всю ночь
прожекторы "Вторчермета" и мясокомбината -- мои союзники.
     В противоположной  от  платформы стороне железная дорога круто  огибала
нефтебазу. Помнится,  Саныч  рассказывал как-то,  что это  место  облюбовано
самоубийцами.  Чуть  не  каждый  месяц какой-нибудь  несчастный  сводил  тут
последние счеты с жизнью. Были и случайные жертвы,  особенно после авансов и
получек. Масса пьяного народу перетекала через рельсы именно на этом опасном
закруглении, будто не ведая, что тормозной путь у поезда, тем более скорого,
-- больше километра.
     Так что же мне делать с Максом?
     Но сначала надо его выманить из норы.
     * * *
     Я  не хотел ни  в малейшей  степени  рисковать Санычем, единственным на
сегодняшний день человеком, который хоть что-то затронул в моей душе.
     Вскоре сложился план.
     В  нашем  драматическом театре на вторых ролях служил  актер по фамилии
Струйкин,  обликом  несколько  напоминающий Саныча. Ну а полное сходство мог
придать грим.
     Актер  был  сильно  пьющий, с  вечно пустым  карманом, поэтому  на  мое
предложение  согласился без раздумий. Естественно, дело я ему представил как
невинный розыгрыш.
     И  вот в  домике  на  Полевой загорелся свет.  (Саныча я тайно отвез  в
Жердяевку.)
     Моя задача  сильно  облегчалась  тем,  что  после  наступления  темноты
проходило  всего четыре  электрички, и  мне не было  нужды подолгу торчать в
бурьяне.  Я  прослеживал  отъезд  очередного поезда,  а после возвращался  в
домик, коротая время за  беседой с  лже-Санычем, знавшим массу любопытнейших
театральных историй. Перед проходом каждой электрички он степенно расхаживал
-- в качестве приманки -- по двору, освещенному вторчерметовским прожектором.
     Почему я не  дожидался  Макса  непосредственно в доме? Терпение,  скоро
узнаете.
     Макс появился  на  третий  вечер  предпоследней электричкой  в 23.15. К
этому  моменту  район Полевой прочно  погрузился в  дрему. Лишь  собачий лай
изредка нарушал глубокую тишину.
     Макс был единственным, кто сошел на платформу. Сбежав по ступенькам, он
быстро и бесшумно, как пантера, двинулся в мою сторону.
     Что ж,  он сам  выбрал свою судьбу! Этот убийца и садист не оставил мне
иной  возможности. Пора раз и навсегда  оборвать цепочку злодеяний, которыми
унизан путь этого мерзавца.
     Через четыре минуты должен был пройти скорый. Теперь понимаете,  почему
я не мог поджидать его в доме? Я не успел бы.
     Когда Макс приблизился на  достаточное  расстояние, я послал ему мощный
мысленный приказ.
     Он с ходу остановился, будто налетел на невидимую преграду.
     Оглядевшись на всякий случай, я покинул свою засаду.
     -- Макс, куда топаешь?
     -- Надо развязать язык одному сучонку, -- ответил он с закрытыми глазами.
     -- Что ты  собираешься с ним сделать? В его  правой руке блеснула финка.
Очевидно, та самая. Я так и не понял, откуда она появилась.
     -- За ним должок.
     -- Он ведь предлагал тебе деньги?
     -- Собачье  дерьмо! Дешевка! Мелочью хочет  откупиться. А я за него срок
мотал. Или он  сведет меня  с  хозяином, или я вырежу его сердце.  Поглядим,
зашьют ли его во второй раз.
     Где-то далеко-далеко послышался перестук колес.
     Продолжать беседу не имело смысла.
     --  Макс,  становись  на  шпалы,  на второй  путь,  и топай  вперед.  Да
поторапливайся!
     Он подчинился.
     Я  шел за ним сбоку по  извилистой гаревой тропинке, строго контролируя
дистанцию.
     Когда  мы приблизились к  опасному  закруглению,  о котором я упоминал,
скорый был совсем рядом, хотя его и закрывали цистерны нефтебазы.
     Ну, пора!
     Я   бросился  в   густые  заросли   бурьяна,  которого   и  здесь  было
предостаточно.
     Локомотив  вырвался  из-за   поворота.  Мощный  прожектор,  похожий  на
удивленный  глаз циклопа, высветил  поджарую фигуру Макса,  стоявшего  между
рельсов. Раздался протяжный гудок.
     Должно быть, я непроизвольно ослабил контроль.
     Макс вдруг встрепенулся, словно  выходя из транса и обретая способность
здраво рассуждать.
     На миг я заколебался, пораженный чудовищностью своего замысла.
     Макс рванулся было  в сторону, но я,  собрав волю  в кулак, послал  ему
последнюю команду.
     В следующую секунду локомотив подмял  его  под себя. Надрывно завизжали
тормоза.
     Пригибаясь, я  бросился к  забору нефтебазы,  вдоль  которого  тянулась
тропинка, выводящая на Полевую, и через несколько минут вошел во двор Саныча
с другой стороны.
     Состав  стоял напротив.  Он  полностью  прошел через  то  самое  место.
Хлопали  двери,  тревожно переговаривались  проводники. Несколько  человек с
фонарем пробежали к хвосту.
     Помнится, я где-то читал, что на счету каждого машиниста, в среднем, до
десяти  человеческих  жизней. Им не привыкать. Издержки профессии. Тем более
что поворот, где все произошло,  давно уже пользуется у них  дурной  славой.
Очередной самоубийца. Только и всего.
     Струйкин стоял неподалеку.
     -- Что там случилось? -- кивнул он на замерший поезд.
     -- Кто его знает? -- Я пожал плечами. -- Вероятно, встречного ждут.
     -- А-а...
     -- Знаешь, дорогой, поехали-ка в город.
     -- А как же розыгрыш?
     -- Не состоится. Тот человек уехал. Навсегда.
     -- А мой гонорар?
     -- Получишь сию минуту.
     Я подвез актера до театрального общежития, где он обитал, и, покуда тот
шел к подъезду, облучил его блокиратором.
     * * *
     Я  рассказал  Санычу,  что  ночью  кто-то  опять  попал  под  поезд  на
злополучном повороте. Судя по найденной финке -- это Макс.
     Саныч ничего не ответил, но его взгляд, полный трепетной благодарности,
был красноречив.
     Когда мы уже ехали по Полевой,  он, смущаясь, как мальчишка, признался,
что  они  с   Викой  решили  расписаться.  Похоже,  он  рассчитывал  на  мое
благословение. И получил его.
     Я предложил ему поменять адрес. Этот домик засвечен, а кроме того, мало
подходит в качестве семейного  очага. Отчего бы не  купить  более  приличное
жилье?  Например,  в  Жердяевке. Там  тихо  и зелено, ни  лязга металла,  ни
самосвалов  со  щебенкой.  Да  и  легализоваться  стоило  бы  основательней.
Только-только вышел  закон  об индивидуальном  частном  предпринимательстве.
Надо  пораскинуть   мозгами  и   организовать  какой-нибудь  кооператив  для
прикрытия.  Что  же касается наших пиратских  рейдов,  то готовить  их нужно
более тщательно. Чтобы комар носа  не  подточил. Выждем еще два-три  месяца,
чтобы  никому в голову не  пришла мысль связать перерыв  в  "работе"  с  его
пребыванием  в  больнице,  и  продолжим  наше благородное  дело.  Тем  более
кандидатур хватает.
     В скором времени Саныч  стал моим соседом. Через  две улицы он приобрел
коттедж -- не такой, конечно,  просторный, как  у меня, и не такой роскошный,
какой  был  у  Алины,  но  вполне,  приятный,  чтобы  свить  в нем  семейное
гнездышко.
     Свадьбу  сыграли   в   узком  кругу.  Кроме  меня,  четы  Пономарцов  и
трех-четырех соседей, присутствовали,  в основном, родственники Вики -- такие
же милые, симпатичные и простодушные люди.
     Зажила новая  семейная пара душа в душу. Я поразился, каким галантным и
заботливым мужем оказался Саныч. Свою дражайшую половину он готов был носить
на руках,  несмотря на некоторый избыток ее веса. Каждую свободную минуту он
что-то приколачивал,  прилаживал или  красил,  и вскоре  их  дом  засиял как
народная игрушка.
     Нередко я захаживал к ним  на чашку чая и, признаться, не раз испытывал
внезапный приступ зависти, замечая, с какой нежностью Вика обхаживает своего
благоверного. Господи, почему же в моей жизни не было ничего похожего?
     Между тем раны  Саныча зарубцевались, и мы решили, что пора вернуться к
доходному промыслу. (Естественно, о тайной стороне жизни своего супруга Вика
не догадывалась. Для нее  он был заместителем директора кооператива "Старт",
выпускающего  кожаные   ремешки  и   мундштуки  из  отходов,  получаемых   с
мясокомбината. В общем, современные "Рога и копыта".)
     Саныч  разыскал своих  орлов,  выплатил им  компенсацию  за вынужденный
простой,  поблагодарил,  что не  бросили его  на  Полевой,  и  колесо  опять
завертелось.
     Первым  делом  взяли-таки тайник на  кладбище.  Обошлось  без мистики и
привидений. Нервы у Саныча оказались покрепче моих.
     Теперь  мы  действовали  более  осторожно.  Сначала  вдвоем  с  Санычем
подробно обговаривали план операции, затем несколько дней он вел наблюдение,
и,  если  не  возникало  ни  малейших  подозрений, команда  отправлялась  за
очередной захоронкой.
     Содержимое моей каморки росло как на дрожжах, пополнялась и фонотека.
     Но  счастья не было. Не  было  и  удовольствия от  прожитого дня.  Так,
рутина, хотя и с блеском золота.
     Алина перестала являться мне в снах.  Как и Федор. Зато начал приходить
Макс.  Он  стоял  между  рельсов, почему-то  в  жаркой  пустыне под  белесым
солнцем.  Рельсы сходились  у горизонта, откуда на огромной  скорости  несся
локомотив. Вот он наезжает  на Макса и... обтекает его, будто на киноэкране.
А Макс стоит, поигрывая  финкой  и ухмыляясь: "Я все равно доберусь до тебя,
гипнотизер! Ох, доберусь! Попомнишь!"
     Я просыпался в холодном  поту,  почти уверенный, что Макс где-то рядом.
Но это были только сны.
     Все чаще  по ночам  я  поднимался  в башенку и принимался за  очередной
рассказ.  Мистика,  детектив, фантастика, триллер  --  идеи переполняли меня.
Сюжет легко ложился на бумагу. Но вот  какая загвоздка! Стоило мне поставить
последнюю  точку,  как  я  терял  всякий  интерес  к  написанному. Черновики
копились  в ящиках  стола и  на полках. Но  у меня не возникало желания даже
перепечатать готовый текст. Я утратил некие мускулы честолюбия.
     Дед  Пономарец  заметно  осунулся,  но  на вопрос: "Васильич,  хлопнешь
рюмашку?" неизменно вытягивался в струнку: "Всегда готов!"
     Фекла  Матвеевна тоже  состарилась, но ее  пельмени  и  бифштексы  были
такими же превосходными.
     Мой городской сосед,  дядя Миша, открыл у себя в гараже автомастерскую.
Руки  у  него  были золотые,  и владельцы "Волг",  "Москвичей",  "Жигулей" и
"Запорожцев"  съезжались  со  всего  города,  так  что  наш тихий  двор стал
напоминать своеобразный таксопарк.
     Через  восемь месяцев после выписки  Саныча из больницы у  Вики родился
славный бутуз на четыре кило. Назвали его Антоном. Что ж, значит, Саныч и на
больничной койке не терял времени даром.
     Связь  с  Мамалыгиным  оставалась  эпизодической.  Новых  дизов  я   не
обнаружил, про старых забыл, заданий с Диара не получал.
     Правда, был один случай, весьма странный.
     Как-то раз Мамалыгин пригласил меня к себе и вручил несколько бусинок --
синеватых, размером чуть больше горошины.
     --  Вадим,  в окрестностях города, неподалеку  от  деревеньки Мартынове,
археологи раскапывают  древний  курган.  Сегодня утром там обнаружили  кости
доисторического  человека.  Тебе надо посетить их  лагерь, якобы  по  поводу
подготовки статьи, и незаметно подбросить эти бусинки.
     -- Хорошо, -- пожал я плечами.
     -- Сделай это завтра.
     Я кивнул, но, выйдя от старичка, тут же забыл о них.
     Назавтра Мамалыгин позвонил:
     -- Был у археологов?
     -- Конечно, все в порядке, -- соврал я, досадуя на собственную память.
     -- Это очень важно, Вадим, -- с нажимом произнес Мамалыгин.
     Закончив  разговор, я принялся искать эти дурацкие бусинки, но их будто
корова  языком  слизала. Наконец я  припомнил, что сунул их  в  пустую пачку
сигарет, чтобы  не потерялись, а ту скорее всего машинально выбросил. Где их
теперь найдешь! Впрочем, бусинки  были  самые  обыкновенные, таких  полно  в
любой галантерейной лавке. Я купил похожие и поехал к археологам.
     Через два дня Мамалыгин снова позвонил.  Куда подевалось его всегдашнее
благодушие! Он был даже не раздосадован -- взбешен.
     -- Ты обманул меня, Вадим! Это  подло!  Гнусно!  Где  бусинки, которые я
тебе дал?! Пришлось сказать правду.
     -- Надо бы тебя примерно проучить! -- закричал он и бросил трубку.
     Признаться, никакого чувства  вины я не испытывал. Пропади он пропадом,
этот старикашка со своими бусинками!
     С того дня мы не встречались очень долго.
     Последние три года были, наверное, самыми спокойными в моей жизни, хотя
страну сотрясали немыслимые прежде катаклизмы. Но  я сторонился политических
бурь. Я  стоял над схваткой,  поскольку мог соблюсти свои интересы при любом
режиме.  Я жил не ведая ни страстей, ни  желаний. Но не  отпускало ощущение,
что в чем-то мне еще предстоит разобраться. В чем?
     Как-то раз, беседуя с Санычем, я нежданно для себя вспомнил:
     -- А ведь скоро и Китель выйдет на свободу.
     Саныч ответил мне мягкой и грустной улыбкой:
     -- Не волнуйся, Федорыч. Я навел справки. Китель -- опущенный. Больше  он
не опасен.
     Я молча кивнул.
     Конечно  же,  Китель не  опасен. По крайней мере,  для меня. В  тот раз
Мамалыгин от души облучил его блокиратором. На веки вечные.
     Знать бы нам обоим, как мы заблуждались...
     * * *
     Новый виток моей судьбы, вместивший столько неожиданных  событий, берет
отсчет от того дня, когда я вернулся с похорон моей матушки.
     Она  была  еще  крепкой,  совсем  не  старой  женщиной,  редко  болела,
управлялась  по  хозяйству,  но  ее  бедное  сердце  не  выдержало  крушения
Государства. Рухнуло то, чему она благоговейно поклонялась сызмальства,  что
считала справедливым, истинным и незыблемым.
     Должен  сознаться,  что при жизни я  мало  баловал ее  вниманием.  Увы,
таковы  многие  из нас. Но  в эту скорбную минуту постарался исполнить  свой
последний сыновний долг  надлежащим  образом.  Принял на себя  все  хлопоты,
справил поминки, заказал памятник и, естественно, все оплатил...
     Оставалось устроить судьбу  сестры  Людмилы и  ее сынишки Толика, моего
племянника, о котором вы еще услышите, и в весьма необычном контексте.
     Людмила  по-прежнему  была  одинока.  Что-то  не заладилось в ее личной
жизни. Вообще, с ней приключилась какая-то странная метаморфоза. Я помнил ее
восторженной  девчонкой,  страстной  любительницей сентиментальных фильмов и
мороженого пломбир. Затем эта непонятная беременность... Замкнутость...
     Теперь   передо   мной  была   законченная   мужененавистница,   этакая
современная амазонка, недовольная даже тем, что у нее сын, а не дочь.
     Притом,  как  выяснилось,  она  внимательно  следила  за  политическими
событиями  (вот  уж  чего  ожидал  от  нее   меньше  всего!)  и  имела  свое
безапеляционное суждение по всем вопросам.
     В отличие  от  матушки, которая само слово "Государство" произносила со
священным   трепетом,  Людмила  выговаривала   "это  государство"  с   таким
презрением, словно речь  шла о чем-то низком  и недостойном. Все было плохо,
все требовалось разрушить и перекроить.
     Я только диву давался, когда же она успела превратиться в антипод нашей
доброй  мамы,  откуда  эта  злоба  и  ненависть  во  вчерашней  благонравной
девчонке.
     Но перевоспитывать ее я не собирался, а лишь спросил, какие у нее планы
на будущее. Она ответила, что хотела  бы вместе с подругами открыть кафе, но
не имеет средств на вступительный  пай, поскольку при прежней власти в "этом
государстве"  уделом  народа  была  нищета.  Последнюю  половину  фразы  она
произнесла  с  клокочущим  гневом,  а вот  упоминание о  подругах  содержало
столько ласки,  что я поневоле  подумал, а не стала ли моя  милая  сестричка
лесбияночкой. Впрочем, это ее личные проблемы.
     Я дал ей денег.  Сверх  того, что она  просила. И обещал  дать еще, как
только потребуется.  Она  кивнула  с натянутой  улыбкой, показавшей мне, как
сильно мы отдалились друг от друга.
     Зато Толик рос молодцом. Не по  годам развитый  и смышленый,  он твердо
заявил,  что  хочет  быть   банкиром  и  намерен  поступать  после  школы  в
финансовый. Но еще не выбрал в какой.
     --  Замечательная  идея, -- поддержал его я.  --  Приезжай  ко  мне  летом
погостить. И вообще, навещай почаще. А поступить можно в нашем  городе. Жить
будешь у меня. Помогу, чем только сумею.
     -- Спасибо, дядя Вадик, -- серьезно ответил он.
     На том и порешили.
     Домой я вернулся в тоскливом, даже смятенном настроении. Что ни говори,
смерть матушки означала некую  черту, которую я  незримо переступил. Тяжесть
давила на сердце, не хватало воздуха. Оставаться в комнате было невозможно.
     Я оделся и вышел на улицу.
     Погода  стояла  отвратительная. Нудный  дождь,  колючий  ветер,  рваные
облака,  несущиеся  через  лунный диск...  Напиться, что ли? А толку? Водкой
этот камень не размоешь. Почему же мне так скверно?
     Я медленно брел по темному бульвару. Ни одного прохожего. Редкие машины
шуршали по мокрому асфальту. Далеко впереди светились огни гостиницы "Мир" и
ресторана "Волна".
     Рядом остановилось такси.
     Из  него  выпорхнула  влюбленная парочка.  Молодой  человек склонился к
окошку водителя, а девушка огляделась и решительно направилась ко мне, держа
что-то на вытянутой ладони.
     -- Простите, вы не могли бы разменять?
     Занятый своими мыслями, я не сразу понял ее просьбу.
     -- У водителя нет сдачи, -- пояснила она нежным голоском.
     Девушка была тонкая, стройная, с короткой стрижкой.
     Я кивнул и полез в карман за кошельком.
     В тот  момент, когда я опустил голову, какое-то  едкое облачко брызнуло
мне  в  лицо.  Гостиница  "Мир"  почему-то  стала  заваливаться  набок.  Это
последнее, что я запомнил.
     * * *
     Пробуждение  было тягостным. Страшно раскалывалась голова. Я  лежал  на
чем-то  жестком,  мои руки  и ноги были разведены в  стороны и  привязаны по
отдельности. Вот, значит, как!  Я снова пленник. Кто же меня вычислил? Где я
дал  пенку?  Надо  же быть  таким  олухом,  чтобы попасться  на  дешевенький
приемчик! Ловко меня провела эта смазливая малышка!
     Однако нечто подобное со мной уже случалось... Ну  да ладно, не впервой
выпутываться из критической ситуации.
     Сбоку  послышался  кашляющий смех.  Я  повернул голову и... не  поверил
собственным глазам, увидев торжествующего Кителя.
     В первую секунду я его даже  не узнал -- не потому, что он  состарился и
обрюзг, просто я давно вычеркнул его из своей памяти. Оказалось -- рано.
     Но самое удивительное заключалось в том, что Китель тоже был пленником:
наручники приковывали его к металлическому кольцу в бетонной стене.
     Похоже,  однако, что собственное положение его не расстраивало.  На его
землистом лице блуждало выражение злорадной мстительности.
     А  напрасно  Саныч  утверждал,  что  Китель больше  не опасен.  Судя по
безумному блеску  его поросячьих глазок,  он еще  способен натворить  немало
бед.
     Не без содрогания  узнал я  и  место  действия:  да, это был  тот самый
подвал на Лесной Даче, ставший кошмаром моей жизни! Сомнений никаких!
     Смутное  предчувствие  кольнуло  меня:  с  этого  подвала начались  мои
злоключения, здесь же они и завершатся. Это -- рок.
     Однако  же  не  будем  забывать  о  главном правиле: никогда  не терять
головы.
     Китель резко оборвал смех.
     -- Посмотри на меня, гипнотизер! --  прохрипел  он. -- Хорошо выгляжу? Как
на  картинке,  а? Это  по твоей  милости  я  провел лучшие  годы  за колючей
проволокой. Из-за  тебя терпел унижения и потерял здоровье. Потерял все, что
имел: свободу, имущество, жену... Ты раздавил меня как дождевого червяка, но
торжествуешь рано. У меня остается последнее счастье в  жизни: увидеть,  как
ты подыхаешь, и, клянусь  памятью жены, я увижу это! -- Его глаза все сильнее
разгорались нездоровым демоническим огнем. Передо мной был сумасшедший.
     Он помнит! -- вдруг  осенило меня.  Он помнит обо  мне все! Но  ведь это
невозможно!  Блокиратор начисто стер из его памяти все,  что касалось  меня.
Каким  образом к нему  вернулись давние воспоминания? Что