дию.
     -- Мне это проверить проще простого, -- пробормотал я.
     -- Вот и проверь, -- кивнула Инна. --  Лучше поздно, чем никогда. Ручаюсь,
тебе откроется  много интересного, и  тогда ты  поймешь  наконец,  кто такой
Саныч.
     -- Если он и вправду обманывал меня... -- Я запнулся.
     -- Что тогда?
     -- Ему  не  поздоровится,  --  неопределенно  заключил я.  Она  порывисто
прижалась ко мне:
     -- Милый, я знаю, что ты сильный. Но умоляю, поменьше доверяй людям. Они
такие скоты!  Недаром  же  Саныч отказался  вкладывать золото в  наше  дело.
Заставь его показать свой тайник. Его доля тебе известна. Если там больше...
Ну чего объяснять? А в том,  что  там  намного  больше, я не сомневаюсь.  Ты
получишь доказательства и поймешь, что я была права с самого начала, а вовсе
не наговаривала на твоего любимчика.
     Тяжелая пелена застила мне глаза.
     Неужто  этот  прохиндей, этот прожженный плут  с внешностью  кристально
честного малого держал меня  за деревенского дурачка?  Ну,  Саныч, если  моя
драгоценная жена права, берегись!
     --  Пусть он  при  нас достанет  свою  захоронку, -- доносился из  глубин
космоса  голос  Инны. -- Только мы  втроем. Пересчитаем  вместе. И  пусть  он
держит ответ.
     --  Он ответит, -- с угрозой пообещал я. -- Ответит за все! Я заставлю его
сказать, почему он так поступил.
     -- Почему -- понятно без объяснений. Я недоуменно посмотрел  на нее. Инна
взяла мое лицо в свои ладони:
     -- Милый... Как  же  ты не понимаешь?! Ведь  у  него растет сын!  Горячо
любимый сын!
     Одной  фразой она рассеяла все мои сомнения (которых, впрочем, почти не
оставалось). Что тут Доказывать?
     Любовь  Саныча  к  сынишке, вообще  к  семье носила  гипертрофированный
характер. Я знал, что ради своих близких Саныч не пожалеет жизни, и не видел
в том  ничего предосудительного. Напротив,  меня это умиляло. Да я и  сам  с
симпатией   относился  к  мальчишке.  Но  сейчас  отцовские  чувства  Саныча
представлялись мне миной замедленного действия, направленной против  меня. Я
понял простую  истину: то  место, которое раньше я занимал  в сердце Саныча,
безраздельно занято его  семьей.  А  я? Я даже не вытеснен, я  стал досадной
помехой, этакой занозой, которую надо вырвать, а еще лучше уничтожить.
     Какой же я глупец! И какая умница Инна! Она в два счета раскусила этого
скользкого типа. Действительно, разве можно верить предателю?!
     -- Что предлагаешь? -- спросил я ее и как жену, и как сообщницу.
     -- Ты сам должен решить, Вадик.
     -- Ладно, не будем пороть горячку. Мне  надо  успокоиться  и как следует
все обмозговать.
     -- Только не тяни. Как бы не припоздниться.
     -- Не волнуйся, милая. Никуда он теперь от меня не денется.
     * * *
     Саныч явился наутро.
     У него был вид человека, желающего загладить свою вину.
     Хитрец!
     Рассыпаясь  в  витиеватых  комплиментах,  он  принялся  выведывать,  не
согласимся  ли  мы  с  Инной  посетить вечерком  его  скромную  обитель,  на
задворках  которой  задымится  мангал,  распространяя  аромат  великолепного
шашлыка,  который  он  уже  замариновал  в  белом  вине  с  добавлением всех
необходимых специй.
     Знает, подлец, что мы обожаем шашлык его приготовления.
     -- Надеюсь, ты еще не собираешься нас отравить? -- пошутил я.
     Саныч вытаращил глаза:
     -- Федорыч! Если я когда-нибудь и отравлю тебя, то только своей глубокой
преданностью, которая, к  сожалению, как я заметил,  вызывает у  тебя легкую
тошноту.
     -- Ладно, старый плутишка. Не паясничай. Мы придем.
     * * *
     И вот мы сидим в его саду под душистой яблоней.
     Шашлык,  как  всегда,  получился отменный.  Не  знаю  уж,  как это  ему
удается.  Я много  раз  брал у него  и  рецепты, и  консультации,  но только
переводил  продукт. А Саныч  нанижет  сочные  куски на  шпажки,  выложит  на
мангал,  дунет на  угли,  помашет  картонкой  с  одной  стороны,  с  другой,
перевернет раз и  два, сбрызнет из особой бутылочки, где  в  уксусе  плавают
огненные дольки жгучего перца, -- и готово: хоть ты трижды сыт по горло, а не
устоишь.
     Женщины ушли в дом, мы с Санычем остались за столом вдвоем.
     Нынче  мне  удалось  основательно  подпоить  его.   Саныч  крепился  из
последних сил, язык  заплетался. Еще рюмка-другая, и  он попросту свалится с
копыт.
     Интересно  иной раз понаблюдать за пьяным человеком,  для  которого это
состояние -- редкость.
     -- Послушай-ка, Саныч... -- заговорил я. Он пытался держать голову прямо,
но она то и дело клонилась то в одну, то в другую сторону.
     --  Я  никогда не интересовался твоей  бывшей  командой, а  теперь вдруг
припекло. Сколько у тебя было парней? Я имею в виду, сколько их всего прошло
через твою кухню?
     Он воздвиг над столом кулак и принялся по одному разгибать пальцы:
     -- Раз, два, три, четыре... Но -- тсс! Чтобы Вика не услыхала.
     -- Она не слышит. Где эти парни? Он глуповато заулыбался:
     -- Ты же знаешь,  Федорыч, двоих мы отправили. Ну, тех,  которые  видели
твою благоверную там... там... словом, понимаешь где.
     -- Кто двое других?
     -- Мы  же от них тоже отказались. У нас теперь легальный  бизнес, верно?
Хотя бардака в десять раз больше.
     -- И все-таки, кто те двое?
     -- Они тебе нужны?
     -- Иначе не спрашивал бы.
     -- Хорошо! --  Он  отодвинул  тарелки, расправил перед собой  салфетку  и
принялся быстро писать, морща лоб.
     --  Вот, --  протянул  мне короткий список. Я сложил салфетку вчетверо  и
спрятал в нагрудный карман рубашки.
     -- Зачем тебе, Федорыч? Хочешь опять... золотишко... а?
     -- Там видно будет.
     В это время из-за угла дома выбежал Антон, которому недавно исполнилось
шесть лет.
     --  Папа!  --  закричал он. -- Мама  велела передать, чтобы  ты  больше не
зюзюкал.
     -- Хорошо, сынок, -- подобрался Саныч, даже будто чуть трезвея. -- А ты ей
передай, чтобы  она не беспокоилась, потому что мы не зюзюкаем, а беседуем с
дядей Вадимом на разные важные темы.
     -- А что такое зюзюкать, папа?
     Саныч некоторое время сидел с закрытыми глазами, затем нашелся:
     -- А вот это, сынок, пусть тебе мама и объяснит. А мы с дядей Вадимом не
знаем  таких  слов. Может быть  даже,  они не совсем хорошие. Лучше бы  тебе
никогда их не произносить. Ты меня понял?
     -- Понял, папа! Я скажу, -- и он умчался.
     --  Нет,  Федорыч, ты только послушай, каким  словам она  учит малыша, --
принялся возмущаться Саныч, но с какой-то затаенной нежностью.
     Сама возможность чуть-чуть, самую малость поерничать с женой  под сенью
собственного дома относительно  методов воспитания своего ребенка доставляла
ему огромную радость.
     -- Славный у тебя сынишка!
     -- Федорыч, я так рад, что он тебе нравится!
     -- Надо бы позаботиться о его будущем...
     -- Конечно! Я думаю об этом со  дня рождения Антошки. Еще когда он был в
материнском чреве... Еще когда его и в проекте не было...
     -- Ну и что ты надумал?
     Упившийся Саныч не замечал моей иронии.
     -- Ему уже шесть, не успеешь оглянуться, пора в  школу. Хочу репетиторов
нанять. Пусть он будет лучшим учеником с первого класса.
     -- Толково... А дальше?
     -- Ничего не пожалею, но воспитаю его человеком.  Слава Богу,  наступили
новые  времена.  Вот  выучится,  откопаю  свое золотишко  --  для  него  ведь
берегу... Хочу увидеть его настоящим хозяином.
     Вот как! Впервые в  моем присутствии Саныч  употребил термин  "хозяин",
имея в виду другого человека. А я для него уже не хозяин. Просто Федорыч.
     --  Довольно, -- кивнул я. --  Можешь рассчитывать и на мое золото. А что?
Пусть парнишка богатеет.
     --  Спасибо,  Федорыч!  -- Саныч принял мою  издевку за чистую  монету. --
Давай вздрогнем за это! Святое дело!
     -- Давай!
     Саныч наполнил рюмки, заодно полив и скатерть.
     -- За то, чтобы у Антошки была настоящая  жизнь, не такая паскудная, как
у нас...
     Лучше бы  он  этого не  говорил! Я  мог простить ему обман,  украденное
золото,  проваленное задание, но ведь  сейчас,  сам  того не ведая, он выдал
свое истинное отношение ко мне  --  он попросту  перечеркнул мою  судьбу, как
некую несуразность. Этого я ему не прощу!
     -- Прекрасный тост! -- Я приподнял свою рюмку. --  Но  вот какая заковыка:
едва  Антон станет  богатым деловым  человеком,  как тут же найдется  другой
Саныч, который обложит его данью, наступит на горло и не даст продыху.
     -- А это уж дудки! -- вскинулся Саныч. -- Да я такую охрану организую, что
ни одна сволочь не  посмеет сунуться.  Пусть  зарабатывает денежки  себе  на
здоровье.
     -- Чудесная перспектива! Значит -- все отдаем Антону? А что  же останется
нам?
     --  Эх,  Федорыч,  мало  ли других  удовольствий?  Будем смотреть разные
страны, плавать на теплоходах, купаться в теплых морях...
     -- Идиллия... Ну, довольно слов! Поехали! Только до дна!
     Саныч  опрокинул  в себя стопку,  тут  же  ткнулся лицом в  скатерть  и
захрапел.
     Я   с  нескрываемой   ненавистью  посмотрел  на  его  блестящую,  будто
отполированную, лысину.
     Так вот, значит, какую судьбу пророчишь ты мне, друг Саныч!  Теплоходы,
южные моря...  Кстати,  не  худший  вариант.  А  то  застрелишь,  гад, подло
застрелишь с  деликатной улыбочкой, чтобы потрафить своему щенку! Фактически
ты уже списал меня. Не рановато ли, Саныч? Но как же легко ты раскрылся! Мне
даже не пришлось пытать тебя биополем.
     * * *
     Из гостей  мы  вернулись  довольно рано  -- по  причине  полной отключки
Саныча.
     Во дворе на лавочке сидел Степан. При нашем появлении он резво  вскочил
и гаркнул на всю округу:
     -- Здравия желаИм!
     Странно,  но  с течением времени  в нем все заметнее прорезаются  черты
Пономарца-старшего.   Степенность   уступает   место  легкой  развязанности,
меняются  голос и  походка,  опять  же  эти словечки, характерные  для Ивана
Васильевича... А главное -- глаза. Не могу отделаться  от ощущения, что в нем
живут глаза  умершего старика. Похожие метаморфозы произошли  и  с Аннушкой.
Она уже не напоминает мне суровую монашку. Аннушка несколько округлилась, на
щеках  появился  румянец, а  улыбается она точь-в-точь как  Фекла Матвеевна.
Быть может, это следствие перемены климата и обстановки?
     -- Какие будут указания, хозяйка?
     Даже в  моем  присутствии Степан первым делом обращался к Инне. Что же,
наверное, так и должно быть. Дом ведет она.
     -- Ступай к себе, Степан. Сегодня ты нам не нужен.
     -- Ясненько! -- В его зрачках вспыхнули блудливые огоньки: дескать, знаю,
почему прогоняете. Повернувшись, он засеменил к калитке.
     А  мы направились в бассейн, разделись, сгорая от нетерпения, и прямо в
воде занялись любовью.
     Потом  мы сидели рядышком на мраморных ступеньках, и я рассказывал Инне
о своей беседе  с  Санычем. Поначалу, умиротворенный  ее ласками, я  говорил
спокойно, но постепенно гнев снова овладел мною.
     -- Дорогая, ты была абсолютно права, -- заключил я. -- Для Саныча я  более
не авторитет.
     -- Женское  сердце не обманешь, милый, -- ответила она. -- Кстати, ты взял
у него список?
     -- Да. Там, в рубашке.
     -- Подумать только! Любому из них он может поручить расправиться с нами.
     -- Думаю, до этого не дойдет.
     -- Отчего же? Он проспится и обязательно вспомнит, что наболтал лишнего,
что  ты его раскусил. Милый, не  благодушествуй, умоляю!  Он не оставил  нам
выбора. Надо действовать решительно. И немедленно.
     Я  встал, взял  сигареты  и зажигалку, закурил, обошел бассейн кругом и
снова сел рядом с Инной.
     -- Я не собираюсь тянуть. Эта неблагодарная свинья получит  по заслугам!
Завтра же!
     -- Может, ты поделишься со мной своими планами?
     -- Конечно, моя радость. Завтра у него деловая встреча в городе. Из дома
он должен выехать  в семь  утра. В это время на  выезде  из Жердяевки дорога
совершенно пустынна. Перехвачу его и заманю в лес. Там заставлю сказать, где
он прячет золото. А после сотру его память. Считай, что с Санычем покончено.
-- Передо  мной  встали его сливовые влажные глаза: "За то,  чтобы  у Антошки
была  хорошая жизнь, не  такая  паскудная,  как  у  нас!"  Ах  ты, ничтожный
стрекозел! Но как же больно ты меня куснул! Вот только Вику жалко...
     Некоторое время  Инна молча  смотрела  в  голубую  воду.  Затем,  резко
повернувшись, опрокинула меня на спину и уселась сверху.
     -- Милый, возьми меня сейчас... Я так тебя хочу! Никогда еще она не была
такой страстной.
     * * *
     Без  четверти  семь  мы  с  Инной  сидели  в  нашем  новом  темно-синем
"мустанге",  который   я  загнал   в  придорожные   кусты.  Отсюда   отлично
проглядывался выезд из Жердяевки на шоссе. В багажнике лежали  лопата, кирка
и складная лесенка. Прихватили мы и фонарик.  Это Инна вовремя вспомнила  об
инструментах,  которые  могли понадобиться,  чтобы  добраться  до  захоронки
Саныча. Она, моя милая, никогда не упускала ни одной мелочи.
     День обещал быть  великолепным. Прозрачное осеннее  небо казалось таким
глубоким,  что  чуть напрягись,  и  увидишь  далекую  планету  Диар.  Первая
желтизна лишь краешком тронула листву. В лесу звонко перекликались пичуги.
     Через мостик переехал кофейного  цвета "Жигуль", который Саныч приобрел
в  прошлом году.  Несмотря на широкий выбор, мой помощник по инерции отдавал
предпочтение отечественным маркам.
     Когда автомобиль был в сотне метров, я нажал на газ. "Мустанг" перекрыл
дорогу.
     Саныч затормозил.
     -- Федорыч? Инна? -- Вид у него был помятый, похоже, он все еще боролся с
тошнотой и потому  не мог сразу  оценить  ситуацию. Но в глазах уже появился
тревожный блеск.
     Чует кошка, чье сало съела!
     -- Что случилось?!
     --   Не  волнуйся,  Саныч,  все  в  порядке,   --  ответил  я  как  можно
непринужденнее. -- Возникла одна маленькая проблема. Надо поговорить. Поезжай
за нами.
     -- Хорошо.
     По едва приметной  колее я свернул в лес,  не спуская глаз с "Жигулей".
Если  тому вздумается удрать, я  мгновенно воздействую  биополем.  Но покуда
Саныч послушно следовал за нами.
     Я остановился в зарослях орешника. Ну вот. Теперь с дороги нас никто не
увидит.
     Мы  сошлись   у   подножия   могучей  сосны,  чьи  переплетенные  корни
проглядывали из-под слежавшейся хвои то тут, то там. Не так ли переплелись и
наши судьбы, подумал я.
     На Саныча было жалко смотреть. Предчувствие большой  беды ясно читалось
на его пергаментной физиономии.
     -- Что, Саныч, трещит голова с похмелья? Вдруг он бухнулся на колени:
     -- Хозяин, в чем я провинился?
     Вспомнил все-таки, сволочь, кто твой  истинный хозяин, подумал я. Жаль,
что поздновато.
     --  Ладно, незачем  тянуть.  Признавайся  по-хорошему,  много  золотишка
прикарманил?
     Судорога пробежала по его субтильной фигуре.
     --  Хозяин! -- Он схватил меня за руку. -- Это она тебя научила?! Она?! Не
верь ей!
     Инна брезгливо ударила его по щеке:
     -- Придержи свой грязный язык, Саныч!
     -- Ты не ответил, -- продолжал я, одновременно мягко отстраняя жену.
     -- Чист  я  перед  тобой,  хозяин! Чист! Хлебом клянусь! Антошкой своим!
Всем святым!
     -- Тихо-тихо, не горячись. Чист так чист. Тем более незачем волноваться.
Мы просто проверим твою долю, а после спокойно разойдемся по домам.
     Саныч поднял на Инну полные страдания глаза.
     -- Я знал, что однажды ты сделаешь это.
     -- Ты сам себя наказал, -- сурово ответила она.
     -- Оставь моим хотя бы половину! -- взмолился он, обращаясь только к ней.
     -- Ты, кажется, вздумал диктовать условия?
     -- Ну треть!
     -- Гнусный мерзавец!
     --  Ну хоть  что-нибудь! Им же не на что будет жить! -- Его поза выражала
полную покорность судьбе. Он состарился на глазах.
     -- Саныч, хватит нудить, -- вмешался я. -- Сам скажешь, где тайник, или...
Ты ведь знаешь мои возможности.
     -- Я скажу, -- молвил он одними губами, тупо глядя перед собой.
     -- Так говори.
     -- Я спрятал... Долгая пауза.
     -- Ну?
     --  Я  спрятал  его...  -- Он словно  набирал воздуха  перед  решительным
прыжком в пустоту.
     -- Зануда!
     -- На Лесной Даче, -- и он сжался, как проколотый воздушный шар.
     Едва  прозвучали  эти  слова, как мои давние, вроде  бы напрочь забытые
предчувствия  вырвались из небытия. С Лесной Дачи начались  мои приключения,
ею они и закончатся. Это судьба. Рок.
     Одновременно я заметил торжествующий блеск  в глазах Инны, но не придал
этому значения.
     -- А ведь, помнится, я велел тебе взорвать ее.
     -- Я и взорвал. Все. Кроме...  подвала. Я решил, что там  самое надежное
место  для тайника. Никто  не  сунется. Бункер уничтожен,  но лаз остался. Я
прикрыл его металлическим листом и забросал валежником.
     --  Это лишний раз доказывает, какой  ты лживый человек, --  поучительным
тоном изрек я. -- Вини в своих несчастьях только себя.
     -- Только  в  этом и  виноват! Только в  этом! -- Он сложил  перед  собой
ладони.
     -- Милый, пора ехать, -- Инна потянула меня за рукав.
     Весь ее облик дышал таким возбуждением, что если бы не Саныч, я овладел
бы  ею  прямо сейчас, на этой  упругой  хвое, между голыми  корневищами. Но,
похоже, Инну переполняли другие желания.
     "Жигули"  Саныча мы  оставили  здесь же,  в зарослях.  Расположились  в
"мустанге": мы с Инной впереди, Саныч сзади. В зеркальце я хорошо видел его.
Попробуй он бунтовать,  утихомирю  в  тот  же миг. Но, кажется,  Саныч  и не
помышлял о сопротивлении.
     Я  повел  машину  к месту, одно упоминание  о  котором вызывало  у меня
нервную дрожь.
     * * *
     Лесной Дачи более не существовало.
     От барака, пристроек и забора осталась высокая груда  мусора,  заросшая
вездесущим  бурьяном. Лес  молчаливо  наступал  на  чужеродную территорию. В
двух-трех местах  укоренились  пушистые  елочки.  Кстати,  несколько  елочек
поднялось  и на  ведущей  сюда колее,  доказывая, что по  ней  не  ездили по
крайней  мере  последние  два-три  года.  В  густой траве  шуршала  какая-то
живность.
     Из всех  сооружений  уцелел  лишь  колодец,  тот  самый,  за которым  я
хоронился когда-то от пуль Саныча.
     Бедняга подвел нас к большой куче валежника и принялся разбрасывать ее.
     Мы с Инной наблюдали за его действиями.
     -- Нужна лопата. -- Он беспомощно оглянулся на меня.
     -- Возьми в багажнике.
     Вооружившись инструментом,  он  снял слой  земли, под которым проглянул
ржавый металлический лист.
     Саныч оттащил его в сторону.
     Показался узкий лаз, из которого дохнуло сыростью и чем-то затхлым.
     Саныч протиснулся в него, прихватив с собой лопату.
     -- Пошли! --  Инна потянула меня  к  черной дыре.  Я  невольно  отступил,
бормоча:
     --  Зачем?  Он сам  все  достанет  и принесет  на  блюдечке.  С  голубой
каемочкой.
     -- Да ты что, милый?! -- Она смотрела на меня  с недоумением.  -- Если нам
не находиться рядом, он и половины не покажет.
     -- Покажет, я заставлю.
     Но Инна не собиралась уступать. Понукаемый ею, я пролез внутрь. За мной
последовала моя любимая жена, не обращая внимания  на царившую повсюду грязь
и  пыль. Ее светлый брючный костюм моментально сделался  похожим на спецовку
трубочиста.
     Вспыхнул луч фонарика.
     Вот  он, этот жуткий подвал, происшествия  в котором как бы  направляли
все основные повороты моей судьбы. Здесь меня  пытал Китель, здесь  томилась
Алина, здесь я впервые увидел Инну...
     Саныч копошился в углу. Поддев тяжелую плиту, он сдвинул  ее в сторону.
Под   ней  показалось  углубление,  заставленное  какими-то  коробочками   и
мешочками в полиэтиленовой пленке.
     -- Берите и владейте, -- обреченно выдохнул Саныч.
     -- Милый, -- шепнула  мне  Инна, -- спроси у  него, но пожестче,  есть  ли
другие тайники.
     -- Саныч, здесь все?
     -- Подчистую.
     -- А если честно?
     -- Все до последне