
отличалась   от   остальных  только  тем,  что  ее  опоры  украшала  резьба,
"отгоняющая"  злых  духов. Здесь мы уселись на циновки и в ожидании угощения
позабавились  новеньким  японским  транзисторным  приемником, принадлежавшим
Огийе.
     Между  тем  мужчины развели огонь в земляной яме близ хижины. Женщины в
юбках  из  крашеного  луба  занялись стряпней и вскоре подали нам в плетеных
бамбуковых  тарелках  рыбу,  запеченную  в банановых листьях, с подливкой из
кокосового  ореха  и куском серо-фиолетового таро. Принесли манго, авокадо и
гаву  -  напиток  из  корней дикого перца, напоминающий по вкусу испорченный
томатный  сок.  Насколько противно было глотать гаву, настолько приятно было
ощущать  ее  легкий, веселящий дурман. Черт возьми, подумалось мне, если эти
милые  дети  природы существуют, не сжимаясь в стальную спираль, не участвуя
в  тотальной  борьбе и подлых махинациях, значит, они истинно живут - живут!
-  а  мы,  кичащиеся культурой и богатством, только пробегаем, высунув язык,
дистанцию от молодости до дряхлости, и призраки сопровождают нас...
     Я похвалил угощение, особенно рыбу.
     - Конечно,  -  сказал вождь с достоинством, - это тоже помощь "большого
человека  из Куале" - наш пруд, где вырастает рыба. Но каждому известно, что
мальки,  которых  завезли,  в  первый  раз  погибли,  потому  что тут хотели
обойтись  без  колдуна.  И только когда он упросил духов о помощи, пруд стал
подспорьем для хозяйства общины...
     Благодаря  неустанным  заботам  миссионера Огийя считал себя католиком.
Невинный  бред  о  духах  только подтверждал, что Огийя не более дикарь, чем
мы,  полагающие  себя  цивилизованными:  и если он неколебимо верил в духов,
соединяя  веру с навязанными представлениями о Христе, то ведь и мы столь же
неколебимо  верим  в  незыблемость  некоторых  принципов  общества, которые,
однако, как и духи, бездействуют, когда мы полагаемся на их помощь...
     День  стремительно  шел  на  убыль.  Работы  были  прекращены,  деревня
наполнилась дымом костров.
     Какой  был воздух! Какая тишина! Как умиротворенно светили звезды! Я не
сомневался,  что  хогуни,  жители Канакипы, - самые счастливые на свете. Они
обязаны  были  общине  и  семье  посильным  трудом, уважением к предкам, и -
ничем  больше. Правда, они обязаны были небольшим налогом еще правительству,
но,  я  полагаю,  налог  не  требовал  от  них  постоянных  забот, унижений,
изворотливости  и  подлых  расчетов.  Они  не знали частной собственности, -
земельные  участки,  розданные в пользование семей, принадлежали общине, - и
потому  никто  не  стремился  к  накоплениям  ради подчинения себе подобных.
Нормальные  дети  земли,  они  верили природе и ожидали от нее пищи завтра и
послезавтра.
     Обычаи  хогуни  типичны  для меланезийских племен. Они строго соблюдают
обряд  инициации,  то  есть  посвящения  в  мужчину,  хотя не тиранят юношей
жестокими  табу и мучительными испытаниями кровью. Дети у хогуни, от кого бы
ни  родились,  почитаются как благоволение предков и на брачные отношения не
влияют  -  отголоски  матриархата, говорят, державшегося на островах Океании
еще  несколько  веков  тому  назад.  Желание  оставить семью - закон. И даже
если,  к  примеру, муж болен и немощен, жена вправе взять себе нового мужа -
при  условии, что он будет заботиться о детях и больном прежнем супруге. При
таких  обычаях  браки,  как  правило,  очень прочны: допущенную ошибку можно
легко  исправить.  Внебрачное  сожительство  семейных мужчин и женщин строго
осуждается  моралью  общины,  но  незамужние  девушки,  достигшие  зрелости,
пользуются     неограниченной    свободой.    Ревность    считается    злом,
посягательством на личность...
     И  вот  этих  людей,  столь  благородно, на мой взгляд, устроивших свою
жизнь,  мы  пытаемся  учить,  тыча  им  в  нос  наукой  и техникой, банками,
политикой,    городами-колоссами    и    психиатрическими   клиниками.   Но,
спрашивается,  зачем  эти  науки  и  технические  средства? Зачем социальные
теории  и  психотерапия?  Чтобы достичь того равновесия с природой, которого
достигли  "примитивные"  хогуни?  Да  мы  не в состоянии даже приблизиться к
равновесию:  частная  собственность  превратила нас в непримиримых врагов, а
накопление  в немногих руках богатств - с помощью насилия и обмана - привело
к зловещему тупику.
     После  ужина  жители  Канакипы  собрались  у  хижины  вождя.  Некоторые
явились  с  бамбуковыми  факелами. На поляне был разложен костер, и начались
танцы,  сопровождаемые  пением  и  ударами  в  окамы,  небольшие барабаны. Я
самонадеянно  предположил,  что  танцы  устроены  в  нашу честь. Выяснилось,
однако,  что  таково обычное времяпрепровождение этих людей - если нет дождя
и табу, о котором сообщает колдун Махабу.
     Когда  появился  колдун,  сухой,  сморщенный старик, постоянно жевавший
бетель,  с  лицом, выкрашенным в белые полосы, в венке из птичьих перьев и с
пуком  травы  за  спиною,  Огийя  сказал:  "Нам повезло. Махабу, несомненно,
первый  среди колдунов округи. Он легко превращается в крокодила, в ящерицу,
и духи предков слушают его..."
     Застучали   на   разные   голоса   барабаны   -  выше,  ниже.  Ритмично
покачиваясь,   мужчины   по  двое  пошли  по  кругу,  напевая:  "Там-булеле!
Там-булеле!  Отигамба-там-булеле!  Соита-там-булеле!.." Выхваченные пламенем
костра  из  темноты  тропической  ночи,  на  танцующих  глядели женщины и, я
поразился,   даже   маленькие   дети,   цеплявшиеся   за   дряхлых   старух,
приковылявших на праздник общинного единства.
     Ритм   пронизывал  мозг  и  тело.  Я  неожиданно  заметил,  что  и  сам
покачиваюсь в такт пению и повторяю магическое: "Там-булеле! Там-булеле!.."
     Кто  кого учит? Все мы, белые, в сущности, подражаем в музыке, в танцах
и   даже   в  живописи  "примитивным"  народам,  стремясь  к  идеалу,  давно
разрушенному  у нас самих и разрушаемому нами у этих народов. Однако - и это
трагедия  -  мы  все более отдаляемся от целей, какие как будто ставим перед
собою.  Или  кто-то  сознательно  уводит  нас  все  дальше и дальше от нашей
мечты?..
     Чтобы  воспеть  этот  край,  я должен полюбить его. И я люблю, кажется,
уже  люблю  его,  хотя  мне  здесь  ужасно  не  работается.  Там,  в  клетке
цивилизации,   меня   все  раздражало,  приводила  в  неистовство  формально
свободная,  а  на самом деле жесточайшим образом регламентированная жизнь. Я
был  рабом  обязательств,  рабом  чуждых  мне  сил.  Теперь  я, кажется, раб
воспоминаний.  Позавчера  твердо  сказал  себе:  "Садись  и пиши натюрморт!"
Задумал  омаров  и  бананы в корзине из пальмовых листьев. Уверен, что вышло
бы  превосходно.  Но  -  стало  чесаться  все  тело,  вспомнило, подлое, про
горячую  ванну...  Нет,  я  сойду  с ума или все-таки пересилю себя! В конце
концов,  я  приехал  работать.  Здесь  незагаженная  природа,  здесь сюжеты,
которых не сыщешь нигде!..
     Вчера   приходил   Атанга.  Гортензия  была  у  Шарлотты  Мэлс,  и  мы,
использовав  палитру  как  доску  для  приготовления  закусок,  надрались до
зеленых  мух.  Полковник  сказал,  что  Асирае,  может,  и  вовсе не стал бы
заниматься  делом  об "исчезновении тела Фэнча", если бы не узнал кое-что от
пьяницы-меланезийца по имени Секуи.
     Секуи,   промышляющий   в   порту   случайными  заработками,  частенько
наведывался  на  безлюдный мыс Мелтона в юго-восточной части залива и там, в
болотистом  рукаве  Покори,  охотился на крокодилов. Обычно Секуи прятался в
зарослях   возле   песчаного  холма,  куда  в  солнечную  погоду  выбирались
подремать  крокодилы.  Наметив  жертву, быстроногий Секуи отрезал ей путь от
болота  и  добивал  с  помощью  топора и железной пики. За день до того, как
стало  известно  о смерти Фэнча, Секуи в сумерках пришел на мыс и затаился в
наиболее  подходящем  месте.  После  ночного  дождя было туманно, но это был
туман,  который  не  скрадывает,  а  как  бы  усиливает звуки. Секуи услыхал
приглушенные  голоса.  Какая-то  шлюпка,  перемахнув  на  волне  через рифы,
пристала  к  берегу.  Секуи  увидел  четырех вооруженных незнакомцев. Вскоре
послышались  звуки  шагов и скрипы колеса. Со стороны города показались трое
мужчин.  Двое  из  них  везли  на тележке длинный и тяжелый гроб. Третий был
зятем  Фэнча, Секуи хорошо его знал. Этот третий, Куицан, поговорил о чем-то
с  незнакомцами.  После  этого  гроб перетащили к шлюпке, а Куицан со своими
людьми, поваром и подсобным рабочим ресторана, быстро ушел назад.
     Трясясь  от  страха  и  допуская  вполне,  что  он  видит  духов,  а не
подлинных  людей,  Секуи тем не менее взобрался на пальму, чтобы понаблюдать
за  шлюпкой.  Оказалось, за рифами шлюпку ожидала моторная шхуна. С нее даже
посигналили фонарем...
     Спьяну  проболтавшись,  Атанга  долго внушал мне, что я рискую головой,
если   кто-либо   узнает   об  этой  истории.  Не  понимаю,  отчего  он  так
перетрусил...
     Из  США  прилетел какой-то Сэлмон. Якобы с большими полномочиями. Никто
не  знает  о  цели  его  визита.  Кажется, все только тем и озабочены, чтобы
что-либо разнюхать прежде других...


     Педро   Герасто   -   человек   богатый,   трудолюбивый   и   набожный,
пожертвовавший  церкви  немалые  суммы.  Герасто не любит распространяться о
себе,  но  в  Куале  все знают его биографию. Он приехал из Бразилии, ему за
пятьдесят,  он  был пилотом и летал в Андах. У него была семья - она погибла
при  пожаре  в  пригороде  Сан-Паулу.  Герасто  осел  на  Атенаите за год до
провозглашения  республики.  Законы  тогда  были  проще,  а  с приобретением
земельных   участков   вообще  не  было  мороки.  Герасто  скупил  несколько
плантаций  -  на  него работают теперь жители двух деревень. Эти люди, по их
словам,  очень  довольны, потому что на острове мало оплачиваемой работы. Не
в  накладе  и  Герасто:  он крупнейший поставщик копры, бананов, апельсинов,
батата  и  свиней  на  убой.  Вся продукция постоянно перевозится в Куале на
шхуне,  но  уже  принято  решение  о  сооружении  дороги от Куале до Утунги.
Правительство  берет  на  себя  финансирование,  но  еще не определило, кому
передать  подряд  на  проектирование  и  строительство.  Среди  претендентов
японские,  австралийские и гонконгская компании. Предложил услуги и Герасто,
всех  переплюнув  своей  сговорчивостью.  Он-то наверняка знает, что быстрее
всех вернет свои денежки и кое-что еще заработает.
     До  недавнего  времени  дощатая  лачуга  Герасто  на побережье поражала
своей  убогостью.  Но  когда к нему зачастили друзья, владельцы дорогих яхт,
Герасто  построил  великолепную  виллу, которая, по слухам, обошлась в два с
лишним миллиона фунтов стерлингов.
     Трехэтажный  дом  с  открытыми  террасами  и  громадным залом на первом
этаже  был построен в Японии из русского кедра, затем разобран и перевезен в
упакованном  виде.  Было  пр