ть на все вопросы.
     - Это  лучший выход,  если вы  невиновны, - ответил он, улыбаясь. -
Увы, я сделал именно то, в чем меня подозревают.
 Он сделал паузу.
     - Мне в самом деле очень не хочется причинять вам такие неудобства,
Леонардо, но  это всего на несколько часов. Как только снаружи стемнеет,
я от них без труда ускользну.
     - Вы кого-нибудь убили? - спросил я, отодвигаясь от него.
     - Ну что вы, нет! Я не убийца, я всего лишь предприимчивый человек.
 Неожиданно мне в голову пришла новая мысль.
     - А картина - она краденая?
     - Никогда  не стал бы красть такую ординарную вещь, - ответил он. -
Весьма банально написана, знаете ли.
     - Но вы крадете картины?
 Он отхлебнул из бокала и взглянул на меня так, словно я его забавлял.
     - Я уже начинаю чувствовать себя музейным вором, Леонардо.
     - А на самом деле?
     - Нет.
     - Постойте,  - сказал я с некоторым облегчением, но все еще готовый
броситься наутек, если понадобится. - Мне показалось, что вы в некотором
роде несете ответственность за закрытие художественного музея.
     - Несу, - спокойно ответил он.
     - И вы еще говорите, что вы не музейный вор!
     -  Музейный   вор  -   слишком  узкое   определение.  Я   краду   и
драгоценности, и прочие красивые вещи.
 Он помолчал.
     - Я  предпочитаю  считать  себя  мастером  преступных  дел.  Звучит
гораздо профессиональнее.
     - Почему вы мне это рассказываете? - спросил я.
     - Потому  что я  навязался к вам в гости, - ответил он. - И потому,
что  на   Шарлемане  инопланетянин  не  может  свидетельствовать  против
человека.
     - Но я могу сообщить полиции то, что знаю.
 Он пожал плечами.
     - Они и так знают, что я сделал. А доказать - совсем другой вопрос,
- тут он мне улыбнулся. - Кроме того, мы ведь собираемся стать друзьями,
а поступить так было бы решительно не по-дружески.
     - Я не могу стать другом вора, - твердо сказал я.
     - Еще  как можете.  Я, в  общем-то, очень симпатичный парень. Более
того, это мой капитал. Без этого мне было бы гораздо труднее работать по
профессии.
     - Но зачем вообще быть вором?
     - В  этом виноваты  мои родители.  Я лично  считаю себя  не столько
вором, сколько ограбленным.
     - И какое отношение имеют к этому ваши родители?
     - Они растратили слишком много денег.
 Он осушил бокал и откинулся в кресле.
     - Видите  ли, семья  Хитов  была  богатой  на  протяжении  стольких
поколений, что  даже трудно  себе представить, и конечно, никто из Хитов
не опустится  до того,  чтобы работать  ради куска хлеба. Мое воспитание
научило меня  только  одному  -  как  промотать  семейное  состояние,  и
представьте  мое  разочарование,  когда  оказалось,  что  из-за  папиных
увлечений женщинами  и маминой  страсти к азартным играм проматывать мне
уже нечего.
 Он сделал паузу.
     - Я  был совершенно  неприспособлен даже для самой непритязательной
работы - но у меня прекрасно развитый и изысканно воспитанный вкус, если
позволите... и  поскольку меня  научили ожидать  от  жизни  определенных
удовольствий,  то   вполне  естественно,   что  судьба  привела  меня  в
профессию, к которой я подхожу по характеру.
     - Что же в вашем характере подходит к занятию вора? - спросил я.
     -  Как  всех  испорченных  детей,  меня,  естественно,  научили  не
заботиться ни  о ком, кроме себя, - ответил он. - Если бы я уважал права
других, я  бы каждый раз, занимаясь своим ремеслом, переживал чудовищный
моральный конфликт.  К счастью,  я не  страдаю  от  подобных  приступов.
Кстати, не  будь таких,  как я,  в страховой  отрасли вскоре наступил бы
серьезный спад,  так что  в некотором  роде я  даже способствую развитию
экономики.
     - Я  слыхал, что в некоторых инопланетных мирах есть воры, - сказал
я, -  но никогда не ожидал встретить вора, который бы так гордился своей
работой.
     -  Почему  же  не  гордиться  тем,  что  делаешь?  Это  тоже  форма
искусства, и  вор из  меня безусловно  лучший, чем  художник из  Серджио
Маллаки.
     - Мне  кажется, стоит  уведомить вас,  что  у  меня  нет  при  себе
наличных денег, - сказал я.
     - Никогда  не краду  наличности,  -  произнес  он  презрительно.  -
Слишком легко проследить номера серий.
     - Еще легче выследить украденный портрет, - заметил я.
     - А!  - улыбнулся  он. -  Но люди  тратят наличность.  А  сокровища
искусств держат  под семью  замками. Фокус  в том,  чтобы  украсть  вещь
настолько знаменитую,  чтобы ее новый владелец никогда не выставил ее на
публику. Поэтому  я работаю  только с  коллекционерами и не имею никаких
дел с публичными аукционами.
 Он замолчал и задумался.
     - Конечно,  в моем  бизнесе я поставляю коллекционерам все, что они
хотят, включая  честно  добытые  произведения,  и  часто  действую,  как
посредник. А  иногда, - закончил он, - даже выступаю консультантом, если
у клиента  слишком много  денег и  слишком мало вкуса. В таких случаях я
обычно устраиваю им покупку вот таких картин.
 Он указал  на чрезвычайно  плохое  абстрактное  полотно,  висевшее  над
кушеткой.
     - Но  если  вы  честно  приобрели  портрет  Маллаки,  вы  могли  бы
выставить его на аукцион, - намекнул я.
     - Тогда  другие заинтересовались  бы,  почему  я  не  выставляю  на
аукцион все  остальное. Может  быть, постоянство  -  пугало  для  мелких
умишек, но непостоянство имеет тенденцию привлекать внимание полицейских
компьютеров.
     - Я даже не знаю, стоит ли вообще с вами разговаривать, - сказал я,
чувствуя неловкость  от того, что покорен его обаянием, и что мои страхи
и опасения  улетучились. -  Вы воплощенная аморальность, распущенность и
бесчестье.
     - Вы  мне льстите,  Леонардо, - небрежно заметил он. - Я всего лишь
человек, который пользуется подвернувшимся случаем, не более. Если уж на
то пошло,  вы должны были бы мне посочувствовать - я работаю больше, чем
любой Хит  за прошедшие  пятьсот лет,  изо всех  сил стараясь восполнить
опустошенную семейную казну.
 Он замолчал  и, как  мне показалось, впервые обвел взглядом то, что нас
окружало.
     - Бог  мой, какой  ужасный вкус  у оформителя!  Голые стены были бы
лучше этого  уродливого металлопокрытия!  - он  покачал головой. - Держу
пари, что в спальне они повесили фривольные гравюры.
     - А что вы украли из музея? - спросил я.
     - Всего одну работу, - сказал он, пожав плечами. - Подумать только,
что полиция так разъярилась из-за одной-единственной вещи!
     - Смотря, какая вещь, - сказал я.
     - Скульптура Мориты, - ответил он.
     - Произведение Мориты! - воскликнул я.
 Он кивнул, весьма довольный собой.
     - Одно из самых модернистских.
     - Но ведь полиция наверняка найдет его, обыскав ваш дом!
     - Все  зависит от  того,  какой  дом  они  обыщут,  -  сказал  Хит,
совершенно не  выказывая озабоченности.  - У  меня их  одиннадцать,  все
оформлены на  разные имена, и только три - на Шарлемане. Вы разрешите, я
себе еще налью?
 Он встал и пошел к бару.
     - Вы действительно не хотите со мной выпить?
     - Нет.
     - Как хотите, - он снова улыбнулся. - Но я забыл о хороших манерах.
Может быть,  заказать  для  вас  какой-нибудь  национальный  бъйорннский
напиток? В обслуживании предусмотрен приличный выбор.
     - Спасибо, я не хочу пить.
 В этот момент в дверь постучал носильщик.
     - Войдите,  - громко сказал Хит, и через мгновение дверь открылась.
- Поставьте  все это  в спальне,  - приказал  он, направив  носильщика в
спальню, а когда тот вышел, дал ему чаевые.
     - Спасибо,  мистер Леонардо,  - произнес носильщик. - Желаю приятно
провести время в Океане.
     - Непременно, - ответил Хит и приказал двери закрыться.
     - Но Леонардо - это я! - возмутился я.
     - Верно, - согласился Хит. - Но алиби нужно мне.
     - Зачем?
     - Кто знает? День еще не кончился.
     - Вы достойны всяческого порицания.
 Он улыбнулся.
     - Зато  я обаятелен.  Папаша  Хит  всегда  утверждал:  если  нельзя
создать состояние,  надо создать хотя бы иллюзию такового - а для этого,
конечно, требуется обаяние.
     - У  Малькольма Аберкромби  есть состояние,  но он, наверное, самый
необаятельный человек из тех, кого я знаю, - сказал я.
     - Аберкромби?  Это тот,  которому нужен портрет Черной Леди, если я
не ошибаюсь?
     - Да.
     - Зачем  он  ему?  Ужасное  произведение.  Мне  было  почти  стыдно
предлагать его  Тай Чонг,  но у моих кредиторов дорогие вкусы, и на этой
неделе мне непременно нужно было сделать хоть немного денег.
     - Он собирает ее портреты.
     - Я не знал, что она позировала другим художникам.
     - Она  не позировала  и для  портрета, который  вы  предлагаете,  -
сказал я. - Она умерла более шести тысяч лет назад.
     - Ерунда,  - фыркнул  он. -  Она была любовницей Маллаки. Насколько
мне известно, она и сейчас его любовница.
     - Наверно,  вы ошибаетесь, - сказал я. - Я видел ее фотографию, тех
времен, когда человечество еще не покидало Землю.
 Он покачал головой.
     - Может быть, вы видели кого-нибудь похожего на нее.
     - Я не мог ошибиться. Я видел доказательства.
     - А  я не  думаю, чтобы  ошибался Маллаки, - ответил Хит. - В конце
концов, он писал с нее.
     - Интересно, удастся ли мне поговорить с этим Маллаки, - сказал я.
     - Не  вижу причин, почему бы нет, - откликнулся Хит. - Конечно, его
придется разыскивать. Он живет не на Шарлемане.
     - Я был бы очень благодарен.
     - Подумаю, что можно сделать, - сказал Хит. - Между прочим, сколько
портретов Черной Леди у Аберкромби?
     - Двадцать семь.
 По лицу Хита скользнуло хищное выражение.
     - Среди них есть работы знаменитых художников?
     - Зачем вы хотите это знать? - спросил я.
 Он обезоруживающе улыбнулся.
     -  Я   просто  поддерживаю   наш  разговор.  Хотя  может  быть,  вы
предпочитаете сидеть молча до самого вечера?
     - Вы признались, что вы - музейный вор, - ответил я. - И я не знаю,
могу ли я ответить на ваш вопрос.
     - Вы оскорбляете меня в лучших чувствах, Леонардо.
     - Очень жаль, если так.
     - Я очень ранимый человек.
     - Не сомневаюсь, - ответил я.
     - И  тем  не  менее  не  хотите  ничего  сказать  мне  о  коллекции
Аберкромби?
     - Прежде  чем ответить,  мне потребуется  этическое наставление  от
Дома Крстхъонн.
     - Крстхъонн? - повторил он. - Раньше вы назвали другое слово.
     - Крстхъонн - это мой дом. Ранее я говорил о Доме Илстхни.
     - Действительно, - вспомнил он. - Они ювелиры, а вы искусствоведы.
 Он помолчал.
     - Скажите мне кое-что, Леонардо.
     - Если смогу.
     - Почему вы так отличаетесь от тех ювелиров? Вы же, в конце концов,
одной расы.
     - Физически  мы так  же похожи друг на друга, как и люди, - ответил
я.
     - Может  быть, у вас одно строение, но вы оранжевый с фиолетовым, и
у вас  по всему  телу широкие  полосы. Другие  бъйорнны были  зеленые  с
черным, с кругами.
     - Люди  бывают разных  цветов, и все-таки все вы - люди. Наш Узор и
цвет определяют,  в какой  Дом из тридцати одного мы войдем, но все мы -
бъйорнны.
     - Вы  хотите сказать,  что привязаны  к профессии  в зависимости от
узоров, с которыми рождаетесь?
     - А разве вы, по собственному признанию, не были вынуждены заняться
своей аморальной профессией, неудачно родившись?
     - Туше,  - он  усмехнулся и помедлил. - Но все же, если бы родители
не промотали  мое наследство,  передо мной  открылся бы широкий выбор. А
перед вами, очевидно, нет.
     - Вы говорите так, словно это ограничение; уверяю вас, что на самом
деле это не так. В каждой профессии множество занятий и дисциплин, с ней
связанных.
     - Но вы должны работать именно в этой профессии, - настаивал он.
     - Мы становимся частью Дома, - сказал я. - В этом разница.
     - Я ее не вижу.
     - В  отличие от  вас, мы  происходим от стадных животных, поэтому в
нас преобладает инстинкт стада, мы должны чувствовать себя частью семьи.
Величайшая трагедия,  которая может  обрушиться на бъйорнна - родиться с
Узором, который не соответствует Узорам тридцати одного Дома.
     - И часто такое случается? - спросил Хит.
     - Может  быть, один раз на две тысячи, - ответил я. - Такой ребенок
изгоняется и почти сразу умирает.
     - По-моему, это варварство.
     -  Напротив.  Раса  стремится  сохранить  генетическую  чистоту,  а
допустить в общество без-Узорного означает накликать беду.
     - Сколько же поколений у вас существует инбридинг? - спросил он.
     - Вы  все  еще  не  понимаете,  -  сказал  я.  -  Спаривание  часто
происходит между  членами разных  Домов, именно для того, чтобы избежать
нежелательных последствий  интенсивного узкородственного  размножения. Я
так появился. Моя мать была из Дома Крилкен, а отец, чью модель я ношу -
из Дома Крстхъонн.
     - Значит, вас воспитывал он?
     - Меня воспитала Мать Узора.
     - Я  совсем запутался,  - сказал  Хит. -  Мне казалось, что у вашей
мамы была другая модель.
     - Правильно,  другая. Меня передали матриарху Дома Крстхъонн - моей
Матери  Узора,   и  ее  обязанностью  было  проследить,  чтобы  обо  мне
заботились и воспитывали в духе и традициях Дома Крстхъонн.
     - А ваш отец?
     - Что отец?
     - Он имел к этому какое-нибудь отношение?
     - Я  никогда его не видел. Он покинул Бенитар II еще до того, как я
родился.
     - Почему? Он нарушил закон, или им не понравился его выбор жены?
     -  Ни   то,  ни   другое,  -   объяснил  я.  -  Общество  бъйорннов
матриархально. Мужчины  появляются и  исчезают; женщины  Дома - источник
силы и  стабильности. Поэтому  все мужчины по достижении совершеннолетия
покидают  Дом,  и  обычно  планету  тоже,  чтобы  не  вносить  раскол  в
упорядоченную жизнь Дома.
     - Судя  по вашим  словам, они, наверное, скучают по жизни в родимом
стаде.
     - Отчаянно.
     - Они когда-нибудь возвращаются?
     - Только  для размножения, или чтоб получить дальнейшие наставления
Дома, -  я посмотрел  прямо в  глаза Хиту.  - Путешествуя  по галактике,
подвергаешься стольким  разлагающим влияниям,  что время от времени надо
возвращаться домой и очищаться в нравственных императивах бъйорннов.
 Слушая меня, Хит, похоже, забавлялся.
     - По-моему, меня только что оскорбили.
     - Если так, нижайше приношу извинения.
     - Снисходительно  принимаю. Не  хотите ли  вернуться к разговору об
Аберкромби и его коллекции?
     - Из этических соображений - не могу.
     - Этика может быть такой занудной! - ехидно заметил он. - Наверное,
для бъйорнна особенно.
     - Я вырос в очень гармоничном и добропорядочном обществе, - ответил
я. - Несомненно, мой рассказ был недостаточно точным.
     - Вряд  ли. У  меня создалось  определенное  впечатление,  что  оно
подавляет некоторые проявления личной инициативы.
     - Личность - ничто. Дом - все.
     - Вы действительно верите этой чепухе? - спросил он.
     - Абсолютно.
     - Ну,  через пару  недель со мной у вас появится более практический
взгляд на вещи.
     - Мы не пробудем вместе так долго.
     - Еще  как пробудем,  - беспечно  ответил он. - Вам надо посмотреть
картину, потом  вы хотели встретиться с Маллаки. Это уже четыре или пять
дней.
     - Но вы сказали две недели, - уточнил я.
     - Сказал.
     - На что уйдет остальное время?
     - О, я уверен, мы что-нибудь придумаем, - доверительно произнес он,
и почему-то  я понял,  что  услышу  еще  не  один  вопрос  о  Малькольме
Аберкромби и его коллекции.

                                   9

 Наступил вечер, а я все еще не составил мнения о Валентине Хите. Он был
человеком интересным, с ним было весело, он обращался ко мне вежливо и с
уважением, но  если ему  верить (а  я не  видел причин сомневаться в его
словах), он  был совершенно аморальным преступником, который в настоящее
время  скрывает  украденные  произведения  искусства,  и  без  сомнения,
вскорости продаст некоторые из них ничего не подозревающей Тай Чонг. Еще
прежде, чем  мы спустились  на первый  этаж отеля "Эксцельсиор", я решил
задержаться  в  его  обществе  ровно  столько,  сколько  понадобится  на
приобретение картины  Маллаки, а  затем как  можно быстрее  вернуться на
Дальний Лондон.
     - Мы  наймем автомобиль,  или вы предпочитаете какой-нибудь местный
общественный транспорт? - спросил я, когда мы подошли к парадной двери.
     - Общественный  транспорт? - переспросил он с насмешливой гримасой.
- Толкаться  среди пролетариев,  которые дышат  вам в  лицо  чесноком  и
дымом? Прикусите язык, Леонардо.
     - Тогда я остановлю машину, - сказал я, выходя наружу.
     - Позвольте  мне, -  сказал он,  сделав знак  роскошной серебристой
машине, стоявшей за полквартала от отеля.
 Машина немедленно завелась и подкатила к двери.
     - Моя краса и гордость, - сказал он, открывая передо мной дверцу. -
Даже зажигалка на атомной энергии. Что вы о ней думаете?
     - Очень  просторно, -  заметил я,  взбираясь на  необъятное  заднее
сиденье.
     -  Если   захочется  пить,   есть  встроенный  бар,  -  сказал  он,
присоединяясь ко  мне и  нажимая кнопку.  Между  нами  вырос  шкафчик  с
напитками.
     - Нет, спасибо.
     - А еще видео с октафоническим звуком, - продолжал он.
     - Как интересно.
 Он нажал еще одну кнопку, и я чуть не взвизгнул, потому что все сиденье
начало вибрировать.
     - Чтобы не отсидеть себе все на свете, когда слишком долго удираешь
от полиции, - пояснил он.
 Потом он  постучал  в  светонепроницаемое  стекло,  отделявшее  нас  от
переднего сиденья, и водитель-моллютеец опустил заслон.
     - Да,  мистер Хит?  - произнес  он через  блок-транслятор,  который
перевел его речь на чистейший земной.
     - В подземный пентхауз, Джеймс, - приказал Хит.
     - Слушаюсь,  мистер Хит,  -  ответил  моллютеец,  снова  закрываясь
стеклом.
     - Что такое подземный пентхауз? - спросил я.
     - Квартира под землей, - усмехнулся Хит.
     - Я  заметил, что  вы называете водителя Джеймсом, - сказал я. - Не
думал, что у моллютейцев бывают человеческие имена.
     - Не  бывает. Но  его настоящее имя я вовсе не могу выговорить, так
что зову его Джеймсом.
 Он помолчал и добавил:
     - Если я правильно помню, его предшественника звали Оскар.
     - Очень приятно узнать, что вы охотно нанимаете не-землян.
     - По-моему,  я уже говорил, что на Шарлемане их нельзя использовать
в качестве свидетелей, - ответил Хит и опять сделал паузу. - Кроме того,
им можно  платить меньше,  чем людям,  а я  постоянно пытаюсь  сократить
расходы -  правда, без  особого успеха.  Мое воспитание не позволяет мне
довольствоваться вторым  сортом, но  увы, никто не подумал научить меня,
как обеспечить  себе первый.  Моя профессиональная жизнь - сплошная цепь
проб и ошибок.
     - Очевидно,  вы сделали  не так  уж много  ошибок, -  заметил я,  -
поскольку вы до сих пор на свободе.
     - О, ошибок у меня хватало, - беспечно ответил он. - Но и у полиции
тоже. Просто удивительно, как много времени требуется, чтобы понять, что
при моем  положении можно быть вором. Жульничество на бирже, махинации с
правительственными  контрактами,  политический  подкуп  -  такого  можно
ожидать от  человека явно богатого и хорошо воспитанного, но вор в ночи?
По-моему, это никогда не приходит им в голову.
     - Тогда  почему вам  пришлось скрываться у меня в номере? - спросил
я.
     - Почти  никогда, - внес он поправку. - Разумеется, к тому времени,
как они  меня поймают,  Морита уже  попадет к  человеку, у  которого еще
меньше причин  афишировать свое  приобретение, чем  у меня.  А  потом  я
получу официальное  карантинное  свидетельство,  множество  многословных
извинений, и полиция очень нескоро заподозрит меня в следующей краже.
     - Это, кажется, весьма удобно, - неодобрительно отозвался я.
     - Не  говоря уже  о логике,  - добавил  он. -  Подумайте, как глупо
арестовывать обычного подонка-неудачника за кражу драгоценного камня или
редкой картины.  У