девушки высмеивали редкую прямолинейность Багрецова, его
искренность и полное отсутствие дипломатии. А у него это было нечто вроде
жизненного принципа. Он считал, что хитрить можно лишь в борьбе с врагом,
да и то это называется не хитростью, а стратегией. Он учился играть в
шахматы, но безуспешно, ведь там нужно придумывать разные комбинации, а у
него такого таланта не было. На футбольном поле он никак не мог оценить
искусства технических игроков с их обманными движениями, финтами,
уловками. Конечно, игра есть игра, но внутри поднималось что-то вроде
протеста, хотя Вадим и понимал всю его смехотворность.
   Так и в любви. Шахматными ходами, хитрыми маневрами ничего не добьешься.
   Конечно, немало девиц на свете, которым нравится игра в любовь, но в
этом есть что-то постыдное.
   Хотелось бы Вадиму сделать всех хороших людей счастливыми. Наивная
детская мечта. Но кое-что он все-таки может сделать. Только вот не всегда
понимают его. Он так боялся потерять письмо от Курбатова, а Нюра взяла его
равнодушно и сунула в карман пальто. Выходит, зря мучился, зря
беспокоился. Нюра молчит, будто ничего не случилось. Надо бы узнать, о чем
пишет Курбатов. И зачем он напоминает о себе, это жестоко. Не хватает
людям чуткости и такта.
   Вадиму тоже подчас не хватало такта, но подкупала его искренность.
   - Нюрочка, я хороший? - спросил он, усаживаясь рядом с ней на скамейку.
   - Вы же это знаете. - Нюра заботливо поправила у него повязку на лбу.
   - А любите меня?
   - Очень.
   И сказано это было всерьез. Не виделись целый год, только
переписывались, но дружба не угасла. Надо знать, что скрепило эту дружбу,
как оценила Нюра благородство Вадима в те тяжелые дни, о которых и
посейчас не может вспоминать без слез. Надо все это знать, тогда поверишь,
что есть на свете большая дружба и она не всегда переходит в любовь.
   Вадим слабо улыбнулся:
   - Ну что ж. Отношения выяснены. Значит, я могу спросить?
   - Насчет письма? - перебила его Нюра, и губы ее задрожали.
   Она боялась расплакаться. Как тут быть, если самые чуткие друзья не
могут понять, что не хочет она никаких писем, никаких воспоминаний. Встает
перед глазами другое лицо, близкое, родное. Изумленно-грустно смотрит на
нее...
   Она подбежала к стеклянной двери, взялась за ручку, увидела свое
тусклое отражение. Женщина с потухшими глазами. Ну и пусть - никому она не
нужна.
   Выбежала.
   Кто-то осторожно дотронулся до плеча.
   - Я не про письмо, Нюрочка, - услышала она голос Вадима. - Посидите со
мной.
   Я только хотел спросить. - Он взял ее под руку и повел к скамейке. - Вы
не видели буфетчицу перед отлетом? Тетя Поля ее, кажется, зовут? Ругается,
наверное. Мы немного ей задолжали, сдачи у нее не было. Прошу вас,
передайте...
   Он долго рылся в боковом кармане - мешал перевязанный палец, - наконец
вытащил деньги и протянул их Нюре.
   Нюра машинально взяла.
   - Я, наверное, там скоро буду. Передам. А письмо вы можете прочитать. -
Она достала из кармана пальто нераспечатанный конверт. - Возьмите. Но я не
хочу знать, что там написано.
   - А я тем более!
   Вадим рассердился. Фокусы, девчоночьи капризы. Впрочем, кто ее
разберет? Не так все это просто.
   - Знали бы вы... - Нюра быстро заморгала, и, как она ни крепилась, в
глазах ее заблестели слезы. - Знали бы...
   - Вот и рассказывайте. Я должен знать.
   Сама не понимая, что делает, Нюра надорвала письмо, скомкала и бросила
за спинку скамейки в кусты. Вадим пожал плечами, но не промолвил ни слова.
   Значит, так нужно.
   С трудом преодолевая смущение и боль, Нюра говорила о встречах с
Серафимом Михайловичем, о его признании в самолете, о том, что ответила
ему, как все это получилось нехорошо и как ей сейчас тяжело...
   Из этой сбивчивой речи Вадим понял, что Нюра любит уже не Курбатова.
Стало немного обидно. Он-то, Вадим, верил в существование вечной любви,
ради нее Нюра пожертвовала многим, мучилась, места себе не находила. Но
прошел год, "пустяки в сравнении с вечностью", как любит повторять Римма,
и Нюра уже страдает, что не ответила согласием другому, потому что
связывает ее с первой любовью тонкая нить, которую она хотела бы разорвать.
   Пусть будет так. Вадим не станет ей перечить. Больше того, готов помочь
Нюре найти новое счастье, если только оно возможно, но уж больно горестно
сознавать, что Нюра не оказалась Джульеттой. Видимо, это большая редкость.
   Нюре захотелось узнать, не расспрашивал ли про нее Серафим Михайлович.
   Гордый; наверное, обиделся.
   - Это не важно, - отмахнулся Вадим, предчувствуя совсем другую беду. -
Скажите, что вы ему о себе наболтали?
   - Ничего. Но он, наверное, понял... Не могу, и все.
   Вадим настойчиво допытывался, боясь, что Нюра себя оболгала и ошибку
расценила чуть ли не как преступление. Да, примерно она так и сказала.
   - А разве неверно? Зачем скрывать?
   - Лучшего вы не могли придумать, - уже всерьез разозлился Вадим.
   Он заговорил громким шепотом, чтобы никто не услышал, но так
раскипятился, что хотелось кричать.
   - Можете обижаться, но глупость тоже имеет свои пределы. В какое
положение вы себя поставили?
   Позабыв о больной ноге, он метался возле скамейки, подбежал к кусту,
где белел надорванный конверт, хотел поднять, но отдернул руку, как от
ожога.
   - Мне наплевать, любит Поярков вас или нет, - запальчиво выкрикнул
Вадим, испуганно оглянулся и опять понизил голос до шепота. - Но каждому
больно ошибаться в людях. Возможно, что вы уже его не увидите, но он всю
жизнь будет помнить, что нельзя верить даже самым чистым, открытым
глазам... Была у вас ошибка, ее давно простили... А эту я бы никогда не
простил...
   Он услышал слабые всхлипывания, растерялся, полез в карман за платком,
но потом подумал, что, возможно, платок несвежий, и, не зная, как
поступить, быстро погладил Нюру по волосам.
   - Ну, успокойтесь, Нюрочка. Я же не хотел этого. Мы что-нибудь
придумаем.
   Нюра вынула из рукава платок, отерла слезы, которые вызваны были
жалостью не к себе, а к тому, кто, по словам Димки, перестанет верить даже
самым чистым, открытым глазам. Нет ничего больнее, как потерять веру в
человека!
   Не желая вновь возвращаться к этой теме, Вадим молчал, облокотившись на
спинку скамейки. За ней под кустом все еще белел конверт.
   - Зря разорвали, - осторожно начал Вадим. - А если это важное, деловое
письмо?
   - Прочтите! - Нюра зябко передернула плечами.
   Вадим обогнул скамейку, поднял письмо и, вскрыв конверт, подошел к
фонарю.
   - Ничего особенного, - сказал он, возвращая Нюре письмо. - Курбатов
просит подготовить протоколы испытаний и переслать сюда. На днях здесь
будет его инженер.
   Римма уже успела переодеться и появилась перед Вадимом в модных брюках.
Ведь надо же понимать, кому эта мода идет, а кому нет. И сразу же перед
глазами встают пожилые и полные курортные дамы в узких брючках.
   Заметив покрасневшие глаза Нюры, Римма послюнила палец, пригладила
брови и невинно спросила:
   - Неужели Вадим Сергеевич обидел? Вот уж не похоже.
   Она стояла, засунув руки в карманы, ждала ответа, по Вадиму было
неприятно отделываться шуткой. Здесь большое человеческое горе. Надо
все-таки чувствовать.
   - Пойдемте потанцуем, Анна Васильевна! - предложила Римма и потянула ее
за рукав. - Соскучилась до смерти.
   Вадим удивился:
   - Куда вы хотите идти, Римма?
   - А никуда. Здесь потопчемся. В школе мы с девочками на каждой
переменке танцевали. Мальчишки - во двор, мячи гонять, а мы в классе или в
коридоре.
   - И никто не запрещал? - еще больше изумился Багрецов.
   - Кто же может запретить? Мы ведь тихо, без всякой радиолы. - Римма
вновь потянула Нюру за собой, но, убедившись, что той не до танцев,
язвительно усмехнулась: - Ну ясно, с девочками неинтересно.
   Она рассмеялась и, повернувшись к Вадиму спиной, защелкала по асфальту
каблучками.
    
  
 ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
  
  
 О том, что означает латинская поговорка "пер фас эт не 
   фас", о настойчивости изобретателя "космической брони"
 
   и про то, как был открыт оригинальный способ выявления 
   равнодушных и что за этим последовало.
    
  
  
  
 Нужно было снять схему с орла-разведчика, чтобы узнать его свойства и на
будущее принять наиболее действенные меры против подобных птичек, не
допуская их залетать в глубь страны. Надо узнать диапазон волн,
чувствительность приемника, кодовые устройства и другие технические
данные, необходимые для организации службы наблюдения за этой
телевизионной разведкой.
   Уже многое проверил Багрецов, но вдруг позвонил Дерябин и приказал
спешно идти к "Униону", захватив с собой кое-какие приборы.
   - Срочные испытания, - и, не скрывая иронии, добавил: - Ничего не
поделаешь, начальство настаивает на помощи изобретателю.
   А весь сыр-бор загорелся из-за Медоварова. О нем уже все позабыли, но
он снова напомнил, что существует "космическая броня" и протокол о
результатах ее испытаний требуется срочно выслать в Москву.
   Протокол был составлен, однако Дерябин отказался его подписать.
   - Помилуйте, здесь ничего не сказано о том, обладает ли эта ваша броня
защитными свойствами от ультрафиолетовых лучей. Я, например, знаю, что в
других иллюминаторах были вставлены стекла с примесью редкоземельных
металлов.
   - Ах, Борис Захарович, - укоризненно покачал головой Толь Толич, -
консерватизм вас заедает. Стеклу три тысячи лет от роду, а вы все за него
держитесь. Неужели вы не верите в современную химию? Я-то кое-что в
полимерах понимаю. А стекло ваше темнеет и от радиоактивных излучений и от
космических лучей. Такого с нашими иллюминаторами не случается. Смотрите,
- он скользнул ладонью по стеклу окошка. - Вот уж действительно хрусталь.
И никакой метеорит такую броню не пробьет. Разве это не находка для
космических кораблей?
   - Не знаю, - уклончиво ответил Борис Захарович. - Пока мы даже животных
не хотим подвергать опасности ультрафиолетового излучения. А в следующем
полете не останется свободных камер. Все будут заняты животными.
   - Вот и прекрасно. Значит, испытаем всесторонне.
   - Нас пока удовлетворяют другие стекла, тем более что Бабкина вынесли с
обожженными руками. Это он сигналил перед вашим окошком из "космической
брони".
   - Нашли кому верить! - возмутился Медоваров. - Бабкин лежал там в
бессознательном состоянии. Мало ли что ему померещилось.
   Дерябин понимал, что споры ни к чему не приведут, а потому предложил:
   - В конце концов, это нетрудно проверить. Направим кварцевую лампу на
ваше окошко и посмотрим по приборам, пропускает ли оно ультрафиолетовые
лучи.
   Медоваров развел руками:
   - Неужели вы думаете, что в Москве это не проверили?
   - У нас этих данных нет. Я знаю только одно, что многие прозрачные
пластмассы великолепно пропускают ультрафиолетовые лучи. А здесь нужно
обратное.
   Медоваров не хотел брать на себя ответственности за возможную неудачу,
а потому позвонил Литовцеву. Валентин Игнатьевич был несколько обескуражен.
   Никаких технических требований на "космическую броню" не существовало.
Это инициативная работа, причем довольно случайная, и автору в голову не
приходило, что в космосе нужна защита от каких-то там ультрафиолетовых
лучей. Впрочем, в "космическую броню" были введены некоторые добавки, -
возможно, они задерживают опасные лучи.
   Времени оставалось в обрез, и Литовцев согласился на испытания:
   - Действуйте.
   Багрецову вовсе не хотелось отрываться от исследования схемы
орла-разведчика, но приказ есть приказ. Он надеялся за полчаса справиться
с заданием. "Космическая броня Литовцева". Не раз мелькало это название в
научно-популярных журналах, но ничего определенного Вадиму не говорило.
Были у него какие-то смутные ассоциации, связанные с прошлогодней
командировкой на испытательную станцию Курбатова. Уж не тот ли это
Литовцев, из-за которого в конечном счете пострадала Нюра? Не ему ли
захотелось достать "осколок солнца", чтобы успешнее продвинуть докторскую
диссертацию?
   Однако на эти вопросы Вадим не мог получить ответа. К Медоварову не
подступись - еще бы, опять этот мальчишка стоит на его пути. Борис
Захарович никогда не слыхал о прежней деятельности Литовцева. Не такое уж
это научное светило! Да и вообще, к испытаниям его "космической брони"
Дерябин отнесся скептически.
   - Испытайте поскорее, - сказал он Вадиму и, недовольно глянув на Толь
Толича, зашагал к главному зданию.
   - Но ведь нужна ваша подпись, - растерянно проговорил Медоваров.
   Борис Захарович обернулся:
   - Ничего... Багрецову я вполне доверяю.
   Медоваров промолчал и лишь зло посмотрел ему вслед.
   Несмотря на явное пренебрежение Бориса Захаровича к этим испытаниям,
что должно было бы вызвать соответствующую реакцию у молодого инженера,
Вадим провел испытания добросовестно, как и всегда. Ультрафиолетовые лучи
свободно проходили сквозь иллюминаторы Литовцева.
   Вадим не удержался и сострил:
   - Не хотел бы я сидеть возле такого окошка в космическом корабле.
   Медоваров загрустил. Весь расчет строился на использовании подходящего
момента. Ионосферные испытания? Значит, можно попробовать и "космическую
броню", привлечь к ней внимание, чтобы потом, когда она действительно
будет нужна, поставить вопрос об использовании ее при постройке первого
межпланетного корабля. Пусть броня эта пока несовершенна - всякие вредные
лучи проходят. Но ведь любое изобретение можно доработать, учесть
замечания, признать недостатки. Прежде всего надо его, как говорит
Валентин Игнатьевич, "застолбить", чтобы другой дорогу не перебежал.
"Периклум ин мора", то есть "опасность в промедлении", так всегда
предупреждает Валентин Игнатьевич, и опять-таки по-латыни добавляет, что
"опоздавшим остаются одни кости".
   Действительно, опаздывать нельзя, и Толь Толич срочно позвонил
Литовцеву.
   Так, мол, и так, что прикажете делать? Не подпишет старик протокол.
Вредные лучи, не задерживаемые атмосферой, проскакивают в окошки, как в
пустые дырки.
   - Собачку не посадишь у окошка, - грустно пошутил Толь Толич. - Сгорит
голубым огнем.
   - Дело горит, а не собачка, - раздраженно перебил его Литовцев. -
Неужели вы не понимаете всю его важность? Мне нужно две недели, чтобы
прислать новые иллюминаторы.
   Вполне возможно, что Литовцеву удастся уменьшить проницаемость брони за
это время. Но как его оттянуть? Поярков вот-вот приедет из Москвы, где
уточнит дату основных испытаний "Униона". Если они пройдут успешно, то об
этом будут писать во всех газетах и уж несомненно упомянут о "космической
броне".
   В ней Толь Толич видел будущее межпланетных полетов. Ясно, что не
только окошки в космических кораблях, но и сами корпуса их сделают из
полимеров. А кто впервые открыл "космическую броню"? Вот она где,
настоящая слава! Важно прибежать первым, хотя бы на одну десятую секунды
раньше других. Тогда и призы, тогда и почет, лавровый венок и портреты в
газетах. Главное, что тут дело верное. Даже если бы увиолевое стекло
Литовцева было дешевле самого простого оконного и ради здоровья людей не
только в больницах и яслях, но и во всех заводских крышах, во всех жилых
домах страны ставились бы такие стекла, все равно слава Валентина
Игнатьевича не была бы столь громкой, как в том случае, если бы он мог
считать себя одним из создателей завтрашних межпланетных кораблей.
   Неважно, что пока в "Унионе" "космической броней" будут застеклены лишь
два окошка. Важно, как это преподнести читателю и, главное, начальству,
ведь они тоже читатели, и для них существует общественное мнение, там
более что насчет брони Валентина Игнатьевича пишут очень много.
   Толь Толич был убежден, что все это неспроста. Значит, это
действительно гениальное изобретение. Развернешь журнал - и сразу же тебе
статья о "космической броне"; заглянешь в "Пионерскую правду", что выписал
для сынишки, - опять же броня; включишь радио - и там беседа Валентина
Игнатьевича "Химия и космос". По телевизору не раз выступал, показывал
модели пластмассовых ракет и колпаки для "пустолазов". В кинохронике
заснята лаборатория Валентина Игнатьевича, в Доме актера он читает лекцию,
в рабочем клубе выступает в "Устном журнале"...
   Все это настолько гипнотизировало Медоварова, что он готов всю жизнь
убирать камешки с дороги, по которой шествует знаменитый изобретатель
"космической брони".
   Скоро сюда, в Ионосферный институт, должен приехать кинооператор для
съемки эпизодов, связанных с "космической броней". Медоварова этот приезд
не беспокоил. Иллюминаторы уже испытывались на высоте больше сотни
километров, не полопались, не потрескались, а что касается защиты от
вредных лучей, то оператора это меньше всего должно интересовать. У него
есть утвержденный сценарий.
   Самое страшное, если "Унион" поднимется без окошек из "космической
брони".
   Медоваров слыхал о чудесном стекле, которое лучше всяких полимеров. А
вдруг его поставят в окошки раньше, чем Валентин Игнатьевич успеет
доработать свою броню?
   Надо обязательно оттянуть время. Но как это сделать? Ведь по существу
миссия Толь Толича закончилась. "Унион" приземлился, печати и пломбы, за
которые несет ответственность НИИАП, проверены. Причина аварии
зафиксирована, найдена виновница - все в порядке. Логика подсказывает, что
делать здесь Толь Толичу нечего, особенно в настоящее время, когда ходят
упорные слухи о реорганизации НИИАП. Надо к этому подготовиться всерьез.
   Однако Толь Толич понимал, что стоит ему покинуть территорию
Ионосферного института, как никто уже не вспомнит о "космической броне".
   И Медоваров пошел на поклон к Набатникову.
   Афанасий Гаврилович разговаривал с Москвой.
   - Есть решение?.. Готовится?.. Но меня интересует срок? - И, завидев
Медоварова, робко стоящего в дверях, Набатников прикрыл рукой микрофон. -
Попрошу, Анатолий Анатольевич, зайти немного позже.
   Выждав несколько минут за дверью, Медоваров осторожно постучал.
   Набатников был настроен благодушно, предложил Толь Толичу кресло, хотел
угостить кофе, но тот отказался:
   - Извините, Афанасий Гаврилович, я на минутку.
   - Прощаться пришли? Ну что ж. Счастливого пути вам, Анатолий
Анатольевич.
   Как говорится, не поминайте лихом. - И Набатников протянул ему свою
широкую ладонь.
   Это несколько озадачило Толь Толича.
   - Нет, Афанасий Гаврилович, не прощаться, а наоборот. Хотел просить
вашего разрешения остаться здесь, посмотреть хоть раз в жизни настоящие
испытания.
   А то ведь варимся в собственном соку. Техника против вашей -
слабенькая, ковыряемся кое-как. Поучиться негде.
   - Вы поставили меня в неловкое положение, Анатолий Анатольевич, -
нервно почесывая переносицу, сказал Набатников. - Откровенно говоря, я не
могу понять, чему вы будете здесь учиться? У вашего института совсем иные
задачи...
   - Да разве я не понимаю, Афанасий Гаврилович? - прижав руки к груди,
доказывал Толь Толич. - Масштабы не те. Мы, так сказать, у земли крутимся,
в атмосфере приборчики испытываем... А вы вон куда махнули, в ионосферу...
Но я хочу поучиться у вас организации... Ведь у нас перестройка на носу...
   Чувствуя, что от него не отвяжешься, Набатников досадливо поморщился.
   - Оставайтесь. В конце концов, это ваше дело.
   Медоваров сердечно поблагодарил, хотя прекрасно понимал, что Набатников
не смог бы отказать. Оснований нет. Уж если сюда приезжают разные
южноамериканцы, то почему бы фактическому директору НИИАП не перенять опыт
одного из крупнейших институтов страны?
   Первые шаги сделаны, теперь надо выяснить, не будет ли отложен полет
"Униона"?
   Знакомясь с организацией работы Ионосферного института, Медоваров решил
поинтересоваться биологическими исследованиями. Марк Миронович ему кое-что
рассказал и, отвечая на вопрос о том, когда поднимется "Унион", высказал
мнение, что перед этими длительными испытаниями он, как главный врач,
считает, что надо провести некоторые опыты с животными на земле и,
возможно, отправить Яшку в ракете. В момент ускорения он чувствовал се