над Хиросимой - всегда, всегда! Я ни о чем не подумал,
не  успел  подумать  -  сознание  мое  угасло,  отключилось  одновременно со
вспышкой  ядерного  взрыва.  Но  я  знал, не отдавая в этом себе отчета, что
вспышка означает конец...
     В  представлениях  каждого  из  нас укоренилось, что апокалипсис должен
быть  в  некоторой  степени  даже  торжественным.  То,  что  произошло, было
заурядным, как всякая смерть...
     Но  эта  мысль  явилась  через  много-много  часов  полной прострации -
вероятно,  я что-то делал, но больше лежал, раздавленное насекомое, ни о чем
не  сожалея,  ни  о  чем  не  беспокоясь, не представляя масштабов бедствия,
разразившегося над Атенаитой или надо всем миром...
     В  тот момент, наверно, все чувствовали себя так, как если бы их заживо
вывернули  наизнанку - требухой наружу. Я вспоминаю лишь приблизительно свое
самочувствие  -  кажется,  я  пережил  то,  что  способен  пережить человек,
очнувшийся  от летаргии в своем гробу, глубоко под землей, - удар неодолимой
обреченности.  Вспышка  страха  должна  была бы убить меня тотчас, если бы я
способен был переживать страх: я задыхался, не ощущая, что задыхаюсь...
     В   кромешном  мраке,  пронизанном  всепотрясающим  гулом  или  рокотом
преисподней  и  обжигающим запахом неостановимой беды, сравнить который не с
чем,  я инстинктивно полз вперед. Кто-то перелез через меня, кто-то наступил
мне  на  голову.  Я потерял сознание, а очнувшись, увидел, что все надо мной
вспыхнуло,  будто  облитое  бензином.  Кажется,  кричали люди, много людей -
слитный  крик  слился с треском огня. Послышался звон стекла. Каменная стена
легко  поднялась  в воздух и рухнула, рассыпавшись на мелкие части. Какие-то
багровые  предметы  и люди вылетели сквозь лопнувшие окна, и все задернулось
наглухо  клубами  пыли  или  дыма.  Я дышал текучим огнем, и все во мне было
сплошным  ожогом,  и  кровь  испарялась,  не успев вытечь. Я был выброшен из
коридора  чудовищным  ураганом.  И  вот  звук,  который я давно уже слышал в
себе,  настиг  меня  извне. Колонны коридора разошлись, и монолит сводчатого
потолка  медленно  обрушился вниз, накрыв копошившиеся тела. Огромная плита,
пылавшая  огнем,  торцом  угодила в череп темнокожего - в лицо мне прыскнули
мозги  и кровь. Лестница, по которой я полз, обрушилась вниз, я ухватился за
чьи-то  ноги.  Кто-то  камнем шибанул меня по шее, чтобы я отцепился. Я упал
на  что-то  мягкое, все еще шевелившееся подо мною. Я кричал? Может быть, но
я  не  слышал  своих  воплей  в  том урагане звуков, в том грохоте, треске и
свисте,  который  несся  со  всех  сторон.  Я  сам  и все, кто, подобно мне,
возможно,  оставался  еще  живым,  сошли  с  ума. Это несомненно, потому что
сошла  с  ума  действительность,  и никакой разум не был в состоянии постичь
совершавшееся, - какая логика была во всем этом?..
     Цветущая   земля,   некогда,  еще  совсем  недавно  одарявшая  человека
благодатью  жизни,  воды и воздуха, покоя и пищи, сулившая надежду и любовь,
была  обращена  в  костер - вокруг горело даже то, что не должно было гореть
по всем естественным законам. Стало быть, и они были отменены...
     Боялся  ли  я?  Испытывал  ли  страх? Трудно ответить. Испытывает страх
существо, осознающее себя, - я себя не осознавал. Я был ничто...
     Вообще-то  была  ночь.  Но  кругом  пылал  слепящий, термитный огонь. И
люди,  которые обрушились вместе со мной, неуклюже, как тараканы, оглушенные
дустом,  карабкались  в  истерике  в  обнажившуюся  дыру - в канализационную
трубу...
     Пить  ужасно  хотелось мне. Я высох в клочок газеты, я подыхал от жажды
-  это  не  фразеологический  оборот.  За  стакан  воды  я совершил бы любое
преступление.   Да   и  не  могло  быть  преступления  посреди  того,  какое
совершалось.
     Еще дымились на мне лохмотья...
     Женщина,  у  которой  были  до плеч раздроблены руки, пыталась влезть в
трубу,  извиваясь червем, но что-то впереди мешало ей. Я рывком - за лодыжки
-  выхватил  женщину  из  трубы  и  полез  сам.  Кто-то,  корчась  в агонии,
преградил  мне  путь.  Я ударил его головой о бетон и полез по трубе, ощущая
прохладу,  -  я  искал  воду.  Вскоре труба кончилась - я уперся в ее слепой
конец.  Ощупал  его  без  отчаяния, не задаваясь вопросом, куда делись люди,
которые  вползли  в  трубу  прежде  меня. И пополз раком, упираясь головой в
верхнюю  стенку  трубы.  Вдруг  моя  голова  распрямилась.  Без  удивления я
обнаружил,  что  надо  мной  колодец.  Нащупывая  во  тьме железные скобы, я
поднялся  наверх,  -  это  было  совсем невысоко, метра два всего лишь, но я
совершенно  выбился  из сил и, свалившись возле колодца, тупо отдыхал. Может
быть, лежал без сознания..."
     Да,  атомная дуэль, если начнется, она по последствиям непредсказуема -
притом  в  самую  худшую сторону непредсказуема. Но и поведение людей в тех,
уж  действительно  запредельных условиях, каких ни одна война не навязывала,
поведение это тоже непредсказуемо и тоже в самую худшую сторону.
     Об  этом  написал,  об  этом решился написать Эдуард Скобелев (дальше у
него  - жизнь нескольких случайно спасшихся в суперубежище) со всей, сегодня
нам  доступной, жестокой правдой воображения - не щадя ни себя, ни читателя.
Только  такой  и  может  быть  честная,  нужная  литература о невообразимом.
Только такой, потому что ее задача - подвигнуть на действия...
     Типизируя,  автор,  конечно,  необыкновенно  уплотняет образы - ради их
убедительности.   Но   все   это   есть   в  реальной  жизни  -  конформизм,
стандартизация    чувств   и   мыслей,   отчуждение,   сексуализация   быта,
прекраснодушная  фраза,  спекуляции  на  религиозном  сознании.  Довести  до
абсурда  бытующие  поверхностные  или односторонние взгляды и точки зрения -
задача,  которую  автор исподволь решает в долгих, но чрезвычайно важных для
внутренней логики и идеи произведения монологах.
     "Представим  себе  невообразимое,  -  писал  незадолго до своей кончины
крупнейший  венгерский  поэт, прозаик, драматург нашего времени Дюле Ийешу в
своеобразном  духовном  завещании, - нам не удалось защитить мир! Представим
это  с  той  силой  ужаса  и  самообвинения, которая наполнила бы нас тогда!
Потому-то  мы  должны  действовать  сейчас  по  велению  своей  совести.  Не
повторением  пустых  слов, красивых фраз, а делами, идя, если нужно, на риск
и на жертвы"*.
     ______________
     *  "Литературная  газета"  от  29 июня 1983 г., цит. по статье "Розы из
Лидице".

     Закончим  же  словами  из  романа "Катастрофа". Мысли, может быть, и не
вполне "наши", но ценны тем, что они оттуда. Где это уже случилось...
     "Жаль,  что  я  прежде  не  задумывался  над  тем, что несет человеку и
человечеству  гибель,  а  что сулит спасение. Неоспоримо, однако, что всякая
ложь - гибель, а всякая правда - спасение...
     В  глубине  души  ты  честный человек. Ты неудачник, как и я теперь, но
это  не самое горькое. Хоть раз оседлай свою боль, отбрось зависть, не злись
на  инакомыслящего,  не  ведая,  куда течет твоя судьба, помоги правде - она
тебе,  тебе  нужнее  всего!  Завтра  на  Страшном  суде ты поведаешь о своем
добром  поступке.  Может быть, своею смелостью сегодня ты спасешь завтрашний
мир. Ты, один ты! Подумай об этом!.."
     Роман  "Катастрофа"  обращается  к  самым  насущным  проблемам нынешней
жизни.  Это  позволяет  надеяться,  что  правда  о  нежелательной, страшной,
осужденной  всем  мыслящим человечеством перспективе, изображенная в романе,
будет  воздействовать повсюду. Да, собственно, книга, повествующая об угрозе
миру,  и  должна адресоваться трезвым людям повсюду в мире: правда - одна на
всех, и эта правда - мирное будущее планеты.

                                                              Алесь Адамович


КАТАСТРОФА

                                   Роман


                    Война между ядерными государствами ставит под вопрос
                    существование человеческой цивилизации. Любые попытки
                    изменить стратегическое равновесие сил, любые провокации
                    не только бессмысленны, но и преступны.

                                                                    Из газет


                                 Я объявляю Россию вне закона. Бомбардировка
                                 начнется через пять минут.

                                                              Рональд Рейган


                       "Подлинная жизнь отсутствует. Мы пребываем вне мира".

                                                                 Артюр Рембо

     В  столицу  Атенаиты  я  прибыл  из  Порт-Морсби  на  самолете компании
"Острэлиэн Эрлайнз".
     Подлетая  к  острову  с  севера-запада,  со стороны залива Татуа-бэй, я
восхищался  океанской  синевой,  чуть мутноватой из-за обильных испарений, и
нежными  кружевами  прибоя у коралловых рифов. Конечно, я уже перечитал все,
что  мог, об этом государстве. Запомнилось, что Атенаита по площади в три, а
по  населению  в полтора раза больше Сейшельских Островов, но какова площадь
и  население  Сейшел,  я  не  имею  понятия,  -  глупые знания, какими нас в
изобилии  пичкает  цивилизация во всех областях. Мне известно, например, что
никотина   пачки   сигарет   "Кэмел"  достаточно,  чтобы  убить  аравийского
верблюда;  что  на  американских  базах  в  Западной  Германии  полно ракет,
боеголовка  которых  разделяется  на четыре самостоятельных заряда, и каждый
заряд в десять раз превышает по мощности бомбу, сброшенную на Нагасаки...
     Сравнительные  данные  позволяют  мистифицировать  все  на свете, проще
говоря,  дурачить  обывателя.  Из  предвыборных  речей доктора honoris causa
Шванценпфеффера,  который, очевидно, до сих пор возглавляет магистрат в моем
родном  городке,  я  узнавал,  что  съедаю  масла  в  2,3  раза,  а печатной
продукции  поглощаю  в 4,8 раза больше, чем средний житель Австрии до второй
мировой  войны,  зарабатываю  в  4,1  раза  больше,  чем  нынешний  турецкий
поденщик  в  странах  Центральной  Европы,  а  по сравнению с аборигенами на
Гаваях  выпиваю  в 7 раз больше пива и в 1,8 раза больше крепких алкогольных
напитков.   Разумеется,   и   объем   моих  гражданских  прав  тоже  намного
превосходит гражданские права жителей Лапландии времен Амундсена...
     Самолет,  накренясь,  резко  пошел на снижение. Меня поташнивало, как в
скоростном  лифте.  В  иллюминаторе  мелькнула  сплошная  зелень тропических
лесов,  лишь  кое-где  рассеченных  скалами  и  руслами рек. Какая-то из них
ослепительно вспыхнула в лучах солнца...
     Кроме  сравнения  с  Сейшелами,  я  помнил, что с людоедством в Океании
давно  покончено  и  последний,  кого  достоверно  съели,  - миссионер Томас
Бейкер.  В  1867  году  его  зажарили  на островах Фиджи вместе с ботинками,
причем,  как  свидетельствует хроника, каннибалам пришлись по вкусу особенно
ботинки...
     Большинство  пассажиров  летело  в Полинезию, в Паго-Паго и Папеэте. На
аэродроме  в  Куале  выгрузились,  кроме  меня,  крепкие  парни  в оливковых
шортах,     католический     священник,     служащий     местного     банка,
коммивояжер-австралиец,   мой  сосед  по  креслу,  и  пара  темно-шоколадных
папуасов.
     Из  Канберры  я  дал  телеграмму, и меня встретил у таможенного барьера
Куйна,   чиновник   канцелярии   государственного  совета  Атенаиты,  сносно
изъяснявшийся  по-английски.  Посчитав,  что  утомительное мое путешествие в
общем   завершено,   я   почувствовал  нестерпимую  духоту  и  с  удивлением
обнаружил,  что  небо  заволокли  громоздкие и низкие облака. Распорядившись
насчет  багажа,  мы  вышли  через крошечное помещение аэровокзала к площадке
для  парковки  автомобилей,  выложенной бетонными плитами. Отсюда начиналась
единственная  приличная  дорога  на  острове,  и  связывала  она  аэропорт с
городом   и   город   с   причалом,   где   могли   швартоваться  не  только
торгово-пассажирские   шхуны,   но   и   крупные  сухогрузы.  Куина  не  без
хвастовства  объяснил,  что аэродром, дорога и причал - дар правительству от
"Интернэшнл  индепендент  девелопмент  бэнк",  получившего  за  то  право на
геолого-разведочные работы.
     Сложив  чемоданы  в  потрепанный  желтый  лэндровер, Куина повез меня в
отель,  за  нескончаемой болтовней опасно отвлекаясь от руля. Правда, дорога
была   свободна,   нам   встретился   всего   лишь   один   автобус  и  пара
велосипедистов,  но  ехать  на  большой  скорости при проливном дожде, какой
неожиданно  начался,  было  весьма  опасно. Я попросил сделать остановку. Но
едва мы остановились, дождь прекратился.
     В  русле  реки,  подле  которой  я  разминал  ноги,  бурлила, прибывая,
грязно-желтая  вода.  Берега  позарастали колючим кустарником и мангром - их
корни буквально торчали из земли.
     Слева  от  дороги  тянулись  холмы,  вдали  синели горы. Оттуда сползал
клубами густой туман, похожий на дым костров.
     Пока   Куина   пропадал   в   кустах,   к   машине   подошел   вымокший
старик-меланезиец  с  мешком, в котором повизгивал поросенок. Глаза усталого
путника  были  красноречивее  слов.  Но  Куина,  застегивая  ширинку,  грубо
прикрикнул на старика, и тот побрел дальше, пугливо оглядываясь.
     Заметив  мою неловкость, Куина пустился в рассуждения о том, что бензин
подорожал  и  даже  членам  государственного  совета  запрещено пользоваться
служебным  транспортом,  из чего вытекало, что меня встретили торжественнее,
чем члена государственного совета.
     В  конце  концов  мы  добрались до отеля. Тут все утопало в зелени. Это
был  туристский  район,  где,  как  я узнал позднее, не разрешалось селиться
простым смертным.
     Отель   напоминал   усадьбу   знаменитого   автора  "Острова  сокровищ"
Стивенсона,  что  в  предместье  Апии  на  Уполу,  -  просторное трехэтажное
строение   с   обширными   верандами   и   сплошной   галереей,  позволяющей
прогуливаться вокруг дома, словно по палубе корабля.
     Номер,  где  я поселился, был обставлен в викторианском стиле. Красивая
мебель не создавала, однако, уюта, - она была наштампована из пластмассы.
     Распрощавшись  с Куиной, я некоторое время любовался видом гор, а когда
начался  очередной  дождь, принял душ, выпил из графина душистого кокосового
молока и беззаботно уснул...


     Гортензия  хочет  приобрести  у  Педро  Герасто запущенный участок близ
Утунги.  Не  представляю,  как  это  удастся:  продажа  земли  иностранцам с
прошлого  года запрещена, а тем, кто успел обзавестись участками, через пять
лет  придется  отказаться  от них за денежную компенсацию, которую установит
адмирал   Такибае.   Этот  сумасброд,  мечтающий  о  славе  революционера  и
реформатора,  способен  на все. Я не сомневаюсь, что он разорит плантаторов,
- хватило же у него смелости бросить вызов банковской корпорации...
     Конечно,  у этих "межнациональных" господ свои виды на Атенаиту. Они до
сих  пор держат в тайне результаты геологических экспедиций, но все же нужно
обладать дерзостью Такибае, чтобы предпочесть вражду выгодной сделке.
     Не  пытаюсь  образумить Гортензию. Образумить женщину, жаждущую ошибок,
-  бессмысленная затея. К тому же Гортензия рассчитывает на свои деньги, так
что нет причин для нервотрепки.
     Тружусь  в  поте  лица.  Предполагаю  вскоре  закончить этюды к главной
картине  года,  которую  назову  "Отказ  от  претензий".  Весьма  характерны
танцующие  в  таверне  -  свой  стиль,  свое видение натуры и, главное, своя
философия.  Оригинальность  художника  -  прежде  всего  оригинальность  его
мировосприятия.  Цветом,  словом  или  формой  художник  повествует  о своей
философии - ничего больше! Весь секрет - выразить ее, не упрощая.
     Как передать вздох ночного прибоя? Вообще звук? Или это невозможно?..
     Дневник  -  не летопись моей жизни. Впрочем, если мне суждено со славою
вернуться в Европу, понадобятся и эти записи.
     Прав  епископ  Ламбрини: среди ленивых островитян тупится и разрушается
наш  европейский  ум.  Говорят,  если  грызуны  не  стачивают  резцов, резцы
приходят  в  негодность.  Так, вероятно, обстоит дело и с нашим интеллектом.
Здесь  царствует  спячка.  Силы  ума  развивает  только надежда на перемены,
здесь нет и не может быть надежд.
     Читаю ахинею про капитана Блэйка и команду мятежного "Бонти"...
     Прошлое  должно  давать  человеку  силы  идти  вперед  -  вне этого нет
прошлого.  Оно  может  интересовать человечество только как опыт, освещающий
назревшие  проблемы. Я решительно утверждаю: настоящее, в котором нет борьбы
за  красоту  и  истину,  не станет прошлым. То же - с людьми. То же - с моим
талантом.
     Вчера  в  Куале прилетел австрийский писатель Фромм. Это не Хемингуэй и
не  Маркес, но все мы начинаем с неизвестности. Говорят, один из его романов
был  переиздан  во  Франции  и  даже получил какую-то премию. Таким образом,
адмирал    Такибае    мало-помалу    собирает   в   своей   вшивой   столице
интеллектуальную  публику. Остается открытым, однако, главный вопрос: сможем
ли  мы  участвовать в создании новой меланезийской культуры? Это не делается
по  мановению  жезла.  Боюсь,  что  местный  национализм  не одобрит попыток
привить на дикое дерево цветок, оплаченный тысячелетиями чужих исканий.
     Знаменитый  астролог,  предсказывая  мне будущее, уверял, что если бы я
занялся  писательством,  само  божество  могло  бы  временами говорить моими
устами.  Мне,  действительно,  приходят  в  голову  любопытные  мысли. Будто
нашептанные  со  стороны.  Вот  только  что:  в  мире  зла  побеждать добром
возможно лишь человеку, который для себя лично ничего не хочет...
     В  день,  когда Такибае подписал с американцами договор о передаче им в
аренду  Пальмовых  островов,  я  сказал, - это подтвердят Ламбрини и Мэлс, -
что  насильственное  переселение  вымирающего племени акунда вызовет большие
осложнения.  Так  и  получилось.  Никто  из  них не пожелал строить домов на
западном  побережье у скал Моту-Моту. Все они тотчас же ушли в горы. Кажется
непостижимым,   чтобы   акунда,   привыкшие   к   морю,   кокосам   и  рыбе,
присоединились к мятежникам...
     Я  уверен, исчезновение тела покойного Фэнча связано со смутой. И какая
охота  шляться теперь в джунглях, рискуя получить в зад хороший заряд дроби?
Это в лучшем случае.
     В  городе  только и разговору, что о пропавшем трупе. Черт их разберет,
этих  меланезийцев! Везде им мерещатся злые духи. Бездельник Сисоне, который
покупает  в таверне даже кипяток для кофе, уверяет, будто душа Фэнча поплыла
в иной мир, но, отягченная злом, утонула на полпути в своей пироге...


     Встреча  с  адмиралом Такибае назначена на завтрашнее утро. Мои попытки
более  точно  определить  время  встречи  аннигилировали,  натолкнувшись  на
ухмылку  Куины:  "Не  забывайте,  где  вы  находитесь.  Наш  уклад отвергает
торопливость как примету империалистического образа жизни..."
     Делать  нечего  - валяюсь в постели, слушая шум и плеск ливня. Чувствую
себя посвежевшим и бодрым...
     Ознакомился  с  меланезийской  кухней. С досадой обнаружил, что бананы,
запеченные  в  пальмовых  листьях,  кальмары  в  кокосовом  молоке и сладкий
картофель  с  сырой  рыбой  стоят  примерно  столько  же,  сколько яичница с
беконом и стейк с помидорами...
     Я  долго  не  женился - опасался нарваться на мегеру. Все женщины в век
тотального  эгоизма  до поры до времени скрывают свое хищное нутро. Тут тебе
восторги  от  Моцарта  и  Баха,  цитаты  из  Руссо  и  Байрона,  нежность по
отношению  к  встречному  ребенку  и  слезливая  забота  об  общем завтраке.
Уставший  от бремени борьбы и одиночества мужчина тает и сдается. Измученный
бесплодными  упованиями,  он  хочет  верить, что найденная им самка облегчит
его  жизнь,  будет  понимать  его и служить ему вечно, независимо от дурного
настроения,  невзирая на занятость и отвращение к нежностям после перегр