тоши?
     --  Извини, мой драгоценный  друг,  но рассказ  несколько  утомил  меня.
Продолжим в следующий раз.
     -- Одно только слово: спасли или нет?
     --  Милый мой, --  загадочно сощурился Парамонов. -- Ты ведь знаешь, что я
не  люблю  забегать  вперед. Все должно  идти своим  чередом.  Как в  жизни.
Сказано -- в следующий раз.
     Что ж, с Аристархом не поспоришь.
     Мне  оставалось лишь откланяться и попросить разрешения навестить его в
следующую среду.

Истинные поклонники поэзии с планеты Вниплх

     Как-то раз, мысленно перебирая свои встречи с Аристархом Парамоновым, я
задался  нежданным  вопросом:  а  была  ли  среди  историй  непревзойденного
космического "волка" такая, в которую я поверил бы  сразу и окончательно, не
терзаясь желанием уточнить факты?
     И  тут  же ответил  себе:  да, была.  Довольно оригинальная  история  о
большом  поэтическом  конкурсе,  которую  я  по каким-то причинам  не  успел
вовремя записать.
     Исправляю свое упущение.
     Вот самый правдивый рассказ Аристарха Парамонова.
     Излагаю его без комментариев.
     -- Случилось это на планете Вниплх,  -- как всегда многозначительно начал
Аристарх. -- Я возвращался из длительной поездки по Молодым Мирам. На Вниплхе
мне  предстояла  пересадка.  До  отлета  оставалось  несколько  часов,  и  я
отправился  погулять по столице этой симпатичной планетки  -- уютному городку
Зырею.
     Шел  куда  глаза  глядят.  Ноги  привели  меня  к  просторной  площади,
упиравшейся  в  величественное,  кубической  формы, сооружение  из стекла  и
цветного  пластика. Вокруг Царило  необычайное оживление.  Празднично одетые
аборигены  плотной толпой обступили  здание.  Некоторые из них,  провожаемые
завистливыми взглядами, поднимались по широкой  лестнице и, миновав горевшие
на местном солнце турникеты, исчезали внутри. Вся площадь по  периметру была
уставлена щитами с пестрыми афишами.
     Разумеется, я заинтересовался увиденным.
     Вниплхского  языка  я не знал, поэтому  пришлось  обратиться  к услугам
информационно-переводящего    толмача,   представляющего    собой    изящный
позолоченный   зажим  в  виде  серьги,  которая  крепилась  к  мочке  уха  и
приводилась в действие мысленным пожеланием.
     --  Большой   конкурс  поэзии!  --  тут  же  заверещал  толмач.   (Помимо
информации,  он  доносил и  эмоциональную  окраску ситуации и потому  сейчас
захлебывался от избытка восторга.) -- Участвуют лучшие стихосложенцы Вниплха!
Только сегодня! Только  раз в неделю! Турнир талантов! Творческое состязание
гениев! Зачин  делают молодые  поэты --  объекты  первых рецензий!  С обзором
своего   творчества  последнего  сезона   выступают   Лепетих,   Таратух   и
несравненный Бетехдех! Взгляд на новую  поэзию в зеркале  критической мысли!
Монологи  обобщателей  Абкайка, Абрудра и Наджика! Гвоздь программы -- всегда
непредсказуемый Гбанго-Квантавэдро!
     -- Что  такое "обобщатель"? -- переспросил  я. --  Ты правильно  употребил
термин?
     -- Максимально близко к смыслу, -- обиделся толмач.
     Я знаю,  что вы, нынешнее поколение, погрязли в низкой  прозе  бытия, --
продолжал свой  рассказ Аристарх. -- Но в пору моей молодости люди не мыслили
жизни  без  вдохновенного  поэтического  слова.  И  вот предоставился случай
получить двойное наслаждение: окунуться в стихию стиха, а через  нее познать
духовный  мир  аборигенов. Недаром же  по всей Галактике в ту  пору бытовало
крылатое выражение: "Скажи мне, кто твой любимый поэт, и я скажу, кто ты".
     Но  как пробиться в  зал, если вход штурмуют тысячи местных поклонников
поэзии?
     -- Для инопланетян имеется отдельная ложа, -- прочитав мои мысли, пискнул
толмач. -- Пропуск -- по предъявлению удостоверения личности.
     И вот я внутри гигантского куба.
     Зал  огромными  ярусами  охватывал небольшую  эстраду.  Все  места были
заняты, аборигены стояли в проходах, жались у стен и колонн.
     К счастью,  в  ложе  для  инопланетян было  чуть  свободнее.  Правда, я
оказался  единственным инопланетянином на этом празднике. Аборигены набились
и  сюда. Но местечко  для меня нашлось.  Устроившись,  я тут же  обратился в
слух, ибо конкурс уже начался.
     Из-за  кулис  выпорхнул  толстячок  в  червонно-серебристом  с искоркой
пиджаке  и  галстуке-бабочке. По всей  Вселенной именно  в такой  экипировке
представали перед публикой ведущие-конферансье.
     -- Друзья! -- бодро воскликнул ведущий и театральным жестом вскинул руки.
--  Наш фестиваль поэзии  продолжается! Спасибо,  что  вы пришли на  него!  А
сейчас    перед    вами    выступит    любимый     кое-кем    поэт,    певец
романтико-героического начала,  отстаиватель всего того, что, по его мнению,
надлежит отстаивать... -- Он  выдержал многозначительную паузу и громоподобно
выкрикнул: -- Стихосложенец Лепетих!
     -- Нельзя ли переводить точнее? -- мысленно обратился я к своему толмачу.
     -- Прошу мне не указывать! -- с вызовом  ответила серьга. --  Я переводчик
экстра-класса!
     Надо же, попался толмач с упрямым норовом. Заменить бы, да поздно.
     Между тем зал загудел, но я не сказал бы, что одобрительно.
     -- Приятно  видеть, что на Вниплхе так  любят поэзию, -- шепнул я  своему
соседу. Он ответил с любезной улыбкой:
     -- А как  же иначе?  Только  черствым душой  существам чужд  возвышенный
слог. Таким не сделать карьеры на Вниплхе...
     Что-то странное  было  в последней фразе, но уточнить я не успел  --  на
эстраду  вышел невысокий, даже  плюгавенький, с демонстративной небрежностью
одетый абориген.  Через блестящую лысину  -- от уха до уха --  тянулась жгучая
прядь волос. Вид у поэта был отрешенный. Сунув руки в карманы, он задумался.
     Продолжалось  это  довольно долго. Слушатели принялись топать ногами  и
даже свистеть. Судя по отсутствию благоговения, Лепетих покуда  не  входил в
число властителей дум.
     Наконец вскинув голову, он заверещал утробным голосом, раскачиваясь все
сильнее с каждым словом:
     --  Мой  последний  сборник  "Плавающий  топор"  получил  около  десятка
практически позитивных рецензий. Самая крупная из них имеет размер в  четыре
с  половиной  ладони.  Ее  написал  выдающийся  обобщатель  нашего  времени,
закоренелый охранитель оптимального традиционализма Абкайк...
     -- О! -- с насмешкой выдохнул зал.
     Что-то  мешало  Лепетиху раскочегариться. Складывалось впечатление, что
нынче ему так и не удастся оседлать своего Пегаса.
     --  Очень глубокую и  талантливую рецензию написал другой  наш известный
обобщатель -- Абрудр...
     -- О! -- еще насмешливее отреагировал зал.
     -- Наджик тоже написал... -- полностью растерявшись, пролепетал Лепетих.
     С залом происходило что-то  невероятное.  Народ будто с цепи сорвался --
свистели, топали ногами, визжали.
     -- Отчего такой шум? -- снова обратился я к соседу. Тот посмотрел на меня
с удивлением, затем спохватился:
     -- Ах  да,  ты  же  чужестранец... Обычная  реакция  на  так  называемую
"несгибаемую тройку"...
     -- Ага... понятно... Тогда зачем Лепетих ссылается  на этих непопулярных
людей?
     -- А что ему остается?
     -- Читать свои стихи.
     Мой  сосед  вдруг  задорно рассмеялся,  чем немало  смутил меня. Тем не
менее   я  настроился   продолжить  расспросы,  но   тут   Лепетих  поспешно
ретировался,  а  на  эстраду  вышел   другой  поэт  --  худой  как  щепка,  с
заостренными чертами лица и колючими глазками.
     -- Лирик Таратух... -- уважительно прошелестело по рядам.
     Скрестив  руки  на  груди,  Таратух  с  мрачным  видом  переждал шум  и
заговорил высоким сварливым голосом:
     -- Друзья! Позвольте  прочитать  вам  отрывок  из  новой,  еще  нигде не
опубликованной,  только  что  завершенной  и,  на  мой  взгляд,  талантливой
рецензии на мою последнюю поэму  "Влекомые высью". Автора рецензии, надеюсь,
рекламировать не  надо. Это  известный  всей  планете  несгибаемый  борец  с
косноязычием,  ярый  враг  всякой  сероватости  и обыкновенщины неустрашимый
Гбанго-Квантавэдро! -- Он вскинул руку и топнул ногой. Зал разразился бурными
аплодисментами.
     -- Тем, кто предпочитает Абкайка и Наджика, рекомендую заткнуть уши, -- с
непередаваемым сарказмом добавил Таратух.
     Ответом был одобрительный смех.
     Едва  установилась   тишина,  поэт   принялся  декламировать  --  зло  и
раскатисто.
     Должно  быть,  что-то  случилось  с  моим  толмачом,  ибо  его  перевод
представился мне набором некой зауми.
     Что мне оставалось? Я вновь обратился к соседу,  рискуя навлечь на себя
его неудовольствие.
     -- Простите, но когда же будут стихи?
     Абориген  глянул  на  меня  довольно  неприязненно,  но,  видимо,  долг
гостеприимства взял верх, и он снизошел до объяснений:
     -- Видишь  ли,  чужеземец...  На  нашей  благословенной  планете  каждый
впитывает  трепетное отношение  к  лирике с молоком  матери. Каждый человек,
считающий себя  культурным,  обязан  до тонкостей знать  как древнюю,  так и
современную  поэзию,  иначе ему не  видать продвижения по  службе  как своих
ушей.  С другой стороны, за многие века нашими поэтами созданы такие  мощные
стихотворные пласты, что  освоить  их самостоятельно нечего и думать. Что бы
мы  делали,  не  будь  обобщателей?! Они  извлекают  квинтэссенцию,  образно
говоря, варят из перебродившей браги крепкий напиток и подают нам на стол.
     -- Значит, стихи как таковые у вас не читают? -- уточнил я.
     -- Не читают и не издают! -- категорично подтвердил мою догадку абориген.
-- Например, в  поэме "Влекомые высью", о  которой сейчас столько разговоров,
полтора  километра  рифм. Где  я  возьму столько  свободного  времени, чтобы
прочитать  их?  А  сколько  бумаги  пришлось  бы  извести на  книжку?!  Зато
Гбанго-Квантавэдро  в   доступной  и  занимательной   форме  на   пяти-шести
страничках раскроет нам величие  замысла поэта, а заодно приведет  его самые
звонкие,  самые  чеканные  строки,  которые  нетрудно  заучить по дороге  на
работу. Теперь ты  понимаешь, чужеземец, почему на Вниплхе так ценят истинно
талантливых обобщателей?
     --  А   почему   тогда  такой  ажиотаж  вокруг   зала?   Разве  рецензию
Гбанго-Квантавэдро нельзя прочитать дома?
     -- Ты так ничего и не понял, чужеземец! -- с досадой воскликнул абориген.
-- Ведь те, кому  удалось попасть в зал, будут первыми ее  слушателями! А это
так престижно!
     Я невольно поднялся.
     -- Ты уже уходишь? -- удивился собеседник. -- Но впереди самое интересное.
Следующим будет  выступать несравненный  Бетехдех.  Его поэзию обобщает  сам
Глоссе.  А надо  бы  тебе знать,  что  Глоссе занимается творчеством  только
наикрупнейших, самых талантливых поэтов. Глоссе -- это марка!
     -- К сожалению, я опаздываю на  рейс,  --  пробормотал  я,  продвигаясь к
выходу, хотя до отлета оставалось еще три часа.
     Еще  дважды  мне доводилось побывать на Вниплхе. Я  обошел весь  Зырей,
осмотрел его достопримечательности,  но, когда меня пригласили  на очередной
праздник поэзии, прикинулся глухонемым. Советую и вам поступить так же, если
когда-нибудь окажетесь на Вниплхе.

ДЬЯВОЛЬСКАЯ ПЕПЕЛЬНИЦА

     После того как  Анатолий Быстров, симпатичный тридцатилетний  холостяк,
неожиданно заметил, что кашляет в самый неподходящий момент, он твердо решил
покончить с курением.
     Насладившись  перед  сном  последней  затяжкой,  он  погасил  окурок  в
старинной   медной   пепельнице,  пожелал   спокойной   ночи  маме,  надежно
оберегавшей его тылы, и отправился на боковую.
     Под утро ему приснилась пепельница. Та самая пепельница, которая еще со
студенческих  лет украшала  его  ночной столик. Это  была  не совсем обычная
пепельница. Ее подарили Анатолию на день рождения друзья-однокурсники. Нашли
же ее во  время летней практики,  разбирая  предназначенный  к  сносу  очень
старый   дом.  Медная  пепельница  представляла  собой  классическую  голову
дьявола:  с  тонким  и  длинным  крючковатым  носом,  глубокими  глазницами,
заостренными  ушами,  козлиной  бородкой и, конечно  же,  изящными  рожками.
Классическим было и выражение, приданное его  физиономии: этакая  загадочная
улыбка,  смесь  изощренного  коварства,  затаенной  злобы   и   тысячелетней
умудренности.
     Видимо, медь имела неизвестные современным мастерам добавки, потому что
за    все    годы   металл   ничуть   не    потускнел,    сохраняя    ровный
красновато-золотистый отлив.
     Малейший  отблеск  света,  падавший  на  пепельницу,  странным  образом
оживлял физиономию дьявола, казалось, тот вот-вот заговорит. Это впечатление
усилилось  еще в большей степени, когда одна из подружек Быстрова раскрасила
дьяволу зрачки лаком для ногтей.  Раскрасила -- и сама испугалась.  Рубиновый
взор проникал прямо в душу.
     Именно этот взгляд, соединенный со змеиной  улыбкой, обнажающей крупные
ровные зубы, и приснился Анатолию под утро.
     --  Ты  хочешь  обойтись без меня? --  молчаливо  вопрошал  дьявол.  -- Не
выйдет, хозяин. Я тебя не отпущу.
     Впечатление было настолько ярким, что, проснувшись, Быстров счел нужным
дать достойный ответ.
     --  Слушай,  ты, ставленник темных сил! -- сказал он пепельнице. -- Если я
сказал,  что бросаю курить,  значит,  бросаю. Если  ко  мне  в  гости придут
курящие дамы, я, так и быть, предоставлю  тебе твое  привычное место. А пока
отдохни малость от дел,  -- и он сунул пепельницу  на шкаф между  коробочек и
свертков.
     * * *
     В вагоне метро он вдруг поймал себя на мысли, что  думает о пепельнице.
Из  темноты   тоннеля  за  ним  пристально  следили  кроваво-красные  глаза,
уверенные в собственном превосходстве.
     Быстров тряхнул головой, сбрасывая наваждение.
     Рабочий день  прошел нормально. Иногда его рука инстинктивно тянулась к
карману  за  несуществующей  сигаретой, но Анатолий  с улыбкой  пресекал эти
попытки.  Никакая ломка ему не грозила,  потому что курение всегда было  для
него не потребностью, а, скорее, данью  моде. Он не сомневался, что сладит с
приевшейся привычкой в два счета. Но он и понятия не имел, что его будет так
настойчиво  преследовать   образ   медной  пепельницы.   Раз  сто   за  день
полированный дьявол являлся его внутреннему взору  с пугающей реальностью, и
бороться с этим было куда труднее, чем с желанием закурить.
     Какова же была досада Быстрова, когда, вернувшись домой и войдя  в свою
комнату,  он  увидел,  что  медная  пепельница  как   ни  в  чем  не  бывало
расположилась  на  старом месте и  не сводит  с него  насмешливых  рубиновых
зрачков.
     -- Мама! -- закричал Анатолий. -- Мама!
     -- Что такое?  Что случилось?  -- Из кухни с ножом в руке  появилась Вера
Васильевна, его мама, самый близкий человек, друг, советчик и утешитель.
     -- Мама, зачем вы поставили  пепельницу обратно?  Я же предупреждал, что
бросаю курить.  (Всех  его знакомых девушек сначала страшно удивляло, что он
зовет  родную  маму на "вы",  но затем они проникались  к нему  за  это  еще
большей симпатией.)
     -- Ах, Толенька, по  каким пустякам ты меня отвлекаешь, а у меня котлеты
горят. Иди лучше умойся. -- Уже из, коридора  Вера Васильевна добавила: -- А к
твоему идолу я даже не прикасалась, ты же знаешь, как он мне противен.
     Анатолий пожал  плечами. Ах, мама, мама... Она стала  такой рассеянной.
Сунет куда-нибудь очки или иголку, а после ищет полдня.
     Он переоделся, но  перед тем, как  идти в ванную, спрятал  пепельницу в
нижний ящик тумбочки, что стояла в прихожей.
     Вечер  прошел  как  обычно:  ужин,   телевизор,  разговоры,  телефонные
звонки... Была уже полночь, когда он отправился спать.
     Стаскивая носки, он бросил случайный взгляд на столик и обомлел. Медный
дьявол улыбался ему, но в рубиновых зрачках читалась угроза.
     Вера  Васильевна уже спала,  и  расспросы пришлось  отложить  до  утра.
Однако Анатолий не собирался мириться с присутствием упрямой пепельницы.  Он
вынес ее на кухню, приткнул на подоконнике и плотно прикрыл дверь.
     Едва он закрыл глаза,  как дьявол-искуситель возник  перед  ним во всей
своей красе. В изгибе тонких губ таилась издевка:
     -- Тебе  ли сладить  со  мной, малыш? Я знал  парней  покруче. Но  и они
становились шелковыми.
     Анатолий  начал думать о другом. Он представил себе свою новую знакомую
-- студентку Олю, ее маленькие пальчики с маникюром... Бац! Едва он подумал о
маникюрном  лаке, как  соблазнительный  образ задрожал и развеялся, а вместо
него нахально зыркнули рубиновые глазищи на опостылевшей физиономии.
     Анатолий рывком встал с постели и выбежал на кухню. Медный дьявол стоял
на полу  у  самой двери. Должно быть, порыв ветра распахнул окно, а створкой
сбило пепельницу с подоконника. Но почему тогда он не слышал шума?
     Анатолий  вышел  на  балкон,  размахнулся  и  зашвырнул  пепельницу   в
разросшиеся кусты. Любой ценой он избавится от проклятого наваждения!
     Под  утро  начались  кошмары. Ему снилось,  что пепельница добралась до
подъезда,  преодолела лестничные марши,  поднялась на седьмой  этаж и сейчас
топчется у закрытой двери,  тычась в нее  носом и как бы выискивая отдушину.
Ему  даже  казалось, что  он  слышит  сквозь сон  это  легкое  постукивание:
тук-тук-тук... А может, это капает вода из  крана? Или чудак-сосед с первого
этажа продолжает  ремонт,  которым  почему-то занимается по  ночам? Его мозг
пребывал в некоем странном  оцепенении, в неодолимой полудреме, он навязчиво
думал  о  пепельнице, но не мог  встать, чтобы  выглянуть  за дверь. Наконец
тяжелый сон сморил его.
     Поднялся  Анатолий  совершенно разбитым.  И первое, что он  увидел, был
медный дьявол, победно возвышавшийся на ночном столике.
     -- Мама! -- закричал он так громко, что звякнула посуда в буфете.
     Вера Васильевна тут же прибежала с кухни.
     -- Как  ты меня перепугал!  -- Она прижимала к сердцу руку, в которой был
зажат  неизменный столовый  нож. -- Ты совсем не жалеешь свою маму, Анатолий.
Разве можно так кричать? Я еще не глухая.
     -- Простите, мама! Но... -- Он молча кивнул на пепельницу.
     -- И из-за таких пустяков  ты кричишь на весь дом? Люди подумают невесть
что. Я выносила  мусор, а твоя любимая  пепельница стояла за дверью. Если ты
решил  держать  ее  там --  пожалуйста,  но  ведь долго  на площадке  она  не
простоит, люди потеряли всякое уважение к чужому добру.
     У него в голове был полный сумбур.
     --  Значит,  вы опять  выносили  мусор?  Я  ведь  запретил  вам.  Мы  же
договорились. Это моя работа.
     --  Но  ты так  плохо спал. Я  же  слышала,  как  ты ходил  всю  ночь да
ворочался  с боку на бок. Это, конечно, твое дело, но мне кажется, Анатолий,
что тебе  пора уже подумать о семейной жизни. Но если это будет девушка Оля,
то  считай, я  взяла  свои  слова обратно. Ну,  иди умывайся. Я готовлю твою
любимую тушеную капусту.
     Умываясь, он  нашел более-менее  вразумительный ответ. Эту  пепельницу,
единственную  в своем роде, видели многие  соседи.  Вероятно, кто-то  из них
выносил мусор раньше, наткнулся на нее и поставил у дверей.
     После завтрака он достал с антресолей небольшой старый чемодан, спрятал
желтого  черта внутрь,  запер оба замка на  ключ, тот опустил в карман своей
куртки, а чемодан забросил наверх -- в дальний угол.
     Больше пепельница на ночном столике не появлялась.
     Зато  начались  непрерывные   галлюцинации.   Не  было   минуты,  чтобы
навязчивое видение не возникало перед ним.
     -- Не устал еще? -- змеились тонкие уста, горел кровавый взгляд. -- Пока я
не  вернусь  на  свое  законное  место, пытка будет продолжаться.  Не в моих
правилах отступать.
     Много  раз Анатолия одолевало искушение отделаться от  пепельницы раз и
навсегда: подарить  кому-нибудь, бросить  в Неву или зашвырнуть на платформу
товарняка,  катящего в ближнее или дальнее зарубежье.  Он так бы и поступил,
если бы ясно не осознавал простой  истины: это не избавит его от наваждения.
Даже  если