скусственный климат, с очисткой воздуха.
Можешь дышать хоть кислородом, - все так же подтрунивая, посоветовал
Набатников.
   - Кислородную подушку обычно перед смертью дают, - зло огрызнулся
Дерябин. - А не лучше ли подождать дарить детишкам дорогие и, главное,
вредные игрушки.
   Я-то могу устроить домашнюю теплицу с любой техникой. А внизу живут две
девчушки, крохотные. Они пусть дышат как хотят? Мать у них уборщица.
   - Милый мой, ты уже затрагиваешь проблемы социальные. Все это не так
просто.
    
 - Ошиблись, батенька. Не социальные, а моральные! Я понимаю, что нельзя
запретить родителям дарить сыновьям дорогие подарки вроде "Москвича". Но
ведь можно сделать так, чтобы их совестно было и дарить и принимать.
   - К сожалению, у этих людей совесть еще нужно пробуждать. Процесс
весьма сложный, долговременный. А нельзя ли, пока суд да дело, решить
вопрос техническим порядком? Ну, скажем, проветриванием городских улиц.
Устроить внутри высотных зданий систему вентиляционных труб и сквозь них
втягивать вниз чистый воздух московских вершин.
   - Какое там чистый? - поморщился Борис Захарович. - А заводские трубы,
а летучие газы? Я думал, нельзя ли приспособить "машины чистоты" не только
для поливки, но и для кислородного обогащения воздуха. Думал, считал, а
получилась чепуха. Сначала такая машина отравит воздух окисью углерода, а
потом кислородиком освежит. Сама на себя и будет работать. Можно, конечно,
сделать в тротуарах специальные поглотители окиси углерода, поставить
ионизаторы. Но все это очень дорого и сложно. Есть другой путь... Конечно,
я не специалист... Не знаю, что из этого дела получится.
   - Ну, выкладывай, выкладывай свою идею, - шутливо торопил Афанасий
Гаврилович. По глазам вижу, что где-то она у тебя копошится, покоя не дает.
   Ничего сверхъестественного в предложении Дерябина не было. И вовсе не
из-за болезненной мнительности, когда каждая городская улица, где
скапливаются сотни машин, представляется ему гигантской "душегубкой",
старый инженер готов лишить своих сограждан удовольствия пользоваться
машинами.
   Он консультировался с врачами и удивлялся, почему столько написано о
вреде курения; приводились страшные примеры, когда ничтожная доза никотина
сразу же убивает лошадь, писали о вреде сырой воды, немытых фруктов,
чтении лежа, о насморке и сухости кожи - обо всем, но почему-то стыдливо
умалчивается о вредности окиси углерода на улицах.
   - Люди давно поняли, что летом в городах дышать нечем, - жаловался
Борис Захарович. - Выезжают на дачу. А я, например, очень люблю Москву, и,
хоть врачи доказывают, что летом мне в ней жить нельзя, я всегда остаюсь в
городе. Природы мне и здесь достаточно. Сады, парки, бульвары... Сколько
лип высажено за последние годы, сколько цветов! Летняя Москва прекрасна,
как и Ленинград, и Киев, и многие города. Но если бы не мои проклятые
враги - машины... Вот смотри...
   Дерябин вытащил из кармана коробочку, похожую на фотоэкспонометр.
   - Индикатор радиоактивности? - спросил Набатников.
   - Какой там радиоактивности! - опять рассердился Борис Захарович. - Я с
твоей атомной техникой дела не имею. Это газовый индикатор. Раньше в шахты
канареек брали, чувствительны птички к вредным газам, чуть что - и лапки
кверху. А я вот такую коробочку ношу. Погуляешь по улицам часок, другой,
посмотришь по шкале, сколько процентов всякой вредности вдохнул, и бежишь
домой, чтобы раньше времени лапки не протянуть. - Он невесело усмехнулся.
   Доказывая, что пора бы на это дело обратить самое серьезное внимание,
Борис Захарович жаловался на химиков, конструкторов двигателей внутреннего
сгорания, что до сих пор они не придумали, как свести до минимума вредные
отработанные газы. А если так, то до поры до времени надо убрать из
городов автобусы, грузовики и максимально сократить индивидуальный
автотранспорт, пока он не будет заменен электрическим.
   - Да, да, только электрическим. Могут быть высокочастотные машины или,
вернее всего, аккумуляторные. Ты представляешь себе, какой тогда рай
наступит на земле! У машины нет вонючего мотора, копоти, грязи, бензинных
паров.
   Набатников заметил, что с существующими аккумуляторами машина
получается громоздкой и нерентабельной. Во всяком случае, заменить
автомобиль она не сможет.
   - Но ведь ярцевские аккумуляторы... - попробовал возразить Дерябин. -
Впрочем, опять что-то с ними неладно.
   В кабинет постучали. Вошел взбудораженный от волнения инженер и
сдавленным голосом проговорил:
   - Невероятная космическая вспышка. Посмотрите.
   Набатников и Дерябин выбежали в центральный зал. Замирая от восторга и
удивления, один из лаборантов подозвал к себе Набатникова:
   - Что же это творится, Афанасий Гаврилович? Никогда такого не было.
   Действительно, на шестом контрольном пункте приборы показывали
небывалое увеличение энергии космических частиц. Они хлынули на землю
мощным потоком, и даже толстый слой атмосферы не повлиял на столь
невероятное излучение.
   Хитро придуманные уловители, расположенные на диске, были по-разному
сфокусированы и, если можно так сказать, настроены на разные виды
космических частиц. Вот почему лишь в уловителе номер шесть, рассчитанном
на один из видов наиболее распространенных частиц, впервые обнаружилось
резкое увеличение космической энергии.
   Но это было лишь началом. Афанасия Гавриловича подзывали то к восьмому
пункту, то к двенадцатому, и везде приборы отмечали совершенно потрясающее
излучение.
   - Ко мне, Афанасий Гаврилович! - звал инженер с девятого контрольного
пункта. - Приборы уже ничего не показывают. Все стрелки за шкалой.
   - Ко мне! - перебивал другой.
   - Я не знаю, что записывать, - жаловалась растерянная лаборантка.
   - Прошу вас, Афанасий Гаврилович, - учтиво поднимаясь, говорил пожилой
физик. - Явление очень странное.
   Набатников перебегал с одного пункта на другой, кружился точно конь на
цирковой арене, которую напоминая этот круглый зал. Нельзя было
остановиться. Все стрелки приборов, все перья самописцев словно с ума
сошли, готовые разбить стекла и выскочить на свободу. На экранах
осциллографов зеленые змейки покинули привычную середину и поскакали
вверх. А на больших контрольных экранах, где раньше просматривался путь
чуть ли не каждой частицы светлой капелькой, скользящей по стеклу, сейчас
шел такой ливень, словно в башню ворвалась весенняя гроза, захлопала
дверями, рамами и хлынула бушующим потоком.
   Радуясь и немного пугаясь, люди вскакивали с мест, ослепленно
прикрывали глаза. Куда ринется эта брызжущая светом неуемная стихия?
   Она перекинулась уже на четырнадцатый экран, хлынула как из разбитого
окна, заметалась в пятнадцатом, постепенно затихая на противоположной
стороне башни.
    
  
 ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
  
  
 Автор никак не ожидал, что Димка Багрецов, особой 
   храбростью никогда не отличавшийся, вдруг решится на 
   такой отчаянный шаг. Но разве узнаешь заранее, кто 
   будет героем?
    
  
  
 Прозрачный шар уже не виден, исчез, растворился в сумерках, но черная
птица резко выделялась на фоне лилового неба.
   Тимофей поднял голову, стараясь рассмотреть лицо Димки.
   - Ничего страшного. Доберусь.
   Спустившись вниз, Вадим схватил его за руку:
   - Не пущу... Понимаешь, не пущу!..
   Бабкин повернул к нему удивленное лицо, и Вадим устыдился своей
горячности.
   Похоже на то, что Тимофей отказался от рискованного опыта.
   Сдвинув кепку на ухо, Тимофей почесал висок.
   - А может, обойдемся? Мы, кажется, перестали подниматься.
   - Боюсь, что над горами пойдем выше, - неуверенно сказал Вадим.
   - В темноте ничего не сделаешь. - И, как бы приняв окончательное
решение, Тимофей начал привязывать трос к ремню на всякий случай, для
перестраховки.
   Тонкие стальные жилки кололи пальцы. Тимофей морщился, совал палец в
рот и сплевывал вниз, где темнело море. Потом придирчиво осмотрел ремень,
подергал привязанный к нему стальной трос и туго подпоясался.
   Тимофей понимал, сколько неприятных минут он вынесет, прежде чем
доберется до ребра диска. Но это было необходимо. А кроме того, хотелось
проверить анализатор. Он обязательно должен работать, иначе нарушится вся
система исследований. Правда, Тимофей не знал мейсоновского аппарата, но,
может быть, там пустяковое внешнее повреждение? Кроме того, смущала и
другая неприятность: а что, если диск опять сделает какой-нибудь
неожиданный разворот? Ведь этак и сорваться можно. Однако скорость
истечения газов тут невелика - во всяком случае, так было раньше, - и
только на большой высоте, в разреженной атмосфере, двигатели работали на
полную мощность.
   Опять и опять проверяя, сколь крепко он привязал трос к ремню, Бабкин
инстинктивно медлил, оттягивал время. Стоило ли рисковать? Ведь пока еще
диск летит низко.
   Вадим с болью смотрел на друга, ясно представляя себе, что его ждет.
Вот он вылезает из люка, хватается за первую скобу, протискивается под
нее, затем, перебирая руками и ногами, ползет дальше. А кругом свистит
ветер и манит вниз холодная пустота. Но почему это все должен испытывать
Тимка? Почему?
   Птицу он сбросит, а что делать с анализатором?
   Моря уже не было видно. Густая мгла поднималась к самому люку. Вадим
покосился на часы, стал собраннее, спокойнее, вынул из кармана гребенку,
расчесал свою пышную шевелюру и слегка дернул за трос, чтобы Тимофей
обернулся.
   - Погоди, Тимка. Через три минуты включится радиостанция. Послушаем.
Вдруг ЭВ-2 опять испортился или еще какой-нибудь прибор? Исправлять - так
заодно.
   - Ну что ж, проверим. - Тимофей вздохнул, снял ремень, аккуратно
положил его около лебедки и пошел в центральную кабину.
   Багрецов сделал вид, что идет за ним, но тут же возвратился и, чтобы не
раздумывать, затянул на себе ремень, потом свернул в кольца метров сорок
троса и закрепил его в отверстии шпангоута. Но это так, на крайний случай,
- обыкновенная предосторожность.
   Торопливо, чтобы не застал Тимофей, он спустился вниз по лесенке.
Мелкая дрожь пробежала по телу.
   - Димка... - как сквозь вату, глухой и хриплый, донесся голос Тимофея.
   Нельзя медлить. Вадим опустил ногу вниз, точно пробуя, холодна ли вода,
и действительно холод, леденящий холод подкатился к сердцу. "Трус, жалкий
трус..." - шепчет кто-то на ухо. И опять кричит Тимофей, он уже
беспокоится.
   Сейчас прибежит...
   Вадим застыл на лестнице. Не в силах оторвать глаз от манящей глубины,
он чувствует, как немеют руки. Вот когда настала проверка. В такие минуты
вспоминается самое главное, самое яркое в жизни. Зина спасала твою
радиостанцию. Нет, не просто аппарат, а честь твою. А можно ли считать
тебя честным, если Тимку пошлешь на риск? Ты одинок, а у него Стеша. Как
посмотришь ей в глаза, чем оправдаешься? Другой, осторожный голосок
увещевал: "Откажись, признайся, что струсил. Разве ты виноват?" Жгучая
краска стыда будто разливается по телу, теплеет в сердце, разогреваются
мускулы, нога в люке уже не чувствует холода и ищет опоры.
   Вадим пригибается, берется за скобу, пролезает под нее и поочередно
перебирает руками. Он видит только скобы, и больше ничего. Повиснув всем
телом над пустотой и чувствуя под собой лишь холодные прутья, он
переставляет ноги. Иногда нога скользит, отрывается от опоры. В эти
мгновения останавливается сердце, судорожно сжимаются пальцы на холодном
металле и словно примерзают к нему.
   Но вот скоро и конец пути. На ребре диска колышется черная птица.
Багрецов протягивает к ней руку, но прочный шнурок разорвать трудно.
Разгрызает зубами. Воздушный шар, как легкое облачко, скрывается в вышине.
   Что же теперь делать с орлом-разведчиком? Возможно, его все-таки
удастся сохранить? В конце концов, не каждую такую птицу будут взрывать?
На всякий случай ее надо привязать к тросу, как это сделал Тимофей. А пока
прикрепить к поясу, чтобы случайно не выронить.
   Где же здесь мейсоновский анализатор? Тимка говорил, что совсем рядом.
Вадим уцепился за поручневую антенну из толстой трубки и перелез на другую
сторону диска.
   Здесь блестели странные объективы, похожие на огромные зрачки. Таких
приборов Вадим никогда не встречал. Интересно, для чего они предназначены?
   Вполне возможно, что это и есть уловители Набатникова, о них Вадим
слышал от Тимофея, но видеть не приходилось. А вон там повыше - элементы
солнечной батареи Курбатова. Эти блестящие шестиугольники узнать нетрудно.
   На четвереньках, удерживаясь за маленькие скобки, похожие на дверные
ручки, Багрецов пополз вправо, где в третьем секторе, как говорил Тимофей,
должен быть анализатор.
   Вадим передохнул, осмотрелся. В черных тучах у горизонта светилась
красная тонкая полоска, похожая на остывающий раскаленный прут. Внизу, в
темноте, серым графитовым блеском отсвечивало море.
   Радостное волнение охватило Вадима. Он поборол страх. На шнурке
болтается захваченный трофей. Еще немного усилий - и можно подобраться к
анализатору.
   Откуда-то пришло настоящее спокойствие, сознание исполненного долга.
Тишина настала в мире, и мир этот по-настоящему хорош. Правда, к этому
радостному ощущению примешивалось и что-то вроде запоздалого сожаления -
зря он тогда сбросил записку в ботинке. Пусть перелет продолжается
нормально. Случайные пассажиры здесь очень пригодились.
   Диск плыл, слегка покачиваясь. Иногда он поднимался вверх и снова,
точно с ледяной горки, бесшумно соскальзывал вниз. А снизу чернела вода, и
в ней, как казалось Вадиму, рождались тусклые, мерцающие звезды.
   Но вот и третий сектор, об этом говорила огромная тройка, нарисованная
на металле. Чуть выступающие крышки с дырочками, как у перечницы,
закрывали всевозможные метеоприборы. На одной из них Вадим различил
фирменную марку Мейсона.
   Теперь надо эту крышку отвинтить, потом снять верхний колпак и
посмотреть, что же там случилось? Темно. Вадим по привычке сунул руку в
карман и достал приемник. Загорелся голубой прямоугольник. В этом
фосфорическом свете хоть и трудно было разглядеть всю механику и монтаж
мейсоновского анализатора, но Вадим сразу же заметил, что в нем
прекратилась подача ампул с пробой воздуха. Видимо, когда отсоединяли
испорченный аккумулятор и тем самым прервали ток, одна из ампул оказалась
не запаянной, что и нарушило работу всего механизма.
   Хорошо, что Багрецов почти никогда не расставался с инструментом:
нашлись в кармане и отвертка, плоскогубцы, кусачки. Надо было освободить
заклинившуюся во втулке стеклянную ампулу и наладить их подачу.
   Все оказалось не так-то просто. Работать пришлось одной рукой, а другой
держаться. Приемник лежал прямо внутри анализатора, но светил не туда,
куда нужно. Пальцы не слушались, немели, сил не хватало, чтоб затянуть
гайку подшипника, рука дрожала, плоскогубцы стучали о холодный металл, и
так же нервно стучали зубы.
   Наконец-то!.. Теперь анализатор будет работать. Вадим посидел еще
немного, передохнул и пополз обратно.
   Наверху почти по всей окружности диска вспыхнул свет в иллюминаторах. А
вдруг они откроются снаружи? Тогда можно пробраться внутрь, минуя страшную
лестницу. Сейчас стемнело, и возвращаться тем же путем будет еще труднее,
тем более что поднялся ветер и диск изрядно покачивает.
   Вадим пополз к ближайшему окну, чувствуя себя как на крыше качающегося
дома.
   Голова кружилась, противная тошнота подступала к горлу. Подскакивая на
ребристой поверхности диска, точно живая, тащилась за Вадимом черная птица.
   Кто-то потянул за ремень. Вадим похолодел, осторожно протянул руку
назад. Да ведь это трос. Неужели он дальше не пустит? Зря оставил такой
маленький запас. Вот если бы Тимка догадался освободить еще десяток
метров!..
   Чуть заметное подергивание подсказало, что Тимофей на месте и
сигнализирует об этом. Вадим сильно дернул трос, подождал, потом еще
дернул. Натяжение ослабло.
   Осторожно передвигая колени, боясь хоть на мгновение оторвать руки от
скобок, ползет Багрецов. Страшно. Вот-вот диск наклонится, не успеешь
удержаться за скобу и скатишься вниз...
   Светится окно. Интересно, что там может быть? Почему включили свет? А
главное - как? По радио, автоматически или в "Унионе" оказался пилот? Вряд
ли Тимофей стал бы трогать выключатели.
   Еще усилие, рука протягивается к последней скобке, и Вадим заглядывает
в окно.
   Оскаленная морда в прозрачном колпаке. Багрецов в страхе отшатывается,
и в этот момент с противоположной стороны диска слышится злобное шипение,
шум водопада... Диск вырывается вперед.
   Встречный ветер сразу делается плотным, как стена, и сталкивает
Багрецова.
   Он еще пытается уцепиться за какую-то медную трубку, но поздно...
   Падая вниз головой, Вадим видит свои ноги и пламя, вылетающее из
сопла...
    
  
 ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
  
  
 А на земле никто и не догадывался, что случилось в 
   "Унионе". Жизнь шла своим чередом. Набатников старался 
   разгадать причины удивительного космического явления и 
   странной непоследовательности Медоварова. Одна загадка 
   стоила другой, и были они тесно связаны с судьбой наших 
   героев.
    
  
  
  
 Набатникова многие не понимали и некоторые его поступки объясняли
чудачеством. Мало ли про ученых анекдотов ходит. Но самое странное, что в
характере этого строптивого профессора ничего анекдотического не было: ни
забавной рассеянности, ни смешных привычек, ни подчеркнутой старомодности
- золотые часы с двумя крышками, латынь и своеобразный лексикон, чем иной
раз козыряют ученые мужи, знавшие дореволюционное общество, как правило,
лишь по книгам.
   И дело не в том, что виднейший специалист по космическим лучам
занимается то атомной техникой, то носится с идеей "теплых городов". Все
это может быть присуще увлекающемуся ученому. Но он не хочет
ограничиваться только наукой, он вмешивается в чужие дела, требует
перестроить организационную структуру научно-исследовательского
учреждения, систему подбора кадров, не считается с обычной практикой
присвоения степеней и званий. Он добивается персональных ставок для
каких-то самоучек инженеров-изобретателей, и получают они у него больше,
чем кандидаты наук в столичном институте.
   При организации Ионосферного института Набатникову поручили составить
штатное расписание. И что же вы думаете? Он сократил в два раза отдел
кадров.
   - Но поймите, Афанасий Гаврилович, - доказывал начальник управления, -
вы поступаете опрометчиво, Кто же будет заниматься приемом работников?
Надо подобрать не только научные кадры, но и технический персонал, -
продолжал он, перелистывая страницы штатного расписания. - Институту нужны
инженеры, а потом, когда закончится строительство экспериментальных цехов,
потребуются мастера и, наконец, самые обыкновенные рабочие.
   - Почему обыкновенные? - возразил Набатников. - Знающие, умелые и,
главное, смекалистые. Ведь у нас особые условия.
   - Совершенно верно. Значит, работников надо подбирать специально. Кто
это будет делать?
   - Я.
   Начальник управления поднял от бумаг удивленные глаза:
   - Извините, профессор. Но мы не вправе загружать вас подобной работой.
   Директора и научного руководителя института ждут дела поважнее.
   - Важное не бывает. И не может быть. Создать способный и дружный
коллектив - наипервейшая задача. А остальное приложится.
   Так и получилось, что Набатников сам беседовал с будущими сотрудниками,
сам и решал их судьбу.
   С учеными, инженерами-исследователями, то есть с людьми, которые могут
предъявить не только анкеты, но и печатные работы, изобретения,
конструкции, чертежи, дело обстояло довольно просто. Опытный глаз такого
разностороннего ученого, как Набатников, сразу мог оценить способности
претендента на ту или иную должность в лабораториях Ионосферного института.
   Но вот почти накануне испытаний "Униона" закончилось оборудование
экспериментальных цехов, где в основном должна была работать молодежь, и
профессор с помощью райкома комсомола сам решил подобрать смышленых ребят.
А только такие сюда и годились.
   Как узнать, что