анов.
Впрочем,  об этом мы с ним потолкуем через четверть часа. Разумеется, помимо
имени  он получит и  соответствующую  внешность. А  теперь, Вадим, прощай! --
Мамалыгин поднял блокиратор.
     -- Но это же насилие над моей волей! --  воскликнул  я.  -- Вы  не  имеете
права!
     --  Теперь имею,  --  усмехнулся Мамалыгин. --  С  сегодняшнего  дня  Диар
предоставил мне  особые  полномочия.  Вы поняли,  господин  Энрике  Альварес
Бланко?
     Его палец коснулся кнопки.
     Внезапно Мамалыгин резко опустил блокиратор.
     --  Черт побери! Совсем  забыл... Нет,  хоронить  Вадима Ромоданова  еще
рано.  Он  же  должен оформить  завещание на  племянника!  -- Не  мигая,  мой
мучитель посмотрел в мои глаза: -- Даю установку...
     Я вышел от него как сомнамбула. Входная дверь,  которую полчаса назад я
изрешетил из автомата, была целехонька. Но я уже ничему не удивлялся.
     Воли Мамалыгина я нарушить не мог. Я обязан  завершить свае земные дела
до 18.00, после чего явиться к нему для перевоплощения в Энрике-Черти Бы Его
Побрали-Бланко.  Мамалыгин  многое мне  запретил, но  всего предусмотреть не
мог.
     Оказавшись дома, я дополнил рукопись этой, последней, главой.
     Написал также письмо вам, мой драгоценный друг.
     Оставалось дождаться утра.
     Глубокая грусть охватила меня.
     За  что  Всевышний  предначертал  мне такую  судьбу? Сначала  дал все --
талант,  пусть и не очень крупный, здоровье, упрямство, силу, достаток, свел
с инопланетным разумом, открыл небывалые  перспективы, а после  так  жестоко
посмеялся...
     А  может, зря  я  ропщу? Может, впереди у меня еще долгий  путь,  новые
радости и потери? Правда, в облике Энрике Альвареса Бланко? Неужели, однако,
подсознание не сохранит ничегошеньки о Вадиме Ромоданове?
     Через полчаса проснется дядя Миша. Зайду к нему попрощаться. Скажу, что
уезжаю.  Навсегда. Оставлю ключи  от  квартиры, предупрежу,  что здесь будет
жить мой племянник Анатолий. Изменить что-либо не в моей власти.
     Затем направлюсь к вам, мой драгоценный друг.
     Надеюсь, вы уже догадались, каким образом письмо и эти записки окажутся
на вашем столе?  Да-да,  пресловутое биополе. Вы сами откроете  мне дверь  и
деликатно удалитесь на кухню, поспешив забыть о странном утреннем визите...
     А теперь -- моя последняя просьба.
     У  дяди Миши  хранится  чемоданчик  с  моими  рукописями.  Не дайте  им
сгинуть. К моему стыду, рукописи находятся в  полном беспорядке.  Я так и не
успел  привести их в божеский  вид. Тешу  себя  надеждой, что постепенно  вы
сумеете разобрать мои каракули. Все, что осталось от Вадима Ромоданова...
     Однако мне пора.
     Прощайте, мой драгоценный друг!

ПОСЛЕ ЧТЕНИЯ

     Перевернув последнюю страницу, я задумался.
     Биополе, мысленные команды... Для фантастического  сюжета  это годится,
но  в реальной жизни подобного  не  бывает  --  об этом знает любой школьник.
Есть,  конечно, опытные гипнотизеры,  но я  никогда  не  слышал,  чтобы  они
диктовали  свою волю, находясь через три стенки. Они работают глаза в глаза.
Притом я  не считаю себя настолько внушаемым человеком, чтобы моим сознанием
свободно вертели, как марионеткой.
     Но,  как  говорится, факты  --  упрямая вещь. Вот она,  рукопись.  А вот
письмо. И двери на запоре. И окна. И никуда я с утра не выходил.
     Поразмыслив, я  решил копнуть эту  историю  глубже и направился к дому,
где жил Вадим Ромоданов.
     Зайдя во  двор,  я увидел в глубине ряд  гаражей.  Ворота одного из них
были  распахнуты,  внутри  хозяйничал богатырского  вида старик.  Дядя Миша,
догадался я и подошел ближе.
     -- Доброе утро!
     -- Здравствуйте, молодой  человек! -- приветливо кивнул он. -- Что, ремонт
требуется?
     --  Я  относительно чемоданчика  вашего  соседа,  Вадима  Федоровича,  --
ответил  я и  внутренне  сжался.  Вот  сейчас  он  уставится  на меня как на
сумасшедшего.
     Но он окинул меня изучающим взором и сощурился:
     -- Точно! Именно таким он вас и представлял. Погодите-ка! -- Затем прошел
и дальний угол, разбросал ветошь  и извлек старый,  потертый чемодан средних
размеров. -- Держите, молодой человек!
     -- А где же сам Вадим Федорович?
     --  Уехал, -- отозвался старик.  -- Думаю так, что с концами.  Потому  как
переписал свою квартиру на племянника.
     -- Куда же он уехал?
     -- Думаю так, что к жене, куда же еще?
     -- А разве она не исчезла? Дядя Миша хитро сощурился.
     -- Знаем мы эти исчезновения! Они давно уже собирались  за бугор. Думаю,
Инна поехала вперед, чтобы  осмотреться, она баба пробивная. А теперь и  его
черед,  видать,  настал.  --  Тут  он  наморщил лоб.  --  А-а,  понимаю... Вы,
наверное, имеете в виду его первую жену, Алину. Но она не исчезала. Угорела,
бедняжка, от утюга. Вадим сильно горевал.
     -- Это случилось здесь?
     --  Бог  миловал! --  Дядя  Миша перешел на шепот:  -- Алина,  царствие ей
небесное,  напропалую  гуляла  от Вадима.  Никого  и  ничего  не  стыдилась,
паскуда. На квартире полюбовника все и  произошло. Включили зачем-то утюг, а
сами давай кувыркаться. Да еще здорово поддали перед тем. Вот и угорели оба.
Я много раз говорил Вадиму: гони свою стерву взашей или задай ей как следует
по мягкому месту, чтобы три  дня  присесть, не могла!  Отмалчивался. Не хочу
брать греха на душу, но, думаю, Бог наказал ее за распутство.
     -- А что Инна?
     -- О! Эта дамочка из крутого  теста. Одно слово -- хозяйка! С такой женой
-- как за каменной стеной! Она, я так думаю, его и обеспечивала. Какие у него
заработки? Сколько платят за эту писанину? А вот Инна гребла лопатой.
     -- Это правда, что в него стреляли?
     -- А  в кого нынче не стреляют?  --  усмехнулся дядя Миша. -- Вот свернете
сейчас за угол с этим чемоданчиком, могут и в  вас пальнуть. Да что чемодан!
За бутылку водки зарежут. Дожили! -- И, взяв с полки гаечные ключи, он поднял
капот автомобиля...
     ...Тем же вечером я встретил знакомого  литератора. Он  сам заговорил о
Вадиме Ромоданове.
     -- Смотался,  подонок, за бугор!  Здесь его,  видите ли, не ценили! А ты
пиши, чтобы тебя читали,  вот  и  будут ценить. Впрочем,  скатертью дорожка!
Одной бездарью меньше. Он думает, там  его будут  издавать.  Да  кому он там
нужен?!
     Незаметно  я  перевел  разговор  на   Мамалыгина.  Известна   ли  моему
собеседнику эта фамилия?
     -- Мамалыгин?  Аркадий Андреевич? Еще бы! Возится с молодыми фантастами,
ведет какой-то кружок  в Доме  железнодорожников,  но,  по-моему,  ни одного
крупного имени так и не выпестовал. А ведь этому кружку, дай Бог памяти, лет
тридцать,  если не сорок. Я и сам  на заре туманной юности туда похаживал. И
вот что удивительно  -- Мамалыгин будто не стареет. Все  такой же бодренький,
добродушный, розовый... Что  он пишет? Какие-то  заумные статьи  непонятно о
чем. Впрочем, я не читал, врать не буду...
     Что еще?
     На следующий  день в разделе  криминальной  хроники "Вечерки" появилась
небольшая информация:
     "В лесу, неподалеку от развалин  так называемой Лесной  Дачи, обнаружен
автомобиль  с  двумя  трупами.  Погибли  молодая  женщина Виктория Б.  и  ее
семилетний сын Антон. Причина смерти -- отравление выхлопными газами..."
     О Глебе -- ни слова.
     На этом, собственно, и завершилось мое дилетантское расследование.
     В течение  нескольких  вечеров я ворошил  содержимое  доставшегося  мне
чемоданчика. Он под завязку был набит рукописями.  Но в каком виде! Десятки,
сотни страниц убористого текста, представляющего собой нескончаемый частокол
закорючек.  Существует немало  анекдотов о  медицинском  почерке. Думаю,  по
сравнению с  Ромодановым медики  пишут  каллиграфически.  Вдобавок Ромоданов
имел  скверную  привычку  сокращать слова.  Расшифровать  это  труднее,  чем
ассирийскую клинопись.
     Впрочем,  в  чемодане  находилось  немало  рассказов,  отпечатанных  на
машинке.
     Да, Ромоданов знал, к кому  обращаться.  И хотя я ничего ему не обещал,
но,  став  невольным  владельцем его  творческого  наследия,  решил  кое-что
предпринять. Может, это порядочность, а может -- житейская глупость.
     Как бы  там  ни было,  я счел своим  долгом предложить  исповедь Вадима
Ромоданова издательству, добавив к ней для полноты несколько его рассказов.
     На этом моя миссия закончена.

ПРИЛОЖЕНИЕ


РАССКАЗЫ ВАДИМА РОМОДАНОВА


От составителя

     Из более  чем семидесяти готовых  рассказов я  отобрал в основном те, о
которых Ромоданов сам упоминает на страницах своей исповеди.
     Прежде  всего,   это   цикл  фантастических   историй   о   невероятных
приключениях  космического  "волка" Аристарха  Парамонова,  затем  образчики
мистики  автора  -- "Дьявольская пепельница" и  "Оранжевая  лампа",  а  также
детективно-мистическая вещица "Рефрижератор".
     Далее  я расположил  рассказ  "Тайник  опального  министра", навеянный,
несомненно,  перипетиями охоты  за  чужим  золотом.  (Неясно только,  откуда
взялся петербургский мотив.)
     Особняком  стоит рассказ "Рукопись,  найденная в малиннике". Если у вас
нет желания читать подряд все опусы Ромоданова,  то  настоятельно рекомендую
уделить  внимание  хотя  бы этой  вещице. На мой  взгляд, в ней  зашифрованы
истинные причины гибели Федора, которого он называл Другом с большой  буквы.
Пером автора, безусловно, водила больная совесть. Вывод делайте сами.

НЕОБЫЧАЙНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ КОСМИЧЕСКОГО "ВОЛКА"


Воскрешение дракона

     Если   на   неизведанной   планете   вы   сталкиваетесь   с   очевидной
несуразностью, то всякая ваша попытка, улучшить ситуацию лишь усугубляет ее.
     (Первый закон Казинкукки)

     Должен  прямо  сказать,  что  знаменитый  космический  "волк"  Аристарх
Парамонов  оказался-таки вредным  мужиком. До  тех пор, пока его  носили  на
руках, осыпали наградами, интервьюировали каждые  полчаса, избирали почетным
председателем  всевозможных лиг и обществ,  --  это был  парень  что надо! Он
держался в меру скромно, не лез на рожон, всегда мог ввернуть удачную шутку,
а рассказывая о своих невероятных приключениях, неизменно подчеркивал, какие
мужественные, благородные и сообразительные люди работали с ним  бок о бок в
таинственных глубинах космоса, достойно неся миссию цивилизованного человека
в неизведанные миры.
     Но  стоило  его  громкой  славе  несколько  потускнеть, стоило обществу
малость  охладеть к  его колоритной персоне,  как  наш герой  превратился во
въедливого и желчного ворчуна. Теперь истории  космических одиссей выглядели
в его интерпретации цепью ошибок и просчетов, а экипажи едва ли не поголовно
состояли из недотеп и клинических  идиотов.  Если же  и удалось  хоть что-то
открыть в  дальних странствиях, то исключительно  благодаря  его,  Аристарха
Парамонова,  проницательности  и  дальновидности.  О  примерах  человеческой
тупости и головотяпства, проявившихся  на космических трассах, он был  готов
рассуждать часами.
     Я не судья  Аристарху, тем более  что в свое время он немало потрудился
на  благо родной планеты.  И  если я  повел  сейчас речь о метаморфозах  его
поведения,  то  с единственной целью:  объяснить свой  метод  изложения  его
рассказов.
     Ведь в  его воспоминаниях и вправду немало интересного, он собственными
глазами наблюдал непознанное.
     Но  у меня решительно не поднимается рука записывать дословно некоторые
его   рассуждения.  Поэтому  за  рамками  текста  остаются  его  язвительные
характеристики, двусмысленные  намеки,  копание  в  чужом белье, равно как и
убийственная оценка тех деяний, которые мы привычно (и заслуженно!) называем
подвигами во имя прогресса и науки. Я вовсе не собираюсь лакировать события,
но и не намерен усердно  марать их дегтем. Как литератор я имею полное право
на отбор материала.
     А  теперь,  после  несколько  затянувшегося вступления,  без  которого,
однако, не обойтись, перехожу к одному из рассказов космического "волка".
     Вот что он  однажды  рассказал  мне за бутылкой превосходного ямайского
рома.
     * * *
     --  После долгого  и опасного  путешествия  наш  корабль  "Мираж" достиг
орбиты  неизвестной планеты. К поверхности отправился разведывательный катер
с пятью космонавтами, среди которых был и ваш покорный слуга.
     Вот катер пробил плотный слой облаков, и перед нами открылся безбрежный
зеленый  мир.  Повсюду, насколько хватало  глаз,  простирались  непроходимые
дебри.
     Мы перешли в режим горизонтального полета. Через  несколько минут внизу
промелькнула  поляна почти правильной круглой формы. В ее центре развалился,
нежась в лучах местного светила, огромный пупырчатый дракон.
     --  Стоп  машина!  Режим  зависания!  --  скомандовал  Тихомреев,   олух,
назначенный командиром катера. -- Включить дополнительную телекамеру!
     (Примечание автора: опускаю прочие  характеристики,  данные  Аристархом
своему коллеге.)
     Наш катер замер над поляной на высоте около пяти  километров. Мы решили
не опускаться ниже, чтобы не вспугнуть редкостного  зверя,  тем более что на
экране монитора  он  смотрелся так,  будто находился  рядом. Вообразите себе
страшную  морду,   кровожадную  пасть,  свирепые  глазки,  излучающие  некое
голубоватое сияние,  когтистые лапы, каждая из  которых могла  бы  придавить
слона, огромную бесформенную  тушу,  покрытую столь  грубой  шкурой, что  та
легко  выдержала  бы  залп  лазерной  пушки,  --  и  вы   получите  частичное
представление об этом чудовище.
     Я первым догадался обвести камерой всю поляну.
     Идея оказалась плодотворной.
     За  могучими  деревьями,  окружавшими  лежбище дракона,  мы  разглядели
множество голых аборигенов, сжимавших в руках короткие копья.
     --  Все  ясно,  --  заключил  наш механик  Артур.  --  Перед  нами дикари,
собравшиеся на большую охоту. Сейчас будет зрелище.
     Все  тут  же  согласились с его скороспелыми  выводами.  Кроме  меня. Я
вообще не люблю категоричности в суждениях. Особенно когда впервые попадаешь
на неизведанную  планету.  Но  спорить  я не стал, а  продолжал  внимательно
вглядываться в экран. Что-то здесь было не так.
     Вот аборигены осторожно вышли из-за деревьев и принялись  сужать  круг.
На них не было даже набедренных повязок.
     --  Послушайте!  --  сказал  я.  --  С  чего  вы  решили, что  это дикари?
Посмотрите, какие у  них ухоженные тела, какая гладкая кожа.  А  копья? Ведь
они лишены острия. Там какие-то набалдашники.
     Мои спутники смущенно переглянулись, пораженные моей наблюдательностью.
     -- Подождем, -- сказал Тихомреев, этот растяпа. -- Скоро все прояснится.
     Кольцо  вокруг  дракона  сжималось плотнее. Тот не проявлял ни малейших
признаков тревоги.
     Затем началось что-то странное.
     Загремели барабаны,  отвратительно  завыли какие-то  трубы,  и под  эту
дикую  какофонию  все  набросились  на  зверя,  нещадно  колотя  его  своими
древками. При этом все истошно орали и приплясывали, что снова возвращало  к
мысли о дикарях.
     Поначалу дракон не обращал  никакого внимания  на весь этот тарарам. Но
постепенно невероятный шум и мельтешение сотен голых тел начали выводить его
из себя. Он лениво махнул хвостом, и  добрая дюжина нападавших разлетелась в
разные стороны вроде мячиков для пинг-понга. Но похоже, никто не пострадал --
трава была  мягкой и густой. Одни поднялись  сразу,  другие, прихрамывая,  с
небольшой задержкой. И все для того, чтобы снова, сломя  голову, ринуться  в
эту бучу.
     Шум нарастал. Удары в барабан перешли в неистовую дробь,  трубы выли на
пределе слышимости.
     Дракон зарычал и поднял морду.
     Аборигены мгновенно изменили тактику. Они разбились на небольшие группы
и, ловко орудуя своими набалдашниками, продолжали дразнить опасного зверя.
     Атаки  выглядели  полной  бессмыслицей. Удары,  сыпавшиеся  на чудовище
градом,  были  не  опаснее  комариных укусов,  но  ведь  и  комары  вызывают
раздражение.
     Вот дракон поднялся во  весь  свой рост.  Оказалось, что  эта гора мяса
опирается на  чрезвычайно короткие лапы.  Брюхо зверя  волочилось  по траве.
Вряд ли  он мог похвастаться проворностью. Видимо, на его неповоротливости и
строился расчет.
     Но,  с  другой  стороны,  поляна была забита людьми,  и  в  общей давке
грозное животное могло наделать немало бед.
     Дракон  ринулся в самую гущу  толпы. Казалось,  сейчас  он,  как  живой
каток, проползет по  человеческой массе.  Но аборигены успевали  разбежаться
перед самой  его  пастью.  Это походило на  игру  со  смертью.  И  все-таки,
все-таки... Меня не покидали сомнения.
     А между тем  мало-помалу зверь пришел в неописуемую ярость. Его ноздри,
похожие на две глубокие  норы,  раздувались,  из  раскрытой пасти  выступала
обильная пена,  капая с  ядовито-красного  языка, могучий  хвост убийственно
молотил по траве. Зверь метался в людском море как неисправная торпеда.  Но,
к счастью, пока ему не удавалось настигнуть ни одного из своих мучителей.
     Внезапно он остановился, тяжело поводя выпученными глазами. Люди  снова
обступили его плотным кольцом. Умолкли барабаны и трубы, прекратились крики.
Над поляной нависла тяжелая тишина.
     И тут дракон взревел  во всю мощь своей глотки. От его рева взметнулись
пышные прически аборигенов, затрепетали листья на деревьях.
     Он  мотнул ящерообразной мордой.  В  тот  же миг из его ноздрей повалил
густой дым, а следом (мои бравые коллеги оцепенели) вырвалась голубая молния
и  ударила в передний ряд. Десятка два несчастных свалились как подкошенные,
корчась в муках. А дракон снова и снова метал в толпу голубые молнии, каждая
из которых находила свои жертвы...
     -- Предлагаю немедленно нейтрализовать чудовище! -- выдохнул Тихомреев. --
Не то он их всех спалит.
     -- Я -- за! -- тут же подхватил Артур, этот вечный соглашатель.
     -- Погодите, -- я попытался образумить моих торопливых товарищей,  --  тут
что-то не так. Смотрите, они сами лезут под разряды, причем с явной охотой.
     -- А если это коллективное самоубийство? -- высказалась Элла.
     Ох уж эта неподражаемая женская логика!
     --  Пока  мы тут  спорим, он уложил еще полсотни человек, --  упрямо гнул
свое Тихомреев.  -- Надо  действовать. Голосуем. Кто за мое предложение? Так.
Четверо. Решение принято.
     Решение  принято! Вот  как иногда бывает  в космосе!  Трое простофиль и
одна нервная дамочка решают судьбу планеты.
     Но  что я мог поделать? В ту пору закон Казинкукки еще не был принят, а
мои аргументы коллеги проигнорировали.
     Через  секунду  в дракона  полетел паралитический  заряд.  Когда  зверь
завалился набок, земля содрогнулась.
     И что же? Аборигены заплясали от радости? Черта с два!
     На их лицах  последовательно отразились недоумение, обескураженность и,
наконец,  глубокое отчаяние,  я  бы даже сказал, горе. Они столпились вокруг
поверженного мастодонта,  переглядываясь  тревожно и виновато. Они поднимали
его тяжелые складчатые  веки, заглядывали в остекленевшие глаза,  обнюхивали
его  безобразные ноздри и пасть. Несколько  человек пытались делать  массаж.
Несомненно, аборигены хотели оживить дракона. Напрасные хлопоты.  Тихомреев,
надо полагать, не поскупился, выбирая мощность заряда.
     Вскоре  добровольные "ветеринары"  осознали всю тщетность своих усилий.
Один из  них  взобрался  на тушу и  обратился  к  толпе  с  короткой  речью,
окрашенной, как можно было догадаться, в  трагические тона. В ту пору еще не
было синхронных  автопереводчиков, и смысл сказанного ускользнул от  нас. Но
скорбь и отчаяние, написанные на  всех без  исключения  лицах, не  оставляли
сомнений, что наш капитан совершил грубейшую ошибку.
     Нестройными рядами,  понурив головы, аборигены  двинулись куда-то через
лес.  Поляна  опустела. На ней не виднелось ни одного  трупа. Следовательно,
голубые  молнии не представляли смертельной  опасности. Я укрепился в мысли,
что  был абсолютно  прав,  предлагая экипажу  не  спешить. Но они  поддались
тлетворн