многие минуты, когда пролетит "Унион"...
   Именно здесь, а не в зале у приборов, вглядываясь в утреннее небо,
стоял Тимофей Бабкин. На его руку устало опиралась Нюра, дрожавшая от
холода и волнения.
   Там, внизу, на большом телевизионном экране, можно будет наблюдать и
Землю с высоты и другие интересные картинки, а не только пролет светящейся
звездочки, но Тимофей захотел собственными глазами, без всякой
вспомогательной техники - радиолокаторов, сильнейших менисковых
телескопов, даже без бинокля - увидеть эту новую звезду.
   Могучая радиолокационная и астрономическая техника позволяет видеть
"Унион"
   на больших расстояниях. Ночью за "Унионом" можно увидеть и другой след.
Это светящаяся курбатовская ткань, вроде как хвост кометы.
   В сегодняшнее ясное утро глаза всех телескопов и радиолокаторов
смотрели на восток. Оттуда из туманной дали должен вынырнуть "Унион" и,
описав дугу, скрыться за холмами. Как только радиолуч коснется
металлической поверхности диска и отразится обратно, все телескопы и все
приборы, что следят за ним, мгновенно придут в движение. Бесшумные
моторчики станут поворачивать трубы и параболоиды, ни на секунду не
выпуская из своего поля зрения пролетающий диск...
   Этого момента и ждали наши друзья. Опершись на парапет и стискивая
побелевшими пальцами его узорчатую решетку, Нюра всем телом устремилась
вперед, как бы желая хоть чуточку быть поближе к тому месту, где появится
"Унион".
   На нее с тревогой поглядывал Тимофей. Что это, волнение? Любопытство?
   Впрочем, и сам Тимофей не мог совладать с теми довольно странными
ощущениями, которые сейчас испытывал.
   Ему казалось, что он, Тимофей Бабкин, несется сейчас вокруг планеты.
Пусть там, наверху, осталась лишь частица его тепла да прибор, сделанный
вместе с Димкой, все равно вторично приходится переживать и страшное
волнение неизвестности и радость нехоженых троп.
   Тимофей гордился, что был одним из первых, пусть даже случайных,
путников по дороге в космос. И если тот крошечный отрезок пути в "Унионе"
хоть как-то помог сегодняшнему полету, то лучшего и желать нельзя. Он
понял, что настоящее счастье не в спокойном безоблачном существовании, как
ему казалось раньше, а в огромном беспокойстве за всех. Там, наверху, он
боялся не только за себя, Стешу, Димку, - он мучился, думая о Пояркове,
Дерябине, Набатникове, обо всех, кто строил и оборудовал "Унион".
   С чувством глубокого стыда вспоминал Тимофей, как иной раз лучшие свои
стремления и поступки прикрывал маской скептика, равнодушно пожимал
плечами, лениво острил и делал вид, что все ему надоело. Разговаривая с
Риммой, Тимофей видел себя как в зеркале, только у Риммы этот ленивый
скептицизм определял ее сущность, а у Тимофея просто так - глупое
жеманство.
   - Летит! - вскрикнула Нюра.
   На горизонте заблестела розовая звездочка с маленьким хвостиком. "Как
головастик, - невольно подумал Тимофей и тут же выругал себя. - Подобрал
сравнение, нечего сказать".
   Звездочка промелькнула и растаяла в утреннем тумане. На площадке
показался Набатников.
   - Земля!
   Это прозвучало как возглас легендарного матроса Колумбовой каравеллы,
но в данном случае, спустившись к телевизору, люди могли видеть не кусок
земной тверди в океанском пространстве, а чуть ли не всю пашу планету с
огромной высоты.
   Сбежавши вниз по лестнице, Бабкин и Нюра в изумлении застыли у большого
телевизионного экрана. Стереоскопически выпуклой вставала Земля. Сквозь
разорванную вату облаков вылезали горы, моря казались лиловыми. Сероватой
зеленью, розовыми песками пустыни была заполнена вся правая часть экрана.
   "Унион" летел по меридиану, а потому оставалось странное впечатление,
будто земная ось переместилась к экватору и шар вот-вот повернется к нам
белым пятном Антарктиды. Этого не произошло - изображение померкло. "Унион"
   скрылся за горизонтом, а радиоволны не проникают сквозь толщу Земли.
   Даже в эти немногие минуты удалось записать изображение на
видеомагнитофонную пленку, чтобы в любой момент продемонстрировать его на
телевизоре. Все показатели многочисленных приборов, в том числе ЭВ-2 и
мейсоновского анализатора, принимались на контрольных пунктах нашей страны
и на исследовательских судах.
   В соседнем зале помимо наблюдения за животными, изучали деление клеток,
влияние космических лучей на рост растений. Что же касается физических
исследований ионосферы, Солнца и планет, то о них и говорить не приходится.
   Сотни приборов, установленных в "Унионе", передавали свои показатели.
    
  
 Набатников мог быть довольным первыми успехами: "Унион" вышел на орбиту,
полет продолжается. Но все же история со снимками, оказавшимися в чужих
руках, нет-нет да и припомнится. Медоваров получил серьезный урок и, как
рассказывал следователь, ходил обиженным, готовясь к сдаче дел.
   Он был по-своему честен. Корабль его тонул, команда уже кинулась к
шлюпкам, но он пока еще за капитана и должен бдительно стоять на
капитанском мостике.
   Он удвоил охрану у материального склада, зачем-то ввел особые пропуска
в полупустующие лаборатории, откуда разбежались аспиранты - медики и
биологи.
   Ведь теперь в НИИАП нельзя будет защищать диссертации. Все иностранные
журналы Медоваров объявил временно под запретом. Увольняемым работникам
давал лишь скупые, сдержанные характеристики, да и то после подробного
изучения их анкет. Да, конечно, лишняя предосторожность никогда не
помешает.
   Но о чем думал уважаемый Толь Толич, когда приказывал Семенюку
фотографировать иллюминаторы? Теперь над этим многие поразмыслят.
    
  
 * * * * * * * * * *
  
  
  
 "Унион" в полете! Ни на минуту не прекращается радиосвязь с контрольными
пунктами. Вот "Унион" пролетел над Камчаткой, Уралом и снова должен
появиться неподалеку от Кавказа.
   Удивительна новая установка, недавно привезенная в Ионосферный
институт. На большом экране с помощью целой группы радиолокаторов
просматривается весь небосклон. Вот понизу бежит светлая точечка рейсового
самолета Москва - Баку. А это метеорологи запустили очередной шар-пилот с
металлической пластинкой. Совсем рядом, как легкая снежинка, промелькнула
птица.
   А иногда по самому верху экрана вдруг прочертит свой след метеор.
   "Унион" точно идет по первой заданной орбите. Если он станет снижаться
из-за воздушного сопротивления - пусть ничтожного, но все же имеющегося на
этой высоте, - то автоматическое устройство включит двигатель и "Унион"
   возвратится на свою орбиту.
   Вот почему Дерябину и его помощникам не приходилось прикасаться к
ручкам управления.
   На экране появилась сияющая точка "Униона". Какая там точка! По
величине ее не сравнишь даже с самолетом. Виден эллипс. Словно торпедный
катер, он мчится по серо-голубому морю экрана.
   Но что это? Сверху, из дальних высот, летит наперерез другая точка. Это
метеор! Его ионизированный хвост ясно виден на экране.
   Пространства Вселенной глубоки. Метеор летит еще очень далеко от
"Униона", и вероятность столкновения ничтожна, а Нюра уже полна страха.
Никогда Тимофей не видел у нее такого напряженного, испуганного лица.
   Замигали соседние экраны, где "Унион" показывался в другой плоскости.
   Радиолокаторы-дальномеры сразу же определили траекторию падения
метеора. Он летит навстречу!
   Набатников не мог побороть волнения, стиснул зубы и широко раскрыл
глаза.
   - Не совестно? - укоризненно спросил Борис Захарович, тихонько тронув
его за плечо. - Ведь там автоматика.
   Вздрогнув, Набатников замотал головой.
   - А люди? - Он услышал сдавленный вздох и заметил Нюру. - Ну да, ведь я
же человек, - поправился Афанасий Гаврилович. - Не могу спокойно смотреть.
   Но автоматика Дерябина работала лучше человека. Вероятно, оставались
доли секунды до того мгновения, как довольно крупный метеор пронизал бы
обшивку диска. Однако реакция радиолокатора и связанной с ним автоматики
была точной и быстрой. Радиолуч издалека увидел метеор и приказал "Униону"
свернуть влево. Вот и все.
   Нет, оказывается, далеко не все. Не прошло и минуты с тех пор, как
"Унион"
   избежал встречи с метеором, не успел еще растаять его след на экране,
как возник новый повод для волнений. Хорошо еще, что Нюра не смотрела на
экран, а то неизвестно, как бы она восприняла такое событие.
   От светящегося пятнышка "Униона" отскочила искорка и помчалась вниз.
Может быть, это сработала катапульта и выбросила кабину с людьми? Нюра
ничего не знала о катапультах, но еще в тот вечер догадалась, что Поярков
летит не один, а с Димкой. У них все можно прочесть в глазах.
   Волноваться не следует. Набатников и Дерябин следили за экраном и,
заметив летящую искорку, даже обрадовались.
   - Все в порядке... - выдохнул из себя Афанасий Гаврилович. - Теперь
можно ехать на открытие электростанции.
   Бабкину уже было известно, что Ионосферный институт взял вроде как
шефство над одним здешним колхозом, но сейчас никак не мог понять, что за
срочность такая - бросить все и приветствовать колхозников по случаю
установки керосинового движка для освещения? Ведь там, наверху... Да нет,
чепуха какая-то!
   Только из вежливости Бабкин согласился поехать с Набатниковым, когда он
предложил ему:
   - Поедем, поедем, Тимофей. Здесь нам пока делать нечего.
   Мейсон рассматривал ленту с телеметрическими записями работы
анализатора.
   - Мистер Набатников! Я так думал, что еще вчера газеты написали, что
сегодня пустят колхозную электростанцию. А "Унион" пустили, писать нельзя?
   - Ошибаетесь, мистер Мейсон. Можно писать, но опыт еще не закончен. Мы
не любим хвастаться раньше времени, как некоторые заокеанские деятели. А в
данном случае не будем писать и про колхозную электростанцию.
   - Можно ее смотреть?
   - Пожалуйста. Только ее еще нет.
   - Русские всегда хотят делать чудеса...
   - Нет, почему же? - усмехнулся Набатников. - Мы не только хотим. Мы их
делаем. Разве это вам не известно?
   Прислушиваясь к разговору, Бабкин соглашался с Афанасием Гавриловичем,
но, будучи человеком трезвого и даже несколько скептического ума,
испытывал неловкость. Нашел чем удивить американца - колхозной
электростанцией. Ведь ему, наверное, уже атомную показывали,
синхрофазотрон и всякие другие достижения.
   Дорога шла в горы. Бабкина посадили рядом с шофером, а позади, на
правах гостеприимного хозяина, Набатников развлекал Мейсона разговорами,
причем, насколько Бабкин понимал по-английски, ни одного слова об
электростанции сказано не было.
   По обочинам дороги лежали груды щебенки, приготовленной для ремонта
отдельных поврежденных участков. Люди куда-то ушли. Стоял одинокий каток,
которым утюжат асфальт.
   С железной лопатой на плече, в брезентовых рукавицах, в полинявшем,
когда-то с цветочками платье, в тапочках на босу ногу поднималась вверх
женщина.
   Женщина обернулась, и Набатников сразу узнал ее. Однажды вместе с
Поярковым он проезжал по этой дороге. Женщина лет сорока, со следами былой
красоты, с мускулистыми натруженными руками, тащила огромный камень. Ей
пришлось остановиться, пока машина не проедет. Набатников оглянулся и
заметил ее взгляд, полный боли и укоризны... Помнится, тогда Поярков
накричал на молодого бригадира, потом поехали в дорожное управление. Там
обещали что-то сделать, но вот опять эта встреча.
   Набатников приказал шоферу остановиться и спросил у женщины:
   - Далеко?
   Она нехотя ответила, что закончила работу, идет в селение, где
расположилась их ремонтная бригада. Это было по пути, и Набатников
предложил женщине:
   - Садитесь, подвезем.
   Испуганно взглянув на свои - рукавицы, запыленные ноги, на порванный
подол платья, она категорически отказалась:
   - Замараю вас. Сама дойду, не маленькая.
   Но в глазах солидного городского человека светилось столько доброты и
товарищеского участия, что женщине не хотелось его обижать. Может быть,
это большой начальник, который приехал сюда проверять работу? Ведь совсем
недавно он тоже здесь был, тогда бригадира сняли и женщинам запретили
колоть щебенку.
   - Сейчас, конечно, полегчало, - рассказывала она "большому начальнику",
но тот почему-то хмурился и все время поворачивался к соседу, объясняя ему
на непонятном языке.
   - Вы не обижайтесь на меня, - извинился перед ней начальник. - Он плохо
знает по-русски. А я ему перевожу.
   В этом была лишь доля правды. Мейсон довольно прилично понимал
по-русски, слышал, о чем говорит работница, но ему хотелось высказать и
свое мнение по данному вопросу. Удобнее всего это сделать по-английски.
   Совсем просто, по-дружески Афанасий Гаврилович расспрашивал у
работницы, как она живет. Та не жаловалась, привыкла и к лопате, и к лому,
и к тачке. Но ведь она неученая, ничего больше не знает, не умеет...
Заработок тоже хороший.
   - Вы не подумайте, что я всегда такая, - словно оправдываясь, говорила
она, показывая на платье, на рваные тапочки. - Приду с работы - обута,
одета не хуже людей... Спецовки тоже дают.
   Она сняла рукавицы и положила их на колени. Краем глаза смотрел
Набатников на ее тяжелые руки со вздувшимися венами, руки молотобойца,
каменщика, руки рабочего, воспетые в стихах. Но здесь гордиться было
нечем. Лишь сейчас понял Набатников болезненную нетерпимость Пояркова к
тому, что еще осталось у нас от подневольного прошлого и тяжелых военных
лет. Женские руки должны быть женскими, какими их создала природа.
   Мейсон пожимал плечами и говорил, что ему трудно понять, почему в
социалистическом обществе до сих пор существует тяжелый женский труд.
   - Ведь она с лопатой. Она дорожный рабочий. А вы говорите о всеобщем
среднем образовании.
   - Не только говорим, - поправил его Набатников, - а оно у нас
действительно всеобщее и обязательное. Теперь о данном конкретном случае.
Пусть она вам скажет, почему у нее в руках лопата, а, к примеру, не
пишущая машинка?
   Не зная биографии этой женщины, Набатников мог рассказать ее довольно
точно.
   Рано вышла замуж, специальности не было, работала в колхозе. Началась
война, муж погиб на фронте, деревню сожгли, дети умерли еще маленькими,
других родственников растеряла. Куда деваться? Предложили поехать на
Кавказ, где потеплее. Рабочей силы не хватало, а дороги надо
восстанавливать. Вот и все.
    
 - А почему она потом не училась? - спросил Мейсон, когда предполагаемая
Набатниковым биография почти оказалась точной.
   - В сорок лет? Не каждому это удается.
   - Но все-таки женщина с лопатой, с тачкой - это стыдно, - не унимался
Мейсон.
   - Очень стыдно! - согласился Набатников. - Но этого скоро не будет. А у
вас?
   Я не говорю уже о ваших колониях. Мне хотелось только спросить: многие
ли ваши женщины потеряли мужей во время их кратковременной прогулки по
Европе?
   Много ли бомб упало на ваши города и селения?
   Набатников прекрасно относился к Мейсону. Это деловой человек,
предприниматель и в то же время талантливый конструктор. В какой-то мере
он патриот, его заботят судьбы своего парода. Он много ездил, видел мир.
Видел униженных женщин Гарлема, женщин и детей на табачных плантациях Юга.
Видел толпы безработных женщин на улицах Парижа, Вены, Токио. Видел побои,
издевательства над женщиной, полное ее бесправие и нищету. Все это
казалось обычным, и никто не показывал ему пальцем: смотрите, мол, что на
свете делается. Однако стоило лишь ему переехать нашу границу, как взгляд
его обострился, он искал подтверждения тому, о чем прожужжали уши
продажные газетчики и лицемеры, те, что ездили по нашей стране со слезами
умиления, а вернувшись домой, рассказывали всякие грязные небылицы. И
вдруг знакомый факт: женщина - дорожный рабочий. Стыдно? Да, именно, нам
стыдно, что не искоренили мы еще породу равнодушных деляг-хозяйственников,
которые никак не могут отказаться от практики военных и послевоенных лет.
Только не Мейсону на это указывать, не шведам, не швейцарцам, никому, кто
в те годы спокойно спал или наживался на людском несчастье...
   "А все-таки надо что-то делать, - подумал Набатников. - Задача самая
главная".
   - Если не очень торопитесь, - обратился он к попутчице, - то
задержитесь здесь на часок. Увидите кое-что интересное.
   Женщина смущенно согласилась. В данном случае Бабкин ничего не мог
возразить. Вполне вероятно, что она никогда не бывала на открытии
электростанции. Но тащить с собой Мейсона, как это сделал Набатников, по
меньшей мере неудобно.
   Вот и колхоз. Десятка три домиков, прилепившихся на склоне, точно
ракушки.
   Пустынная улица - люди еще не приходили с работы. Нет и намека, что
ожидается торжество. Лишь свежевыструганные столбы и блестящие, не
успевшие потемнеть провода подсказывали, что все готово для пуска
электростанции.
   "Но где же она сама? - недоумевал Тимофей. - Где ее здание? Неужели и
движок и генератор смогут разместиться вон в той будке, вроде газетного
киоска?
   Очень странно, что от нее тянутся провода. Может быть, это
трансформаторная подстанция? Нет, не похоже..."
   Бабкин решал техническую задачу, которая его уже начинала
заинтересовывать.
   А Набатников как ни в чем не бывало осмотрел будку, где стоял пустой
толстостенный цилиндр, сказал несколько одобрительных слов председателю
колхоза и просил его распорядиться, чтобы убрали камни с соседней луговины.
   - Так, на всякий случай, Симон Артемович, - пояснил он, заметив
недоумение старика.
   О председателе колхоза Симоне Артемовиче Соселия, бодром старике в
коричневой черкеске, Бабкин знал только понаслышке, да и то из Димкиных
рассказов, но сразу же догадался, что рядом с ним стоит не кто иной, как
тракторист Горобец, один из тех, кому Бабкин обязан был своим спасением.
   Пользуясь случаем, Тимофей горячо поблагодарил его и тем самым вогнал
парня в краску. Чтобы скрыть смущение, Горобец спросил, не видно ли внизу
на дороге грузовика с движком и генератором.
   - Профессор говорил, що зараз и, свет буде... А як же? - И Горобец
начал доказывать, что электростанцию надо еще установить, смонтировать,
наладить, что дело тут пахнет не часами, а днями, - короче говоря, мороки
хватит.
   Тимофей лишь понимающе кивал головой, но ничего путного сказать не мог.
   Видимо, у Афанасия Гавриловича какие-то свои планы. Может быть,
электростанция передвижная, смонтирована в машине? А скорее всего он
достал курбатовскую ткань.
   Но где же тогда аккумуляторы, чтобы вечером свет горел? - спросил
Тимофей у Горобца. И выяснил, что никаких аккумуляторов не привозили, а
сегодня приезжали техники и поставили в кустах маленькую радиостанцию.
   Тимофей не смог сдержать любопытства:
   - Где она? - И поспешил к выгону, куда указал Горобец.
   Выгон почему-то был огорожен веревками, подвешенными на кольях. Может
быть, здесь пасутся козы?
   Подлезая под веревку, чтобы посмотреть радиостанцию, Тимофей подумал:
"А не хочет ли Набатников попробовать передать энергию на расстояние без
всяких проводов? Место здесь открытое, ровное. Поставь радиопрожектор на
башню института - и передавай". Однако, оглянувшись, Тимофей сразу же
отбросил эту догадку. Башня была далеко за горами. Прямой видимости нет.
   Да и кроме того, антенна радиостанции, которую он уже заметил в кустах,
никак не подходила для этой цели. Обыкновенный стальной прутик.
   - Назад! Назад! - вдруг закричал Набатников и замахал руками, будто
случилось что-то необыкновенное.
   Тимофей даже обиделся. Не видел он полевой радиостанции! Подумаешь,
секрет!
   Не с такими вещами приходилось дело иметь. Не спеша, вразвалочку
Тимофей пошел обратно.
   Но Афанасий Гаврилович почему-то рассердился всерьез, подбежал к
Тимофею и больно схватил за руку:
   - Вы будете слушаться или нет?
   Над головой что-то прошелестело. Бабкин невольно поднял глаза.
   Серебряная острокрылая птица пронеслась мимо, коснулась земли и
заскользила по траве.
   Набатников проводил ее глазами и шутливо ударил Тимофея по руке:
   - Ваше счастье. Эдак и без головы можно остаться. Впрочем, я сам
виноват.
   Все были предупреждены заранее, а про вас