реносивший, самым скандальным, самым на него не
похожим образом настоял на переносе атмосферных коррекций в  самое  начало
пробора. Антон сперва по этому поводу нервничал, но потом успокоился.
   Атмосферщики запустили  на  орбиты  своих  "крокодилов"  и  "бурдунов",
прогремели первые взрывы, биосфера, к счастью, не отреагировала,  но  зато
климат пошел вразнос. По всей планете пронеслись ураганы,  начались  такие
кошмарные ливни, что куаферам на несколько  дней  пришлось  отказаться  от
всех проборных  работ.  Как  всегда,  к  этому  времени  их  уже  захватил
проборный азарт, и они жуткими словами кляли задержку. Антон между тем  не
огорчался, а, наоборот,  радостно  потирал  ладони:  ливни  шли  в  точном
соответствии с  его  прогнозами  и  больше  того  -  помогли  благополучно
разрешить целую серию проблем, связанных с микробиологией территории.
   А потом ливень кончился и сменился невероятной жарой,  способной  убить
человека за полминуты. Однако и жара продержалась  только  одни  сутки,  и
Антон опять радостно скалился, с энтузиазмом объясняя всем  желающим,  что
высокая температура двигает пробор быстрее,  чем  небезопасные  экспедиции
наружу.
   Но  экспедиции  возобновились,  как  только  кончился   ливень.   Потом
заморосило, и дивный запах исчез. "Он потом восстановится, - уверял Антон.
- Процентов на пятнадцать. Зато уже без всяких мигреней".
   У всех с  исчезновением  аромата  возникло  чувство  пустоты  внутри  -
одновременно  приятной  и  неуютной.  Чего-то  недоставало.  Только  много
спустя, дней через пять - десять, выяснилось, чего именно - головной боли.
   Какая-то это была не совсем обычная боль. Это была боль, не похожая  на
мигрень, - к ней быстро вырабатывалась  привычка,  ее  быстро  переставали
замечать. Поэтому ее отсутствие в первые дни  воспринималось  многими  как
эйфория, что в работе поначалу очень мешало.
   Антон никому, в том числе и Федеру, не говорил о своих сомнениях насчет
этой  боли.  Привыкаемость  к  ней  заставляла   держаться   настороже   и
подозревать невесть что. Он с самого начала  пробора  доставал  медиков  и
микробщиков, и  все  анализы  показывали,  что  боль  самая  объяснимая  и
обычная, но Привыкаемость, привыкаемость... Она не укладывалась ни в какие
рамки. Потом, лет через семьдесят, в самых современных лабораториях, после
многочисленных и предельно точных экспериментов,  некто  бородатый  найдет
причину этой привыкаемости,  и  целую  теорию  построит,  и  мир  на  пару
столетий перевернет, но  через  семьдесят  лет  уже  не  будет  Антона,  и
разрешение загадки, так его мучившей, не  принесет  ему  удовольствия,  не
даст ему радости сказать  хотя  бы  себе  самому,  что,  мол,  парень,  ты
молодец, ты просто гений, ты почуял  большое  открытие,  хотя  и  не  смог
разгрызть  этот  орешек.  У  тебя,  парень,  просто  потрясающая   научная
интуиция.
   Но времени на проблему привыкаемости у Антона не  было.  Не  оставалось
также времени и на участие в экспедициях, отчего Антон очень  огорчался  -
он  считал,  что  если  не  отследит  ход  пробора  своими  глазами,  если
удовольствуется записями полевых наблюдений команд и данными "стрекоз", то
не сможет уловить незапрограммированное изменение.
   - Что ты там хочешь такое уловить? - недоуменно спрашивал  его  Гумбик,
которого называли "самый общительный куафер во всей Вселенной". -  Что  ты
там такое можешь уловить в этой каше? Там ничего, абсолютно ничего уловить
нельзя. Сейчас там черт знает какая мешанина. Он еще  огорчается.  Еще  ни
одного пробора такого дикого не было. Да я бы счастлив был, если б хоть на
денек в этот ад не спускаться!
   - Что правда, то правда, - отвечал ему Антон и загадочно  усмехался.  -
Действительно, несколько сумбурный пробор.
   Внутренний пробор,  или  индепт,  доставлял  количество  хлопот  просто
невообразимое. Первые заботы Федера насчет того, как запустить  к  Аугусто
"стрекоз"-шпионов,  казались  теперь  детскими  шалостями.   Невозможность
объяснить  куаферам  смысл  какого-нибудь  приказа  (скажем,   о   запуске
"испорченных"  фагов,  которые  на  следующем  этапе  пробора   будут   не
уничтожены, а мутируют в микрокультуры,  а  из  микрокультур  впоследствии
вырастут латентные зародыши, ожидающие сигнала) заставляла дробить приказы
на  мелкие  части.  Куаферы  никак  не  могли  к  такому  образу  действий
приспособиться - они вроде бы уже и плюнули на то, что  ни  черта  в  этом
проборе  не  понимают,  но  каждый  раз  не  удерживались  и  в  удивлении
выпучивали глаза. Все делалось  не  то  что  не  так,  а  зачастую  просто
наперекор всем  существующим  правилам.  Еще  больше  запутывала  ситуацию
необходимость  позаботиться  о  безопасности  людей   в   условиях   давно
нарушенных правил этой самой безопасности.
   По этому поводу Федеру пришлось очень много времени потратить на  споры
с Антоном. Тот никак не принимал такого подхода - ради чего бы то ни  было
пренебрегать самым главным, безопасностью.
   - Ты пойми, - втолковывал ему Федер. - Правила, такие, какие они  есть,
предназначены  для  людей,  не  понимающих  конечной  цели  своей  работы.
Куаферы, сколько бы они себя ни били в грудь, часто не понимают,  что  они
делают. А сейчас в особенности. В этом ни для кого ничего позорного нет  -
жизнь сложна. И поэтому, хочешь не хочешь, а правила  соблюдать  надо.  Но
правила эти несовершенны. Они избыточны и недостаточны  одновременно.  Они
избыточны, потому что те, кто их составлял, хотели придать  этим  правилам
запас прочности - чем опаснее занятие,  тем  строже  должны  быть  правила
безопасности. И они недостаточны -  потому  что  тем,  кто  их  составлял,
трудно заранее предположить, что опасно, а  что  не  опасно  в  конкретной
ситуации. Поэтому профессионалы при необходимости могут эти самые  правила
безопасности либо ужесточать,  либо  отбрасывать.  Если  мы  хорошо  знаем
правила, мы знаем, где они избыточны. Или знаем, что делать, когда  мы  их
нарушили. Или знаем, когда их действительно можно нарушить.
   Антон бесился от этих размышлений. "Я знаю, что  кое-где  вы  правы,  -
кричал он в голос, - но такая правота гибельна! Я не  могу  согласиться  с
вами".
   Но в конце концов - слабая душа - соглашался.
   И куаферы чуть с ума не  свихивались,  выслушивая  очередные,  заведомо
нелепые и убийственные приказы. И удивлялись, когда на самом  деле  ничего
страшного с ними не происходило. "Или это  самый  гениальный  пробор,  или
самый идиотский из всех, которые когда-либо были!" -  говорили  они.  И  в
глубине души понимали, что скорее всего здесь  первое.  И  в  еще  большей
глубине гордились своим участием.
   Куаферы  стонали.  Им  никогда  не   приходилось   работать   с   таким
напряжением. Мало того, что им  предстояло  совершить  чудо  и  исправлять
последствия упущенных сроков; мало того, что они  абсолютно  не  понимали,
что делают, и потому постоянно находились под прессом страха смерти, - так
еще и мамуты Аугусто Благородного нещадно на них давили.
   Аугусто Благородный! Вот уж воистину все перевернулось  в  этом  и  без
того перевернутом мире, где минус на минус дает не плюс, а двойной минус.
   В согласии со стандартом тех  времен  официальные  названия  отличались
ясностью и краткостью. Поэтому в силу противоречия  неофициальный  жаргон,
наоборот, страдал малопонятными длиннотами и парадоксами.  Например,  мало
кто  называл  основное  лучевое  оружие  скварком,  в  обиходе  он   вдруг
разрастался до труднопроизносимого "скваркохигг".
   Аугусто числился именно так коротко в файлах криминальных ведомств,  но
от всех, с кем общался, требовал, чтобы его называли Аугусто Благородный.
   Он, собака, постоянно вмешивался в пробор  -  вот  что  мешало.  Он  не
говорил: "Ах, вот я сейчас вас всех тут же и убью,  если  вы  не  сделаете
того-то и того-то!". Он говорил: "Я плачу" - и возразить было трудно.
   В этом заключалась  вся  изощренность  его  пытки  -  он  действительно
платил. Он делал это еще до вмешательства  космопола  и  продолжал  делать
после.  Можно  сказать,  что  его  кредо  было:  "Все-таки  я  вас   убью.
Предварительно заплатив".
   Куаферы жутко уставали. Но  каждую  ночь,  какой  бы  сильной  ни  была
усталость, они по нескольку часов готовились к общему  бунту.  Тихо,  чтоб
никто не услышал, они обсуждали планы, составляли  списки  людей  Аугусто,
собирали  на  них  информацию.  Планы  все  как  один  получались  страшно
рискованными, но это заговорщиков не пугало - они были уверены, что найдут
способ справиться с бандитами без особенно серьезных потерь для себя.
   Однажды кто-то, уже к середине ночи, вдруг предложил:
   - А что, если нам попробовать свои методы?
   Федер  изо  всех  сил  постарался,   чтобы   никто   не   заметил   его
озабоченность.
   -  Глупости,  -  сказал  он  как   можно   более   небрежным   и   даже
пренебрежительным тоном. - Вот на это самое сил у нас просто не хватит.  Я
уже просчитывал. Спроси Антона.
   - Да, - подтвердил Антон, - мы просчитывали, и ничего не получилось.
   И замолчал, потому что убедительно врать не умел.
   Но пауза не успела затянуться до  опасного  состояния.  Федер  поспешил
прервать ее разъяснениями.
   - Тут, наверное, виноват я, - сказал он разведя руками. - Мы с матшефом
по моему настоянию начали делать качественно новый пробор, детали которого
- извините, парни, не могу сейчас объяснить почему, - нужно было  всячески
от вас же и скрывать, иначе вы бы сильно напортачили. Мы не рассчитывали -
вот в этом самом и есть моя главная вина, - мы никак не рассчитывали,  что
вляпаемся в такую уголовщину. Нам нужно сделать не просто классный пробор,
нам, парни, захотелось сделать его таким, чтобы все в конце концов ахнули.
Просто невозможно сейчас вписать в него хоть что-нибудь, что может  помочь
нам в борьбе с мамутами Аугусто - не остается для  этого  ни  времени,  ни
сил, ни просто даже возможности для такой коррекции. Так, Антон?
   - Ну-у, в общем, - проблеял тот, - возможностей  никаких  действительно
не остается. Придется все менять, а это и нам не под силу, и  сразу  будет
замечено... противной стороной.
   Куаферы разочарованно вздохнули - "наши методы",  о  которых  почему-то
никто сразу не вспомнил, могли существенно изменить расстановку сил. А так
они вынуждены были  действовать  пусть  на  своем  поле,  но  по  правилам
противника  и  соответственно  изыскивать  способы  победить  его  его  же
оружием. Больше ничего в этом противостоянии им не светило.



8

   Общими усилиями, постепенно  план  бунта  стал  вырисовываться,  причем
такой эффективный, что Федер начал было подумывать, уж не  плюнуть  ли  на
все эти свои интеллекторно-куаферские изыски  и  не  взяться  ли  за  дело
способом дедовским, но надежным.
   Мысль эта пришла  ему  в  голову  от  настоящего  отчаяния,  с  которым
воспринимал он свое участие в разработке плана. Им с Антоном  единственным
было хорошо известно, что планируемый бунт есть не  более  чем  прикрытие,
необходимое для  подготовки  той  настоящей  бойни,  той  страшной  мести,
которую определили они для Аугусто Благородного и его мамутов.
   Но они продолжали работать над мнимой для себя задачей со всеми  вместе
- нельзя было допустить, чтобы куаферы,  профессионально  чуткие  к  любой
фальши, вдруг перестали им доверять.
   Федер лишь на секунду поверил в реальность задуманного восстания, да  и
то потому,  что  сильно  того  хотел,  а  секунда  выдалась  на  удивление
безысходная. Он знал, что Аугусто имеет среди куаферов  своих  людей  либо
свои "стрекозы" в их помещениях,  а  скорее  всего  и  то  и  другое;  ему
известно обо всех деталях,  которыми  быстро  обрастал  план.  Собственные
"стрекозы" Федера уже начали передавать информацию. Она  была  обрывочной,
но даже  из  нее  становилось  ясно,  что  Аугусто  обо  всем  превосходно
осведомлен.
   "Стрекозы" не были средством, доступным только  куаферам,  -  их  можно
было купить задешево  на  любой,  самой  периферийной,  планете,  в  любой
лавочке. Они были очень удобны во всех ситуациях, когда необходим контроль
на  расстоянии.  Однако  куаферские  "стрекозы"   сильно   отличались   от
стандартных - вот почему всегда возникали проблемы с их доставкой в нужном
количестве. Отличались они многим - размерами,  способностью  к  мимикрии,
увеличенным набором рецепторов и многофункциональностью. Во времена первых
проборов их изготовляли две  фабрики  на  Импатрио  и  Белом  Небе.  После
запрета обработки планет  владельцы  фабрик  попробовали  выйти  со  своей
продукцией  на  оборонный,  экологический  и  общекоммерческий  рынки,  но
потерпели неудачу - проборные  "стрекозы"  оказались  слишком  дорогими  и
специализированными,  чтобы  заинтересовать  некуафера.   Поэтому   вскоре
производство  их  было  свернуто,   почти   все   производственные   линии
перепрофилированы. Теперь они изготовлялись там же, но только по  особому,
как правило, тайному заказу.
   Заказ, который Федер сделал  через  Аугусто,  был  невелик  и  дополнен
большим заказом на абсолютно ненужных для пробора обычных "стрекоз". Федер
считал тогда, что ему  удалось  отвлечь  внимание  Аугусто,  -  он  хорошо
понимал, насколько важными могут оказаться "стрекозы" при  неблагоприятном
развитии событий.
   Он и не рассчитывал никогда, что заказанных специальных  "стрекоз"  ему
хватит, - знал наверняка, что не хватит. Как и всякий опытный командир, за
свою жизнь Федер сумел  скопить  и  хорошо  припрятать  большую  коллекцию
куаферского расходного оборудования, которое всегда приходится на проборах
просить   дополнительно,   через   отчаянное   сопротивление   официальных
поставщиков. В коллекцию эту входил и огромный  запас  "стрекоз"  -  самых
редких, самых мелких, самых разумных. Именно  из  этого  запаса  и  послал
Федер "стрекоз" наблюдать за территорией Аугусто.
   Потом он будет клясть себя за то, что пожалел  время  на  тщательный  и
детальный просмотр поступающей от них информации. Он будет клясть себя, не
принимая в расчет даже то, что в принципе не смог бы все просмотреть -  не
было у него на то ни времени,  ни  сил.  Все  делалось  урывками,  включая
анализ  шпионских  сведений.  "Стрекозы",  например,  помогли   обнаружить
немногочисленных  и  неуклюжих  соглядатаев  Аугусто,  которых  Федер   из
присущего куаферам снобизма "стрекозами" называть отказывался,  а  называл
"воронами". Также помогли они ему подтвердить его  подозрения,  что  кроме
"ворон" Аугусто располагает и стукачами. Одного из них удалось почти сразу
вычислить - им оказался новичок из обслуги вивария Мери-Мо Красни. Он  был
дважды засечен входящим в плохо выращенный особнячок Аугусто.
   И еще дали понять "стрекозы" - Мери-Мо был у главного бандита отнюдь не
единственным стукачом. Других, однако, вычислить с такой  очевидностью  не
удалось.
   И еще очень много важной информации не попало к Федеру.  Например,  то,
что истории с гексхузе мамуты куаферам прощать вовсе не собирались.  Узнал
он об этом тогда, когда уже поздно было что-нибудь узнавать.
   Мамуты отомстили в тот самый момент,  когда  Федору  с  грехом  пополам
удалось уговорить куаферов  подождать  с  диверсиями  до  конечной  стадии
пробора - его приемки.
   Они собрались взорвать  дом  Аугусто  и,  надо  сказать,  операцию  эту
продумали досконально. Чтобы  отговорить  их,  Федеру  пришлось  выдержать
целую бурю.
   - Это очень подозрительно, Ант, что ты заставляешь нас тратить время на
болтовню и делаешь все, чтобы мы не переходили  к  акциям,  -  заявил  ему
Бамбалак  Джентрей,  узкоглазый  гигант  с  Сорбонны,  который   умудрился
сохранить с Федором приятельские отношения.
   - Бамба, ты меня обижаешь, - ответил на это Федер,  укоризненно  качнув
головой.
   Но Бамбалака поддержали другие:
   - Ты что-то крутишь, Федер, это каждому видно...
   - Может, и вообще нам не стоило с тобой связываться...
   - Ты не можешь не  понимать,  что  сейчас  очень  выгодный  момент  для
вылазки. Ну что они будут без Аугусто! Это  и  правда  подозрительно,  что
ты...
   Даже Мери-Мо, выявленный  стукач,  очень  ядовито  на  Федора  напал  и
обвинил, собака, в двойной игре.
   В маленькой  прачечной,  где  они  обычно  собирались  для  обсуждений,
обстановка накалилась до уровня "вот-вот сейчас кого-нибудь убью!".
   Со странным, горьким чувством самоуничижения пополам с гордостью  долго
будет потом вспоминать Федер, как он переиграл куаферов,  как  использовал
свое необыкновенное умение уговаривать. Их напряженные  позы.  Их  попытки
что-то противопоставить доводам командира. Их взгляды - мол, ну ладно,  но
как-то все это...
   Кондиционер  почему-то  вырубился,  и  все  они  жутко  потели  -   все
одиннадцать,  которым  остальные  куаферы  доверили  детальную  разработку
плана.
   Сбоку сидел Антон и тоже вроде как подавал голос - нет, ну  правда,  ну
на самом деле... Они с самого начала договорились с Федером, что  напрямую
Антон его поддерживать не будет, потому что слишком важно было  скрыть  от
Мери-Мо и прочих стукачей их тайный сговор.
   Федер превзошел самого себя.  Убедительный  голос,  решительные  жесты,
идеально подобранная поза - все это  просто  не  позволяло  присутствующим
хотя бы на секунду усомниться в вескости его доводов. Он говорил  им,  что
немедленная месть - просто безумие, что они все погубят, что  удар  должен
быть абсолютно неожиданным и абсолютно подготовленным, что партизанщина  в
данной ситуации неизбежно приведет к противостоянию в  момент,  когда  еще
ничего к бою с мамутами толком не подготовлено...
   Ответом ему было тяжелое молчание. Им хотелось  одного  -  немедленного
действия. Они хорошо понимали резоны  Федора  о  том,  что  время  еще  не
настало,  что  удар  должен  быть  беспроигрышным,   но   очень   хотелось
действовать прямо сейчас.
   И еще - сами не сознавая того, они чувствовали фальшь в словах  Федера.
Каким бы убедительным он ни был, что-то все-таки в нем было не так.



9

   Нападение было неожиданным и жестоким.  Был  неплохо  выбран  момент  -
после тяжелого дня, проведенного  в  бесчисленных  коррекциях  территории,
девять куаферов толпой возвращались к себе в гексхузе. Почуять  засаду  им
помешала усталость. Никто из них не успел ни схватиться за оружие, ни даже
вскрикнуть, когда мамуты обстреляли их парализаторами из-за штабеля желтых
пронумерованных ящиков.
   Едва они рухнули, обездвиженные, едва успели  сообразить,  что  с  ними
происходит, на них налетела целая толпа разъяренных  мамутов  и  принялась
избивать.
   Когда человек обездвижен парализующим выстрелом, чувство  боли  у  него
сильно притуплено. Даже странно: он хорошо слышит,  его  зрение  сохраняет
почти обычную остроту, даже обоняние какое-то  остается,  а  у  некоторых,
более  того,  обостряется...  Вот  только  с  осязанием  у   замороженного
проблемы. Любую боль человек в таком состоянии ощущает  словно  бы  сквозь
толстую шубу.
   Последнее сравнение,  впрочем,  грешит  неточностью  -  на  самом  деле
фиксированный человек ощущает себя чем-то  вроде  микроскопической  точки,
затерянной  в  глубинах  его  собственного  тела,  ставшего   невообразимо
огромным. Но вся эта боль даром не проходит - она копится, она  дожидается
того   момента,   когда   начинается   разморозка,   когда   человек-точка
стремительно разбухает, стремительно заполняет громаду  своего  тела.  Как
сказал один  из  пострадавших  в  той  бойне,  корректор  Соломон  Бетбай,
любитель сочинять похабные песни: "Я бежал навстречу собственной  боли,  я
пожирал ее километрами".
   Их, превратившихся в точки, били без пощады. Остервенело,  с  хаканьем,
мамуты молотили их  ногами  в  утяжеленных  ботинках,  разбивали  суставы,
вышибали зубы, ломали ребра и позвоночники  -  и  чувствовалось,  что  эти
уроды еле сдерживаются, чтобы не забить куаферов насмерть.
   Когда Соленому Уго,  толстому,  на  вид  неповорот