Участились  случаи
тайного злоупотребления наркомузыкой. Малыш Чаттога был застигнут  Федором
в тот момент, когда вспрыскивал музыку себе в задницу  -  при  внутреннем,
особенно анальном, употреблении нарко ее действие доходило до двух суток и
потому строжайшим образом запрещалось.
   Федер  нервничал,  он  предчувствовал  сокрушительный  провал  и,   как
следствие, неизбежную ликвидацию всей своей команды. Разговоры  с  Аугусто
практически прекратились - тот ежедневно отправлял посыльных с  приказами,
поскольку прочих средств связи на Ямайке он  из  непонятного  снобизма  не
признавал. Приказы его отличались  все  возрастающей  безапелляционностью,
тупостью и очевидной невыполнимостью. То он требовал  засадить  проплешины
новокитайскими треугольными пальмами, то вдруг  почему-то  ему  взбрело  в
голову включить в биосферу кобр, тао-ханьских шестиногих акул и саблезубых
оленей; он также приказал уничтожить ветер и  что-то  сделать  с  дождями;
заставлял чуть ли не ежедневно  отчитываться  в  сделанном  с  приложением
произведенных  расходов,  которые  назавтра   приказывал   незамедлительно
сократить, - Федер хохотал и неистовствовал, потом решительно  направлялся
к резиденции Благородного. Но в последнее время его допускали туда  редко.
Мамуты были с ним подчеркнуто и  ненавидяще  вежливы,  "родственницы"  при
встречах непристойно хохотали ("Эй, командир, а правда, что у тебя  теперь
только наплечники и встают?"). Что-то в стане Аугусто  заваривалось  очень
недоброе.
   Как-то пришел к нему Дональд, усталый, смурной, больше по привычке, чем
из действительной симпатии сверкнул старомодным изумрудом зубов.
   Дональд  пришел  с  разговором.  Когда-то,   в   самом   начале   своей
командирской карьеры, Федер обожал, когда к нему с этим приходили. Он знал
назубок, что ему скажут, он уже и реплики собственные наизусть выучил,  до
автоматизма, и  мимику  соответствующую  включал  бессознательно,  подобно
тому, как пилот спортивного вегикла переключает программы трассы,  но  все
равно - слушал многажды слышанное, говорил многажды сказанное без  всякого
раздражения и даже наоборот -  с  непонятным  самому  себе  удовольствием.
Потом понял - стремился к успеху и любое его проявление  приветствовал.  А
приход с разговорами - знак несомненного уважения.
   Давно уже к Федеру никто просто поговорить не приходил. За  исключением
матшефа. Но с тем у Федера были особые отношения.
   А здесь - пришел, приперся, измочаленный, отупевший  Дональд  и  сказал
что-то вроде: "Я, в общем, так, дай, думаю, загляну.  Вроде  как  все-таки
командир".
   Подобные разговоры обо всем и ни о  чем  всегда  начинаются  с  чего-то
конкретного и относительно неотложного -  неотложного,  по  крайней  мере,
настолько, чтобы прийти к человеку в неурочное время.
   Дональд пришел во время,  которое  правильнее  всего  было  бы  назвать
несусветным  -  после  очередной  ночной  сходки,   на   которой   куаферы
притворялись, что они хотят устраивать заговор.
   Придя в несусветное время, всполошив уже уснувшего было Федера, Дональд
и сам немножечко растерялся. Он неуверенно остановился в  дверях,  неловко
почесал лысеющую макушку, виновато  поглядел  на  Федера  и  только  потом
простуженно проскрежетал:
   - Тут я... это, командир... В  общем,  пришел  вот...  Словом,  извини,
разговор есть, а то опять забуду. Ничего, а?
   - Ничего-ничего, проходи, садись, - сонно ответил  Федер.  Странное  он
тогда  испытал  чувство  -  дикая  какая-то  смесь  злобной   обреченности
смертельного желания спать и радости от того, что вот, приходят  все-таки,
мерзавцы, с разговорами.
   Федер радушно махнул рукой в направлении  своей  командирской  комнаты.
Вера к тому моменту то ли спала, то ли притворялась уснувшей  -  Федер  не
слышал, только ощущал ее невозможно мирное посапывание у себя в спальне.
   - Давай-давай, чего стал? Полчаса устроит? А то сильно к подушке  тянет
что-то.
   - Устроит-устроит, я на пять минут буквально! - соврал Дональд.
   Федер сделал вид, что поверил, и еще раз предложил Дональду сесть.  Тот
поколебался, не занять ли любимое и единственное федерово кресло,  но  все
же предпочел обыкновенный, жесткий и ребристый, как булка, диван.
   - Чай, жербу? - спросил Федер.
   - Ее, пожалуй.
   Жерба, любимое питье куаферов, в последнее  время  популярностью  среди
них как-то не пользовалась -  кухонник  готовил  чай  мгновенно,  а  жербу
требовалось не только кипятить, но и остужать до определенной температуры.
И если раньше затяжка  с  ее  приготовлением  более  чем  компенсировалась
умиротворяющим  бормотанием,  похлюпыванием   и   посапыванием   кухонщика
(знатоки уверяли, что употребление жербы суеты не терпит  и  начинается  с
того момента, как она заказана, то есть включает  в  себя  наслаждение  от
этих похлюпываний и посапываний), то  теперь,  когда  питье  из  процесса,
приносящего  наслаждение,  превратилось  в  процесс,   приносящий   только
необходимые для работы калории и протекающий максимально  быстро,  куаферы
предпочитали не раздражаться лишний раз  из-за  глупой  потери  времени  и
употребляли чай, приготавливаемый мгновенно. К тому же кухонных  автоматов
на команду приходилось всего три,  что  приводило  к  неизменным  портящим
нервы очередям, а у Федера, как ему и полагалось по  рангу,  кухонщик  был
персональный - только на него и его возлюбленную.  Поэтому  вопрос  Федера
был вообще-то даже лишним, он просто обязан был поставить перед  Дональдом
серебряный кувшинчик жербы.
   - В общем, так, командир, - сказал Дональд,  сделав  первый  глоток.  -
Надо что-то с мошкарой делать.
   - С кем?
   - С мошкарой. Ее нечаянно Ламора позавчера выпустил.
   - А, ну да, - поморщившись, сказал Федер. - С мошкарой, как же.
   - Она, конечно, не ядовитая и все такое, но донимает,  понимаешь?  Ужас
как донимает. Ты никогда мошкару не выпускал?
   Федер о таких случаях на проборах слышал. Но самого как-то Бог миловал.
   - Не выпускал, Дональд, не приходилось. А что, сурово?
   - Посмотришь, что через три дня будет, если мер не принять. Она  уже  и
сейчас тучами вьется. А через три дня во все дырки полезет.
   Федер никакой мошкары в последние дни не видел. Конечно,  вполне  могло
быть так, что он просто не замечал  ее,  потому  что  в  помещения  она  в
принципе  попасть  не  могла,  а  снаружи  Федер   обычно   мчался   очень
целеустремленно с какой-нибудь очень насущной проблемой  -  действительно,
мог мошкару просто и не заметить.
   Дональд между тем  плавно  перешел  к  обычному  трепу,  перемежаемому,
правда, конкретной информацией, Федер в основном только  кивал  и  хмыкал.
Поначалу речь пошла,  естественно,  об  усталости,  потом,  разумеется,  о
моральной подавленности, нежелании служить бандитам и  недоверии  лично  к
нему, к Федеру ("Я-то сам, в общем, понимаю, но ребята  иногда  такое  про
тебя завернут..."), и, наконец, после долгих  блужданий  вокруг  да  около
началось то самое, из-за чего Дональд к Федеру и приперся.
   Федеру жутко хотелось спать.  Завтра  с  раннего  утра  он  должен  был
раздать очередные указания, те, которые не успел раздать  вечером;  завтра
ему предстояла очередная попытка проникнуть на прием к Аугусто;  Антон,  у
которого что-то откровенно  не  ладилось  с  главным  интеллектором,  тоже
требовал немедленной часовой консультации - это сверх тех  часов,  которые
были оговорены с ним раньше;  а  главное,  завтра,  и  опять-таки  тоже  с
раннего утра, надо было наконец решить вместе с Антоном,  как  без  потерь
времени вычислить стукачей. Антон имел  примерно  пять  вариантов  решения
этой проблемы, Федер при желании  мог  число  этих  вариантов  довести  до
десятка, но все они были ненадежные и опасные... А Дональд все  говорил  и
говорил.
   Иногда Федеру начинало казаться, что искусству подобного трепа  куаферы
учатся на каких-то специальных  курсах,  причем  у  одного  учителя  -  не
слишком изобретательного. Всегда они начинают с какой-то как бы деловой  и
как бы неотложной проблемы, а дальше в том духе, что  эту  проблему  можно
было бы и вытерпеть, ребята все битые, подумаешь, проблема, но если  взять
все  это  в  соединении  с  другими  проблемами...  далее   следовало   их
перечисление, частью реальных, частью притянутых за уши, частью выдуманных
- и все это чем дальше, тем раздрызганнее, с  абсурдными  перескоками,  но
чем  несвязнее  становилась  речь,  тем  (и  Федер  это  хорошо   понимал)
внимательнее надо было в нее вслушиваться, потому что здесь-то  и  крылась
главная причина разговора. Собственно, причина всегда была одна - "хреново
мне что-то!"
   Под похлюпывание и посапывание кухонщика немножко размякший Дональд вел
сложную нить разговора, а Федер, благожелательно и бездумно уставившись на
него, изображал предельное внимание.
   - Мошкара-то что. С мошкарой бы мы... Подумаешь, мошкара! Да и хрен  бы
с ней. Но тут, понимаешь, командир, если мошкара  ко  всем  этим  гадостям
прибавится, я лично не уверен...
   Федер засыпал на корню. Он  понимал,  что  физически  он  уставал  куда
меньше за день, чем куаферы. Ему практически не  приходилось  выходить  за
пределы лагеря, он больше говорил, размахивал руками,  приказывал,  иногда
ругался, но все равно - выматывался чертовски. Если бы не  "второй  врач",
трудно было бы выдержать. В принципе Федер без  всякого  для  себя  и  для
пробора урона мог бы просто выставить Дональда за  дверь,  но  он  знал  -
сделай такое хотя бы один раз, и как проборный командир  он  постепенно  и
необратимо закиснет. Никто на него не обидится, каждый войдет в положение,
но в отношениях его с ребятами произойдет кое-что почти непоправимое.  Так
в глубине души считал Федер и совсем не собирался этого  допускать.  Он  -
вот ерунда-то - просто обязан был выслушивать всю эту болтовню Дональда.
   Поэтому он перебарывал сон, прихлебывал  жербу  и  пытался  следить  за
ходом мысли собеседника. Что  с  каждой  минутой  становилось  делать  все
сложней и сложней.
   - Тут ведь, понимаешь, - продолжал между тем  Дональд,  -  тут  ведь  и
всякие  личные  штуки  сопряжены.  Ну  вот,  например,  я  сам.  Я  -   по
происхождению чисто русский. Больше  ведь  и  национальностей  никаких  не
осталось, если уж совсем чистых, да чтоб  еще  из  семьи  с  родословными.
Евреи, армяне, китайцы, коты девуары, немножко японцев, и вот мы, русские.
   - Ну, это  ты...  почему?  Полно  осталось  национальностей.  Вегианцы,
например. Негры.
   Дональд моментально рассвирепел.
   - Какие там еще вегианцы?! Они все сволочи, да и вообще не  люди,  если
уж так посмотреть. Вегианцы! Черт знает чего  намешано,  но  главное,  что
сволочи - все до одного. Я тебе так скажу: я уверен на сто процентов,  что
все мамуты у Аугусто - вегианцы. Ну если даже и не все - то остальные с их
примесью. Ты на этого Аугусто посмотри - какая у него  национальность?  На
скулы его глянь. А? Ну то-то! Какая  там  у  них  национальность,  да  это
просто смешно. Вон про них ребята рассказывают...
   Федер поймал себя на желании немедленно  закрыть  глаза  и  отрубиться.
Нет, сказал он себе, ты что, с ума сошел? Не спи, не возражай.  Слушай,  и
все.
   Тем более что там, в этой несвязной речи Дональда, без всяких сомнений,
принявшего малость наркомузыки, что-то почудилось  очень  важное,  и  оно,
кажется, просилось наружу. Федер даже взбодрился. Что-то такое,  связанное
со стукачами? Но что? Он попробовал:
   - Ну а другие парни? Они что?
   - А что парни? Они как я - у каждого собственные проблемы. Андрон вот -
никак в себя прийти не может  после  того  унижения,  когда  он  с  мечами
облажался. Или, скажем, тот же самый Уго Соленый - он вообще все  время  о
чем-то думает, не докричишься, если вдруг приходится. Он за эти глаза свои
здорово очень переживает. Китайцы, сам знаешь, они такие. Я,  главное,  их
понимаю, я не осуждаю, просто у них это по-другому, чем у нас, у русских.
   - Ну... почему сразу так уж и у нас? Я-то, положим, не русский.
   - Русский-русский! - уверенно возразил Дональд. - Мне виднее. Наверняка
в роду затесался кто-нибудь из наших, я давно к тебе приглядываюсь.
   Дональд уходил в сторону. В любое другое время, не такое опасное, Федер
и не подумал бы останавливать его или как-то поправлять. Он по опыту  знал
- его обязанность любителя-психоаналитика чрезвычайно важна для  душевного
спокойствия куаферов.  Он  хорошо  знал,  что  им  надо  обязательно  дать
выговориться, и подозревал, что, в отличие от  настоящего  психоаналитика,
ему лучше было просто выслушивать молча, вмешиваясь только в  самых  ясных
случаях. И он обычно слушал.
   Но теперь, Федер это чувствовал очень сильно, теперь душевное  здоровье
Дональда стояло на втором месте, а главным было  что-то  промелькнувшее  в
его словах и тут же исчезнувшее, что-то такое, что было чрезвычайно  важно
восстановить. Проблема же национальностей, глупая и атавистическая, к делу
отношения не имела.
   - Проблемы, - сказал он понимающе и задумчиво. -  А  в  чем  они,  твои
собственные проблемы? Разве...
   - В чем? - вскинулся Дональд. - Да в том же, что и у всех!
   - Нет, я про те, которые только твои.
   Конечно,  ничего  нестандартного  в  бедах  Дональда  не  оказалось   -
сердечные дела, где-то на окраине Ареала волнующаяся за него мать,  боязнь
привыкнуть к нарко, общая подавленность... И, конечно, главная проблема  -
мамуты. Федер уже не в первый раз обратил внимание, что  Аугусто  особенно
острой неприязни у куаферов не вызывал, но мамуты! Здесь была гамма чувств
совершенно безумная. Ненависть - разумеется, на первом месте, но не только
она. Здесь было и  чувство  стыда,  чувство  беспомощности,  даже  чувство
страха - не за  жизнь,  нет,  -  какого-то  странного  самоуничижительного
страха за то, что вдруг, черт возьми, спасую, вдруг не так что-то сделаю в
самый  главный  момент,  панического  страха  от  того,  что  профессионал
почему-то вынужден пасовать  перед  дебилом.  И  уж  что  совсем  странным
показалось Федеру - в речах Дональда он услышал некий слабоуловимый намек,
уже и раньше попадавшийся ему, на приязнь, симпатию, почти любовь  к  этим
выродкам, сволочам, ублюдкам, дегенератам!
   Но не психоанализом, пусть самым неправильным и элементарным, занимался
в тот момент Федер. Что  же  такое  очень  важное  промелькнуло  в  словах
Дональда?
   - Подожди, - резко прервал он Дональда. - Ты мне вот что скажи.  Почему
ты уверен, что за тобой следят?
   Дональд, уже третью порцию жербы допивший, высказавший  почти  все,  но
уверенный, что только  начал,  перебивание  воспринял  с  раздражением,  с
разочарованием даже.
   - Чего это ты мне не веришь? - взвился он. - Сам, что  ли,  не  замечал
слежку? Они следят! Я тебе говорю, они за всеми поголовно следят!
   Вот оно, сказал себе Федер, вот чего я не понимал.
   Дональд, возбужденно что-то доказывая, стал неожиданно  агрессивен,  но
Федер его просто не замечал. Он совсем проснулся, он забыл  об  усталости,
будто впрыснули ему десятиоктавную наркомузыку - Федер чувствовал, что вот
точно, совсем точно он нашел решение проблемы стукачей.
   - Знаешь что? - сказал он Дональду, опять прервав его на  полуслове.  -
Ты сейчас, пожалуйста, помолчи. Ты... как,  черт  тебя  побери,  как  тебя
зовут?
   - А? - возмущенно спросил Дональд. - Ты что, даже...
   - Помолчи.  А  лучше  всего  уходи.  Очень  важно,  прошу,  пожалуйста!
Убирайся вон, и немедленно!
   Ворча под нос угрозы, Дональд оскорбленно убрался.
   Решение было простым, как убийство. Просто посадить на каждого  куафера
по "стрекозе". И соответственно проследить.
   Права человека. Эта древняя формула ни разу не приходила на ум  Федеру.
Подобно строкам еще более древних заповедей, написанных на мертвом языке и
туманно переведенным, подобно этим вот заповедям, тезис о правах  человека
для слуха современного человека и  тем  более  куафера  воспринимался  как
что-то  первобытно-наивное.  О  каких  еще,  черт  побери,  правах   можно
говорить, если людей вокруг без малейших  сомнений  крошат  в  капусту?  О
каких таких правах речь, когда людям нет места,  где  они  могли  бы  хоть
приблизительно по-человечески жить?
   И все-таки.
   И все-таки именно эта идея, вбитая в каждого  человека  чуть  ли  не  с
молоком матери, именно идея о нерушимости прав человека, от  рождения  ему
данных,  не  позволяла  Федеру  долгое  время  даже  под  страхом   смерти
задумывать слежку за своими людьми. Без всякого  душевного  неудобства  он
готовил своим врагам ужасную  смерть,  мысль  о  недопустимости  убийства,
насилия, слежки, нарушения прав человека в отношении врагов показалась  бы
ему смешной и вредной, однако идея о слежке за  своими  блокировалась  его
сознанием рефлекторно.
   Такая простая мысль!
   Но вот блок оказался порушен, и выяснилось, что планировать  слежку  за
своими очень легко...
   - Я правильно понял? - перепуганно спросил наутро Антон. - Всех?
   - Правильно, правильно! - ответил Федер. - Как это мне раньше-то...
   Антон недовольно покачал головой:
   - Ну и ну!
   - У тебя есть другие предложения?



12

   Вспоминая, Федер удивится потом, что ему не  составило  никакого  труда
уговорить Антона замахнуться на священные права человека.  Собственно,  он
его даже и не уговаривал: просто распорядился немедленно подготовить  весь
остаток "стрекоз" к слежке за собственными куаферами.
   - Вы хоть понимаете, на что можете напороться с такой слежкой? Вы  хоть
догадываетесь, чем они могут заниматься?
   - Это их личное дело. Ни я, ни ты, надеюсь, о чем-то очень личном знать
не будем.  Пусть  твои  интеллекторы  ищут  только  информаторов  Аугусто.
Остальное меня не интересует.
   Они помолчали, неотрывно глядя друг  другу  в  глаза,  и  секунд  через
тридцать Антон сказал:
   - Тогда чего сидим? Или дел мало?
   Провернуть такую операцию оказалось одно удовольствие.  Уже  к  полудню
того же дня взлетели "стрекозы", неотличимые с первого взгляда от мошкары.
А ее действительно день ото дня становилось все больше, и  уже  надо  было
что-то предпринимать.
   Темное облачко вылетело  из  окошка  интеллекторной.  Федер  с  Антоном
провожали его удовлетворенными и немного смущенными взглядами.
   - Да-а, - протянул Антон.
   - Да-а, - отозвался Федер. - Я думаю, это не может не сработать.
   Облачко взлетело и растаяло - "стрекозы" разлетелись по своим целям.
   Вот одна  закружилась  над  непокрытой  головой  Андрона,  спикировала,
запуталась в жесткой, почти проволочной  шевелюре,  прочно  присосалась  к
двум соседним волоскам - шанс, что ее вычешут расческой, был минимален, да
и не пользовался расческой Андрон уже две недели. Еще несколько штук  сели
на его одежду, изменили цвет, замерли.
   На Соленого Уго, хотя уж его-то никто не подозревал, село  четырнадцать
"стрекоз". Такой прокол в другое, время стоил бы матшефу  очень  дорого  -
Федер перерасхода этих микроаппаратов не  переносил.  К  тому  же  в  этом
случае риск их обнаружения увеличивается вдвое-втрое. Это не говоря уже  о
том, что на проборе "стрекозы" чрезвычайно ценились.
   Дональду  достались  всего  две  "стрекозы"  -   сказалась   беседа   с
начальством, ни за что бы не пошел стукач к Федеру с  такими  разговорами,
полагал сам Федер. Одна тут же вышла из строя - редкое событие,  -  отчего
интеллектор поднял настоящую панику. Для интеллектора Дональд был  так  же
подозрителен, как и все остальные.
   Интеллектор, как ему и ведено было, анализировал только ту  поступающую
с   новых   "стрекоз"   информацию,   которая   могла   так   или    иначе
свидетельствовать об  установлении  носителем  микроаппарата  контактов  с
людьми  Аугусто,  об  их  работе  на  врага.  Но,  будучи  любопытными   и
наделенными  эмоциями,  "стрекозы",  конечно,  любовались  ненужными   для
анализа картинками, жалели, что о них  нельзя  сообщать,  и,  несмотря  на
дефицит времени, откладывали их в дал