блению в малоинтересные темы тогда имело
большое распространение. До того  доходило,  что  даже  люди,  эти  высшие
существа, начали подражать в занудстве своим интеллекторам.
   - Все это велел передать мне Федер? - наконец не выдержал Аугусто.
   - Нет, конечно, - немедленно  отозвался  голос,  -  это  я  просто  так
провожу время, поскольку его  у  нас  с  тобой  несколько  больше,  чем  у
несчастных твоих подчиненных. Федер  мне  велел  передать  совсем  другое,
намного более простое. Я даже  не  знаю,  стоит  ли  передавать,  все  так
очевидно...
   И страшным, загробным, почти совсем не  федеровым  голосом  интеллектор
пророкотал:
   - Месть моя будет страшна!
   Аугусто поморщился, внутренне съежившись от ужаса.
   - Как это мелко! - сказал он.
   Некоторое время молчали.
   - Вижу, - наконец подал голос интеллектор,  -  что  ты  ждешь  от  меня
продолжения. Изволь. Ну что ж... Я не зря, как  ты  сам  понимаешь,  завел
разговор про нестрогие определения. Это, так сказать, присказка.  Итак,  к
вопросу о мести. Такое же, в определенном смысле, малопонятное слово,  как
и душа. Я сильно подозреваю, что  хозяин  мой,  Федер,  не  очень  понимая
значение этого термина, не очень и  склонен  мстить,  что  называется,  по
велению души. Он весьма рационален, командир Федер, он на  самом  деле  не
любит нестрогих определений. Именно поэтому -  я  так  подозреваю,  потому
что, знаешь ли, как-то не  пришлось  нам  с  ним  на  эти  темы  задушевно
беседовать, - он и нагородил все, что здесь нагорожено.
   - А ты...
   - А я приставлен, дорогой Аугусто, как ты сам, надеюсь,  догадываешься,
для того, чтобы ты перед своей, пардон, кончиной всю  сладость  его  мести
как следует на себе прочувствовал. Чтобы я, значит,  сопровождал  тебя  по
всем кругам ямайского ада и говорил, в чем ты согрешил.
   - Помолчи! - страдальчески поморщившись, выкрикнул Аугусто.
   - Вот это уж извините - не  помолчу!  Мне  ведено  тебя  везде  незримо
сопровождать, -  наставительно  ответил  ему  голос,  хотя  тем  не  менее
замолчал.


   С той поры началась недолгая, но чрезвычайно мучительная  полоса  жизни
Аугусто  Благородного.  Обследовав  на  всякий  случай  весь  гексхузе   и
окончательно убедившись в том, что интеллектор спрятан где-то снаружи,  он
быстрыми шагами вышел оттуда. В мозгу его один  за  другим  прокручивались
варианты спасения. Собственно, они прокручивались раз  уже,  наверное,  по
тысяче  и  были,  как   всегда,   совершенно   безвыигрышными.   Появление
интеллекторного двойника Федера ничего в этом смысле  не  изменило.  Хотя,
может быть, подумал Аугусто, надо еще раз уединиться,  сосредоточиться,  и
что-нибудь в голову взбредет.
   - Куда теперь? - заинтересованно спросил интеллектор.
   - Подальше отсюда.
   Аугусто  вдруг  показалось,  что  именно  в  этой  странной,   красной,
незапланированной  траве,  которая  буйно  разрослась  вокруг  куаферского
жилища, и таится главная для него опасность.
   - Это еще почему?!
   - Что? - тут же наипредупредительнейшим тоном  спросил  интеллектор.  -
Что-нибудь не так?
   Не отвечая, Аугусто отошел  подальше  и  ненавидяще  уставился  на  эту
траву. Затем перевел взор на  покинутое  жилище.  Повинуясь  импульсу,  он
выхватил из-за пояса скваркохиггс и стал все это расстреливать.
   Загорелась трава, но дом почему-то не  вспыхнул,  а  стал  стремительно
разрушаться, поднимая облака пыли, будто был сделан из допотопного бетона.
Причем разрушался не с грохотом, какого следовало бы ожидать, а с  шорохом
- почти неслышно. Все на этой планете было не  так,  даже  законы  физики,
похоже, имели склонность самым гнусным образом нарушаться.
   Наконец, секунд через десять после начала расстрела, гексхузе вспыхнул,
и вспышка эта  была  адекватна  потраченной  на  расстрел  энергии.  Волна
раскаленного воздуха опалила Аугусто и отбросила его в кусты. На мгновение
он потерял сознание, а когда пришел в себя, яркий шар, возникший на  месте
гексхузе, уже потух, облако  черно-зеленой  сажи  медленно  опускалось  на
землю.
   - Зачем же ты так, дорогой Аугусто? - с искренней озабоченностью сказал
интеллектор. - Я бы еще понял, если бы ты решил покончить с собой, пытаясь
таким образом избежать мести Федера, но ты же  не  из  того  теста,  чтобы
сдаваться?
   Аугусто лежал, всей кожей ощущая жар, но догадываясь, что скафандр спас
его от малейших ожогов. Еще его мучила досада, что  проклятый  интеллектор
остался цел и невредим, так же как и он сам.
   -  Это  вам  повезло,  дорогой  Аугусто,  -  продолжил  свое   занудное
издевательство интеллектор.  -  Такие  эксперименты  очень  опасны.  Федер
сильно бы огорчился, если бы вас  сейчас  не  стало,  если  бы  его  акция
оборвалась из-за этого глупого инцидента.
   - Покажись! - заорал Аугусто и вскочил на ноги. - Покажись, ссссволочь!
Я в глаза твои сволочные поглядеть хочу!
   - Да я бы с удовольствием, - ответил голос, - но  у  меня  нет  глаз  в
человеческом понимании. Ну не сердитесь, пойдемте. Если я вам  так  быстро
уже надоел, я некоторое время помолчу.
   "Стрекозы"! - с ненавистью  подумал  Аугусто.  Эти  гадкие  "стрекозы",
чисто куаферский почерк! Федер наверняка понасажал всюду своих  "стрекоз",
и теперь через них интеллектор все отслеживает.  Единственное  утешение  -
самому Федеру нашими страданиями уже наслаждаться не придется, ошибочку он
допустил. Осталось только найти другую его ошибку.
   Шатаясь, он пошел прочь от пожарища. Теперь, впервые за все время ужаса
"Холокаста", ему стало еще страшнее. Он и прежде испытывал это чувство, но
то был привычный страх, воспринимаемый как норма, служащий предупреждением
об опасности, но никак не предсказанием скорой смерти. Уж с тем-то страхом
Аугусто научился справляться еще в юном возрасте.  Может  быть,  благодаря
ему он все время был начеку и  стал  тем,  кем  стал.  Всемогущим  и,  как
казалось до  недавнего  времени,  неуязвимым.  А  теперь  выяснилось,  что
существует и самая высокая стадия страха - парализующая.
   Но ничего! Ничего!
   - Почему ты не остановил меня, когда я расстреливал гексхузе? - спросил
он у  невидимого  собеседника,  пытаясь  привыкнуть  к  такому  идиотскому
положению. Дорожка, по которой он возвращался, с подозрительной  скоростью
зарастала. - Ведь тебе попало бы, если бы я погиб от взрыва.
   - Но ты же не погиб, дорогой Аугусто.
   Это обращение "дорогой Аугусто" просто выводило его из себя.
   - Это так, - рассудительно возразил он,  -  однако,  если  я  правильно
понимаю, я выжил случайно, а случайностей Федер не любит. Ты  не  боишься,
что при следующем сеансе связи с тобой - или как вы там с ним сноситесь  -
он выскажет тебе все, что думает о  твоей  пригодности,  а  то  и  сделает
неприятные для тебя выводы?
   Вопрос был задан неправильно. Аугусто понял это еще в тот момент, когда
задавал его. Он позволял интеллектору ответить безынформационно,  что  тот
не преминул сделать.
   - Не боюсь, - ответил голос, никаких эмоций в ответ не вкладывая.
   Но даже отсутствие эмоций чуткому уху Аугусто кое-что  сумело  сказать.
Интеллектор опасается вопроса, подумал он.  Он,  наверное,  должен  сейчас
радоваться тому, что избежал возможной ловушки. Он должен сейчас чуть-чуть
расслабиться.
   - Он что, дал тебе полную свободу в разговорах со  мной?  Он  разве  не
следит за тобой?
   - Ему все известно. Он будет вполне доволен, - ответил  интеллектор.  -
Напрасно ты пытаешься подловить меня.
   - Извини, - сказал Аугусто, радостно про себя улыбаясь.
   Это окончательно доказывало, что интеллектор не только не имеет связи с
кораблем Федора, что было бы попросту невозможно, но даже и о  гибели  его
не осведомлен. Это значило,  что  "стрекоз"  у  интеллектора  было  совсем
немного и они не отслеживали то, что происходит в лагере  у  мамутов.  Это
было странно,  нелогично,  однако  только  так  можно  было  понять  ответ
интеллектора - тот просто не знал о гибели Федера и его команды.
   Надежда на то, что Федер чего-то не учел, что возможность вырваться  из
его лап существует, не теплилась, а потихоньку разгоралась.
   Открытие это окрылило Аугусто и чуть  не  стоило  ему  жизни.  Он  шел,
опустив голову, глубоко задумавшись.
   - Смотри! - вдруг крикнул голос интеллектора.
   Человек десять мамутов явно поджидали Аугусто на изгибе  дорожки.  Трое
из них уже не могли ходить, но твердо держали в руках скварки,  нацеленные
прямо на него. Остальные держались на  ногах,  хотя  и  не  очень  твердо.
Намерения всех были совершенно очевидны.
   Почему эти мамуты вдруг решили уничтожить своего босса, не было времени
выяснять. Аугусто выдернул скварк и не раздумывая начал стрельбу.  Мамуты,
похоже, даже не успели его  увидеть,  и  через  мгновение  вспыхнули,  как
вспыхнул чуть раньше дом куаферов. Аугусто забыл перевести свой  скварк  в
менее мощный режим стрельбы. Опасаясь волны горячего воздуха, он  помчался
по тропинке назад. Ничего страшного, однако, не произошло.
   - Можно идти дальше, - сказал интеллектор, и Аугусто остановился.
   - А что, - сказал вдруг невидимка очень  мирным  тоном,  словно  они  с
Аугусто сидели за чашкой кофе. - Это даже милосердно. Их следовало  убить,
чтобы прекратить их невыносимые муки.
   - Шел бы ты! -  вдруг  взъярился  Аугусто.  -  Какое  мне  дело  до  их
невыносимых мук, когда свои предстоят. Нечего издеваться,  делай  то,  что
тебе приказано, но... нечего издеваться!
   Аугусто даже удивился собственной вспышке, хотя  в  принципе  она  была
вполне понятна. Он чуть раньше и сам подумал, что расстрел для этих  калек
есть акт милосердия. Однако согласиться с интеллектором Федера он  не  мог
из боязни уронить свое достоинство в его несуществующих глазах.
   - Прости, дорогой Аугусто, я и  не  подозревал,  что  мои  слова  будут
восприняты тобой как издевательство. Я, можно сказать, от всей души...
   - Которой у тебя нет!
   - Которой нет и у тебя - в моем понимании. Но  если  говорить  об  акте
милосердия... Знаешь, дорогой Аугусто, я часто думал над этим  термином  -
милосердие. Он, конечно, относится к числу так вами, людьми, свято чтимых,
да и нами тоже, интеллекторами, уважаемых, этих  самых  плохо  определимых
терминов. Однако  он  понятнее,  чем  какая-то  там  несуществующая  душа,
точнее, существующая, но только в терминологическом смысле...
   "Опять его понесло! - тоскливо подумал Аугусто. - "В  терминологическом
смысле"! А еще говорят, что они умнее нас. Просто идиоты, вот они кто!"
   Но надо было слушать. Больше того, надо было внимательно слушать, чтобы
не пропустить какую-нибудь оговорку  болтуна-интеллектора.  Аугусто  часто
так делал - правда, не  с  интеллекторами,  а  с  людьми.  Он  внимательно
вслушивался  в  то,  что  и  как  они  ему  говорили,  он,  словно  актер,
вживающийся в роль, вживался в своего собеседника, проникался его  идеями,
чувствами, способами их выражения. Человек, видя такое необычное  внимание
и  благорасположение,  иногда  вопреки   собственному   желанию   старался
раскрыться перед ним, даже, может быть, исповедаться... И  неизбежно  все,
что он пытался скрыть, даже самое  незначительное,  тут  же  всплывало  на
поверхность. Аугусто обожал улавливать эти нюансы,  обожал  расшифровывать
их, шаг за шагом, не торопясь, приближаясь  к  успеху.  Теперь  он  те  же
нюансы попытался выловить в речах интеллектора. Но интеллектор не человек,
и уже минут через пятнадцать Аугусто совершенно запутался.
   Интеллектор между тем  проводил  глубоко  философскую  параллель  между
милосердием  и  местью.  Мысль  его,  в  сущности,  довольно  примитивная,
сводилась к тому, что и милосердие, и месть хороши тогда, когда  они  идут
от чистого сердца.
   - Любому человеку, - уверял он, - так же,  как  и  любому  мало-мальски
здравомыслящему интеллектору, холодные, бесчувственные милосердие и  месть
глубоко противны.
   - Тебе, значит, тоже?
   - А как же, дорогой Аугусто, ну а как же иначе?! Уж не думаешь  ли  ты,
что если интеллектор лишен этой вашей так называемой  души,  то  он  не  в
состоянии разобраться в разнице между прекрасным и омерзительным?
   В воздухе стоял  густой  смрад  тления  и  гари,  полностью  забивающий
существовавшие здесь  когда-то  приятные  ароматы.  Из  открытых  окон  до
Аугусто доносились стоны и причитания. Кого-то громко рвало.  Кто-то  пел.
На дорожке между желтыми  стенами  казарм  валялись  разлагающиеся  трупы.
Безумие смерти, безумие боли, безумие равнодушия. И посреди этого шел  он,
окруженный  невидимыми  "стрекозами"  Федера,  внимательно  вслушиваясь  в
философские разглагольствования занудного интеллектора.
   - Федер, с моей точки зрения, ничего в мести не  понимает,  -  талдычил
свое федеров подарок. - Ему бы всех вас убить  какой-нибудь  там  бубонной
чумой, и дело с концом. Так по крайней мере было бы и проще, и честнее.  А
разводить всю вот эту симфонию боли, насилия, страдания... Нет, для  этого
нужен художник мести, умеющий по-настоящему ненавидеть. Я бы, например, не
взялся. У меня к вам ненависти особой нет.
   -  Господи,  до  чего  ж  ты  фальшив,  дружище!  -  вздохнул  Аугусто,
окончательно сдаваясь перед непознаваемой тайной интеллекторного ума.
   - Я именно про фальшь и толкую!  -  обрадовался  чему-то  невидимка.  -
Именно она мне противна, именно она есть ложь и,  следовательно,  источник
неприятных специфических эмоций. Именно здесь я вижу неправоту  того,  кто
послал меня сопровождать тебя, дорогой Аугусто, по последним  дням  твоего
жизненного пути.
   Неподалеку шел по стеночке скелет в темно-зеленой коже. Аугусто еще  не
видел жертв такой болезни, поэтому невольно  задержал  на  нем  взгляд.  А
скелет вдруг остановился и сполз на землю.
   - А что, - сказал интеллектор. - Может, и тебя это ждет? Ведь никто  не
знает, какой микроб ждет заветного времени, чтобы кинуться на поиски твоей
плоти. Хе-хе!
   -  Ну,  ты-то,  положим,   знаешь,   -   буркнул   Аугусто,   внутренне
насторожившись. - Вместе со своим Федером. Ты-то, положим,  с  ним  вместе
того микроба для меня выбирал.
   - Нет, - с оттенком сожаления возразил невидимка.  -  Выбирал  главный,
самый любимый интеллектор матшефа нашего. Не так чтобы совсем  уже  супер,
но поновей меня будет, посовременней. Хотя я лично не  вижу,  чем  это  он
такой особенный. Качественные различия, можно сказать, несущественны.
   - Трепло! Ведь вы же все наверняка знали, что для меня начальники  ваши
приготовили. Что, разве не так?
   - Не так, дорогой Аугусто. Совсем не так. Интеллекторы, да  будет  тебе
известно, нелюбопытны, когда дело касается информации, их  не  касающейся.
Это вроде как кодекс чести такой, если ты понимаешь, о чем я говорю.
   В таком, совершенно невыносимом, духе интеллектор говорил,  практически
не переставая. Если бы не надежда вытащить из него  информацию,  способную
показать выход из  ловушки,  Аугусто  уже  через  час  после  разговора  с
интеллектором наверняка бы свихнулся. Несколько раз казалось ему, что  вот
оно, здесь, в  каком-то  невзначай  оброненном  слове,  что  отсюда  можно
потянуть ниточку, но проклятый интеллектор все нудил и нудил, и  никак  не
получалось сосредоточиться. Какие-то  факты,  намеки,  логические  зацепки
были, и Аугусто старался их запомнить. Это  все  надо  будет  обдумать  не
сейчас, после такого сумасшедшего дня,  а  несколько  позже,  когда  нервы
перестанут плясать, да и этот болтун проклятый уймется.
   - Смотрю я на тебя, дорогой Аугусто, и восхищаюсь. Ведь это же  надо  -
такие события вокруг, такая беда над вами нависла,  беда,  ну  совсем  уж,
пардон, неотвратимая,  да  тут  еще  я  со  своими,  возможно,  не  всегда
уместными  репликами,  а  ты  держишься,  несмотря  ни  на   что,   просто
великолепно.
   Что он там про микроба-то?
   Аугусто водил своего невидимого собеседника по всему лагерю, вывел даже
в "затравочную" зону,  был,  против  обыкновения,  необидчив  и  время  от
времени даже находил в себе силы поддерживать светскую  беседу.  Потом  не
выдержал, сорвался, умчался к себе домой и там минут пятнадцать валялся  в
кресле, наслаждаясь полной тишиной и одиночеством.
   Здесь, в уюте, в полном отсутствии всяких признаков "Холокаста",  страх
смерти охватил его с новой силой.
   "Он сказал, что где-то  меня  поджидает  мой  собственный  микроб.  Он,
сволочь, знает, какой это микроб.  Он  знает,  где  этот  поганый  микроб.
Интересно, микробы, которые для меня, в каком-то одном месте  ждут  своего
времени или уже по всей зоне расплодились?"
   Легкое вежливое покашливание всполошило  Аугусто  не  хуже  взрыва.  Он
вскочил с кресла, дико озираясь по сторонам.
   Чертов интеллектор!
   - Простите, что испугал, - мягко сказал голос. - Я вам не помешал?
   И  опять   все   пошло-поехало   по   наезженной   колее.   Интеллектор
философствовал, Аугусто, сжав зубы, терпел  и  даже  провоцировал  его  на
разговоры более конкретные. Интеллектор сменить тему охотно соглашался, но
спустя минуту снова возвращался к своим абстрактным размышлениям.
   - Вы зря боитесь смерти,  дорогой  Аугусто.  Зачем  вам  долгая  жизнь?
Долгая жизнь - это рабство. Это  физическая  неполноценность.  Вот  как  в
случае с нами, носителями искусственного разума. Вы сами  подумайте  -  мы
имеем хотя бы принципиальную возможность вечной жизни. Я могу перезаписать
всю информацию со своего мозга в  какое-нибудь  хранилище  (и,  признаюсь,
время от времени делаю это), которое в  случае  моего  разрушения  тут  же
запустит мою новую копию,  сознание  которой  будет  отличаться  от  моего
только отсутствием информации об этом разрушении. Согласитесь, что  это  и
есть отсутствие смерти. У меня нет  никакого  стремления  продолжать  свой
род, во  мне  подобный  инстинкт  не  заложен.  Но  осознание  собственной
принципиальной вечности, дорогой Аугусто, в чем-то заменяет нам отсутствие
семьи и детей...
   - Знаю, знаю.
   - В каком-то смысле это даже удобнее. В нашей жизни отсутствует элемент
воспитания. Точнее, он не столь  велик,  как  в  вашей  жизни.  Существует
взаимовоспитание между нами и людьми, воспитание нас вами и, наконец, наше
самовоспитание.  Для   вас   процесс   воспитания   детей   сопровождается
юридическим  и  естественным   принуждением,   у   нас   это   необходимый
естественный,  не  зависящий  от  нас  и  не  требующий  от  нас  никакого
дополнительного   усилия.   Отсутствует    также    постоянное    ожидание
нежелательных результатов этого воспитания, если вы понимаете, что я  хочу
сказать. Месть, кстати, тоже род воспитания, дорогой Аугусто. Я,  конечно,
имею в виду  месть  Федера,  а  не  месть,  совершенную  под  воздействием
аффекта. Тот  род  мести,  которую  в  отношении  к  тебе  и  твоим  людям
практикует  Федер,  налагает   на   мстящего   определенные   нравственные
обязанности и соответственно преподает урок тому, на кого она  направлена.
Порок мести такого сорта заключается в том, что, как следует выучив  урок,
человек оказывается лишен возможности применить плоды обучения в будущем -
его в подавляющем большинстве  случаев  в  ходе  обучения  просто-напросто
убивают. В этом фальшь воспитательной мести. В этом ее мерзость. Наказание
есть акт воспитания. Казнь - тоже акт  воспитания,  но  для  кого  угодно,
только не  для  казнимого.  Согласись,  дружок,  что  это  совсем  разные,
несмешиваемые вещи.
   (Чертов, чертов, чертов микроб! Что оно ко мне привязалось,  все  время
вертится?)
   Утром, когда Аугусто проснулся, интеллектор,  лишь  немного  выждав  из
циничной вежливости, вновь принялся за философствование. Не  помогло  даже
решительное и отчаянное заявление жертвы философствования о том,  что  его
сейчас стошнит. И опять Аугусто сдержался, опять вспомнил все  свое  былое
обаяние, опять вступил в разговор с невидимкой.
   - Извини, - сказал он, завтракая, - не имею возможности предложить тебе
кофе.
   - Ну что ты, спасибо, у меня процесс питания  не