ливому  флор-мастеру,
вышибли второй глаз, один из нападавших - как видно, главный мамут - резко
крикнул с гортанным пьяным акцентом уальских воинов:
   - Не убивать!
   При этой команде мамут, вышибший Уго глаза и занесший ногу для  нового,
сокрушающего удара, досадливо зарычал и с тем же рыком добавил:
   - Повезло тебе, хармат, на этот раз!
   Потом, через тысячу лет, прибежали "родственницы" в  черных  негнущихся
балахонах, с телами, разрисованными хищно и непристойно. При их  появлении
мамуты с  визгливыми  смешками,  с  похабными,  жутковатыми  шуточками  по
приказу того же уальца "уступили место дамам и заняли места  в  зрительном
зале".
   - Раздвинь  ножки,  золотко!  -  обнажая  в  садистских  улыбках  зубы,
заворковали дамы. - Вот сейчас тебе штанишки снять помогу. Ну-ка, что  там
у тебя за сокровище?
   Эти били только в пах. Били  так,  что  боль  пробивалась  даже  сквозь
толстую шубу заморозки, что люди-точки корчились и съеживались еще больше.
Куаферы, к боли привычные профессионально, забыли про свой профессионализм
и с ужасом ждали того момента, когда заморозка начнет проходить, с  ужасом
прикидывали, навстречу какой же боли придется тогда им бежать и хватит  ли
у них сил выдержать эту боль.
   Потом, еще через  сто  тысяч  лет,  по  команде  мучительницы  исчезли,
оставив избитых истекать кровью в желтой пыли.
   Никто из куаферов ничего не слышал,  хотя  побоище  происходило  совсем
недалеко от гексхузе, каждый  спокойно  занимался  своими  делами,  многие
спали,  используя  короткую  передышку  по  графику;  один  только  Федер,
уединившийся, как всегда, с Антоном для текущих поправок проборного  плана
на завтра, вдруг почувствовал беспокойство.
   - Что-то не то! Что-то случилось!
   Он выбежал, лязгнув дверью - Антон за ним. Что было сил  помчались  они
по тропинке, откуда-то зная  наверняка,  где  находится  источник  острого
беспокойства. И вскоре  застыли  на  миг  в  ошеломлении,  наткнувшись  на
разбросанные, медленно обмякающие тела - к тому времени действие фиксатора
заканчивалось, избитые уже мчались навстречу боли.
   Федер бросил Антону:
   - Зови людей!
   Антон повернулся было, но тут же понял, что уже не надо  никого  звать:
кто-то заметил бегущего Федера, и все  остальные  куаферы  уже  мчались  к
месту побоища.
   - Бож-же мой!
   - Ах с-сволочи!
   Скрипнув зубами, Федер приказал им не кипятиться, запретил даже  думать
о немедленной мести и распорядился со всеми предосторожностями  перетащить
избитых в медицинскую комнату к аппарату, именуемому "вторым врачом".
   После первого, шокового, приступа четкой деятельности Федером  овладело
то, с чем он был уже хорошо знаком и называл болтоманией.  Он  вдруг  стал
очень много ненужного говорить, хотя и стремился к тому, чтобы его приказы
были, как  всегда,  лаконичными,  почти  односложными,  но  сейчас  и  сам
понимал, что у него ничего не получается. Словесный понос был сильнее его.
Сейчас его несло, и он никак не мог заставить себя заткнуться.
   И пока избитых переносили в гексхузе - всего-то шестьдесят -  семьдесят
метров, - заморозка кончилась, бегство  к  собственной  боли  благополучно
завершилось, и раздались дикие крики избитых.
   - Сволочи, ах сволочи! - бессильно ругались куаферы.



10

   - Ничего не предпринимайте! - сказал Федер. - Ни в коем  случае  ничего
без меня.
   И со всех ног помчался к Аугусто.
   В спину ему уставились злые глаза куаферов.
   Сначала он быстро шел, сохраняя деловой  вид  и  в  такт  своим  мыслям
решительно кивая головой. Но потом побежал, сам того не заметив. И тут  же
остановился, запыхавшись, когда увидел на своем пути Веру.
   - Что случилось? - спросила Вера.
   - Нападение. Мне некогда, извини.
   - Вас поодиночке всех перебьют, а ты это позволяешь. Я  не  понимаю,  в
чем дело, Федер.  Я  уже  давно  не  могу  ничего  понять  вообще.  Может,
поговорим?
   - Извини, милая. Сейчас совсем не до объяснений.
   Он почти оттолкнул ее с дороги - так спешил.
   Мамуты его уже ждали и  моментально  препроводили  к  Аугусто.  Тот  со
встревоженным лицом мерил шагами свой всеми  цветами  радуги  расцвеченный
кабинет.
   - Мне только что сообщили...
   Молча, в упор глядя на Аугусто, выслушал  Федер  все  его  заверения  в
случайности происшедшего, в том, что виновные "несомненно будут наказаны -
правда, не сейчас, сейчас по политическим соображениям вредно", в том, что
такое ни при каких обстоятельствах уж точно не повторится...
   Федер  прервал  его  посреди  слишком  затянувшейся  фразы  -  почти  к
облегчению Аугусто:
   - Зачем вы так? Ведь вы умный человек!
   Тот переменил лицо и зло улыбнулся.
   - Я всегда считал, что  это  самый  вежливый  способ  назвать  человека
идиотом, а? Что вы хотите этим сказать, дорогой Федер?
   - Есть два варианта, - жестко чеканя слова, заявил  Федер.  -  Или  это
сделано без твоего ведома...
   - Именно без...
   - ...или был твой приказ.
   Аугусто  помолчал  с  покерно  непроницаемой  миной,  затем   удивленно
приподнял бровь:
   - Вот даже как!
   Федер в ответ деловито кивнул, словно делая заметку в записной  книжке,
и продолжил:
   - Первому я не верю, потому что они у тебя тут все по струнке ходят, не
чихнут, разрешения не спросив. Здесь ты ошибся,  Аугусто.  Ты  одинок.  Ты
хотел иметь вокруг себя идиотов, потому что умных боишься,  но  у  идиотов
есть не только преимущества -  у  них  есть  серьезные  недостатки.  Дурак
всегда подставит  куда  хуже,  чем  умный.  Правда,  насчет  дисциплины  с
дураками - полный порядок... Словом, остается второй вариант - что ты  сам
все это и затеял.
   - Зачем бы мне затевать такое? - тихо  спросил  Аугусто.  В  его  тихом
голосе неприкрыто звучала угроза.
   - Да я не знаю, зачем. И знать не хочу. Но то, ради чего ты всех нас  в
живых оставил, вот этот вот самый пробор ямайский -  все  это  теперь  под
большим вопросом.
   - Вот этого не  надо!  -  быстро  сказал  Аугусто.  -  С  пробором  все
остается, как договаривались.
   Федер отрицательно покачал головой.
   - Еще чего! На неделю, не меньше, твои ублюдки вывели  из  строя  почти
пятую часть команды - команды, заметь, малочисленной, в которой  каждый  -
специалист и уже потому незаменим. Ты начал войну и теперь  уж  империю-то
свою ты потеряешь точно. Ты, дорогой, кажется, не понимаешь, что вся затея
с Ямайкой вот-вот рухнет. Вместе с тобой.
   - Рухнет, значит, - задумчиво пожевав губами,  заключил  Аугусто.  -  И
прямо-таки вместе со мной?
   - У тебя есть какой-нибудь  другой  прогноз?  -  ядовито  и  агрессивно
поинтересовался Федер. Инстинктом, чутьем, Бог знает  чем  еще  он  жестко
держался за ту грань агрессивности, которую в разговоре с  человеком  типа
Аугусто ни в коем случае переходить нельзя.
   Аугусто словно не услышал вопроса.
   - Надеюсь, - продолжил он угрожающе-вежливым тоном, -  что  ваши  люди,
дорогой Федер, не станут делать чего-нибудь  такого,  о  чем  впоследствии
пожалеют. Надеюсь, они не станут строить планы  кровавой  мести.  Было  бы
грустно  превращать  обыкновенный  конфликт,   которыми   переполнен   наш
разнесчастный мир, в  повод  для  войны  на  уничтожение.  Тем  более  что
виновные, повторяю, будут не-пре-мен-но наказаны. Они  просто  не  оставят
мне другого выбора.
   - Я тоже надеюсь, - несколько неудачно копируя  тон  Аугусто,  процедил
Федер, - но вы сами сделали эту надежду мизерной.
   Как многие властные люди,  Аугусто  не  то  что  не  любил,  когда  его
перебивали, но даже и не  замечал  этого.  Не  один  раз  обещал  он  себе
избавиться от этой привычки, не один раз наказан был судьбою за то, что не
дослушал, когда надо было дослушать, но от дурных привычек так  просто  не
избавишься - он продолжал в вежливых тонах долдонить свое,  чувствуя  себя
донельзя  оскорбленным  за  то,  что  его,  самого  Аугусто  Благородного,
беспардонно перебивают. Вот и сейчас он Федера тоже не услышал.
   - И еще на одно питаю я большие надежды, дорогой Федер, - продолжал он,
- еще одно всей душой своей хочу отмести  как  немыслимое.  Заклинаю  вас,
дорогой Федер, а через вас соответственно  и  ваших  куаферов  заклинаю  -
полностью соблюдать договор о темпах и  качестве  нашего  с  вами,  Федер,
пробора.
   - Вы ставите меня в чертовски сложное положение, - сказал  Федер.  -  Я
даже и не знаю  теперь,  как  вывернуться  из  всего  этого.  И,  главное,
совершенно не понимаю, зачем это вам понадобилось.
   Аугусто велеречиво понес прежнюю ахинею, но, в общем, все было  ясно  -
зачем-то Аугусто решил  показать  зубы.  Рискуя  очень  многим,  он  решил
показать Федору и всей его команде  абсолютную  полноту  своей  власти.  И
заодно продемонстрировал, что о плане Федера  -  настоящем  плане  тайного
пробора, еще даже не до конца  продуманном,  -  он  ничего  не  знает,  и,
кажется, даже подозрения такие  у  него  пока  не  возникли.  Единственный
объяснимый  повод  избиения  куаферов,  который  мог  предположить  Федер,
сводился к тому, что Аугусто, детально осведомленный своими "стрекозами" и
стукачами о продвижении куаферского плана  бунта,  стал  потихоньку  этого
заговора опасаться и предпочел спровоцировать куаферов  -  тогда  стихийно
поднявшееся восстание можно задушить в зародыше.
   Но так или иначе, то ли намеренно, то ли  по  незнанию  всех  проборных
сложностей, он сделал успех пробора очень проблематичным. Все  повисло  на
волоске, и, похоже, этот волосок устраивал Благородного Аугусто.
   Хочешь не хочешь, а Федеру оставалось  только  одно  -  каким-то  чудом
уговорить куаферов отказаться  от  немедленных  выступлений  и  продолжать
пробор прежними темпами, как будто ничего не случилось.



11

   "Второй врач" вылечил избитых на удивление быстро. Это была  далеко  не
новая, но очень удачная модель - коньком аппарата  были  неизвестные  яды,
неизвестные инфекции, внешние повреждения и пересадки органов.
   Особенно хорошо ему удавались последние:  "второй  врач"  был  отличным
специалистом даже по общей пересадке  скелета,  а  для  подобных  операций
бортовые и полевые "врачи", как известно, не приспособлены.
   - Ручная работа! - хвастался Федер  своим  друзьям.  -  Подарок  самого
Мондела Пробста, разработчика  всех  моделей  марки  "Пробст  вивер".  Три
пробора с собой его таскаю, и ни разу не подводил.
   После такой рекомендации даже  те,  кто  ничего  не  слышал  о  великом
врач-мастере Пробсте, уважительно головами качали и языками прицокивали.
   Но в случае с лечением избитых куаферов "второй врач" удивил даже  тех,
кто  хорошо  знал  ему  цену.   Под   тихую,   усыпляющую   музыку   нарко
(медикаментозного, газового, равно как и  бактериального  наркоза  аппарат
принципиально не признавал)  он  опутал  пострадавших  великим  множеством
щупалец  -  что-то  впрыскивающих,   что-то   отсасывающих,   нагревающих,
охлаждающих, сваривающих и так далее; залепил обнаженные  тела  множеством
пластырей, каждый со  своим  набором  функций,  каждый  со  своим  уровнем
интеллекта; стал  через  хрипящие,  часто  порванные  человеческие  легкие
пропускать  газовые  смеси  самых  невероятных  составов,  преимущественно
собственного  изобретения,  за  что  их  постоянно   подвергала   нападкам
Всемедицинская ассоциация.
   Куаферы во сне вскрикивали, постанывали,  покряхтывали;  "второй  врач"
похмыкивал, погугукивал  и  даже  напевал  при  очередной  удаче  какие-то
простенькие  мелодии,  а   порой   издавал   удивленные   или   задумчивые
восклицания. Но ничего членораздельного при этом не говорил - этот аппарат
был известен как величайший молчун из  всех  ему  подобных,  как  правило,
весьма болтливых даже в отсутствие аудитории.
   Покончив  с  ушибами,  кровоизлияниями,  ссадинами  и  прочей  мелочью,
"второй врач" сосредоточился на  серьезных  повреждениях.  Он  восстановил
целостность одного прорванного ребром сердца, зашил четыре  артерии,  стал
колдовать над очень сложным переломом основания  черепа  с  множественными
раздроблениями; начал подготавливать  к  пересадке  раздавленные  мошонки,
почки, печени и селезенки, добрался было до выбитых глаз Соленого Уго,  но
тот неожиданно резко запротестовал. Тогдашнее  законодательство  запрещало
пересадку любых органов без согласия  пациента  или  его  родственников  -
закон нарушался, естественно, только в тех случаях, когда  такое  согласие
получить практически невозможно.
   - Ставь пока искусственные, - заявил Уго. - Там посмотрим.
   Получая искусственные глаза, Соленый Уго ничего не терял, а,  наоборот,
даже приобретал. В течение гарантийного  срока  такие  глаза  по  зоркости
намного превосходят натуральные и позволяют, в частности, видеть в  полной
темноте; обладают они также целым рядом сервисных  функций,  обыкновенному
глазу принципиально не  свойственных,  как-то:  прием  видеоинформации  на
расстоянии      до      двухсот      километров,       запоминание       и
последовательно-параллельное   внешнее    считывание    больших    объемов
видеоинформации,  запоминание  "для  себя"  с  возможностью  многократного
вызова изображения в памяти и  еще  чертова  уйма  всяческих  прибамбасов,
которые обычный человек и не догадается как использовать. Появились даже в
последнее время разумные глаза, но их инсталляцию  не  практиковали  из-за
всяких юридических сложностей - все-таки права человеческого разума!
   Соленый Уго в  своем  упрямстве  относительно  искусственных  глаз  был
отнюдь  не  одинок.  Сообщалось,  и  довольно  часто,  о  том   или   ином
бездельнике, заменившем свои здоровые глаза на искусственные.  Бездельники
вообще отличались  стремлением  умножать  функции  организма.  Но  никогда
профессионалы, для которых качества искусственного глаза  могли  бы  очень
помочь в работе, к таким вещам, кроме разве что самых крайних случаев,  не
прибегали.  Да  и  то  об  этих  крайних  случаях   информация   выглядела
сомнительной - считалось, что это просто реклама.
   Потому куаферы, так же как и  остальные  профессионалы,  при  внезапной
потере  глаза,  как  правило,  предпочитали  натуральную  замену,   а   от
искусственной отказывались.
   Непонятно, почему так. Непонятно также, почему Соленый  Уго,  считавший
куаферство не профессией,  а  диагнозом,  пошел  наперекор  этой  странной
традиции.
   На третий день лечения все девять куаферов, подштопанные,  подчиненные,
подчищенные, обновленные и все  как  один  заклиненные  на  идее  кровавой
мести, проснулись в комнате "второго  врача"  под  бодрящие  звуки  нарко,
торопливо выскочили наружу и тут же, встреченные Федором, были  отправлены
по неотложным проборным делам ("Вылечились, и нечего прохлаждаться!").
   За время, которое ушло на их лечение, Федеру удалось  поправить  многое
или не удалось совсем ничего - как посмотреть.
   Для начала ему удалось отговорить куаферов от  немедленной  мести.  Это
оказалось совсем нетрудно, потому что они прекрасно понимали,  чем  грозит
им  теперь  любая  насильственная,   пусть   даже   и   случайная   смерть
одного-единственного мамута.
   Удалось ему также уговорить куаферов не отменять  решения  относительно
скорости и качества пробора. Они кричали, ругались, спорили и обвиняли его
во всех смертных грехах, но в конце концов  согласились  -  потому  что  в
принципе Федер был абсолютно прав. То есть ему удалось все, чего  от  него
ждал Аугусто Благородный. А больше всего удалось Федеру заставить куаферов
пойти с ним на откровенный разговор, ругаться с ним и спорить, и  обвинять
его во всех смертных грехах - и это тоже был бы очень большой  плюс,  будь
Федер убежден, что ему продолжают доверять.
   -  Мне  до  смерти  надоело  врать,  -  сказал  он  Антону  наедине   в
интеллекторной. - Я никогда в жизни не врал  так  много.  Чувствуешь  себя
последней сволочью. И тошнит.
   - Но капитан! - искренне удивился Антон. - Разве  вы  им  в  чем-нибудь
наврали сейчас? Вы были очень убедительны, вы не сказали им ни слова  лжи,
кроме...
   - Вот именно, кроме. Таиться от собственных людей, когда они должны мне
верить, верить каждому моему слову. Я за них отвечаю, я  надеюсь  на  них,
это мои люди, мои друзья...
   Внезапно он взорвался - почти в истерике:
   - Что там эти твои чертовы "стрекозы", Антон? Почему они молчат? Почему
не предупредили об  избиении  -  ведь  наверняка  все  готовилось  в  доме
Аугусто?! Почему ни одного стукача больше не высветили?!
   - Аугусто знает или подозревает, что мы за ним следим, - ответил Антон.
- Пока ни одной "стрекозы" он не обнаружил,  но,  может  быть,  просто  на
всякий случай он принимает меры предосторожности. Я мог бы заслать  больше
"стрекоз",  но,  мы  уже  говорили  об  этом,  тогда  повысится  риск   их
обнаружения. А вот если он обнаружит...
   - Да-да, я знаю. Но что-то надо делать. Что-то  надо  поскорее  делать.
Иначе все рухнет. Куаферы уже глядят на меня волками.
   - И на меня тоже, - сказал Антон.
   Несмотря на  недостаток  времени,  несмотря  на  очередную  задержку  с
пробором,  не  такую,  правда,  страшную,  как  первую,   но   все   равно
потребовавшую  от  всех  куаферов   полного   напряжения   сил   и   новых
интеллекторных  коррекций  всего  плана  работ,  Антон  все   же   занялся
тщательным анализом информации, поступившей от  "стрекоз".  Спустя  неделю
появился первый результат.
   - Смотрите-ка! - сказал он Федеру, кивая на экран.
   - Что там?
   В главе "Анализ частных разговоров между  подчиненными  Аугусто"  среди
множества пустых выводов, сделанных  интеллектором,  таких,  скажем,  как:
"Второй помощник Аугусто Остин Саппа окончил в детстве Йельскую автошколу"
или: "В позапрошлом году Аугусто сильно подвернул себе ногу и  с  тех  пор
боится вывихов", красным шрифтом было выделено:
   "Нападение на куаферов (04.07.00.17.11) готовилось с ведома Аугусто".
   - А то я не знал, - кисло прокомментировал такую удачу Федер.
   - Вы не понимаете, капитан, - заторопился Антон. - Этот вывод сделан на
основании разговоров, записанных до нападения!
   - Ну и что?
   - Ну как же! Это значит, что "стрекозки" наши работают, что можно было,
действительно можно  было  предугадать  нападение.  Просто  мы  не  делали
тотального анализа, вот и...
   - Ну а стукачи? Что насчет стукачей?
   - Я уверен, капитан, все они там, только надо немножко подождать.  Сами
понимаете, тотальный анализ...
   - Я понимаю, что ждать нам нельзя. Нет у нас с тобой времени.  Стукачей
мне давай!
   Но со стукачами возникли проблемы. Главный  интеллектор  никак  не  мог
определить, кто из  куаферов,  кроме  попавшегося  по  чистой  случайности
Мери-Мо, работает на Аугусто. Единственное,  что  он  смог  установить  за
неделю работы, да и то в  самых  туманных  выражениях,  так  это  то,  что
информаторы  у  мамутов  есть,  но  сколько  их,  кто  они,  как  передают
информацию - оставалось  неизвестным.  И  по  прогнозам  интеллектора,  из
имеющихся данных вычислить это не представлялось возможным.
   Между тем Федер был совершенно прав - времени  на  ожидание  больше  не
оставалось. Пробор стопорился, и это грозило его полным  провалом.  Провал
же  означал  конец  всем  планам  мести.  Куаферы  выматывались  на  своих
коррекциях, на контролях и макровпрыскиваниях, жутко недосыпали,  работали
уже чисто автоматически, даже не думали, казалось, ни о чем, кроме работы.
Леса, болота, уже утратившие  свою  ядовитость,  проплешины,  потом  опять
леса, потом опять болота,  опять  проплешины,  немного  беспокойного  сна,
немного еды в молчании, и опять  все  сначала  -  леса,  и  проплешины,  и
болота. Работа над планом  бунта  почти  не  велась  -  заговорщики  часто
засыпали во время ночных обсуждений, но и в  бодрствующем  состоянии  были
тупы, молчаливы и только кивали головами, если Федер  к  ним  обращался  с
вопросом или приказом. Приказы по  пробору  имели  возрастающую  тенденцию
выполняться со все большей,  угрожающей  небрежностью.