жнему. Даже грустной.
     -- Ваш дом и имущество были конфискованы. Где же вы жили? И как?
     -- У  отца  хватило  дальновидности  в благополучные  времена приобрести
небольшую  квартиру на имя дальнего родственника. В нее мы и  переселились с
мамой. Мама  не выдержала позора и нужды и  через пять лет умерла. Мне тогда
было четырнадцать... Если бы не папина двоюродная сестра... -- Она замолчала.
     Вот старый  козел, подумал  я про Кителя. Наверняка держал квартиру для
любовных утех.
     -- Значит, сейчас ваш отец находится именно там?
     -- По-видимому.
     -- Адрес?
     -- Зачем вам? -- снова насторожилась она.
     --  Хочу  потолковать с ним тоже. Инна,  какие тайны? Я могу спросить  у
Саныча.
     При упоминании этого имени тень брезгливости пробежала по ее лицу.
     -- Пожалуйста! --  Она назвала адрес.  Это был  тихий и  зеленый  квартал
неподалеку от ЦУМа. Я снова наполнил бокалы.
     --  Инна,  если  ваш  отец  проявит  здравомыслие,  то  обещаю завтра же
предоставить  вам  полную свободу. Вне зависимости от того, примете  вы  мое
предложение или нет.
     -- Благодарю вас.
     Наш поздний обед подходил к концу.
     -- Кстати, вот телефон. Можете позвонить отцу и  подготовить его к нашей
беседе.  Слушать  я  не  буду. И, конечно,  никаких записей  не  ведется.  Я
пошутил.
     -- Что ж, воспользуюсь этой возможностью.
     -- А затем можно прогуляться. Погода изумительная.
     -- Извините, но я хотела бы побыть одна. Я вздохнул:
     -- Как пожелаете.
     * * *
     Не спалось.
     Я поднялся в  башенку,  расположился  за  своим писательским  столом  и
раскрыл  папку,   на  которой   печатными  буквами  было  крупно  начертано:
"ПАУТИНА".
     Так назывался большой,  даже, пожалуй, огромный роман, который я  начал
еще в прошлом году.
     В отличие от рассказов,  которые я  последовательно  доводил от первого
абзаца до последнего,  "Паутина" создавалась из отдельных фрагментов. У меня
уже было набросано несколько десятков кусков,  разработано три-четыре дюжины
характеров,  но  каким образом  сплавить  все это в единое целое,  я пока не
видел.  Главная  ось  моей будущей  эпопеи  терялась  в  калейдоскопе лиц  и
событий.
     И  вдруг  я  узрел ее,  эту  ось. Я словно  бы воспарил над  плоскостью
собранного  материала  и  с набранной высоты  различал,  что и  где  следует
расположить.
     Одновременно    я   понимал,   почему   именно   сейчас   удалось   это
головокружительное парение, это ощущение легкости в овладении сложной темой.
     Причиной была женщина, которая спала  сейчас через две стенки от  меня,
женщина, до которой я еще не дотронулся и пальцем.
     Я не испытывал ни  похоти, ни разнузданного желания немедленно овладеть
ее телом.
     Мне хорошо работалось, хорошо было знать, что она здесь, рядом.
     Господи, подумал я. Если бы эта женщина была со мной с самого начала, я
горы бы свернул.
     Она может уйти из моей жизни,  может  отвергнуть меня, но просто знать,
что она существует, -- хорошо.
     Я писал страницу за  страницей, чувствуя, что  каждое  слово ложится на
место,  что ничего  не  нужно править,  за окошком  шумел  ветер, раскачивая
сосны, с темного неба смотрела звезда, -- как хорошо, думал я.
     * * *
     Утром, когда я выводил машину из гаража, принесли почту.
     Я пробежал по  диагонали нашу главную городскую газету -- "Время" -- и на
четвертой  странице  споткнулся  о   заметку,  озаглавленную  "Бессмысленная
акция". Речь  шла о  том,  что какие-то неизвестные самым варварским образом
разгромили  небольшое  пригородное  хозяйство  торговой базы, известное  как
Лесная  Дача. Будто  направленный смерч  прошелся по постройкам,  от которых
осталась  груда  щебня  и  строительного  мусора.  При  этом  использовались
взрывчатые вещества. Акция тем  более  бессмысленная,  что на Лесной Даче не
имелось ничего сколько-нибудь ценного, -- и так далее.
     Я свернул газету и бросил ее на заднее сиденье.
     Молодец Саныч!
     Проклятое место уничтожено навсегда!
     * * *
     Китель был дома.
     Открыв дверь  и увидав меня, он страшно переполошился. Отступая в глубь
квартиры, повторял, как попугай:
     -- Что с Инночкой? Что с Инночкой?
     -- Не волнуйся, старик, она в порядке. Передает тебе привет.
     Он смотрел недоверчиво.
     -- Для чего вы приехали?
     -- Поговорить.
     -- О чем?
     -- А разве не о чем?
     Квартира  была   однокомнатной.  Вся   обстановка  --  диван,   кровать,
рассыпающиеся  стулья, шкаф с перекошенной дверцей, ну и прочее  барахло.  К
тому  же, находясь в последние дни в одиночестве,  Китель успел порядком все
захламить. Пыль, груда немытой посуды, батарея бутылок из-под  самой дешевой
водки, которой отравилось немало бедных горожан...
     Под  стать  квартире выглядел и сам Китель. Сейчас, при  дневном свете,
было особенно заметно,  как он  сдал. Это уже не тот вальяжный тип,  что мог
закатить  скандал  в ресторане  из-за  занятого  столика.  Трясущиеся  руки,
блуждающий  взгляд,  неуверенность  во   всем  облике...  Видимо,  он  отдал
последние силы неудавшейся акции и сейчас полностью смирился с окончательным
поражением.
     Мне  вдруг вспомнилось, как Китель поучал нас с  Алиной, как предрекал,
что грядут новые времена. Что ж, новые времена наступили, но места в  них не
нашлось именно Кителю.
     Однако сейчас  меня интересовало другое. Что случилось  с  его памятью?
Быть может, все дело во  времени?  За двенадцать лет  блокировка ослабла и в
конце концов рухнула?
     Я выбрал самый крепкий стул и расположился на нем.
     Китель принялся кашлять.
     Я выкурил полсигареты, а он все кашлял и кашлял.
     Казалось, этому не будет конца. Внезапно я догадался:
     -- Вы больны?
     -- Да... -- с трудом прохрипел он.  -- Жить мне осталось недолго... Но это
между нами. Инночка ничего не должна знать.
     -- От меня она не узнает.
     Он выудил откуда-то початую  бутылку, налил себе  в  грязный стакан  и,
робея, спросил:
     -- Будете?
     Я лишь усмехнулся.
     Он жадно выпил и облизал губы.
     -- Так о чем будем говорить? Я поднял на него глаза.
     Он съежился, предчувствуя насильственный допрос, и простонал:
     -- Нет... нет... Господи, когда же вы оставите меня в покое!
     -- Что делать, если мне нужно знать истину? Я сосредоточил волю.
     Китель судорожно дернулся и замер в нелепой позе в своем драном кресле.
     --  Когда  вы  впервые  вспомнили обо  мне? Он  молчал,  глядя  на  меня
выпученными глазами, как на оживший кошмар. Я усилил импульс:
     -- Отвечайте! Ни слова.
     Его  полная неподвижность,  ошалелый взгляд  и вывалившийся  посиневший
язык подтверждали, что дело неладно. Я снял воздействие.
     -- Константин Петрович! Вы меня слышите?
     Двигались лишь его зрачки, похожие на две мелкие оловянные монетки.
     Я поднял его руку, она тяжело упала.  Лишь глаза, полные боли  и немого
укора, следили за мной, но уже будто из другого мира.
     Я бросился к телефону и набрал ноль-три.
     -- "Скорая"! Человеку плохо!  Чего?  Возраст?  -- Я  продиктовал  данные,
затем  назвал  адрес  и собирался вернуться к  бедняге, чтобы уложить его на
постель, когда зазвонил телефон.
     Я машинально снял трубку:
     -- Слушаю.
     -- Это вы? -- раздался взволнованный  голос Инны. -- Все-таки не утерпели?
У меня почему-то тревожно на душе. Пригласите, пожалуйста, папу.
     Я оказался в глупейшем положении. Но и хитрить не имело смысла.
     --  Инна,  -- я  старался  говорить как можно  ровнее, --  вам  необходимо
одеться.  А  Степан тем  временем  пусть найдет  машину.  Пригласите  его  к
аппарату.
     -- Что случилось?
     -- Приезжайте. Буду ждать вас здесь.
     -- Ради Бога, что случилось?!
     -- Боюсь,  у нас неприятные новости. Ваш отец.  Кажется,  у  него острый
сердечный  приступ.  Я  вызвал  "скорую".  Сейчас попробую  сделать  массаж.
Давайте закончим разговор, чтобы не терять времени.
     На миг возникла  томительная  пауза.  Затем она произнесла уже знакомым
мне ледяным тоном:
     -- Вы все-таки убили его! А я вам почти поверила... -- Трубку бросили.
     Надо  же  такому  случиться,  чтобы кондрашка  хватил старикана  именно
сейчас!
     Снова затрезвонил телефон.
     На этот раз звонил Степан:
     -- Хозяин, барышню отпускать, что ли? Или брешет, что вы велели?
     --  Немедленно  найди  машину! Отправь нашу  гостью в город и дай ей еще
денег. Из тех, что я оставил на хозяйство.
     -- Сделаем, коли так...
     -- Все! Действуй!
     "Скорая"  приехала  через  двадцать минут,  в течение которых  я тщетно
пытался вернуть Кителя в нормальное состояние.
     -- Инсульт! -- уверенно констатировал молодой врач и сочувствующе покачал
головой.
     Несчастного Кителя увезли.
     Минуту спустя появилась Инна, отрешенная и недоступная.
     -- Где папа?!
     -- Инна... -- Я попытался взять ее  за руку. Она отшатнулась от меня, как
от палача.
     -- Где он?!
     -- В Центральной.
     -- Едем туда!
     В машине я сказал:
     -- Инна, я должен объяснить, как все произошло. Дело в том, что...
     -- Не надо!
     --  Нет,  черт   побери,  вам   придется   выслушать!  Ваши   обвинения,
прозвучавшие  по  телефону,  столь же  нелепы,  сколь  и чудовищны.  Поймите
простую вещь: если бы я желал устранить вашего отца, то сделал бы это чужими
руками,  обеспечив  себе надежное  алиби. Уж  перед  вами раскрываться бы не
стал. Мне не страшен ваш отец. Я не желал ему зла. Неужели не ясно?
     -- Зачем вы поехали к нему? -- с дрожью в голосе спросила она. -- Вам мало
тех унижений, которые вы заставили его испытать?
     -- Инна, мы идем по второму кругу.
     -- Зачем вы поехали к нему?  -- Я уже  заметил за ней эту манеру:  упрямо
повторять вопрос, на который ей хочется услышать ответ.
     -- С  единственной целью --  предложить  сотрудничество, -- нашелся я. -- О
чем, кстати, вчера мы  с вами  подробно беседовали. Беда случилась нежданно:
инсульт разбил  его прямо на  моих глазах. Это еще счастье,  что  я оказался
рядом  и вызвал "скорую". А если бы он был  один? Представляете? Вдобавок он
много пил. Видимо, это и сыграло решающую роль.
     -- Он запил, потому что вы разлучили нас, -- парировала она.
     Опять я виноват!
     -- Однако, судя по количеству пустых бутылок...
     -- Боже, о  каких  пустяках  мы  говорим!  --  перебила она.  --  Какие-то
оправдания, объяснения, а он в эту минуту, может быть, умирает!
     "Может быть",  на мой  взгляд, следовало опустить, но я не стал вносить
поправку.  Вот  уж не  думал,  что  моя  спутница являет  собой классический
образец любящей дочери!
     --  Инна,  если есть  хоть  малейший  шанс,  мы  отобьем  вашего  отца у
костлявой. Это  я вам обещаю!  Выше  голову!  И перестаньте  катить на  меня
разные бочки. Ей-Богу, не заслужил.
     К  великому  моему  облегчению,  выяснилось,  что  Китель  жив,  хотя и
находится в критическом состоянии.
     Начиная  с этой минуты все мои помыслы,  вся энергия были направлены на
борьбу   за   спасение  вчерашнего  врага.   Никогда  ранее,  даже  в  самой
запредельной  фантазии, я  и  представить  не  мог,  что  когда-нибудь  буду
заниматься этим с полной отдачей, забыв про отдых и сон.
     Я и вправду сделал все возможное и невозможное.
     Пустив в ход  биополе, угрозы, лесть, связи,  деньги, я добился,  чтобы
Кителя поместили в отдельную палату,  где поставили  также койку  для Инны --
она непременно желала находиться рядом с умирающим отцом. Через Вику я нашел
двух лучших сиделок, вменив им в обязанность ухаживать не только за Кителем,
но  и   за  Инной  и  регулярно  передавать  мне   информацию.   Я  доставал
наидефицитнейшие  лекарства,  привлек  первейших медицинских светил  города,
выписал профессора из Москвы.
     На  Инну было страшно смотреть. И без  того тоненькая, она  стала почти
прозрачной. Ела ли она?  Спала? Боюсь, что нет. Часами сидела она неподвижно
возле отца, держа того за руку, будто вливая в него собственные силы.
     Если  бы  это помогало, клянусь,  я  сам взял бы Кителя за вторую руку,
лишь бы сгладить страдания Инны.
     Впервые  в жизни я понял,  что разделять страдания  любимого человека --
тоже счастье, пусть и горькое.
     Как-то под вечер третьего дня  лечащий  врач,  удивительно  похожий  на
Бармалея из старого мультфильма, заметив меня в коридоре, взял под локоток и
отвел в сторонку.
     --  Мужайтесь,  мой  усталый  друг,  --  пророкотал  он,  принимая  меня,
очевидно,  за  родственника  больного  (а  кто  еще  прикладывал бы  столько
усилий?). -- Надежды терять не будем, но надо готовиться к худшему. Суть не в
инсульте.  Мы  значительно сгладили бы  его последствия  в течение ближайших
месяцев, форма, к счастью, не самая тяжелая. Но, увы, он поражен  и  другим,
более коварным, неизлечимым пока  недугом -- вы понимаете, что я имею в виду,
--  и  жить  ему осталось  считанные  дни. Может,  часы... Он  пережил  некую
эмоциональную  встряску,  которая резко усилила развитие болезни. Медицина в
данном случае бессильна. Хотя опять-таки помните: надежда умирает последней.
--  Он вздохнул. -- Но советую, не  теряя времени, готовиться, -- вы понимаете,
что я имею в виду...
     Я перевел  дыхание.  Этот диагноз фактически  снимал с  меня  моральную
ответственность  за  случившееся. Не  считая невнятной реплики  относительно
эмоциональной встряски. Теперь я не сомневался, что Китель хотел именно моей
смерти.  Он знал,  что  неизлечимо  болен,  и возжаждал прихватить  меня  за
компанию в лучший из миров. Но я все равно не держал против него зла. Только
за то, что он дал жизнь Инне, я готов был отпустить ему все грехи.
     Несмотря на недвусмысленное предупреждение врача, я не ослаблял усилий.
(Инне, само собой, я и словечком не обмолвился.)
     Китель, безусловно, стал одним из наиболее примечательных пациентов  за
всю историю существования больницы. Чуть не  половина медперсонала вертелась
вокруг него.
     Но костлявую суетой не обманешь.
     Китель умер на следующий день. Как говорится, приобщился к большинству.
     И снова мне пришлось крутиться, как той белке.
     Подкуп  за  приличное место  на  кладбище, гробовщики,  могилокопатели,
венки,  ленточки, нищие,  отпевание, ритуал,  горсть  земли,  поминки...  По
крайней мере, душа Кителя должна была найти успокоение -- похороны получились
пышные. Дай Бог каждому...
     Но меня беспокоило, что Инна,  от которой остались одни глаза, никак не
выходила из транса.
     Когда приглашенные  разошлись, я  провел ее в спальню и насильно усадил
на кровать.
     -- Вот теперь  я  по-настоящему одна, -- прошептала она.  -- Одна на  всем
белом свете...
     -- Позвольте быть рядом  с вами, -- смиренно молвил я, сжимая ее узкую  и
прохладную ладошку. Она не слышала меня.
     -- Вернуться в пустую квартиру, где все это случилось -- сначала с мамой,
потом с отцом... За что? Почему именно мне?
     -- Послушайте, Инна... -- сбивчиво продолжал я, страшась,  что она сейчас
встанет и навсегда исчезнет из моей жизни. -- У меня есть свободная квартира.
Уютная, в центре города. Поживите пока в ней. А там что-нибудь придумаем. Не
надо постоянно ходить  по замкнутому кругу.  Выпейте это,  --  я  протянул ей
заранее приготовленный бокал.
     -- Что вы мне даете? -- капризно поморщилась она.
     -- То, в чем вы сейчас нуждаетесь больше всего.
     В бокале было снотворное.
     Она послушно выпила.
     Я снял с нее туфли, помог улечься и аккуратно укрыл одеялом.
     Через три секунды она крепко уснула.
     Некоторое  время  я сидел в ее ногах, грезя наяву.  Я посмотрел  на  ее
осунувшееся, но такое родное лицо,  на завитки волос,  казавшихся еще темнее
на белоснежности постельного белья. На изгиб тонкой руки, которую она успела
примостить  под щеку, и вдруг почувствовал,  как на мои глаза наворачиваются
слезы.  Как  мне  жить  дальше,  если  она  откажется  быть  рядом? И  какое
немыслимое счастье -- видеть ее, брать за руку, говорить нежные слова...
     Я  снова поправил одеяло,  хотя в том не было  нужды,  и отправился  на
веранду.
     За поминальным  столом остался лишь  Саныч.  Не заметив  меня, он  взял
бутылку водки,  налил полную рюмку и  выпил залпом. Небывалый  случай,  но я
ничему уже не удивлялся.
     Саныч здорово  помог  мне,  взяв  на  себя  часть погребальных  хлопот.
Видимо, и  ему было в диковинку  расходовать столько энергии  ради усопшего,
которого совсем недавно он собирался попросту забросать валежником.
     Я молча обогнул стол и сел напротив.
     -- Знаешь,  хозяин,  выходит,  судьба  покровительствует  нам,  -- сказал
Саныч, наливая  мне и себе. --  Заботой меньше. Ладно, я его прощаю. Китель --
это, понимаешь... -- Он был изрядно пьян.
     -- Саныч,  топай  помалу домой  и отдохни.  Собственно,  нам  всем  надо
хорошенько отдохнуть. Саныч криво усмехнулся:
     -- Отдыха у нас теперь не предвидится.
     -- Ты о чем?
     -- Бойся женщину, --  прошептал он, наклоняясь ко мне. -- Чует мое сердце,
она погубит нас.
     -- Нас?
     -- Сначала меня, а после тебя, -- с торжественной обреченностью возвестил
он. -- Я хорошо знал всю семейку. Мать была добрейшим человеком, а про Кителя
тебе  объяснять не  нужно.  А  вот  доченька  внешностью  пошла  в  мать,  а
характером -- в папашу. Только Кителю до нее далеко...
     --  Вот  именно -- далеко. Сейчас, должно  быть,  он  держит ответ  перед
дьяволом.
     Саныч посмотрел мне прямо в глаза:
     -- Дьявол -- она!
     Меня неприятно резанули его слова.
     -- Чего ты мелешь? Сколько ей было лет, когда упекли Кителя?
     -- Девять или чуть больше.
     -- Ну? Ты не видел ее двенадцать лет. Что ты можешь о ней знать?
     -- Я видел ее в подвале и понял все!
     -- Что -- все?
     -- Она погубит нас, Федорыч. Всех.  И Вику. И Антошку... -- Он вдруг упал
грудью на стол и зарыдал.
     -- Саныч, уймись! Ты пьян!
     Он поднял на меня красные глаза:
     -- Да, пьян! Но голова у меня ясная. Говорю тебе, хозяин: нам всем хана!
Ну зачем ты удержал меня тогда?! Ох и пожалеешь! Да поздно будет.
     К предсказаниям Саныча я отнесся так,  как они того заслуживали: пьяный
бред! В сущности  говоря, Саныч при всей его решимости -- трусоватый малый, а
тут еще поддал лишку.
     -- Саныч, я вас помирю. Ты еще посмеешься над своими страхами.
     Он  посмотрел  на  меня как  на судью,  выносящего  заведомо  ошибочный
приговор. Его воля была парализована.
     Мне не оставалось ничего другого, как отправить его восвояси.
     После чего я прилег на диван и мгновенно уснул.
     И  снилось  мне, что  Инна  погубила  меня. Но не пулей, не ядом  и  не
кинжалом. А тем, что отвергла все мои предложения. Вот этого я боялся больше
всего.
     * * *
     Проснулся  я с ощущением бодрости во всем теле, хотя  проспал  каких-то
четыре часа.
     В доме стояла тишина. За окнами -- тихая звездная ночь.
     Я прошел в бассейн и  долго плавал, ныряя и отфыркиваясь. Усталости как
ни бывало. Я смыл с себя груз этих тяжких дней.
     Инна, вероятно, еще спит.
     Пойти взглянуть на нее одним глазком?
     На  цыпочках,  с бьющимся  сердцем, я прокрался  к  ее спальне и слегка
приоткрыл дверь.
     Инна  стояла в халатике перед зеркалом, спиной  ко мне, но, несомненно,
заметила мое отражение.
     Поколебавшись, я вошел в комнату.
     -- Добрый вечер... Вернее, доброй ночи... Я думал, вы проспите до утра.
     --  Я вообще  мало  сплю. --  Ее голос  обрел  привычную  звонкость.  Она
наклонилась к зеркалу: -- Боже, какая я страшная!
     -- Инна... Вы прекрасны... Вы изумительны... Но вот  что я  подумал... --
Мысли  мои  путались. -- Полагаю, вам следует немного развеяться.  Перемените
обстановку. Я достану любую путевку. Скажите только куда?
     --  Вадим  Федорович...  -- Она  по-прежнему  стояла спиной  ко  мне,  не
поворачивая да